Предыдущая публикация
Николай Цискаридзе — премьер Большого театра, ректор Академии им.
Вагановой, народный артист России — безупречный собеседник. Он невероятно артистичен и искренен. В нем горит жажда жизни.
(Из интервью . "МК" 16 декабря 2022)
— Николай, приближающийся Новый год, «Щелкунчик» и вы — это понятия, которые лежат в одной плоскости…
— К сожалению, да. Это уже навсегда. Знаете, есть артисты, которые тяготятся своей главной ролью, а я уже смирился, не сопротивляюсь, «Щелкунчик», так «Щелкунчик».
Никто не думал, что я стану артистом балета. Это была моя задумка. Но когда я уже стал учиться в хореографическом училище, очень хотел исполнить именно эту роль в редакции Юрия Николаевича Григоровича. И тот спектакль, который идет на сцене Большого театра и который я восемнадцать сезонов исполнял, именно тот спектакль. Так что в моем случае это была мечта, и мечта реализовалась сполна, больше, чем у кого-либо.
Мне было 10 лет, когда я попал в здание Большого театра, это был 85-й год, июль месяц. Шел 12-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов, а параллельно в Москве проходил международный конкурс артистов балета. Тогда это был самый престижный конкурс в мире. И я в составе Тбилисского хореографического училища, уже закончив первый класс, был участником этого фестиваля.
Мы очень долго жили в Москве, готовились, надо было выступать в течение недели на разных стадионах. А в Большом театре между конкурсными турами шли репертуарные спектакли, и, в частности, почему-то давали балет «Щелкунчик» в июле месяце. Очень странный, конечно, был выбор.
Нам выделили не очень много билетов. Был розыгрыш: половина детей попадала в Большой театр, а вторая половина шла в мавзолей. Я был тем ребенком, который достал билет в Большой театр и был этому несказанно рад, очень счастлив. А, посмотрев спектакль, сказал: «Я здесь буду самый главный. Мужчина в красном — это моя роль».
— Насколько долгим был путь до воплощения этого зарока?
— Восемь лет школы. Конечно, по приходу в Большой театр, началась совсем другая жизнь. В моем случае это была удача, потому что тогда балетом руководил Юрий Григорович. Я ему приглянулся с первой секунды, и он сразу мне определил большое количество ролей, среди которых был принц Щелкунчик. Это была моя не первая сольная партия, сольных партий у меня было сразу очень много. А вот премьерская роль, где много дуэтов, она была первая. Я станцевал этот спектакль на третий год службы в театре, в старый Новый год — 13 января 1995 года. И с этой секунды до 2013 года оставалось без сомнения, что главный исполнитель этой партии — я.
— В жизни вы себя чувствовали принцем?
— Принцем нет, но премьером — да. Я вырос в советский период, и я очень земной человек. У меня нет никаких сумасшествий по поводу благородного или неблагородного происхождения. Я к этому отношусь с большой долей иронии. А главное — с большим юмором воспринимаю тех, кто считает себя происхождением лучше или хуже. Это смешно.
— Это результат вашего воспитания? Вас мама строго воспитывала.
— Да. Мама могла похвастаться происхождением, но она всегда объясняла, что каждый человек должен заслужить уважение к себе и его предки к этому не имеют никакого отношения. Когда человек сидит и рассказывает, что у него какое-то спецкольцо на мизинце, что он типа… Это так забавно, так смешно... А при этом человек при разговоре допускает огромное количество ошибок! Он не научился говорить на родном языке. Я к этому отношусь очень скептически… Самое главное в моей жизни, что я стал артистом и мне не стыдно за все, что я делал.
— Вы — не из артистической семьи, как поняли, что рождены для сцены?
— Вообще не понял. Я просто почему-то считал, что театр — это сказка и там какой-то мир волшебный. Я не ассоциировал театр с работой, потому что я не видел закулисья. Мне казалось, что там все прыгают, летают, сейчас и я полечу. И полетел…
— Оказалось, что сказка не совсем похожа на правду…
— Конечно. Вы должны каждый день стоять у станка, ходить в класс, много часов репетировать. Ребенок не понимает такие вещи.
Несмотря на то что мама запугивала, я пошел своим путем. Она допустила одну ошибку: ей надо было завести меня за кулисы и показать. Потому что мне казалось: там — настоящая жизнь, а то, чем мы занимаемся по эту сторону рампы, — глупость и обыденность. А оказалось, что в закулисье живут не фантастические существа, а сволочи сплошные. Там клубок интриг и так далее, но осознание этого пришло гораздо позже.
— Если бы вы знали, что это осознание придет, вы бы отказались тогда от танца?
— Я не знаю. Но, наверное, все так сложилось, потому что мама хотела другого. А у меня всегда с ней был разный резус-характер, и я любил противостоять ей во всем. Мы были очень разные люди.
Если она что-то требовала, я всегда делал наоборот. Только теперь, когда ее не стало и я дольше живу без нее, чем с ней, я понял, что она была мудра, что во всех ее словах был житейский опыт. Но к этому, пока сам не упадешь головой, не приходишь.
— Вы — поздний ребенок. Мама вам когда-нибудь говорила, что вы вымоленный, что она очень просила Бога о беременности?
— Она этого не акцентировала, просто я знал, что я самый любимый. Все двоюродные братья, сестры были сильно старше меня. Я понимал, что мама старше всех своих сестер, а ребенок у нее самый младший. Часто, когда мы гуляли, ей задавали вопрос: «Это ваш внук?» Она всегда с юмором отвечала: «Правнук». С другой стороны, в моем понимании мама была что-то большое, солидное. Потому что у моих одноклассников у всех мамы и папы были молодые. А у меня такая основательная мама была. Я не могу сказать — любил я ее или не любил, но вот делал всегда наоборот .
— Может быть, это свойство характера, в котором было заложено противоречить и побеждать. Проявление того, что в дальнейшем дало возможность стать тем, кем вы стали, — победителем.
— Наверняка. В любом случае я могу сказать, что если у тебя нет характера, ты не выживешь в таком коллективе, как Большой театр. Тем более в тот период, когда было много великих. Сейчас, когда нет никого из значимых фигур, мне кажется, очень легко завоевать пространство. А когда я туда вошел, все великие были еще живы и на сцену еще выходили. Среди них прозвучать — вот это да.
— Мальчик занимается балетом — это такая же огромная нагрузка, как в большом спорте, а премьер Большого театра — это уже как олимпийский чемпион?
— Гораздо сложнее, больше нагрузка. Олимпийский чемпион — это безумное напряжение. Но у них соревнования, в лучшем случае, три раза в жизни — Олимпийские игры. А у нас каждый спектакль — Олимпиада. И эти показатели опять надо выдать. И чем ты становишься знаменитее, тем тебе это чаще надо делать. Это сложно. Если вы чего-то серьезного хотите добиться, то всегда будут очень жесткие условия.
— Вы сейчас выступаете как педагог, и вы тоже жесткий?
— Ну, а как же? Я же им профессию преподаю. Это же не кружок «Умелые ноги». Это не дополнительное образование, это серьезная профессия, где не нужны хлюпики, не нужны слабаки, не нужны плаксы. Людям преподают профессию. Я цитирую фразу: «Смех и радость мы приносим людям». Люди купили билеты, они пришли в зал получить удовольствие. А ты будешь рассказывать, что у тебя голова болит? Встал и сделал. Я по-другому не понимаю. Это вам любые профессионалы скажут.
— Вам бывает своих учеников жалко?
— Нет. Если я их буду жалеть, значит, я на них поставил крест. Вообще, жалость — это унижение. Я не переношу это. И я всем говорю: я не собираюсь вас унижать жалостью.
— Вы довольны, как ваши ученики делают спектакли?
— По-разному. Раз на раз не приходится. Иногда доволен, иногда нет. Но это же мои проблемы. Если они уже взрослые артисты, я иногда говорю свое мнение, иногда не говорю. А учащиеся — это совсем другое. В основном, я всегда до спектакля в них очень много вкладываю. А потом объясняю, если это неудачно: «Обделался? Понял сам? Жизнь длинная, надо исправить».
— Вам не будет больно, если ваши ученики вас однажды превзойдут?
— Я надеюсь, что они меня превзойдут. Но что-то пока не спешат. К сожалению. Это прекрасно, когда ты как педагог превзойден.
— А что вам снится, если не секрет?
— Не танцы. Танцы — это только кошмар. Я так счастлив, что премьерство закончилось в моей жизни, потому что это очень ответственная работа каждый раз. Я не имел права на ошибку, это ужасно.
— А собственное ваше восприятие мира изменилось, когда вы перестали быть премьером? Вы увидели жизнь как-то по-другому?
— Нет. Помню, когда был молодым артистом, видел старых премьеров. Я видел их ломку, видел, как они страдают от того, что не являются больше актуальными. И я понял тогда, когда мне было еще лет 18–19, что я так не хочу. Я сделал все для того, чтобы, когда наступит мой срок, этого не испытывать. У меня нет никакой ломки, не было ни одного дня с мыслями, что я хочу на работу, что я хочу танцевать.
— Никакой депрессии вы не испытывали?
— Нет, о чем вы? Депрессия — это в голове. Если вы способны что-то переоценить, никакой депрессии не будет. Да, будет, наверное, тяжело, будет какое-то переживание. Но я видел некоторых людей, и сейчас их часто вижу, которые вызывают у меня жалость.
Особенно у меня вызывают жалость (жалость, напомню, плохое чувство) фейковые народные артисты. Всю жизнь пресмыкались, всю жизнь отбирали у кого-то роли, интриговали, выпросили себе звание. Они тоже, как и я, народные артисты. Но их не знают даже соседи по подъезду. Вот где трагедия.
Некоторые из них даже работают в Большом театре. По шестьдесят лет держатся за кресло, интригуют, предают, продают.
Я в прошлом году зашел в июне в Большой театр, и там у подобного человека был юбилей. Ему дали этот юбилей и сделали буклетик на четыре листика. Он держится за Большой театр, ему 80 лет, а он все равно держится. И я помню, как стоял за кулисами и думал: ведь никто из тех, кто пришел в зал, не знает этого человека, и никто не знает, чей юбилей они справляют. А главное, ученики, которые вышли на сцену, один хуже другого. Это такая жалкая жизнь, поэтому она — не для меня.
Я помню, маленький был, и был юбилей Асафа Мессерера — легендарного танцовщика, гениального педагога, и на сцене стояли все главные звезды Советского Союза. Вот это мне понятно. А когда карьера среди крыс… Мне никогда этого не хотелось.
— Уход со сцены для большой звезды — всегда серьезное испытание, вы не бравируете сейчас?
— Нет. Мне было 18 лет, когда мой педагог Марина Семенова, а она положила на меня очень много сил и подарила мне много своего времени, сказала: «Колечка, надо готовиться к пенсии». И я понял: надо учиться. И я пошел учиться на педагога. А потом, когда уже завершалась карьера, я понял, что педагогического образования будет мало. И получил юридическое образование.
Когда юристы слышат, что я учился в МГЮА на кафедре у Кантемира Гусова, они осознают, какой это уровень. Потому что Кантемир Николаевич не брал людей безмозглых, сдать ему экзамен было невозможно. Там очень все было строго. И всем юристам понятно: раз человек закончил МГЮА, тем более у Гусова, значит, мозги есть.
