С. Знаменский / Исчезнувшие люди
ГЛАВА X, В КОТОРОЙ ЮНЫЙ АВТОР, КРУЖИВШИЙ В СРЕДЕ ВЫШЕОПИСАННЫХ ЛИЧНОСТЕЙ, ДОБРОМ ПОМИНАЕТ СВОЁ ПРОШЛОЕ
Много у нас было посетителей – и властей, и не властей. Первых мы отличали от последних только тем, что Дмитрий Иванович в это время в школе не был.
Покончив с классами, весёлыми и бодрыми рассыпались мы по городу. Мы учились шутя и нисколько не считали трудом нашу науку, так что я после школы ходил ещё к Мурашёву и занимался вместе с Женни. Меня вели впереди школы, где я должен был помогать и Лягушкину, и Евгению Флегонтовичу.
Занимался я под руководством Ивана Матвеича. География и русская грамматика шли у меня хорошо, в познании сих полезных наук стоял я на одной ступени со своей соученицей – Женни, но Иван Матвеич, имевший прежде обо мне высокое мнение, теперь начинал во мне разочаровываться и считал Женни выше меня. Впрочем, сия хитрая подруга моего детства немало способствовала этому своими уловками. Помню, как-то раз, заглядевшись на развалившуюся крышу противоположного дома, сквозь которую так славно виднелось синее небо, я забыл, где я и что делаю, предавшись, в ущерб науке, эстетическим созерцаниям. Иван Матвеич, в свою очередь, созерцал меня, а Женни, не знавшая на этот раз урока, стоя за мной, шепчет какой-то вздор, усиливаясь показать, что подсказывает урок.
– Женни! – прерывает паузу Иван Матвеич. – Это хорошо с твоей стороны, что ты хочешь помочь ему, но впредь этого не делай: он должен знать сам свой урок. Слова эти возвратили меня из прекрасного далека на научную почву, и я поспешил ответом.
– Зачем ты показывала, что подсказываешь мне? – спросил я потом своего коварного друга.
Смеётся. Ну и подите толкуйте с ней. Преумненькая была девочка, но была одержима страстью кого-нибудь дурачить.
Помню и другой урок, из географии. Иван Матвеич был не в духе и, чтобы не вносить своей хандры в нашу беседу, унёс её в лес, поручив нам приготовить урок далее. Стоим мы перед земным шаром, тоже произведением лягушкинских рук, с тетрадями в руках, подыскивая острова. Матрёна Кондратьевна – на террасе, с хроническим чулком; в растворённые двери веет свежестью и манит к прелестям действительной земли. Женни закрывает глаза, бросает тетрадь на близстоящий табурет и склоняет на моё плечо свою буйную головку. Водворяется тишина.
– Дети, занимайтесь же! – раздаётся с террасы голос Матрёны Кондратьевны.
Не переменяя позы, Женни начинает:
– Острова Чулошные, острова Злой щуки, острова Яги-бабы...
– Женни, ты вздор там, кажется, говоришь. Я скажу Ивану Матвеичу.
– Да, Матрёна Кондратьевна, посудите сами, мы ведь острова подыскиваем... в тетрадке так написано...
– Ну ладно, ладно.
В городе Полуторовске есть большая улица, длинная-предлинная и такая широкая, что даже Михаил Капитоныч Болотников – туземный учитель и туземный же автор поэтической летучей рогожки – на что, кажется, был велик, а и он, если стоит на другой стороне улицы, то оказывается таким маленьким. Не на этой ли улице видели его гг. рецензенты? И не с этой ли точки зрения отвергли в нём всё величие и его, и его летучей рогожки?
Почти на самом конце этой улицы есть небольшой домик в четыре окна. Выстроили его уже давно, развели при нём сад и стали в нём жить да поживать. В истории этого домика значится, что первый его хозяин отравился, а второй, Кабаньский, с год тому назад убит.
Не знаю и не понимаю, что за причина была у первого владельца расстаться таким манером со своим домом, когда перед этим домом такая весёлая широкая улица. Наскучит смотреть на неё и ждать редкого появления какого-нибудь прохожего, стоило только выйти во двор – и перед вашими глазами, под навесом между двумя сараями, решётчатая дверь в сад. Разного цвета и вида зелень так и светится промеж тёмных перекладинок решётки: снизу три или четыре клеточки закрываются огромным листом репейника, затем чем выше, тем зелень меньше и светлее, и наконец, сквозь средние клеточки вы можете любоваться скамейками, приютившимися под тенью лип. Кое-где из-за зелени блестит золотистая часть дорожки, кое-где приветливо кивает головкой розовый цветок. Со скрипом отворяются двери сада, и вы смело можете бежать по прямой дорожке под липы на старые качающиеся скамьи и там в тени отдохнуть. Но если ваша кровь кипит, как кипела у меня в девять лет, то, не отдыхая, неситесь назад, сверните с половины дороги направо, добегите до узловатого ствола черёмухи, обхватите его крепко руками, как обхватываете давно невиданного друга, и в три прыжка вы на вершине этого старца. Надеюсь, что не пожалеете своих трудов: направо, налево, по лицу и рукам бьют вас спелые кисти мягкой и сладкой черёмухи. Кругом же вас, под ногами, виды один другого лучше. И при всём этом может прийти мысль о смерти! – не понимаю.
Второй хозяин дома, граф Кабаньский, не только сам не решился бы отравиться, но даже боялся, чтобы кто другой не сделал с ним этого. Он всех подозревал. Спросит, бывало, в гостях стакан воды, посмотрит на него подозрительно, потом выплеснет в окно и пойдёт налить себе сам. Но не от отравы пришлось умереть ему.
Третьим хозяином этого дома был мой отец. И сад, принадлежащий к этому дому, был постоянной моей летней резиденцией. Я не выходил оттуда всё свободное время, кочуя с места на место, из аллеи акаций в аллею из черёмух или в середину пышно разросшегося красного смородинника. Каждый уголок этого сада имел для меня свою прелесть. Счастливый и довольный, носился я из конца в конец, пользуясь временем, пока солнце не спряталось ещё за крышу соседки Варлачихи, обладающей удивительным талантом стряпать на весь город неимоверно вкусные крендельки и булочки. Так вот за её-то хижину солнце имело обыкновение прятаться летом. Начнёт, бывало, мало-помалу подбирать свой свет с земли выше и выше, вот уж немного осталось его на верхушках лип, и наконец, поцеловав далёкий крест соборной колокольни, что оно делало вставая и уходя спать, спрячется за крышу Варлачихи, только разве ещё раз проглянет в щели крыши, как шалун ребёнок сквозь скважину полога своей кроватки скажет «тю-тю!» и исчезнет.
С солнцем кончалось и моё царствование в саду. Да и пора мне уходить оттуда. Под каждым наклонившимся деревом с этого часа начинали копошиться все эти колдуны, русалки, лешие и ведьмы, теоретическим знакомством с которыми я был обязан словоохотливым нянькам да кучеру Петру, которого лично, под хмельную руку, эти любители тьмы заводили бог весть куда – чаше же всего к проруби. И если уж такой силач, как наш Пётр, не мог справиться с ними, то что же могу сделать я? Решительно ничего не смогу сделать! А то ещё вдруг из оранжереи выйдет бывший хозяин, весь в чёрном, с привязанной к шее головой, выйдет и...
Как ни быстро может промелькнуть последнее предположение, однако, начавшись среди сада, оно оканчивалось тогда, когда я был уже вне оного и крепко запирал решётчатые двери, впиваясь пугливым и любопытным взглядом в привлекательную по своей таинственности, неподвижную массу тёмной зелени.
Но всё-таки было ещё и сомнение: зачем всем этим, к ночи неупоминаемым господам быть в нашем саду? Ведь они живут более по болотам, да и сад этот протопопский. Да и сам я отлично знаю на память и сейчас же прочту – и начинаю я читать, прильнув к решётке: «Да воскреснет бог».
Скоро, однако, моим сомнениям касательно этого предмета настал конец. Раз на своих классических дрогах возвращались мы от всенощной. Мы тихо, очень тихо пели, и нам было очень хорошо, и говорить никому не хотелось. Возница Пётр, имевший слабость радоваться празднику накануне, одерживал и без того небыстроногую, почтенную по летам, нашу лошадь. И таким образом мы тихо подвигались по нашей улице, потом вкатились в пространный двор наш, где и были озадачены усиленным лаем собак, с остервенением бросавшихся к дверям сада.
Явилась потребность в храбреце, который бы решился узнать причину лая. Пётр, вооружённый бичом, отправился на рекогносцировку. Скрипнули двери, и мы остались дожидать результатов. Быстро и более твёрдым шагом принёсся он назад и сообщил нам, что прошёл-де он до середины сада, пришёл и видит: стоит кто-то весь в белом, руки поднял кверху и кричит. Рассмеялись над его трусостью, но проверить дело никто не решился.
– Я пойду, – говорит кой-кто из нас.
– Ну, иди, иди, – раздаётся вокруг смельчака.
И вот, закинув голову кверху, смело подходит смельчак к дверцам и церемонным шагом возвращается к хохочущей группе.
На другой день, утром, быстро нёсся я в сад, перескакивая через клумбы и обдавая свои ноги росою, прямо к месту, указанному Петром, – взглянуть хоть на след вчерашнего фантома. Но, к своему изумлению, нашёл тут вещь, которую из деликатности назову коровьей визитной карточкой.
Пётр божился, что вчера была тут совсем не корова, да и я слыхал прежде, что привидения оставляют иногда гадкие вещи, особенно на тех местах, где зарыты клады.
– Дай-ко мне, Пётр, лопату железную, – и без возражения приносит он мне самую лёгонькую. Очевидно, что в моей и в его начинающей седеть голове одна и та же мысль. И вот я рою, рою и удивляюсь, почему это я вчера не пошёл? Что тут страшного? Пришёл бы, ударил, сказал: «аминь, аминь, рассыпься» – и были бы все деньги, все деньги. Отец бы обрадовался... долги заплатили бы. Но увы! Лишь солнце отправилось за Варлачихину крышу, я быстрее чем когда-нибудь понёсся из сада.
Публикуется по: Библиотека Альманаха «Тобольск и вся Сибирь». М.С. Знаменский. Воспоминания и дневники / Сост., подг., текста, предисловие, комментарии Л.П. Рощевской, сост., подг., иллюстр, Е.П. Швецовой, - Тобольск, 2013.
#Знаменский_190_лет
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев