С. Знаменский / Пропадай моя волюшка, золотая долюшка, но не гибни доброе дело
С комфортом нравственным – спокойной совестью – и с комфортом материальным, добытым победами, начинали новую жизнь новые поселенцы града Сибири. Чтобы представить себе хотя туманную картину жизни наших удальцов, сделаем выписку из сочинения Костомарова [14 - Очерк домашней жизни великорусского народа в XVI и XVII столетиях.]: «Спокойная и обеспеченная жизнь на одном месте позволяла располагать временем по произволу. Вставая от сна, русский тотчас искал глазами образ, чтобы перекреститься и взглянуть на него; сделать крестное знамение считалось приличнее, смотря на образ. Тотчас после оставления постели надевалось бельё и начиналось умывание, после чего одевались и приступали к молитве; в комнате, назначенной для моленья, собиралась вся семья и прислуга, зажигали лампады и свечи, курили ладаном. У знатных особ, у которых были свои домовые священнослужители» (а при Ермаке таковые находились), «молитвы, заутреню и часы служил священник, а пел дьячок, после утреннего богослужения священник кропил святой водой, окончив молитвословие, погашали свечи, задёргивали пелены на образах, и все расходились к домашним занятиям».
В ризнице Тобольского собора хранится небольшой поставец с иконами Ермака [15 - Ермаковых икон в соборе прежде было и немало: но одни из них, как замечательные исторически, преосвященными тобольскими отправляемы были для поднесения Государям Императорам по случаю восшествия их на престол или коронования, а другие розданы в благословения важным лицам, например, сибирским губернаторам и проч. Прот. Сулоцкий.], к сожалению, неразумный реставратор уничтожил древнюю иконную письменность масляными красками.
Возвратимся к Костомарову. «В утреннее время считалось нужным обойти службы... возвратившись после такого обзора, хозяин призывал дворецкого, давал распоряжения к домашним работам, разбирал дела между слугами... В полдень наступало время обеда, после чего ложились отдыхать. Это был повсеместный и освящённый народным уважением обычай. Вечер в домашнем быту был временем развлечения»... Между развлечениями немалую роль играли кулачные бои и «игры, имевшие целью выигрыш: зернь, карты, шахматы и тавлеи или шашки. Зернь – были небольшие косточки с белой и чёрной стороной. Выигрыш их определялся тем, какой стороной упадут они, если будут брошены... Зернь и карты были повсеместны, особенно между служащими людьми. Русские распространили употребление их между инородцами Сибири» (Н. Костомаров).
Вот канва, по которой предлагаю читателю с поэтическим воображением изобразить день Ермака и его сподвижников на живописном холме Искера. Как видим, незатейлива была жизнь наших предков, разнообразившаяся только праздниками с более длинными молениями да с более обильными яствами и питьём.
И вот, должно быть, чтобы отпраздновать достойно чтимый русскими день угодника Николая (6 декабря), двадцать человек спустились 4 декабря с холма и отправились под Абалак на ночевую наловить там рыбы.
Тридцать восемь суток покойного житья во вновь завоёванной столице, отовсюдные заявления покорности и дани приучили казаков считать себя хозяевами и быть как дома, без опаски. Но не считал их за хозяев оправившийся от ран богатырь Махмет-Кул. Заснувшим на рыбалке не пришлось проснуться: от временного сна под ножами татар перешли они в вечный покой. Понятно, как подействовала эта новость в Искере: «Ермак же о сём оскорбися много зело и на гнев подвижеся, и возъярися сердцем вельми, и повеле дружине своей препоясаться оружием и шед на брань». Схватка с нагнатым врагом была жестока, «от смертных поражений падают трупия мёртвых от обою сторон». Ночь разлучила враждующих.