Мне никогда не хотелось уподобляться ноющим, несчастным артистам. Это ужасно. Я еще помню, когда я танцевал, мне постоянно задавали вопрос: а вот когда вы закончите, чем займетесь? И еще тогда сказал: пока в Москве есть метро, а около эскалатора существует будка, и там всегда написано: «Требуются работники», я без работы не останусь. Я точно знаю, что по этому адресу всегда требуются люди. И если работа будет очень нужна, я ее найду. С другой стороны, с моим количеством опыта, образования я явно чем-нибудь в этой жизни буду заниматься.
— Своей театральной судьбой вы удовлетворены?
— Я на самом деле обладаю очень счастливой театральной судьбой. И по сей день, где бы я ни выступал, это всегда вызывает большой ажиотаж. Мне в этом плане повезло, наверное, потому что я занимаюсь своим делом. Я никогда не разменивался, никогда не тиражировал себя, не делал чес-туры. Я всегда куда-то ехал, только если меня очень долго уговаривали и упрашивали. Не потому, что я выпендривался, а потому, что у меня не было времени. И сейчас, в основном, это так.
Что касается моей балетной жизни, я очень счастлив, что она именно так состоялась. Потому что я знаю, что такое Большой театр. И если вы возьмете книгу, например, Шаляпина, почитаете, — поверьте, все один в один повторено.
— Был в вашей жизни момент такого признания, о котором вы могли только мечтать?
— Например, однажды я пришел на мероприятие и там был наш космонавт Леонов. И вдруг он сам ко мне подошел и стал говорить очень приятные слова. Я не мог поверить, что он меня знает. В какой-то момент я ему сказал: «Я потрясен, что вы меня знаете». А, оказывается, они с супругой очень много ходили на мои спектакли.
Второй случай. Какой-то итальянский дяденька ко мне подошел в Большом театре и стал говорить какие-то комплименты, а женщина, рядом с ним стоявшая, переводила. Я понял, что он спектаклей пять или шесть разных со мной видел, а некоторые даже по несколько раз. И когда уже заканчивалась наша беседа, эта женщина-переводчица мне тихо сказала: «Это Тонино Гуэрра». Вы понимаете? Я думал, что я упаду.
Это было время, когда не существовало мобильных телефонов, когда нельзя было сделать селфи, когда… А те слова, которые я слышал от Тонино Гуэрра, мне хотелось бы сохранить. Я его знал давно, но я не мог себе представить, что он меня знает. Это очень важно.
— В вашей жизни случалось что-то мистическое?
— Ну опять-таки, как на это смотреть. Можно говорить «судьба», можно говорить, что это «провидение», можно говорить, что это «рок».
Я и сам ребенок-чудо, я родился у женщины, у которой был диагноз, несовместимый с рождением детей. Тогда не существовало ЭКО и никаких подсадок быть не могло, и то, что жизнь зародилась там, где перевязаны трубы, это уже чудо.
Вот вам, пожалуйста, первое чудо — это то, что я родился.
— По всей видимости, Бог послал вас через такие тернии на землю, чтобы вы реализовали тот дар, которым он вас наградил.
— Это же тоже случай и счастье — вдруг нечаянно попасть туда, к чему у тебя способности. Ведь какое количество людей мыкается туда-сюда и никак не может применить свои способности. Я, например, считаю, что нет неталантливых людей, просто им не повезло найти применение своему дарованию.
Мне безумно повезло, и я это говорил неоднократно: если бы я захотел заниматься танцами и не попал в классический балет, из меня бы ничего не вышло. Я был уникальный классический танцовщик. А быть танцовщиком даже современного хип-хопа мне вообще не дано, у меня такой координации нет. Я должен буду преодолеть огромное количество дискомфорта в теле. А в классическом танце мое желание совпало с физическими данными. Можно сказать, что это было провидение, но это удача большая...
Из Московский комсомолец
Татьяна Федоткина
Следующая публикация
Комментарии 159