Тихий Дворик

«Ехала в купе с девочкой-моделью. Нежнейшая мраморная кожа, длинная шея, вырез выставляющий напоказ тугую девичью грудь, плоский животик, ноги уходят в бесконечность… Старательно и деловито вгрызается в обезжиренный творог, посыпает его сахарозаменителем. Через некоторое время замечаю, что около купе начинает крутиться проводник. То заглянет — шутки пошутит, то помощь предложит… Вот ведь, думаю! При мне ты такого не делал. А теперь прямо стелешься. Ну-ну… Проходит полчаса. Проводник не унимается, все заглядывает и заглядывает в купе. Думаю, пропал мужик. Повелся на тугую девичью грудь, соблазнительный обезжиренный животик, ноги-бесконечности. Страшная сила — красота. Через некоторое время начинаю впадать в комплексы. Смотрю на соседку с завистью. У модели в бывших ходит менеджер Газпрома. А в настоящем — горячий иностранец. У модели подсчет калорий, белки-жиры, банан нервными ломтиками. У модели 20 килограммов косметики с собой и еще 40 килограммов одежды. Я незаметно прячу свой стаканчик с коньяком в баночку из-под еды, иду выбрасывать. В Казани куплю обезжиренный творог и примусь за ЗОЖ! Нечего расслабляться, кругом модели… Пока шла к туалету, кое-что произошло. Проводник увидел меня, подскочил и припустил за мной. — Девушка, — кричит, — девушка! Я давно за вами наблюдаю… Насторожилась. — Я заметил у вас в купе баночку. А у меня бабушка в такие рассаду сажает. Не выбрасывайте ее, а? Я эту баночку уже полчаса караулю. Баночку отдала. С моделью мило болтали всю дорогу до Казани. Приятная женщина, отличная попутчица. С проводником перемигивались. Баночек надо еще прикупить. А с комплексами нужно завязывать!» Морена Морана

#МирПоэзииИДуши #ГалинаМуравченко #ТихийДворик

Осенние городские мотивы...

Ноябрь, за всё тебя благодарю - За дождь, туман, за редкую зарю. За этот первый, такой хрупкий снег, И по листве опавшей тихий след. За терпкий вкус рябины и за вечер, Что серой шалью укрывает плечи. И за слова, что так душа шептала: - Любой конец лишь новому начало… Благодарю за ночи, что длиннее, Благодарю за утро, что мудрее. Ноябрь, ноябрь, рубеж ты и порог, Через смятенье в чистоту дорог… Ирина Исмейкина, благодарность автору!

«В детстве я никогда не мёрз. Вообще никогда. Особым видом непонятного сегодня кайфа было придти в школу без куртки зимой. Мой одноклассник Андрей так и делал, ему повезло, он жил через забор со школой. Мне, живущему в нескольких кварталах, мама ни за что бы этого не разрешила. Но зато можно было расстегнуться. Это тоже было круто. Мне не было холодно. Даже в январе. Долгая дорога со школы домой с одноклассниками сопровождалась беготней, игрой в снежки, падениями в сугроб. И было абсолютно не холодно. Даже если кто-то засовывал комок снега за шиворот, я просто орал, смеялся, да что там, все смеялись, а потом я уже бежал за "обидчиком", пытаясь запихать снег ему. И никто-никто, абсолютно никто не мёрз. Я не помню, чтобы надевал в школу свитер даже в лютые морозы. Школьный полушерстяной пиджак с шевроном на рукаве, сверху пальто. Во и всё. Не было термобелья, не было комбинезонов на пуху. Максимум, что было, это треники с "педалями" под школьные брюки. И я не мёрз. А потом детство кончилось, я вырос. Это произошло очень просто. Однажды я вышел на улицу поздней осенью, поёжился, сказал: — Ну и холодина... А потом застегнул молнию куртки до подбородка и пошёл по своим делам. А детство разочарованно вздохнуло и пошло в другую сторону. Теплых вам дней, не мёрзните». Александр Гутин

«Мотька в школе подрался, вроде успокоился дома, сел за уроки. Потом пришел: — Мама, у меня стресс, я не могу заниматься. — Что я могу сделать? — Не знаю. Что-нибудь. Я с нервами не справляюсь. — Ну, пойдем на кухню, поговорим. — Что ты чувствуешь? — Боль. Страдание. Обиду. — На что? Рассказывает на что. — Понятно. Понимаешь, сын. Есть событие, а есть твое отношение к нему. Событие – это то, что ты мне рассказал. А твое отношение – это твоя обида. Так? — Так. — От чего ты страдаешь, от события или от отношения? — От события. — Нет. Объяснить? Вот я вообще в этом событии не участвовала, я дома была. Но ты мне о нем рассказал, и мне тоже больно, по-другому, чем тебе, но больно. Я от чего страдаю? — От отношения. — Да. И ты от отношения. Люди всегда страдают не от событий, а от отношения к событиям, это закон природы такой. Согласен? — Да. — Теперь слушай дальше. Отношение от чего зависит – от события или от тебя? — Ну... — От тебя. Сейчас докажу. Представь, что прошло десять лет и событие стало далеким и незначительным. У тебя отношение изменится к нему? — Да, я его забуду. — Ну, так представь, что прошло десять лет. — Не могу! Это же сегодня было! — Тогда так. Страдание – это соль. Душа – это вода. Если у тебя маленькая душа, как чайная ложка воды, а соли целый килограмм, то соль впитает воду и закаменеет. И ты никогда от этого страдания не избавишься. Так? — Так. — А теперь представь, что твоя душа огромная, тридцать кубических километров воды. И туда попал килограмм соли. Что с ней произойдет? — Она исчезнет. — Правильно. Значит что надо представить? — Что у меня большая душа. — Она и так большая. Как океан. И туда попала чайная ложка соли. Да тьфу ведь? Слушайте, я первый раз увидела вживую, как светлеет у человека лицо. Встал и пошел молча делать уроки». Нина Вотинцева

Молодой человек, желающий сделать своей невесте подарок, после долгого раздумья решил купить ей пару лайковых перчаток. Он отправился со своей сестрой в магазин дамских принадлежностей. Купил пару лайковых перчаток, а в это время сестра купила пару рейтуз. При доставке на дом пакеты были перепутаны, и пакет с рейтузами был доставлен невесте со следующим письмом: "Моя милая, посылаю Вам мой маленький подарок, чтобы доказать Вам, что я не забываю о Вашем дне рождения. Я выбрал их, полагая, что Вы в них нуждаетесь. Продавщица, у которой я купил их, показала мне свои, которые она носит 4 недели. Они даже не испачкались. Как бы я хотел видеть их лично на Вас. Конечно, многие будут до них дотрагиваться раньше, чем я увижу их на Вас, и я просил продавщицу примерить их на себе. Они выглядели изящно, не знаю Вашего размера, но со временем я буду судить лучше, чем кто-то другой. После того, как Вы их разносите, они будут легче сниматься, но не забудьте каждый раз продувать их, так как они, естественно, от носки будут влажными. Мойте их чаще, не снимая, а то они могут сесть. Надеюсь, Вы их примете с таким же чувством, с каким я дарю их Вам. Наденьте их в пятницу на танцы, так как я страстно желаю видеть их на Вас. Число поцелуев, которое оставляю на них с задней стороны, неисчислимо. Продавщица напомнила мне, что последний крик моды - носить их не застегивая, полуспущенными, чтобы они болтались. Крепко целую то, что в них находится". А. П. Чехов ( из неопубликованного)

​​Как-то разговаривала с дочкой подруги. Девчонке 25 лет. Вышла замуж, покупают всякие необходимые вещи в своё с мужем гнёздышко. В частности, стиральную машинку. Перебрала кучу информации, в растерянности, какую выбрать. А меня вдруг понесло. — А знаешь, детка, как я в твои годы (ха-ха-фразочка!) стирала постельное бельё? Для этого нужен был выходной день. Как минимум - один. Всё постельное бельё было белым. Цветное бельё не существовало и вызвало бы удивление. Накануне вечером бельё замачивалось в ванной. Если удавалось купить стиральный порошок Лотос - это была удача. Порошок экономили. Для этого натирали на тёрке хозяйственное мыло и посыпали им бельё. Вода должна была быть очень горячей. Утром бельё как следует выстирывалось (да-да, руками или на специальной ребристой доске), а потом выкладывалось в большую кастрюлю, носящую гордое название выварка и опять посыпалось стружкой хозяйственного мыла. Бельё кипятилось. Периодически нужно было открывать крышку выварки и деревянными щипцами переворачивать бельё. Пододеяльники перевернуть было сложнее всего. Пар вонючими клубами заполнял кухню. После вываривания бельё выкладывалось в ванну, заливалось водой и прополаскивалось. Первый раз. Потом вода сливалась, наливалась новая и опять прополаскивалось. И так до тех пор, пока из белья не вымоется всё мыло. Бельё выжимали и клали в таз. А в ванну опять набирали чистую воду, капали несколько капель синьки или сыпали, если она была в сухом виде. И в этой голубой воде полоскали бельё. Опять отжимали (да, руками). И развешивали на верёвки белоснежное, чистое. Я не стала уже рассказывать несчастному ребёнку о процессе накрахмаливания постельного белья. У неё и так глаза стали больше обычных в два раза, а рот минут пять был открыт. — Мне мама как-то пыталась рассказать, я подумала что она бредит, смеялась. Как вы жили??? — Да, детка, мы прошли сложную школу жизни, - проскрипела я. Но зато нас практически невозможно напугать какими-то трудностями. По-сравнению со стиркой белья в 70-80-е годы, осваивание смартфонов, компьютеров, горных лыж и кофемашин - это так... пыль для моряков. Чувствую себя динозавром. Автор: Светлана Печенкина

С божьей помощью и заветами отца-спецназовца: русский богатырь две недели сдерживал наступление врага О Эммануиле я узнал от знакомого офицера, который уважительно вспоминал: «Смотрим с беспилотника, техника противника через границу пошла. И тут вдруг бах! Горит. И понять не можем, кто там такой дерзкий...» А это молодой лейтенант. Он только в апреле 2023 года закончил Рязанское десантное училище. По распределению отправился на границу в Брянской области, где здоровенный детина, мастер восточных единоборств, обучал срочников премудростям военного дела. Да так, что те и дроны сбивали, и диверсионно-разведывательные группы врага били. А когда началось вторжение в Курскую область, пришел к комбату и просто, но уверенно сказал: «Хочу». Время на слаживание в новом подразделении - и в бой. Лесополки, опорники, освобождение Апанасовки… И вдруг отзывают. Практически с передовой в тыл. Новая задача. Со звездочкой: противник, по данным разведки, планирует зайти в тыл нашим через Глушковский район. (Помните, как он рвался через Новый Путь к Веселому? Та самая история, которая пока не началась.) Подготовили людей, боеприпасы, оружие. Задача - тремя группами перекрыть путь вглубь нашей территории. Слева три человека, справа, и Давыдов с 59-летним напарником «Хакасом» по центру. Еще саперов придали - заминировать подходы. - Предполагалось, что с двух сторон меня прикрывают, я стою посередине, ничего опасного в принципе в этом нет. И мы ожидали противника со стороны границы, - вспоминает Эммануил. - Успели дооборудовать старый блиндажик, прикрепить антенну от рации на дерево, и тут слышу от нашей группы доклад: едут, едут, танки и две ББМки (боевая бронированная машина — Авт.). Тут уже пришлось думать очень быстро: кричу «Хакасу», чтобы подготовил мне «одноразки» (одноразовые гранатометы - Авт.). Выстрелил одной по танку и в этот момент понял, что «одноразки» танки не берут. Он проехал дальше. Беру следующую, бью по ББМке, ракета уходит выше и просто сносит пулеметчика. Они отъехали, ближе к танку встали, метров 300 от нас. Я понял, что в нашем маленьком блиндаже мы вчетвером не выживем и сказал саперам, чтобы они уходили в тыл. Мы остались с «Хакасом». Танк вернулся к нам метров на 170, и когда он направил на нас дуло, мы пригнулись. - Какие мысли в этот момент? - Было очень страшно. На секунду появляется мысль, что ты с чем-то неизбежным пытаешься воевать. Но одна привычка спасла меня. Ее отец мне с детства привил (офицер спецназа в отставке, «краповый берет»). Он мне говорил: «Если поражение неизбежно, сделай так, чтобы тебя запомнили». Отец меня учил упираться до талого. ПЕРМСКИЙ «ПОНОМАРЬ» Танк попал в дерево сзади. Осколками Давыдову пробило губу, выбило зуб и срезало кусок мяса на плече. Танк продолжал лупить, не попадая по блиндажу, а десант противника пошел по полю. В это время другая машина зашла с тыла, отрезав пути к отходу. Начался обстрел… - «Хакас» заряжал магазины, я отстреливался. Один бы я такой темп точно не выдержал. Мне в перестрелке пробило каску насквозь и задело голову по касательной. Перемотал бинтом. Научил «Хакаса» делать тампонаду и перемотал плечо. Подъехал ближе «Казак» - прямо