Вместо праздничного пиршества пришлось хоронить своих товарищей, и в первый раз огласился Искер печальною похорон ною песнею; зазвучала похоронная на высоком холме, спускалась в лог и снова поднялась к последнему месту вечного покоя [16 - В истории Карамзина сказано, что «тела убитых похоронены на Саук-санском (Соусканском) мысу, близ Искера, где было древнее ханское кладбище». Но в этом позволительно усомниться, так как, во-первых, летописи об этом не упоминают, а во-вторых, Соусканский мыс не очень-то близок к Искеру (верст 7 или 8).]. Раскинулась перед глазами хоронивших белая ширь снегового пространства – ничтожен кажется в сравнении с этой ширью и холм Искера, и не по пространству мала группа наших казаков. Не мелькнуло ли в душе Ермака при этой обстановке: «убывают наши, убывают». И не направил ли он впервые своё дальнозоркое око на запад с мыслью, как выражается П. Небольсин («Покорение Сибири»): «Пропадай моя волюшка, золотая долюшка, но не гибни доброе дело».
Зима... кончился первый акт драмы, актёры разошлись по своим уборным: царь Кучум в степях горюет; богатырь Махмет-Кул пред огнём татарского чувала вспоминает свою прошлую неудачную игру и думает крепкую думу; Ермак в Искере думает о будущем; но туманно оно, как туманен весь пейзаж, покрытый снегом, который, как театральный занавес, невидимой рукою тихо спускается на сцену, покрывая следы осенних событий, кровью написанных на страницах земли нашей; сыплется пушистый, засыпая и брошенный скарб на Чувашском мысу, и кровавое болото у подножия его, и кровь 20 рыбаков, пролитую под Абалаком, и гробовой холм, прикрывший тела их, и придаёт всему однообразный, пустынный вид. Пуста сцена, отдыхают актёры, и в этом антракте вой буранов и волков, как мрачный оркестр, играет мрачную увертюру.
Разлучила зима врагов, но нипочём она коренным сибирякам: чем крепче мороз, тем быстрее бежит олень, побрякивая своим металлическим убором и пощёлкивая, как кастаньетами, своими предкопытными косточками; чем крепче мороз, тем звучнее и веселее мелодия на крепком снегу под лёгким полозом лёгких нарт. Крепкий мороз – лучшая пора визитного сезона, и летят к Ермаку гости: князь Ишбердей с Ескальбинских болот да Суклема, князёк с Тобола-реки; соболь, бобры и другие дары служат хорошей приправой к их уверениям верно служить Ермаку и впредь с ясаком появляться. Ласково приняты гости, обычный обряд их присяги был совершён, и пиром закончилось дело. Отрадно, коль в зимнюю скучную пору к нам гости заедут, случай дадут угостить и при этом самим угоститься. Уехали гости, и снова в Искере всё тихо; сидят казаки, укрывшись в тёплые хаты, тешатся зернию, тавлей, а коль очень тепло разберёт, выйдут на воздух крепкие члены размять игрой кулачной; лишней думой себя не трудят казаки: для этой работы, им необычной, есть голова атамана. И за всех он думает крепкую думу, да и много же дум в голове у него, а главная та, что и сам-то он знает отлично, что здесь он один голова знает и то, что, положим, быть головой хорошо и почётно: дани несут, отовсюду почёт, и нет над тобой, кроме Бога, власти иной, живи в свою вольную волю; всё это ладно, что же потом-то?
П. Небольсин, изучавший и вдумывавшийся в сибирские летописи, о нравственном настроении Ермака в это именно время так говорит: «он видел в себе творца неслыханного подвига: в подвиге этом он видел собственное детище, которое он лелеял, которым нельзя не дорожить. Естественно, что коль скоро для человека наступает пора стряхнуть с себя всю мелочность жизни, под влиянием сознания собственных сил, при блеске собственного творения, не эфемерного, а векового, то вместе с этим, неразрывно с любовью к своему созданию, в человеке рождается предчувствие опасности, скорбь – видеть погибшим свой труд, взлелеянный горем, лишениями, плодами целой жизни, и вслед за сим возникает потребность упрочить свой подвиг».
Да, хорошо жить Ермаку и знать, что нет над ним власти, кроме Бога небесного, жить в свою волюшку, но... и в конце всех своих дум порешил Ермак поклониться своим детищем царю Московскому. Пропадай моя волюшка, золотая долюшка, но не гибни доброе дело, благо и сама судьба наполняет приверженцами пространство между нами и русской землёй. И наметил Ермак Ишбердея как человека, так кстати пришедшего со своей покорностью, который может служить ему важную службу.
Что же могли сказать на решение своего атамана его товарищи советники? Да, пожалуй, ничего иного и не могли сказать кроме того, что влагает им в уста Ершов, хотя и при другом обстоятельстве:
«Гой, Ермак наш Тимофеич!
Громко все они вскричали:
Ты приказывать нам можешь,
Мы послушники твои»...
И вследствие этого решения в двадцатых числах декабря на Искере – необычное движение, необычная обстановка, служащая немалой задачей для татар и татарок, которые «учали жити в прежних своих юртех». Для чего согнано столько оленей, расположившихся группами и представлявших своими ветвистыми рогами такую затейливую прорезь на белом фоне? для чего столько нарт, употребляющихся для перевозки имущества? уж не уходят ли прочь пришлые люди или не собираются ли войной на кого? Но на войну столько тюков с богатою рухлядью люди бы не взяли! А много выносится из кладовых и сортируется и упаковывается этой рухляди: для одного царя отложено 60 сороков соболей, 20 сороков чёрных лисиц, 50 сороков бобровых шкур; а сколько ещё на поклоны боярам, дьякам на поминки да разным чинам на гостинец! Казаки ведь русские люди и знали отлично весь русский обычай.
В то время, как люди попроще с делом укладки возились, Ермак со своими, что разумом выше были в дружине его, следят со вниманием, как в грамоте хитрый писец пишет кудрявым уставом послание к царю. Но вот он покончил, перо на обычное место за ухо воткнул и громко читать начинает:
«Всемилостивого, в Троице славимого Бога»... Крестом осенил себя автор, крестом осенились Ермак, атаманы и слушают дальше. «Бога и пречистыя Его Богоматери и великих Чудотворцев всея России молитвами, – тебе же государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России праведною молитвою ко всещедрому Богу и счастием – царство Сибирское взяша, царя Кучума с вой его победита и под твою царскую высокую руку покориша многих живущих иноземцев: татар и остяков, и вогулич, и к шерти их, по их вере, привели многих, чтобы быти им под твоею Государскою высокою рукою до века, покамест Бог изволит вселенней стояти, – и ясак давати тебе Великому Государю всегда, во вся лета беспереводно. А на русских людей им зла никакого не мыслити, а которые похотят в твою государскую службу – и тем твоя государская служба служити прямо, недругом твоим государским не спускать, елико Бог помощи сподаст, а самем им не изменить, к царю Кучуму и в иные орды и улусы не отъехать, и зла на всяких русских людей ни какова не думать, и во всём правом постоянстве стояти».
Кончилось чтение, Ермак, атаманы грамоту эту доброй нашли, и умудрённый от Бога талантом писец принялся за новое слово «к честным людям к Семёну, к Максиму и к Никите Строгановым».
Посещая Искер, читатель, может быть, не раз проходил по тому месту, где писалось и читалось то, о чём только что мы сообщали; но уж давным нет того места, где 22 декабря 1581 года всё живущее в сибирской столице взором прощальным следило за двигавшимся по беспредельному белому полю караваном. Конечно, не красота и оригинальность его занимала зрителей; все сознавали, что с этим посольством начиналось для них что-то новое. Было отчего людям с состоятельным умом подумать, а несостоятельным почесать в затылке. Особенно была крепкая причина для думы начальнику этого посольства – удалому атаману Кольцо; хоть и шумит в голове от прощальных чар, а нет-нет да и прояснится: вот де к новому знакомому Суклеме-князьку, там отдохнём, да и далее к Ишбердею-князьку, а там уж волчьей дорогой неведомой в страны родные, знакомые; всё там знакомо нам, да и мы-то там ведомы, сам воевода... но влияние прощальных чар окончательно испаряется при воспоминании о воеводе. Кто поручится, что воевода Перепелицин не исполнит над ним повеления, два раза повторенного царём Иоанном Васильевичем?
«Кто поручится, что воевода поверит беглому казаку, не примет его вести за сказку?..» (Небольсин).
Не весело, обыкновенно расходятся проводившие своих в дальний путь-дороженьку; нешумно разошлась и толпа казаков к своим обычным делам.
М.С. Знаменский. Исторические окрестности Тобольска
#Сибирь #Ермак #Тобольск #Искер
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев