Предыдущая публикация
ПРЕДЕЛ
- Получила?! Лера, ну зачем ты так?! – Борис сжал пальцы в кулак и потер ушибленные костяшки. – Теперь рука болеть будет… И у тебя щека опухла! Ну почему нельзя держать свой язык за зубами?
Он протянул руку, чтобы помочь жене подняться, но Валерия, забившись в угол, помотала головой.
- Как хочешь!
Борис пожал плечами, и отвернулся, а Лера потерла щеку.
Что ж… Может, он и прав? Сама виновата? Сколько раз он говорил ей, чтобы в доме чужих не было. А она? Опять впустила в дом его мать… Свекровь так просила, что Лера не смогла отказать. Да и Митя с Лизой были рады видеть бабушку. Им-то она ничего плохого не делала!
Лера посмотрела вслед удалившемуся на кухню мужу, поднялась с пола, поморщившись от нарастающей ноющей боли, и пошла в ванную.
Так, что теперь? Надо что-то холодное приложить! Иначе, завтра на работу можно не появляться! Даже девчонки уже заметили, что с ней что-то не так. Присматриваются, шепчутся за спиной… А что тут судачить? И так все понятно…
В коридоре громко хлопнула дверь, и Лера устало опустилась на бортик ванной.
Боря ушел… Он всегда так поступал после размолвок и скандалов. Теперь будет час-полтора гулять по улицам, успокаиваясь. Может быть, зайдет в какой-нибудь бар, и вернется домой чуть навеселе. Тогда придется быть втройне осторожнее. Нельзя, чтобы он заметил, что ее обида не прошла. Никаких следов, никакого недовольства. Тогда есть шанс, что на этом все и закончится.
Лера приоткрыла дверь ванной и прислушалась.
Нет, все хорошо… Дети спят. А значит, не слышали ни ссоры, ни злого, надрывного, но приглушенного, крика Бориса. Не нужно это все им. Пусть думают, что папа у них самый лучший на свете. Пусть не будет у них такого детства, как у нее…
Темная кухня встретила Леру тишиной и едва уловимым ароматом ванили. Шарлотка сегодня Тамаре Михайловне удалась, но Борис ее так и не попробовал…
Лера открыла морозилку и достала пакет с замороженной вишней.
Вот так… Холод словно ударил наотмашь по разболевшейся щеке, и она заныла еще больше. И, наконец, пришли слезы…
Лера вообще редко плакала. Привыкшая хранить свои эмоции под сотней замков и запоров, она почти никогда не давала им вырваться наружу.
Нельзя!
Мать учила ее, что сопли и вопли нужно держать при себе…
- Никому они не нужны и неинтересны, поняла?! Не сметь! Раз покажешь слабость, и пиши пропало! Разнюнишься, рассиропишься, и дашь понять, что тебя можно уничтожить!
Все это говорилось с непонятной Лере яростью. Поначалу она даже думала, что мама злится на нее. И лишь став старше, разобралась, что причины этой злости были совсем иными.
Отца своего Лера не знала. И лет до пятнадцати понятия не имела откуда она взялась и почему мать воспитывает ее одна. Через месяц после своего дня рождения, которое, по обыкновению, никто и не думал отмечать, Лера ехала в автобусе, возвращаясь из бассейна, и к ней пристал какой-то странный тип. Сначала он пристроился рядом, сжав поручень тонкими нервными пальцами, и касаясь, будто невзначай, ее руки. Лера попыталась отодвинуться, но он сделал вид, что не заметил этого. Автобус от остановки к остановке набирал все больше пассажиров, и скоро Лера оказалась стиснута со всех сторон людьми. Час пик. Ничего не поделаешь. Транспорт ходил с перебоями, а мама настаивала, что бассейн для Леры необходим. Проблемы с осанкой нужно было убирать.
Легкая летняя юбка, которую мать купила Лере не так давно, уже успела стать для девочки любимой вещью в довольно скудном гардеробе. Легкий шифон, длина, которая Лере показалось слишком смелой, и нежный рисунок из мелких цветочков, такой романтично-прекрасный, что Лера поддалась на уговоры мамы и все-таки согласилась примерить это розовое чудо. Пока она крутилась перед зеркалом, мать отдала соседке, которая предложила им эту юбку, почти половину своей зарплаты.
- Носи, дочка. Пусть хоть у тебя будут красивые вещи…
И Лера носила юбку с удовольствием, ловя на себя восторженные взгляды, и придерживая легкий подол. Было в этой вещице что-то такое… Летящее, воздушное, наполняющее Леру каким-то странным ожиданием… Чего? Она и сама не знала. Просто старалась, по возможности, снова и снова дать себе ощутить это ощущение полета и радости. И ей это удавалось, ведь лето выдалось затяжным и даже в сентябре было еще совсем тепло, несмотря на календарь.
Но в тот день Лера очень пожалела, что не выбрала другую одежду.
Жадные, странно холодные, и как будто даже чуть липкие, руки зашарили сначала по ее талии, а потом спустились на бедра, и Лера отчаянно крутанулась на месте, тоненько взвизгнув от испуга и отвращения. На нее сначала зашикали, а потом закричали.
- Стой спокойно! Ишь, королева выискалась! Всем неудобно!
Чей-то тихий голос над ухом с усмешкой подхватил нарастающее возмущение:
- Стой спокойно, маленькая! Я больно не сделаю…
Это было так противно и гадко, что Лера даже растерялась на какое-то мгновение. Этой минуты хватило, чтобы липкие пальцы прошлись еще раз по ее телу, а потом незнакомец выскользнул из автобуса вместе с другими, выходящими на своей остановке, пассажирами. И Лера глотала злые слезы, глядя, как он издевательски смеется, маша рукой вслед отъезжающему автобусу. Он прижал ладонь к губам, посылая ей воздушный поцелуй, и Лера почувствовала, как тошнота подкатила, грозя ей остановкой автобуса. Не придумав ничего лучше, девочка изо всех сил укусила себя за руку, боясь оскандалиться.
Как в тот день она добралась до дома, Лера не помнила. Она словно очнулась уже в ванной, где отчаянно терла себя мочалкой, пытаясь смыть память о том, что случилось.
Там и застала ее мать, когда вернулась с работы. Лера сидела на бортике ванной, завернувшись в большое банное полотенце, и держала в руках злополучную юбку.
- Что это? – мать сполоснула руки, схватила Леру за запястье, разглядывая укус.
И Лера разревелась. Пыталась что-то объяснить, рассказать, но слова путались и получалось что-то невнятное, неудобоваримое, а потому, совершенно непонятное.
- Что ты сказала?! – мать растерянно покрутила в руках юбку, которую отобрала у Леры, когда увидела, что тонкий подол порван. Лера сама не заметила, как в клочья растерзала тонкую ткань, пытаясь справиться со своими эмоциями. – Повтори! Господи, кого я воспитала?! Да тебе же только пятнадцать! А дальше что будет? По рукам пойдешь?!
Мать хлестала Леру порванной юбкой по щекам, а сама ревела, напрочь забыв о своих запретах на слезы.
- Приятно тебе было? Понравилось?! Пропади ты пропадом! Я знала, что так и будет!
Она еще что-то говорила, ругалась, но ее уже слова не трогали Леру. Она словно замерла в моменте, словно муха в янтаре, чувствуя, как обволакивает ее вырвавшаяся, наконец, на свободу, мамина ненависть, о которой Лера, конечно, догадывалась, но почувствовала вот так, отчетливо и без купюр, только сейчас. Ей казалось, что вокруг этого неровного, мутного кусочка янтаря, словно создается какая-то уродливая оправа из темного металла. Угловатая, неотшлифованная, она была не только отчаянно некрасивой, но и, по-своему, опасной. Брать ее в руки точно не стоило. Ведь незачищенный этот металл вопьется в кожу острыми краями, и точно оставит царапины, а то и раны…
Отлупив Леру и разодрав на части уже и так ни на что не похожую юбку, мать швырнула остатки ткани на пол ванной, и хлопнула дверью. Загремела посудой на кухне, продолжая что-то говорить и плакать, а Лера медленно развернулась на бортике, опустив ноги в ванную, и снова открыла воду. Она сидела, сгорбившись, и не почти не чувствуя холода от ледяной воды, струящейся по ногам, и думала о том, что, наверное, мать в чем-то права. И она, Лера, сама виновата в том, что случилось. Не будь юбка настолько короткой и не надень она ее именно сегодня, когда на улице чуть похолодало и пришлось ехать на автобусе, хотя можно было пробежать пешком несколько остановок, все могло бы быть иначе. Она пролетела бы по улицам свободная и счастливая, робко познавая свою красоту, и никогда не услышала бы тех жестких, страшных слов, которые говорила ей мама. Не было бы этого страшного человека, который так многообещающе махал ей вслед. И не было бы этого страха, что все может повториться вновь. Ведь послезавтра у нее опять тренировка…
Просидев в ванной больше часа, Лера с трудом добралась до своей кровати. И долго еще лежала без сна, благословляя тишину в квартире. Чем была занята мама, она не знала, да и знать не хотела. Ей хотелось сейчас только одного – чтобы та не вошла в комнату и не устроила еще один скандал.
Удивительно, но на том все и закончилось. Утром они сделали вид, что размолвки не было. Мать приготовила Лере завтрак, сама вынесла мусор, и уже на пороге, повязывая на шею нарядный легкий шарфик, совершенно будничным тоном спросила:
- Пойдешь еще в бассейн?
Лера вскинула на нее глаза и, помедлив от изумления всего мгновение, покачала головой:
- Нет!
- Хорошо.
Мать кивнула, и выпроводила Леру из дома, по привычке чмокнув в щеку и даже не обратив внимания на то, что девочка отстранилась от нее, принимая эту непрошенную ласку.
Больше они о том случае не вспоминали до тех самых пор, пока мать Леры не слегла. Лера писала диплом, а параллельно варила бульон и перетирала фрукты, мотаясь между университетом и больницей, хотя мама почти ничего не ела и гнала ее от себя, не желая видеть.
- Иди! У тебя дел полно! Не сиди рядом со мной! Не надо! Меня и сестры-то терпят едва-едва, а тебе мои нервы и вовсе ни к чему!
Лера делала вид, что не слышит и отбывала повинность в виде протокольных десяти минут, которых, как оказалось, было достаточно для того, чтобы мать не устраивала скандалов персоналу и спокойно терпела все процедуры.
Перед самым своим уходом мама сама позвонила Лере и попросила приехать сразу после очередного экзамена, освободив остаток дня.
- Поговорить с тобой хочу…
Лера сдала экзамен одной из первых. Пожала плечами в ответ на удивленный взгляд декана, пораженного ее сбивчивым ответом. И помчалась к матери, уже понимая, что этот разговор, скорее всего будет последним. Надежду на то, что мама встанет, она уже потеряла.
- Сядь. Не маячь. Голова болит…
Мать встретила ее неласково, но Лера решила не обращать на это внимания. Мало ли… Кто может быть ласковым и хорошим, когда больно?
- Выслушай меня. Только не перебивай! Говорить сложно. Но я должна. Долго тянула с этим, а надо было бы раньше все тебе рассказать.
- Что рассказать, мам?
- Я же сказала! Не перебивай меня! Почему ты никогда не слышишь то, что тебе говорят? – мать отвернулась к окну, а Лера вздохнула.
Сама виновата. Сказано же было!
- Ты… Я даже не знаю, с чего начать… - мать снова заговорила, и Лера придвинулась ближе, боясь упустить хоть слово. – Мне всегда было с тобой сложно… Тяжело, почти невыносимо… Но ты должна знать! Ты в этом совершенно не виновата!
Последние слова мать почти отчеканила, и Лера удивленно моргнула.
Ничего себе новости! Всю свою, короткую пока, жизнь, она считала, что виновата всегда и во всем.
- Молчи! И слушай! Я родила тебя вопреки воле родителей и своему собственному желанию. Просто побоялась прервать беременность. Бабушка моя была гинекологом и подробно объяснила, чем это может грозить мне. Рисковать я не стала. Ты была моей ошибкой. Глупостью, на которую я, выросшая в семье врачей, просто не имела права. Минутная слабость в объятиях того, кого я считала лучшим из мужчин, и получилась ты. Ненужная, непрошенная… Лишняя… С твоим отцом я познакомилась, когда еще училась в школе. Он был каким-то мелким чиновником на тот момент. Приезжал к нам в школу с проверками и всякими комиссиями. Проходил школьными коридорами, наповал сражая своей красотой старшеклассниц, которые тут же принимались млеть по углам, и никогда даже не смотрел в мою сторону. А потом мы как-то встретились с ним случайно на юбилее у друга твоего деда. Он был там с женой и родителями. А я была сопливой девчонкой, боявшейся даже поднять глаза на него. Когда праздник закончился и все прощались с хозяевами, он, проходя мимо меня, маявшейся у ворот дома в ожидании родителей, сунул мне в руку записку с номером телефона. Я даже не поняла, что случилось. Просто сжала эту бумажку так, что ногти впились в ладонь до крови. А на следующий день позвонила ему… Вот и вся прелюдия. Мы стали любовниками… Все было не так и неправильно, но мне было все равно, Лера. Я любила его. Так, как никогда не любила в своей жизни больше никого. Наш роман продлился всего ничего – около двух месяцев. Все это время он боялся, потел, оглядываясь миллион раз по сторонам, выходя из подъезда того дома, где снимал комнату, в которой мы встречались. Это был старый-старый дом, в самом центре города. Двор-колодец, коммунальные квартиры, где никому не было ни до кого дела, потому, что настоящих хозяев там почти не осталось. Все сдавали жилье кому попало. Там нельзя было пользоваться ванной и кухней, и он варил мне кофе на старой плитке, каждый раз охая, что вот-вот может получиться пожар из-за того, что та неисправна. Он был трусом, Лерка. Обыкновенным таким, среднестатистическим трусом… Правда, красивым… И красота эта была его единственным достоинством. Я так мало еще знала тогда об этой жизни, но это поняла почему-то довольно быстро. И перестала приходить в эту комнату. Он ждал. Я знала. Но каждый раз, доходя до ворот этого дома, старых, обшарпанных, но все-таки еще красивых, я смотрела на них, думала о своем избраннике, и понимала, что он ничуть не лучше этого измученного временем металла. И ржавчина уже тронула его душу, а потом, разъев ее до конца, сожрет и меня. Я разворачивалась и уходила оттуда. Сначала шагом, а потом бегом. Неслась по улицам, как угорелая, и думала только о том, чтобы не обернуться, не остановиться хотя бы на мгновение, ведь этот миг может мне стоить слишком многого.
Мать перевела дыхание, показав глазами на бутылку с водой, и Лера засуетилась, ища стакан.
- Не мельтеши! И так тошно… Лера, я виновата перед тобой… Очень виновата… Это сейчас я понимаю, что всю жизнь вымещала на тебе ту обиду, которая уничтожала меня тогда, у этих ворот. Обиду на него, такого непутевого и смешного. Обиду на себя – глупую и влюбленную, мечтающую только о том, чтобы он вышел к этим воротам встретить меня, не оглядываясь по сторонам и на чужие окна… Чтобы остановил мой безумный бег, сказав, что любит и сделает все, чтобы я ни о чем не жалела… Да, он был подлец, но и я была ничуть не лучше… А досталась вся эта грязь тебе, моя девочка… И за это я прошу у тебя прощения! Нет! Не говори ничего! Я не хочу ничего слышать! Ты всегда была великодушной, в отличие от меня. Но есть вещи, которые прощать нельзя! Слышишь?! Никогда и ни при каких обстоятельствах! Обещай мне!
- Что, мама?
- Обещай, что когда придет твой предел, ты не станешь терпеть! Ты забудешь о своей доброй душе и о том, как надо, а сделаешь так, как захочешь, даже, если на тот момент тебе покажется это неправильным!
- Обещаю…
- Ты так легко соглашаешься, потому, что пока не знаешь, что ждет тебя впереди.
- А ты знаешь?
- Нет. Но понимаю, как много сделала для того, чтобы тебе этот совет когда-нибудь пригодился… Я – плохая мать, Лера. И ты это знаешь. А теперь – иди. Мне нужен отдых. И позови сестру.
- Мам… Он жив?
- Отец твой?
- Да.
- Нет. Давно уже – нет. Я сама узнала о том, что его больше нет, совсем недавно. Просто думала, как сказать тебе об этом. А теперь – довольно! Иди…
На следующий день к матери ее уже не пустили.
А еще через два дня Лера попрощалась с мамой и решила, что будет жить так, чтобы той не в чем было бы упрекнуть свою не слишком-то путевую дочь.
Она окончила университет, устроилась на работу, а через два года познакомилась с Борисом.
Он был красив, успешен, умел пустить пыль в глаза, и казался воплощением женской мечты о надежном и верном спутнике.
В его надежности и верности, как позже убедилась Лера, сомневаться не приходилось, а вот во всем остальном…
Характер у мужа оказался отнюдь не сахарным.
Вспыльчивый, нетерпимый к чужим промахам, Борис умел держать себя в обществе и все окружающие были совершенно уверены – спокойнее и душевнее человека еще поискать.
Но дома, с Лерой, он становился совершенно другим. Не терпел беспорядка и «приучал» жену к тому, чтобы она «слышала», когда от нее что-то требуют. Способы для этого Борис такие, что Лера всегда терялась, сталкиваясь с очередным «уроком».
- Я же просил, чтобы к моему приходу с работы, стол был накрыт. Разве это сложно? У тебя рабочий день выстроен так, что расписание это позволяет. Тогда почему я должен ждать? – Борис крутил в руках миску с салатом которую Лера не успела поставить на стол. – Что ж… Аппетит у меня уже пропал. Спокойной ночи, милая!
Медленно перевернув миску, Борис вытряхивал салат на пол и швырял следом пустую посуду. Осколки разлетались по кухне, и большую часть вечера Лера оттирала пол от остатков соуса и искала по углам стекло, оставшееся от любимой миски.
А на следующий день Борис приходил с огромным букетом белых роз, ее любимых, и просил прощения за свою несдержанность, приглашая Леру в ресторан.