перед моей бойницей. Я знал, что меня это оглушит, что еще и «Хакасу» достанется. Сказал ему забиться в угол. И решил прямо из блиндажа произвести выстрел из гранатомета. Уничтожил ББМку, она загорелась. Водитель попытался сбежать, но не смог. Так началась очень длинная для Эммануила ночь. Вокруг летали дроны, как комары. Было произведено несколько сбросов, работали минометы. - Милостью Божьей нас не задело, - уверен он. - Чтобы вы понимали, когда противник меня зажал, все это время я не матерился, а читал 90-й псалом. Вообще я сам родом из Пермского края, жил вблизи Белогорского монастыря, рядом с селом Калинино Кунгурского района. Там же и окормлялся. Был у меня такой духовный наставник – отец Дорофей, который сейчас находится под Бахмутом. И от моего отца, и благодаря отцу Дорофею я это все в себя впитал, поэтому у меня позывной - «Пономарь». РАЗВЕРНУЛ ПУШКУ И ЗАЖАЛ ЛАПКУ За ночь наши фланговые группы под натиском противника откатились. И Давыдова вовсе «похоронили». Оказалось, что танк перебил антенну, и с ним не могли выйти на связь. «Пономарь» ее починил и доложил командиру: «Я — 300, но задачу выполнять могу». На подмогу прорвались бойцы «Руль» и «Красавчик». И вместе они стали устраивать огневые засады: в день шли по три небольших каравана, и у каждого бойцы по чуть-чуть «откусывали». Каждую ночь противник пытался выбить их с позиций, но раз за разом они отбивались. На смену раненым приходили другие, но Давыдов на своем опорнике держался. Выбегал в минуты передышки к подбитым вражеским машинам, собирал боеприпасы, аккумуляторы к станциям, сухпайки, слушал рацию. Запоминал позывные командиров, расчетов-беспилотчиков и передавал важную информацию в штаб. - А они по-русски говорят? - Да. Некоторые даже без южного акцента. От этого меня, честно говоря, подташнивало. Один смешной разговор подслушал. Один спрашивает: «Есть движение напротив вас?» Второй отвечает: «Да бегает этот отмороженный с перебинтованной головой до сих пор». И после этого мне очень сильно захотелось посмотреть, как пушка в этой ББМке работает. Я ее развернул на лесополку (раз они про отмороженного вспомнили), зажал лапку и дал в сторону их позиций хорошую очередь. И по радиостанции слышал, что у них были потери. «Пономарь» оборудовал себе дополнительные позиции, с которых он мог бить технику: командир передавал данные с наших беспилотников, Давыдов встречал «гостей». На пятый день он объединился с прорвавшейся группой «Сахары», который пришел с двумя братьями с позывными «Тимон» и «Пумба» и немолодым «Туапсе». Оборону держать стало веселей. Но просели по боеприпасам. Решили организовать подвоз сами. - У нас были эти два старичка. Наша последняя надежда, - улыбается Эммануил. - Решили отправить «Хакаса» и «Туапсе». Если честно, не ожидали, что они вообще вернутся. А они пришли, разгрузились и отправились в следующую ходку. Так и таскали нам выстрелы к РПГ, огнеметы, «одноразки»… - А как они выходили из окружения? - Полем. Потому что лесополосы были заняты противником. Им повезло, что вдоль лесополос дроны летали, а вдоль поля – нет. 2,5 километра они шли по открытому пространству. Страшно, наверное, было, но они шли, молодцы. А потом противник подтянул резервы. Вместо советских Т-64 и «Казаков» появились «Леопарды» и шведские БМП. Но по три каравана запускать уже опасались. На помощь десантникам пришли дроноводы, которые обрушивали камикадзе на колонны, помогая держаться. - Заезжала очередная группа: два БМП гусеничных с необитаемой башней, два «Леопарда». Отработали по ним из РПГ. Один решил развернуться и уходить по дороге, а я там еще в первый день что сделал? Минный шлагбаум установил. «Леопард» дымил уже после попадания из гранатомета, механик занервничал и наехал на мою заготовочку. Горел он, зараза, хорошо. По словам Эммануила, бои доходили едва ли не до рукопашной, когда врага закидывали гранатами. И все это с несколькими ранениями: - Однажды сижу на дежурстве и слышу дрон. Поднял голову и потянулся за своим автоматом, а вместо него нащупал лопату, которую мы из «Казака» умыкнули. Вижу сброс, летящий в меня, и просто отбиваю его, как в бейсболе. Повезло, что огнепроводный шнур из детонирующей трубки выпал, не сработал. Следующий сброс взорвался уже рядом с лейтенантом. Он поначалу ничего не почувствовал, успел из автомата сбить коптер. И вдруг Калаш из правой руки выпадает. Офицер тянется за ним, и боль пронзает всю руку. Поражающий элемент залетел под мышцы. Еще сутки он руководил обороной дистанционно, не принимая участие в боях, когда командир принял решение: вывести отважного десантника в тыл. - Задачу мы выполнили. Поражено очень много машин противника, мы законопатили там дыру. И отбили у оппонентов желание там кататься. Хотя, конечно, не без Божьего промысла все. Противник, используя высокоточное оружие, ни разу не попал по моему блиндажу. Во время атак в землянке читалась моя молитва. А когда мы стреляли из гранатометов, порой ночью попадали в разы лучше, чем днем. Будто Господь руку твою сопровождает так, чтобы ты не возгордился, поэтому ночью мы попадали лучше. Когда танк работал по мне, большую часть всех осколков собрал воротник. То, что «Хакас» со мной остался, не сбежал, то, что пришла группа «Сахары» - это все маленькая помощь от того, в кого я верю, и того, кого всю жизнь ищу. ТУМБЛЕР Д - А плечо как себя вело все эти дни? - Болело. Но у нас есть такая штука, как «тумблер Д». Выпускники Рязанского поймут. Когда мы там совершаем 60-километровые марши, у тебя начинают болеть ноги, спина затекает, плечи от рюкзака болят… Ты просто включаешь «тумблер Д» - у тебя нет ничего, кроме дороги. А постоянное напряжение, боль ты начинаешь воспринимать как что-то нормальное, как будто без этого никогда не жил. «ЛИБО» - «ЛИБО» - А ты с детства знал, что будешь военным? - Я когда учился, за какой предмет ни брался, везде был отличником. Мне нравилось познавать новое. И каждый из преподавателей мне говорил, что у меня большое будущее в этой сфере, в той. Но никто мне не говорил, что я стану хорошим военным. И меня это раздражало. А я все свое детство воспитывался на Илье Муромце, на Пересвете, на Александре Невском, на Суворове. Я просто не представлял, какая работа может быть более почетная, чем офицер российской армии. - Нет ощущения, что ты всю жизнь себя к этому готовил? - Возможно, не я. Господь знал, к чему я вообще приду, и готовил меня к этому. Даже в единоборствах я пусть и не достиг сверхвысоких результатов, но научился управлять адреналином. Это же оружие организма. И в любом случае он может тебя привести к трем вариантам: поставить в ступор или заставить активно действовать - либо со знаком плюс, либо со знаком минус. То есть либо драться, либо бежать. В том моменте я выбрал драться. Потому что так меня учил мой отец, потому что это долг российского офицера. ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ На кадрах, снятых с дрона, двое сорвиголов подбираются к линиям «зубов дракона», которые стоят прямо на границе. Между ними - небольшой проход, который противник использовал для продвижения через госграницу. За ним — вражеские позиции. Бойцы подкрадываются, устанавливают в него минные заграждения и начинают отходить. По ним открывают огонь, они отстреливаются в ответ. - Противник находился в пяти или шести метрах от нас. Да, было страшно. Инстинкт самосохранения у каждого человека есть, но у нас главное – не очковать, - расскажет потом один из них с позывным «Порш». - Задачу мы выполнили, границу закрыли. Пока «Пономарь» в госпитале залечивал раны, его боевые товарищи вернули контроль над госграницей на участке, который он оборонял две недели в отрыве от основных сил. Автор :Александр Коц корреспондент газеты "Комсомольская правда" _____

– Па-ап, он так кричал. Опять звонил и кричал... Этот папаша новоявленный. Сначала тётка эта звонила, страждущая за него, а потом он сам. Сказал, что всю жизнь мне алименты платил, и теперь имеет право на уход. Орал, дескать, не может он один жить, слепой, больной... Говорит, я – дочь, должна ухаживать за ним, забрать к себе или устраивать куда... Но теперь уж настаивает, что забирать его сейчас надо, прям, срочно... – Лен! Лен! Алло ... А сказала ты ему, что двое детей, квартирка маленькая? – Не слышит он. Не слушает. Говорит, что у него вообще ничего нет, что в ночлежке чи приюте он каком ... Господи! Я и знать его не знаю! Чужой мужик... Есть у меня отец – ты. Тебя вот готова хоть сейчас забрать, случись что – мигом заберу. В тесноте, да не в обиде... – Сплюнь... Вам и самим-то там развернуться негде. То ли дело у меня... – Негде. А он кричит, что в суд на меня подаст. Дочь ведь я его по закону родная. Вот нужно было тебе меня удочерить, а его лишить... – Так ведь... Так ведь канителиться не хотела мать, знаешь ведь, как она ко всем этим делам официальным относилась... По многолетней привычке Михалыч ещё держал кур и гусей. Жена его умерла три года назад. Пол-огорода отдал когда-то он соседям, но половину обрабатывал сам. Правда, соседи всё отжимали и отжимали землю. Михалыч ворчал на Славку – жадного до земли соседа, но ругаться он вообще не любил. Такой был, и внешне и внутри – мягкий, круглый и отходчивый. Благоухал его палисадник – в память о жене. Пестрые с терпким запахом гвоздики по периметру, яркие кусты роз и пышные хризантемы, задумчивые нарциссы, лиловые и красные шапки гортензий – с периодичностью сменяли друг друга цветением.  Дома всегда находились дела – то баньку подправит, то изгородь во дворе, то крыльцо резьбой подновит. Летом приезжала дочка из города. В отпуск, недели на три. Приезжала с внуками, такими родными мальчишками. Но после того, как не стало мамы Нюры, оставлять мальчишек не решалась. Отцу одному тяжело было с ними, да и подросли – секция, лагерь, море...  Много лет назад женился Михалыч на Нюре, когда Леночке, дочке ее, не исполнилось и года. Первый муж Нюры оставил ее с ребенком, уехал, бросил, можно сказать. Так и осталась дочка у них одна. Своих детей не вышло. Неродная, но такая родная Михалычу дочка. Уж и забыл давно, что неродная.  Правда, алименты Нюра от первого мужа получала, подала тогда на алименты. Смеялись всё – до чего малы, даже на тетрадки в школу не хватит. А потом и вовсе перестали их с книжки снимать. Думали – пусть Лене остаются. Но деньги съела инфляция, хватило их Лене потом лишь на хороший утюг.  А недавно позвонила дочка со слезами – нашел ее родной отец. Он – инвалид, требует помощи и ухода. Сначала пыталась Лена доказать, что совсем этого отца не знает, но полетели угрозы судом.  И вот через пару часов после последнего звонка, когда Михалыч немного пришел в себя, обдумал ситуацию, набрал он номер дочери. – Лен, звони ему. Али телефон мне продиктуй, сам позвоню. Ко мне пусть едет. Дом большой, а я ещё ого-го. Присмотрю, накормлю... Тут и двор, есть где погулять, и комнат – вон сколько. Всё лучше, чем в ночлежке. А потом оформишь его потихоньку в богадельню, в дом инвалидов ли, чтоб не спеша.... – Пап, ты это серьезно?  – Серьезно, серьезно... Я подумал. Жаль мне вас – свалился на голову этот... Как там звать-то его... А... Юра. Ты давай, не тяни. А то и правда – в суд подаст... Михалыч всю молодость проработал в совхозе агрономом. Приехал сюда по распределению. В правлении и увидел Нюру – общественницу, комсомолку.  – Дочка у ней. И муж сбежал, стервец, – доложил ему Сергей Сергеич – тогдашний председатель,– Так что, не девка, не думай. Смотрю – глаз-то горит. – А вернётся муж-то? – Да кто его знат! Непутёвый мужик, все красивой жизни ищет. Зачем тебе Нюрка? Девок что ль мало? У нас тут, куда не пойди, одна другой краше. Уж ведь и глаз на тебя положили... Но Михалыч выбрал Нюру. Нюру и ее маленькую дочку. Как первый раз взял дитё на руки, так и не отпускал бы больше. Мать Нюры нарадоваться тогда не могла такому новому зятю. А Нюра ещё покапризничала, все не хотела ребенка на холостого парня наваливать, отговаривала, не выходила вечерами. Он ждал под окнами, спал на скамье, и Нюра сдалась.  Уж давно перестроили родительский Нюрин дом, поставили вокруг старой избушки новый дом из сочащегося сосняка, пятистенок. Светлые сени с лестницей дубовой на чердак, а там – резной балкончик. Обустроились и обжились сто лет назад. Жили хорошо.  Дом агронома был одним из лучших тогда домов в селе. Это сейчас уж понастроили домов новых, кирпичных, двухэтажных. И большой дом Михаила и Нюры потерялся среди них. Но и сейчас Михалыч домом гордился. Все у него было. Все добротное, как новое. Со стены с портрета смотрела на него жена, и Михаил старательно поддерживал в доме порядок, каждый раз поглядывая на этот портрет и немного оправдываясь: – Да вымою я эту кастрюлю, и вытру... Видишь, уж иду, уж мою... Или ... – Да ничего не грязная рубаха, отстань, Нюр. Надену ещё разок. Перед кем мне красоваться-то? Это и держало. Казалось, Нюра следит за ним до сих пор. Он и ел, стараясь не располнеть, чтоб угодить Нюре. Всегда он был небольшого роста, с животиком. А вот на рыбалку он и при жизни от нее сбегал. Она ругалась, боялась, что настудится у реки. Так и сейчас. Утром, чуть свет, встанет, дверью портрет прикроет и быстро-быстро – шмыг в двери.  А там рассвет, тихая река, покой, поквакивание лягушек и мерно качающийся на речной ряби поплавок. Места у них были красивые. Глухие ельники вкруг и грибные сосняки и эта умиротворяющая река. *** Лена не стала сама звонить новоявленному папаше с предложением отца. Этот папаша всегда звонил ей с разных номеров. Видать, своего телефона у него не было. Куда ему звонить? Через несколько дней родной папаша позвонил опять. Вот тогда она и рассказала о предложении папы Миши. Юрик что-то прошипел, сказал, что говорит она ерунду и бросил трубку. Он вообще не говорил нормально, а каркал, орал, угрожал, злился и бросал трубку.  Лена расстраивалась, не знала, что и делать. Разговаривать в таком тоне было просто невозможно. Но утром следующего дня, когда ехала она на работу автобусом, раздался звонок со знакомого уже номера. В автобусе говорить с этим папашей было нельзя. И она не ответила. А когда вышла – набрала, но теперь трубку не взял он. И уже на работе опять раздался от него звонок. Лена поднялась со стула, хотела выйти из кабинета, но не успела. – Ладно, – грубо сказал тот, которого она внешне даже не представляла, – Давай вези, куда скажешь. Мне уж чего терять... Адрес мой: село Ковровское под Кинешмой. Найдешь тут ... приют... Лена не успела ничего сказать, даже не успела выйти из кабинета, а он уж отключился. И вот сегодня Михалыч ждал нового жильца – человека, которого совсем он не знает, первого и, в общем-то, случайного мужа своей любимой Нюры, родного отца своей дочки, которую так жалел, что согласился на этот подвиг. Подвиг подвигом, но Михалыч загорелся. Одному было совсем невесело, особенно вечерами, а тут – человек. Будет с кем словом перемолвиться, с кем у телевизора посидеть, обсудить политические новости. Они ж ровесники, а значит интересы общие найдутся. О скором устройстве нового родственника в дом инвалидов Михалыч и не мечтал. Думал, что дело это долгое. За Юрием ездили Лена, Коля, ее муж, и его товарищ, у которого была личная машина. Михалыч накрывал стол. Ждал целую компанию. Были они с Леной всегда на связи. В дороге устали, она была не близкая. Приехали гости ближе к вечеру. Молчаливые и усталые вышли из машины, долго выгружали больного инвалида, пересаживали на каталку. Довезли на каталке гостя до калитки, а дальше, держась за перила, подтягивая одну ногу, упираясь на палку и шаря руками в воздухе, начал он подниматься сам.  И тогда Михалыч понял, насколько гость его беспомощный. Лена с Колей усадили его на кровать и сразу засобирались. – Пап, Витя спешит очень, водитель наш. Ты уж прости, но мы поедем, ладно? И коляску я заберу. Не наша это, просто на дорогу брали. А Этот..., – она пренебрежительно махнула рукой в сторону гостя, – Этот ходит потихоньку и сам. Я приеду через недельку, продуктов привезу... А ещё, пап, мне там обещали узнать уже про дом инвалидов. Может и получится побыстрей его туда – слепой, бездомный... – Хошь поели б... , – но дочь спешила, – Езжайте, справимся мы... Не горюй.... Он вышел проводить, а когда вернулся, гость его спал, повалившись набок на белоснежную накидушку на сложенных красиво подушках.  Михалыч решил закинуть его ноги на постель, развязал тряпичные кеды нового жильца и отшатнулся от запаха, ударившего в нос. Присмотрелся, видел он не лучшим образом – на госте дырявые носки, старые тренировочные штаны, клетчатая рубаха с засаленным воротником и выгоревший полосатый пиджак.  Михалыч натянул очки и наклонился пониже – в засаленный жидких волосах явно просматривалась живность. – Ох! Господи мои! – всплеснул он руками, – Принесла нелёгкая... Потом вспомнил, что принесла это чудо любимая дочь, и мысленно извинился перед Нюрой.  А родная дочь звонила с дороги: – Пап, его мыть надо. Мы его из такого места забрали, там – ужас... – Вы, смотрите там, Лен. Вши у него. Привезёте по домам-то, детям...  – Видели. Оттого и злой Витька. Теперь ему машину вычищать. Мы пока ехали, все окна открыты. Вонь... Потому и не остались. Пап, прости... – Да ладно, дочь... Уж по ходу решать будем. Как вшей-то выводить? Уж и не помню... Спал Михалыч плохо. Всё ему казалось, что живность уж и к нему переползла. А ночью вдруг услышал, что гость проснулся, скрипнула кровать. Он вышел – гость сидел на кровати, держась обеими руками за края, незрячими глазами упираясь в свои неведомые точки. – Проснулся чё ль? – Где я? – спросил новый жилец. – Так у нас. У нас с Нюрой в гостях. Я – Михал Михалыч, второй Нюрин муж. – А она где? – Она... Вона смотрит на нас с тобой. С портрета. Осуждает. – Ясно. Пускай осуждает. Хоть кто-то осудит.  – Вот что Юрий! Вшивый ты, а я это не люблю. Пошли мыться в баню, да побрею я тебя – лучшее средство, чтоб от вшей избавиться. А то ведь... разбегутся по избе... – А час который? – Два ночи. – Вот утром и помоемся. – Не-ет. До утра не дотяну. Пойду сейчас затоплю. – Не пойду я, – и Юрий опять улёгся на белоснежную подушку вшивой головой.  – Как это не пойдешь? – Михалыч изумился такой наглости, – А ну вставай! Чай ты в моем доме гость. Ишь ты! Я ему белье белое, а он... Давай-ка вставай! А, ну-ка! Гость продолжал лежать. Михалыч бурчал, стучал посудой, ещё раз подходил, увещевал, но все было бесполезно. Лишь через полчаса гость запросился в туалет, сам он дойти не мог, дом не знал и был слеп. И тут запротивился уже Михалыч, решил пойти на хитрость. – В туалет поведу, только если в баню пойдешь. Так и знай... – Не поведешь, значит?  И Михалыч с ужасом увидел, что гость полез за своими причиндалами в штаны, чтоб опорожниться прямо на пол. – Да что ж делаешь ты, ирод! А ну..., – он дёрнул гостя за руки и повел на двор. В туалет не повел, велел ходить в кусты. Михалыч совсем расстроился и разозлился, сел на крыльцо. Была жизнь спокойная: чистота, покой, рыбалка... А теперь... В дом он гостя не звал. Тот опорожнился в кусты, а потом перепутал направление и сейчас, заблудившись, стоял у забора. – Вход-то где? В дом веди! На кровать... – Не поведу вшивого. Тут живи... – Тут? Ага... Издеваешься над слепым, скотина, да? Так и знал...  – А ты чего думал? Думал, приехал и хозяином стал? Ты дочке все нервы издергал, вот я и... Это ты последняя скотина-то, а не я. На себя-то глянь...свинья свиньёй... – Я б глянул... Михалыч понял, что сказал не подумав. – Ну, я глянул, говорю – свинья. Баню тебе предлагаю, а ты... Юрий привалился к забору и уселся на землю, согнув колени, обхватив их длинными худыми руками. Он был босиком, обуваться отказался, а на улице было довольно свежо. Ноги были грязны до гадливости. И сейчас Михалыч подумал, что, кроме него, помочь этому идиоту некому. Вот так и будет сидеть, дорогу в дом найдет вряд ли. И не ел ничего, как приехал. А ел ли в дороге, дочь не сказала. Кольнула жалость. – Ты жил-то где?  Юрий молчал, опустив голову в колени.  – Где жил-то, говорю? – ещё раз спросил Михаил. – Да пошел ты ...! – пробурчал Юрий. Михалыча взяло зло, он взаимно послал гостя и ушел в дом. Подошёл к постели, на которой лежал Юрий, со злостью стащил только сегодня застеленное белье, засунул в стиралку и включил стирку на самую высокую температуру.  Развел руками перед портретом Нюры: – Ну, что, Нюр, я сделаю? Что? Сидит там ... твой, мёрзнет... Михалыч начал топить баню. Теперь и самому захотелось попариться. В темном ещё дворе он видел, что гость всё сидит в той же позе у забора палисадника – голова на худых коленях. Пока приготовил баню, собрал полотенца, белье, уж начало рассветать. Гость его поднялся на ноги, стоял, держась за забор, качался, куда идти не знал. Михалыч подошёл ближе и увидел, что мужик совсем окоченел, дрожит мелкой дрожью. – Ну, хватит уж дрожать. Пойдем... Рука Юрия была ледяная. Но он крепко сжал ладонь Михалыча, боясь оступиться. Дрожа, хромая, он пошел туда, куда вел его Михалыч – к баньке.  Таких худых Михалыч не видел давно. Гость напомнил хозяину картинки концлагерей в книгах. Живот впалый, ребра обтянуты кожей. А колени огромные шары на тонких костях.  Мылись почти молча. Гость подчинялся, стянул с себя одежду. – Там ценного ничего? – Ценного у меня ничего не осталось. Михалыч сразу бросил одежду в печь. Юрий позволил побрить себя налысо, морщась, терпел горяченную воду и даже хлесткий веник.  Михалыч дал ему свое новое белье, коего у него было в достатке. Привык к экономии, а дочь и жена задарили трусами да майками. Трусы гостю были велики, но держались.  Юрий был беспомощен, как ребенок. Он был слеп. Даже не понимал, что это за одежду дали ему в руки, и где тут зад-перед. Михалычу пришлось повозиться, но он был доволен. Теперь он был уверен – вшей наверняка нет, но следить, конечно, нужно.  Юрия качало от жара, от слепоты и, как догадывался Михалыч, от истощения. Вел его в дом Михалыч за обе руки. Юрия мотало, он устал, молчал и подчинялся. Злой, худой, лысый, слепой, качающийся, он походил сейчас на живого скелета из фильма ужаса. Дома Михалыч налил ему кружку чая с медом, гость выпил и тут же уснул на постели прямо без белья.  – Да ладно, Нюр, – махнул рукою Михалыч. Он и сам устал за эту странную ночь. Но поубрался в бане, ещё раз окатил все кипятком и прожарил печкой. И лишь потом и сам повалился спать. Давно он так не утомлялся.  Проснулся от страшного грохота. Подскочил, выбежал на кухню. Посреди кухни, раскинув руки в стороны, стоял Юрий. Ведро валялось на полу.  – Ты чего тут? – Туалет где? – Так вот же. Давай сюда.  Михалыч проводил в туалет, а потом встретил и проводил на постель.  – Давай ещё раз, я должен понять, где туалет, – попросил Юрий.  И они пошли в туалет опять. Третий раз Юрий пошел сам, разводя длинными руками – он изучал дорогу. – Пошли завтракать. У меня холодильник забит. Ждал же... – Кого? – Кого! Тебя, дочку, зятя... – Ну, уж не меня, точно... – Почему это? И тебя. Чай, вместе нам жить... – Так уж и вместе! Сдадите, чай... – Ну, сдавать не сдавать – не мне решать. А пока-то вместе.  – А дети-то есть у тебя?  – Да, дочка. Лена – моя дочка. – Так ить, не твоя-а..., – слепой гость ухмылялся, и Михалычу очень хотелось вдарить ему по противной морде. ***  Но перед ним был такой невзрачный инвалид, что делать это было бы жуть как неправильно. – Твоя что ли, сволочь ты этакая? Она тебя и знать-то не знала, а ты вот – здра-асьти, я нарисова-алси... – А это не твое дело! Это наши с ней дела! И чтоб сюда приперла, не просил я. Пусть бы себе забирала... Отец я ей! – Себе? Себе? А куда тебя вшивого-то такого ей? У ней ведь дети и квартирка убогая. Ты ей помог чем? Чем помог? Утюг она на твои алименты купила, знаешь ли? Как только делал-то, чтоб не платить? Сволочь ты... А ведь Нюрка переживала за тебя, предрекала, что пропадешь. Так и вышло... И ведь не старый ещё, а уж хуже старика... Чего приполз-то? Чего? И жил бы себе... Ведь ночью удрал тогда от Нюры, как паскуда... Вообще, Михалыч слыл на селе добряком. Но сейчас разошелся, довел его гость. – Сбежал... А не сбежал бы, так сейчас бы, как ты –уму разуму всех учил. Умный ты тут, да? – Слушай, чего тебе надо? А? Вот смотрю, не пойму никак? Мы тебя не звали, жили себе. Ты сам к нам напросился, а теперь сидишь тут, гадишь. Ты спасибо дочери говорить должен, что забрала тебя из твоего приюта вшивого. И меня благодарить, что не выкинул из дома. А ты... Гость встал, поклонился низко, карикатурно.  – Благодарствую! – Да не юродствуй, противно... Вон, ешь. Картошка горячая, огурцы. Юрий напрягся, похлопал рукой по столу, нащупал тарелку с картошкой, и, хоть Михалыч и положил рядом вилку, гость начал есть руками. Он взял в руку картошку, откусил и как-то поменялся в лице, стал серьезным и сосредоточенным. Брал куски и ел молча и быстро.  Михалыч подвинул ему огурцы, Юрий также ел и огурцы.  По всему было видно – Юрий так давно не ел, голодал или ел сухомятку.  – Так где ты жил-то?  Юрий наморщил лоб. Говорить об этом он точно не хотел. И Михалыч не стал приставать. Пусть человек поест. – Ну, вот что... На огород пошли. Помогать мне будешь.  – Да, помощник из меня... – Пошли пошли... , – Михалыч собирался копать чеснок.  Он усадил Юрия на стул и показал, как чеснок обрезать. Думал, что гость заартачится. И даже удивился, когда увидел, с каким интересом и желанием Юрий на ощупь обрезал ножницами ростки и корни. Помощи в этом особой не было, Юрий мусорил сильно, складывал не туда куда надо, путал, но все равно Михалыч был рад. С работой налаживались хоть какие-то отношения.  – Я это... Справился ли? – переживал гость, не видя... – Справился, спасибо. Курицу сейчас есть будем запеченую. Половину в морозилку засунул, а половина в холодильнике ... Надо есть..., – сказал Михалыч, пока вел слепого домой и почувствовал, как гость на секунду оцепенел, вздохнул и сглотнул слюну. Господи, да что ж за жизнь-то у мужика была, если простая запеченая курица вызывает такие эмоции!  И опять за столом Юрий притих, как будто не верил, что сейчас, и правда, дадут ему курицу. Михалыч подогрел, порезал мясо на куски, сунул тарелку Юрию под нос и наблюдал, как тот ест.  Юрий брал кусок в рот, держал, как будто вкушая аромат, а потом жевал своими редкими зубами, наклонив голову немного вбок. И Михалыч вспомнил, что именно так едят мясо дворовые собаки. – Так где ты жил-то? Юрий жевал мясо, не отвечая.  Соседка Антонина интересовалась. – Хто это?  – Родственник. Инвалид он, слепой совсем и ходит плохо. – Какой родственник-то? Любопытство Антонины Михал Михалычу надоело, он отмахнулся: – Дальний. Потом, некогда мне..., – шагнул в дом. Через несколько дней Михалыч перестал водить гостя по дому. Держась за стены и мебель, Юрий потихоньку начал ориентироваться сам. Михалыч понял, что Юрий всё ещё боится остаться голодным, и каждое утро оглашал меню. – Та-ак, чего есть-то будем сёдня? Ага... Кашу сейчас сварю овсяную, молоко свежее. А в обед лапши наварим, ну а к вечеру рыбка соленая вон – с картошкой. Юрий как-то сразу успокаивался, кивал. Он так и не звал Михалыча никак, ни по имени, ни по отчеству. О дочери и жизни больше не говорили. Михалыч понял – говорить об этом, только ругаться.  Оказалось, что Юрий вообще давно не вникал в новости страны и зарубежья, не смотрел телевизор. Когда Михалыч садился перед телевизором, Юрий, немного посидев, уходил спать. Михалыч понял – он не понимает даже, о чем там говорят. Тяжело незрячему и отвыкшему от телепрограмм. Приезжала Лена с нотариусом, оформили они какие-то бумаги на Юрия.  – Пап, ну, как ты? Потерпишь ещё? – Потерплю, оформляй. Вроде свыкается чудо это. Где он был-то, хоть выяснили?  – Да какое там! Документы бы восстановить. Не оформят его никуда без документов, а у него нет ничего. Даже паспорта. А общем, – Лена махнула рукой. Уехала быстро. – Потерпим, – говорил Нюре на портрете Михалыч. Потихоньку меж мужчинами наступило какое-то согласие. Михалыч уж понял, что насильно гостя не заставишь, к примеру, выйти во двор, посидеть, но Юрий выполнял любую порученную работу – перебирал, отделяя веточки, смородину, засовывал в банки на засолку огурцы, научился дать курям еды и воды, выносить с огорода мусор.  – Проверь там, в яме ль мусор, хозяин, – как-то проговорил Юрий. – Какой я тебе хозяин?  – Работаешь? Да пошел бы ты лесом, такой работник. Половину переделываю за тебя. Занимаю тебя просто, чтоб не залежалси... Юрий тогда ничего не ответил, хотя обычно огрызался, сел на скамью во дворе. Михалыч доделал дела и сел рядом.  – Ну, чего... В дом пошли? Хватит на сегодня, – злость уже прошла, Михалыч был отходчивый. – Ленка, как оформит деньги мне, ты это... Денег там возьми у нее. У меня, то есть... Я ведь вообще никогда пенсию-то не получал, не оформлял даже. Может дадут чего ... Так пускай у вас остаётся, мне не нужна. – Да не нужны мне деньги твои. Я ведь дочке помогаю. А ты, коль оформят в дом инвалидов, платить там должен. – Повезло ей... – Да уж, – ухмыльнулся Михалыч. – Да я не про себя, я про тебя. Повезло ей с тобой. Да и Нюрке... – А ты? Как твоя -то судьба сложилась? Может расскажешь? – А я... Как видишь..., – и Юрий вдруг начал рассказывать, – Нет, поначалу-то хорошо всё шло. Я развернулся, долгов набрал, даже магазин свой открыл. Алименты это с официальной зарплаты, сам себе минималку установил... И бабы были, и кабаки. Но долг долгу рознь. Наехали на меня. А потом решил ещё с кавказцами связаться, пока выход искал... Долго воевали... Ну и... Результат... Михалыч молчал, наконец-то его квартирант говорил откровенно... – В общем, думал сдохну в подвале, после того, как они меня... но выжил. Давно это было. Наверное, там и слепнуть начал. Башкой же ... Вышел – ничего не видел, только свет, как белое молоко. Правда, потом зрение вернулось. Долго работал я на них. Считай, всю жизнь в батраках... Пил тогда сильно, одна и радость-то – пить. Жрать давали редко, а вина давали. А жрали мы там только лепешки и то, что летом в поле убирали. До усёру абрикосов иль хурмы ... А мяса я вообще много лет не ел. Однажды, как собакам кинули со стола, так мы с Амиром, одним там, чуть глаза друг другу не повыцарапали из-за куска того. Я глотку за еду готов был любому порвать. Еда – это, знаешь, какой стимул злости.... – Даже не верится... Неужто и сейчас есть такое..., – Михалыч поражался, а Юрий продолжал задумчиво. – А как ослеп, выкинули они меня на помойку. Бродяжничал долго. Столько валялся, не знаю и где. Не видел же. Сам ничего не могу, вот и вспомнил про Нюру, про дочь ... Больше у меня никого никогда и не было. Помогли люди, отыскали, запугивать начал Ленку ... А мне б ... Никто не брался помочь. Кому надо? Я ж не ради того, чтоб навязаться, мне только учреждение какое, да пенсию... Все равно подыхать скоро...  – Да разве жизнь это, без глаз, без здоровья.... – Живи, Юрка! Получается, и жизни-то ты не видел. – А вот мы завтра с рассветом на рыбалку с тобой рванём. Посидишь с удочкой... Давно я не был. А рыбалка очень помогает в делах настроения. Вот и пойдем. И ещё до рассвета уж были они на реке. Юрий сосредоточенно сидел на раскладном табурете, наклонившись вперёд, держа удочку в руках, стерёг клёв. А Михалыч развалился на кресле, руки за головой.  Рассвет, тихая река, покой, поквакивание лягушек и мерно качающийся на речной ряби поплавок. – Есть, тяни ее, да крути же ты, слепошарый....  Юрий, с помощью Михалыча, вытянул первого карася. Дал ему Михалыч рыбу в руки – на лице Юрия детское благостное счастье. – Вот ведь...я сразу почувствовал, что клюет, сразу... Ух, Мишка, я могу, значит, хошь чего-то могу... – Мо-ожешь! Ещё как можешь! Я ещё не поймал, а ты – вон уж, – говорил Михалыч, думая о том, что тянул рыбу и вылавливал, в общем-то, он, а не Юрий, и радуясь, что назвал его гость, наконец-то, по имени. – Лен, а давай-ка ты нас, Юрия то есть, запиши в поликлинику. Проверится ему надо. Глаза проверить... А мы сами съездим, такси возьмём... А документов нет? Не прописан? В платную тогда... – Пап, зачем тебе это? Медосмотр рано ещё проходить для дома инвалидов, еще подождать надо. – Да мы так... Не для медосмотра... Для себя... – Ну, если есть у тебя желание возиться, платить ... Запишу... – Никуда я не поеду. У меня уж отсохло всё внутри. Нечего там лечить! – Раз отсохло, чего ж тогда живётся? Отсохло б – подох. А ты вон как ешь, поправляться начал. Так и знай! Не поедешь – жрать больше не получишь! – Да и пошел ты!  – Сам пошел!  Они дулись друг на друга полдня, но все же Юрий сдался. – Как поедем-то? У меня и одежи-то нормальной нет. Твое висит всё на мне ... – Куплю тебе штаны. Делов-то... С пенсии отдашь. В поликлинике побывали. А потом Михалыч повез Юрия в глазную клинику. А там обрадовали – один глаз вполне может видеть, вот только операция нужна дорогостоящая.  Юрий не верил врачам и точно знал, что таких денег у него никогда не будет. Смирился со слепотой. *** Через несколько дней приехали дочь с зятем и внуками, довольные и счастливые. Внуки косились на Юрия, им уж рассказали всё, как есть. Парни, считай, взрослые, всё понимали. А он сидел в углу, отстранившись от всех. – Вы чего коситесь-то? Подойдите, за руку возьмите. Чай, дед. Попал мужик в страшную беду, бывает. Но прощать уметь надо. Не съест он вас, не бойтеся..., – подталкивал внуков Михалыч. И мальчишки подошли, поздоровались, поболтали чуток. Юрий ожил, расслабился. Уже и рассказывал мальчишкам что-то о бывшем бизнесе. – Пап, хорошие новости. Готовы документы, заберём завтра в дом инвалидов твоего постояльца. Даже медосмотра не нужно. Сказали там сами всё сделают. – Да ты шо? Быстро... Думал, долго ещё ждать. – Да вот, нашли такое место. Пенсия его туда идти будет, оформили мы ему всё... Маленькая, конечно, но .... Считай, устроили. – А там как? В этом доме? Сама-то была? – Фотки видела. Совдеп, конечно. В комнате по трое. Но, в целом, нормально. Кормят, поят и на прогулки выводят. В общем, закончились твои муки... Завтра с Колей его и повезём, мальчишки у тебя пусть побудут. Юрию пока ничего не сказали. Михалыч не спал ночь. А утром разбудил Юрия, велел вставать на рыбалку. Потихоньку уйти не удалось, проснулся старший внук, взяли его с собой. – Заберут тебя сегодня, в дом инвалидов поедешь.  – Ну, и хорошо..., – тихо произнес, – Пора и честь знать. Тебе спасибо за всё. Хоть немного человеком себя почуял, а не псом смердящим ... Я, знаешь, тут у тебя запахи разбирать научился. В палисаднике все цветы, почитай, знаю, по запаху различу. А ведь думал, уж не чувствую носом ничего... – Клюет, клюет у вас... И втроём они тянули удочку. Рыба ходила, колыхалась под водой, но вытянули все же среднюю щучку. И непонятно, кто больше визжал от радости: внук-подросток или старый лысый дед Юра. Он радовался рыбе, а потом долго и грустно молчал, сидя у реки. – Пусть остаётся он, Лен! Успеется в богадельню-то... – Ну... Скучно мне, зимой особенно, а так – вдвоем. Да и пенсии две... – Пап! Ну, чего ты ... Как знать, чего она хотела? – Так ведь столько лет мы с ней были вместе – как не знать? Она простила его давно, Лен... В октябре после операции вернулись они домой. День Юрий пролежал пластом. А утром Михалыч встал и обнаружил, что Юрки в доме нет. Он посмотрел в окно.  В палисаднике, среди пышных хризантем и цветущих роз, стоял Юрий. Он брал бутоны в руки и, чуть наклонив голову, разглядывал их.  Михалыч привычно посмотрел на портрет. – Ну, что, Нюра! Видит он. Вот и заживём теперь. Рыбки половим... Михалыч вышел во двор, присел на скамью, тихо улыбался. Наконец, Юрий заметил его. Подошёл к нему медленно, сел рядом. Но сейчас он видел село глазами Юрия, верней, одним глазом, на который сделали операцию. И казалось село ему краше прежнего. И старые колодцы с высоко вздернутыми журавлями, и дома с коньками, и резные палисадники, которые ставили даже в новых домах. – Вот жизнь у меня, – вздохнул Юрий, – То ты в богадельню грозишься меня сдать, то все сбережения свои на меня извёл.  – Так, как никогда и не видел... И хошь не хошь, а навек ты – хозяин мой, Миха. Вот сколько суждено, столько тебе служить и буду... – Правда, что ли? – Михаил улыбался, – И слушаться будешь? – Буду... По гроб жизни благодарен буду... – Тогда сразу приказ: со Славкой не ругайся больше, с соседом... – Во-от этого я тебе обещать не могу. Землю твою я ему отжимать не дам... Тут уж... Наша это земля, и пусть идёт... Юрий резко встал и вошёл в дом, посмотрел на портрет: – Хоть ты ему скажи, Нюр! Чего он землю-то разбазаривает? Михалыч вслед махнул рукой – ага... Горбатого могила исправит.  Это ли не счастье?! Автор: Наталья Павлинова