- Боря, но у меня все готово! Для чего я тогда стояла у плиты?
- Моя жена – самая лучшая хозяйка на свете! Лерочка, прости меня!
Лера, зная, что «качели» мужа – явление временное, прощала снова и снова Бориса лишь потому, что уже ждала ребенка.
На свет появился Митя, потом Лиза и ее жизнь сосредоточилась на этих двух глотках счастья, которое судьба, сжалившись, все-таки отмерила ей, понимая, что иначе эта женщина просто не справится с собой. Дети дали Лере тот смысл, которого так не хватало ей. И если раньше она чувствовала себя былинкой, носимой ветром по его капризной и недоброй воле, то теперь у нее появились сразу два якоря, державших душу и не дававших расслабляться.
Отцом Борис был просто превосходным. Вставал по ночам, купал, пеленал, не гнушаясь никаких обязанностей и ни разу не сморщив нос при виде испачканных пеленок. Он спокойно мог заменить собой Леру во всем, за исключением кормлений. Это был самый спокойный период в их отношениях. Мужа словно подменили, и Лера утратила бдительность, наслаждаясь тишиной в доме и радостью от появления на свет детей.
Борис вникал во все мелочи, возил детей в поликлинику и на занятия в детский центр. Лера словно видела перед собой другого человека и постепенно успокоилась, решив, что все их конфликты до рождения детей– это лишь недопонимание и притирка, которая бывает у всех супругов. Да, она была излишне нервной и жесткой, но теперь-то все наладилось? Так, может быть, стоит отпустить ситуацию, и перестать вспоминать о том, что было? А научиться ценить то, что есть?
Борис купил Лере машину и теперь она могла ездить с детьми в парк, где проводила ни один час, наблюдая, как ее малыши носятся по большой детской площадке или кормят белок, наперебой предлагая хвостатым непоседам орешки и семечки. Эти прогулки наполняли Леру такой тихой радостью, что она совершенно успокоилась и решила, что не стоит ковыряться в прошлом.
А зря. Некоторый экскурс ей не мешало бы совершить. И тогда, возможно, ей не пришлось бы удивляться отношениям своего мужа с родителями и тем проблемам, которые пришли в семью вслед за появлением на пороге их дома матери Бориса – Тамары Михайловны.
С родителями мужа Лера знакома была шапочно. Она ни разу не видела их, а на вопрос, заданный Борису перед свадьбой, получила не слишком любезный, если не сказать больше, ответ:
- Моих родителей на свадьбе не будет!
- Почему, Боря? – Лера недоуменно крутила в руках пригласительный, который собиралась заполнить.
- Потому, что я так сказал! Мы почти не общаемся!
- Как странно…
- Лерочка, радость моя, ну зачем тебе все это? – Борис обнял Леру, заглядывая в глаза. – Давай, просто сделаем так, как я хочу, хорошо? Я потом тебе все объясню. У нас будет молодежная, веселая свадьба. Разве этого мало? К тому же, с твоей стороны из родных тоже почти никого не будет. Так что, мы квиты.
Лера согласилась, пообещав себе расспросить мужа обо всем. Но закрутилась и забыла о данном обещании, вспомнив о нем только тогда, когда женщина, знакомая ей только по редким звонкам и фотографиям, появилась в их жизни, внеся в их едва устоявшийся мирок такой разброд и шатание, что Лера всерьез задумалась о том, чтобы прислушаться к словам мужа.
Нет, Тамара Михайловна не была монстром. Напротив, она была тихой, очень скромной женщиной, которая, потеряв мужа, приехала к единственному человеку, которого любила всем сердцем и с которым рассчитывала провести рядом остаток жизни. Однако, Борису эта затея совсем не понравилась.
- Зачем ты здесь? – он рвал и метал, вернувшись вечером с работы, и застав на кухне что-то готовившую мать. – Я тебя звал? Нет! Что ты самовольничаешь?!
Неделя, которая предшествовала приезду Тамары Михайловны, была очень тяжелой. Дети свалились один за другим с ангиной, и Лера металась между ними, то пытаясь сбить температуру, то ища способ накормить хоть чем-то капризничающих и отказывающихся от еды детей.
Звонок, раздавшийся в тот момент, когда Лиза только-только успокоилась и уснула, спокойствия Лере не добавил.
- Кто там еще?!
Она распахнула дверь, даже не глянув в глазок, и с удивлением уставилась на невысокую полноватую женщину, ласково улыбающуюся ей.
- Здравствуйте, Валерия. Я – Тамара Михайловна. Мама Бори…
В детской заплакала Лиза, и Лере оставалось только кивнуть:
- Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Я сейчас.
А потом случилось то, чему Лера так и не смогла найти объяснения. Эта маленькая, кругленькая, словно колобок, женщина, вошла в дом и через несколько минут изменила в нем буквально все. Ушли куда-то напряжение и раздражительность. Дети перестали капризничать, с удовольствием съев приготовленные бабушкой мягкие гренки и уснули под длинную, какую-то бесконечную, казалось, напевную сказку, которую рассказала им Тамара Михайловна. А потом Лера, лихорадочно пытающаяся навести порядок на кухне к приходу с работы Бориса, была чуть ни силком усажена за стол и перед ней появилась тарелка с оставшимися гренками и чашка с бульоном.
- Поешь! Тебе нужно!
- Откуда вы знаете?
- Сама мамой была. Если дети болеют – на себя времени нет. Они сейчас поспят, отдохнут, и им полегчает. А ты такая уставшая… Лерочка… Я могу тебя так называть? Давай знакомиться, а? Боря считает, что это ни к чему, но у меня на этот счет другое мнение.
Через час Лера узнала о своем муже куда больше, чем за все годы, которые прожила с ним. Тамара Михайловна умело обходила острые углы в своем рассказе об отношениях с сыном и мужем, но кое-что Лера все-таки поняла. Детство Бориса не было безоблачным. И на то, чтобы обижаться на родителей, у него были весьма веские причины.
- Отец Борю очень любил. Воспитывал строго, но любил. Очень боялся избаловать, и потому наказывал. Бореньке это не нравилось. Я старалась сглаживать их отношения, но получалось неважно. Муж мой был военным, Боря, наверное, говорил? Полковник… И этим все сказано. Он очень расстроился, когда Боря не пошел по его стопам. Но гордился сыном, когда узнавал о его успехах. Никому это не показывал, но я-то знала.
Леру подмывало спросить, наказывал ли Борин отец только его, или Тамару Михайловну тоже. Ответ на этот вопрос она уже знала, но любопытство не давало покоя. Правда, спросить она ничего так и не успела. Вернулся с работы Борис и учинил такой скандал, что Лере пришлось успокаивать детей, испугавшихся несущихся из кухни криков.
Тамар Михайловна сыну не возражала. Выслушала все, что он ей высказал, собралась, и уехала, на прощание кивнув Лере. А через день позвонила с просьбой.
- Лерочка, я не хочу вносить разлад в вашу семью. Но очень хочу видеть внуков. Я могу попросить тебя кое о чем?
- Да, Тамара Михайловна, конечно! – Лера не знала, как реагировать на происходящее.
- Я могу видеться с внуками, когда Бори нет дома? Нечасто! Я понимаю, что это будет неуместно. Но хотя бы иногда… Могу?
В ее голосе было столько мольбы, что Лере даже в голову не пришло отказать свекрови.
- Да! Конечно! Вы же их бабушка!
- Только, давай мы договоримся, что это будет наш секрет. Боря очень ругал меня за то, что я приехала. Я знаю, что виновата перед ним. Ведь, кто, как не я, должен был защищать его от отца? А у меня на это сил не хватило… Моя вина, что он вырос таким… сложным… Мать должна всегда защищать своего ребенка, а я этого сделать не смогла… Грош мне цена, как матери… Но, может быть, хотя бы бабушка из меня получится? Как думаешь?
- Думаю, что вы имеете полное право видеться с Митей и Лизой. Они до сих пор мне ваши гренки вспоминают и просят приготовить. А у меня такие не получаются. Секрет какой-то есть?
- Ой, какой там секрет, Лерочка?! Молоко я в яйца добавляю. А потом обжариваю все это безобразие на медленном огне. Вот и весь секрет. Попробуй!
С того разговора минуло уже больше года и все это время Тамара Михайловна приезжала в город, чтобы повидаться с внуками, два-три раза в месяц. Иногда они гуляли в парке. Иногда, ходили в цирк или зоопарк. А иногда Лера просила свекровь что-нибудь приготовить, и та каждый раз придумывала какое-то блюдо, которое можно было бы сделать вместе с детьми. И детвора с удовольствием лепила пирожки или пельмени, хохоча, и рассыпая по всей кухне муку.
И, странное дело, за все это время ни Митя, ни Лиза ни разу не проболтались отцу о том, что к ним приходила бабушка. Лера поначалу не обратила на это внимания, а потом все-таки спросила у сына:
- Митя, а почему вы папе не рассказываете о том, что бабушка была у нас? Обычно же делитесь с ним, как день прошел.
Ответ сына поразил Леру и заставил задуматься:
- Мам, он опять будет ругаться и кричать. А мы не хотим, чтобы бабушка насовсем уехала. Мы ее любим… И тебя тоже любим…
Лера обняла сына, пряча слезы, но кое-что для себя уяснила. Все их скандалы, которые возобновились с новой силой, дети видят. И делают свои выводы. И к выводам этим не мешало бы прислушаться.
Но мысли мыслями, а в жизнь воплотить свои желания оказалось куда сложнее.
Борис снова то кричал на нее, правда, стараясь делать это тогда, когда дети уже спали, то приходил домой с охапками роз и стоял на коленях, вымаливая прощение. Шкатулка Леры ломилась от подарков мужа, а на душе скребли кошки. Она не могла понять, что ей делать дальше. Оставить детей без отца? А они к нему привязаны… Уйти, бросив все, и начать новую жизнь? А сможет ли она? Без помощи, без поддержки? Ведь у нее никого нет… Да, есть квартира, профессия, и даже небольшой счет в банке, оставшийся от экономной мамы, но этого мало для того, чтобы вновь почувствовать себя уверенной и сильной…
Пока она размышляла, судьба уже приняла решение и раскрутила свое колесо, готовя Леру к переменам. Но той об этом было пока неизвестно. Валерия мечтала лишь об одном. Вернуть мир и спокойствие в дом. Хотя уже отчетливо понимала, что вернуть то, чего никогда не было, не под силу даже хорошему волшебнику, а уж ей-то и подавно.
В тот день, когда наступил переломный момент, Лера забрала детей с занятий в детском центре, и поспешила домой. Должна была приехать Тамара Михайловна и дети радостно хлопали в ладоши на заднем сиденье, предвкушая встречу с бабушкой.
На перекрестке, уже у самого дома, машину Леры подрезал какой-то лихач, и она едва успела среагировать, почти выскочив на встречную, чтобы избежать столкновения. Дети отчаянно завизжали, а Лера выровняла машину, впервые в жизни повысив голос на них.
- Тихо! Ничего не случилось! Все в порядке! Мы уже почти приехали! Успокойтесь! Вас бабушка ждет!
Последние слова произвели нужный эффект, и дети постепенно утихли, а Лера свернула во двор, отчаянно пытаясь удержать руль трясущимися руками.
Тамара Михайловна все поняла мгновенно, едва поднялась с лавочки у подъезда, где ждала, приехав чуть раньше обещанного.
- Тише, Лерочка! Не пугай детей! – сжала она руку Леры, успокаивая и даря опору. – Цыплятки мои любимые! Смотрите, что я вам привезла! Ну-ка! Кто первый подарочки получать?
Детвора занялась ее сумкой, а Тамара Михайловна обняла Леру.
- Что ты? Что?! Лерочка, успокойся!
Едва они поднялись в квартиру, Тамара Михайловна напоила Леру валерьянкой и отправила немного отдохнуть.
- Полежи! Я детей сама покормлю. А потом тебе что-нибудь вкусненькое приготовлю.
- Боря…
- И ему останется! Не переживай!
Лера прилегла в гостиной на диван, глядя, как скачут довольные подарками дети, и сама не заметила, как уснула, напрочь забыв о времени.
Проснулась же она от криков мужа, который ругался с матерью.
- Я не хочу тебя видеть! Неужели, это непонятно?! Чтобы ноги твоей больше не было в моем доме!
- Нет! – Лера сама себе удивилась, когда вскочила с дивана и вылетела в коридор, желая только одного – погасить эту ссору.
- А, вот ты где! – Борис шевельнул плечом, загораживая Лере проход в кухню. – С тобой потом поговорим. Сейчас у меня есть другие дела!
- Я сказала – нет! Тамара Михайловна будет приезжать тогда, когда захочет. Это и мой дом тоже. А наши дети – это ее внуки. Боря, почему ты так жесток со своей матерью? Разве это правильно? А если Митя будет так же вести себя со мной?
- Пусть попробует! Я научу его уважению! И тебя заодно! Совсем от рук отбились!
Борис еще что-то говорил, но Лера его уже не слушала. Она смотрела на Тамару Михайловну.
А та сидела на стуле в коридоре, пытаясь натянуть на ногу сапог, и плакала так горько, что из-за слез не видела, что перепутала обувь и пытается надеть Лерины зимние ботинки.
Оттолкнув мужа, Лера кинулась к ней, опустилась на колени, и помогла обуться, прося прощения за поведение Бориса.
- Я потом позвоню вам, и мы поговорим, хорошо? Простите…
Тамара Михайловна притянула к себе невестку, поцеловала ее в лоб, и, перекрестив, вышла из квартиры.
А Борис развернулся и наотмашь ударил Леру так, что она отлетела к стене.
- Я научу тебя слушаться!
А потом стало страшно…
И Лера поняла, что это – предел. За которым уже нет ничего. Ни любви, ни радости, ни счастья… Есть только беда. И этой беде нельзя давать дальше вмешиваться в жизнь ее и детей. И мамины слова, сказанные ею когда-то в пылу покаянной молитвы перед уходом, вдруг обрели смысл. И стали тем толчком, который помог Лере подняться.
В тот вечер Борис, вернувшись домой, не застал ни Леру, ни детей. Они уехали к Тамаре Михайловне, чтобы переждать бурю и собраться с силами, перед тем, как начать все с чистого листа.
И пусть далеко не сразу и большим трудом, но это у них получится. И эти женщины, такие разные, и в то же время в чем-то очень похожие, найдут то, что так давно искали. Одна – мать, другая – дочь. И обретя друг друга, уже не расстанутся, понимая, что в одиночку им не выстоять.
Они дадут друг другу силы и способность идти дальше, не оглядываясь. И это поможет. И дети, которые будут встречаться по выходным со странно притихшим отцом, поймут, что в мире есть сила куда большая, чем злость и ярость. И овладеть этой силой может любой – было бы желание. Это просто и не стоит ровным счетом ничего. Достаточно просто понять – того, кто тебе дорог, нужно любить.
А любовь с кулаками не бывает.
У нее нет предела или ограничений. Она способна терпеть, но даже мыслить зла, не говоря уже о том, чтобы его делать, не станет никогда.
И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – такая любовь всегда взаимна. А если это игра в одни ворота, то в такую игру лучше вовсе не играть, потому, что радости от этого не будет никому и никогда.
Поймет ли это Борис?
Как знать. Возможно, когда-нибудь, со временем, и в его душе что-то сдвинется, задышит, оживет, просыпаясь и даря надежду тем, кто так этого ждет.
Лера все еще на это надеется.
А еще она знает, что за спиной у нее есть та, кто в трудный момент положит руку на плечо, даря поддержку и опору, и спросит:
- Что ты, милая? Сложно тебе? Грустно? Страшно? Ничего не бойся! Я рядом. Мы справимся.
И пусть дорога жизни уводит Леру все дальше от Бориса и ее прошлого. Хороший это путь. На нем нет места сомнениям, страху и слабости. Ведь по этой дороге она идет не одна.
И две маленькие ладошки, которые она крепко сжимает, боясь отпустить хоть на мгновение, не дадут ей забыть о том, что было, и свернуть туда, где все это может повториться.
И Лера теперь точно знает, что дорога эта выбрана ею правильно. Ведь никто ей не подсказывал куда и как свернуть. Она решила это сама. Может быть впервые в жизни разобравшись, наконец, в том, чего на самом деле хочет.
Автор: Людмила Лаврова
ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ
С усилием рванул на себя ручку двери - послышалось, как вылетел крючок и раздался приглушенный крик. Вскрикнул кто-то испуганно, и сразу умолк.
Он рассчитывал на приют для своего уставшего тела и измученной души. Рассчитывал, что именно здесь отдохнет, отогреется и обдумает, как жить дальше.
Этот домик на краю леса знал давно, еще с детства, когда приезжал к деду. Это был дом лесника. Но теперь, после сокращения «лесных кадров», опустел домик и стал почти заброшенным. И только года три как охотники облюбовали его под временное жилье на период сезона.
А сейчас, по его расчетам, там никого не должно быть. Но этот крик разрушил все его планы. Он увидел в углу, где стояла панцирная кровать со старым одеялом, огромные, наполненные ужасом, глаза. Да, вот именно сначала глаза увидел. И было в них столько страха и боли… Он отшатнулся, будто сила этого взгляда толкнула его.
В такие моменты осознание действительности приходит мгновенно. Он видел перед собой женщину, дрожащую от испуга, и в то же время ее взгляд говорил: «Я не виновата».
- Ты кто? – спросил он, и уже сам начал выстраивать версии, как она здесь оказалась. Появление женщины выбило его из колеи, он надеялся на другой исход своего побега. А тут – посторонняя, которой совсем не надо знать, кто он и зачем здесь. Его уже начал раздражать ее испуганный взгляд и трясущиеся руки. – Кто ты? Я спрашиваю: кто тебя послал?
Она заплакала. – Я… я не виновата… я уйду, отпустите меня…
Он взял, стоявший у стола табурет, с шумом поставил его на середину комнаты и сел на него, устало сняв фуражку, уже подмоченную дождем. – Ну?! Кто такая? – он помолчал с минуту, потом уже, стараясь быть спокойным, сказал: - Хватит дрожать. Говорить можешь?
Она кивнула.
- Еще кто-то есть?
- Нет, - тихо ответила она.
- Врешь! – Рявкнул он. И от его голоса, она снова вскрикнула.
- Я одна, правда, одна, отпустите меня, пожалуйста, я ничего вам не сделала.
- Не сделала, так сделаешь, - устало сказал он. – Как здесь очутилась? – Ему хотелось верить, что женщина здесь одна, и что нет больше свидетелей. Это было бы лучше, но все равно не радовало его, он ведь рассчитывал на полное отсутствие людей. До ближайшей деревни отсюда километров семь… вот и непонятно, как она здесь очутилась, каким ветром занесло худющую, большеглазую особу – на первый взгляд, лет под сорок, а по ее комплекции – так вообще подросток.
Заметив, что пришелец не собирается на нее нападать, осторожно откинула одеяло, под которым пыталась согреться, и натянув обутки – что-то похожее на стоптанные кроссовки, потянулась за курточкой. – Я пойду… ладно? – тихо сказала она.
- Куда пойдешь?
- Туда, - она махнула рукой в сторону леса.
- К зверям в гости? – он усмехнулся. – Деревня-то в другой стороне.
Она снова опустилась на кровать.
- Хотя, конечно, чего тебе тут делать, иди лучше. К речке спустишься и по берегу километров пять, а там мост будет, еще не совсем развалился, а оттуда два километра до деревни.
- Ага, хорошо, - она, не сводя с него глаз, хотела проскользнуть мимо, но неожиданно он схватил ее за руку, и она снова вскрикнула.
Не обращая внимания на ее испуг, тихо, но четко проговаривая каждое слово, сказал: - Если полицию приведешь, из-под земли достану. Поняла?
- Поняла. – Голос ее в это время дрожал.
- И еще: хочу знать, как ты тут оказалась? Кто тебя послал?
- Отпустите, пожалуйста, я боюсь… - Он отпустил ее руку, посмотрел на нее: - Ну? Я жду.
- Я… я случайно… я в деревню ехала, а потом… заблудилась…
Он усмехнулся. – Врешь нескладно, невозможно тут заблудиться…
- Я, правда, заблудилась… побежала… потом мост… потом сюда пришла…
- Звать как?
- Ася.
Он снова усмехнулся. – Понятно. Ася… откуда ты взялася…
- Я, правда, никому не скажу…
- Скажешь – себя потом вини. Никто не должен знать, что я был здесь…
- Честное слово, не скажу, я никого не видела…
- Ну, вот и ладненько… а теперь иди. - Он встал, толкнул ладонью дверь, и она распахнулась, заскрипев.
Женщина, оглядываясь на него, вышла – и также оглядываясь, спустилась с крылечка, на котором всего три ступени.
Запинаясь и пошатываясь, побрела к реке. Ветви впивались ей в волосы; ее плечи уже намокли от дождя, осенняя трава ждала первых морозов и первого снега.
Он смотрел ей вслед. Ему показалось, что она ослабла и идти ей тяжело.
- Стой! – Крикнул он и пошел за ней следом. Она остановилась и стояла так, не шевелясь. Ее послушность даже удивила. – Ну, куда ты по дождю? Переждать надо, перестанет дождь, тогда и пойдешь. – Он взял ее за руку и повел в домик. Рука была холодной – он это ощущал.
Но сочувствия по-прежнему не было. Наоборот, раздражение, что в доме есть посторонние, так и осталось в нем. И то, что он ее вернул – это, скорей всего, забота не о ней, а о себе – о своей безопасности. Почему-то решил, что какое-то время лучше подержать ее рядом.
- Так ты и печку не топила?
- Нет. Я боялась.
- Чего боялась?
- Ну, дым пойдет… увидят.
- Ну, пойдет и что? – Он вышел, и оглядев, что там под навесом лежит, нашел охапку дров, припасенных на сезон.
Растопленная печка преобразила домик: стало теплее и светлее.
- Ела чего-нибудь?
- Нет.
- Сколько ты уже тут?
- Со вчерашнего дня.
- Дай угадаю, как тут оказалась. – Он сел на тот же табурет, А она так же сидела на кровати. - Скорей всего, поехала с компанией, ну там, мальчики, девочки, как это обычно бывает… а может вообще только мальчики… ну, а потом развлеклись с тобой и бросили… вот тогда ты и набрела на избушку.
Она закрыла ладонями лицо, и плечи ее затряслись.
- Угадал?
- Нет.
Он подошел и сел рядом, она отодвинулась. – Да не шугайся ты так, не нужна ты мне… мне бы самому укрыться…
Она перестала плакать. – Не было никакой компании, - она посмотрела на него глазами, полными отчаяния. – Скажите, а вы сами откуда?
- От верблюда. Тебе не надо знать.
Она помолчала, словно решаясь. Так бывает: стоишь у обрыва и думаешь: прыгнуть в воду, или нет. И находились отчаянные смельчаки, ныряли, прыгнув с высоты, а потом гордились своим «подвигом». Вот и сейчас она была как будто у обрыва: прыгнуть или нет… рассказать, или нет.
Потом, набрав воздуха в легкие, выдохнула.
- Это что у тебя – гимнастика дыхательная что ли?
- Подождите, я сейчас. – Она снова посмотрела на него. – Я не знала, что вы придете, вообще не знала, куда я иду. Я просто… сбежала…
- Во как! – Ему стало интересно. Он сразу сравнил с собой – он ведь тоже сбежал. – От кого сбежала?
- От мужа.
Пришелец разочарованно отвернулся. – Ну-ууу, знакомая история… поругались, обиделась…
- Я не ругаюсь. Это он ругает меня, и еще… бьет.
- Ну, пожаловалась бы.
- Родных у меня нет. Ну, таких, чтобы близкие родные – таких уже нет. Остальным – зачем им моя жизнь.
- Как же ты допускаешь, чтобы тебя лупили?
- Мы хорошо жили… года три хорошо жили, он хотя бы руку не поднимал. Ну, а если ругал иногда так это бывает у всех. А потом у нас ребенок родился… но не выжил… всего день прожил мой сынок… И все. Муж потом изменился… как будто я виновата. При каждом скандале ругал, потом бить начал…
- А заявление?
- Были и заявления. Но я их забирала потом. Он плакал, обещал… да и прошлое у нас общее – наш сынок.
- А еще дети?
- А больше не было. – Она посмотрела на его лицо и заметила, что он слушает ее как-то спокойно, не осуждая. – А можно спросить? Как вас зовут?
- Глеб меня зовут. Только зачем тебе мое имя? Дождь перестанет, дорогу покажу и все. Считай что расстались. А с мужем тебе разводиться надо, а то ведь так не набегаешься…
- Да, надо. Я хочу развестись. Но не могу. Сказал, развод не даст и вообще из дома не выпустит. Я ведь сбежала в этот раз. Тут в деревне тетя живет – двоюродная сестра мамы. Я только приехала, а мне сказали, что он уже звонил, спрашивал про меня. Не знаю, как узнал, что я в деревне. А потом мальчишки на мотоцикле приехали, сказали, что его машину в районном центре видели, расспрашивал, как сюда доехать. Ну, я и решила дальше спрятаться, пока он там ищет. Тете сказала, что в другой район поеду. Вышла и его машину увидела, огородами убежала. - Она снова посмотрела ему в глаза. Взгляд ее был умоляющим. – Вы же ему ничего не скажете?
Он рассмеялся. – Круговая порука получается. Ты меня не выдашь, а я тебя. – Встал и подошел к печке. – Надо поесть, а то так и ноги протянем, ты вообще, гляжу, исхудала. – Он достал крупу, принес воды с реки, поставил вариться похлебку. – Пусть охотники простят, если провиант им уменьшим. Они ведь все равно новые продукты завезут - так обычно делают.
Потом они сидели за деревянным столом и молча ели. Она осторожно, словно боясь, что ее за что-нибудь накажут. Он – быстро, с аппетитом.
- А дождь так и идет, - разочарованно сказала она.
- Это плохо, - ответил он, - мне тут компаньоны вообще не нужны.
- Я уйду, правда, уйду, - пообещала она.
- А если на полицию наткнешься, что скажешь?
- Скажу, что в лесу была и никого не видела.
- Ну, так-то правильно, - согласился он, - только все равно ты свидетель…
- Вы же обещали, - губы ее задрожали, она подумала, что этому незнакомцу ее присутствие здесь совершенно некстати. И что он готов избавиться от нее.
- Да перестань ты, не мокрушник я! – Сказала он в запальчивости. – И хватит ныть, на нервы действует. – Он отодвинул чашку.
Дождь так и продолжал идти, намочив все вокруг, хотя уже стемнело. Она села на кровать, А он так и остался за столом, слегка наклонившись и сложив руки замком.
- Сорок лет мне, Ася, - тихо сказал он.
И она вздрогнула.
- Ты чего так испугалась? Все еще боишься меня?
- Нет, почти не боюсь… имя свое услышала… Ася. Муж меня всегда Аськой зовет…
-А-аа, понятно, не привычно стало. Имя как имя, хорошее, кстати, имя. Ну, короче, дело было так. Пришел я из армии, собрались вечером с парнями в соседнем дворе, на гитаре там и все такое… За полночь было – домой пошел. А там, у сквера, пацаны к девчонке пристали. Ну, а я же - герой. Заступился.
А потом вызвали. Сначала вызывали, а потом уже и посадили.
- А та девушка?
- Она говорила, что к ней приставали, и что я заступился. Но перестарался я. Все живы, но увечье получил один. Честно, не хотел и не думал об этом, но выхода не было.
- А потом?
- Отсидел. За это время мать у меня умерла. Сколько живу, всегда думаю, что если бы не тюрьма, здоровье бы матери сохранил. Сестра с братом к тому времени квартиру разделили, да я и сам, дурак, документы им подписал, благородный же был. Короче остался – ни кола, ни двора. Жил потом с одной. А она еще с одним жила, только я позже узнал. Вещи собрал и ушел. И никаких разборок – ученый уже.
Дрова в печке почти прогорели, и он встал, чтобы подкинуть немного. А она молчала, погрузившись в его рассказ, и впервые отвлеклась от своего тупикового положения.
- В общем, на вахту ездил два года, квартиру себе в бараке купил, чтобы было, где голову приклонить. А вообще всегда хотел в деревню переехать. У меня же тут, в ближайшей деревне, старики жили – дед с бабкой, я маленьким приезжал к ним. Но дом наш давно продан. А я хотел участок взять и новый построить и просто жить. Понимаешь? Устал я. От обмана, от этой суеты устал…
- А как же вы здесь? – спросила она, вслушиваясь в каждое слово.
- Работал я на заводе металлоконструкций, так-то я сварщик неплохой, ну и пришли друзья с бригады как-то в гости. Там так получилось: у одного день рождения, а отмечать негде, в его квартире – хозяева не разрешают, он снимал ее. Ну и завалились ко мне. Не выгонишь же.
В общем, весь вечер весело было, кто-то приходил, кто-то уходил. И я тоже выходил на улицу… а потом вернулся, а Мишка там – уже готовый. Я сначала не понял, кинулся к нему, хотел в чувство привести, ведь почти трезвые все были. А он… рана на голове.
Ася опустила голову.
- Ты что, снова плачешь?
- Нет, я просто свое вспомнила, мой тоже по голове меня… было такое.
- А твой – просто зверь. Нет, не зверь, звери лучше, животные вообще бывают такие понимающие. Нелюдь он у тебя. Короче, вызвали скорую, потом полицию…. Всех допрашивали. Ну, а у меня там везде пальчики, я ведь там живу. Сначала подписку о невыезде дали, а потом случайно утром в окно увидел – подъехали. Сразу понял – за мной. Чувствовал, что дело к тому идет. Вспомнил я свою первую ходку и… не знаю, как так получилось… ушел я через чердак.
- Так вы… - Она испуганно взглянула на него.
- Нет, Ася, не виноват я. Сам бы хотел узнать, кто Мишку тюкнул. И что там вообще произошло. Но по ходу следствия понял, что всё на меня указывает. В общем, убежал я. Рванул сразу сюда. На попутках ехал. Знал про этот домик, хотел отсидеться здесь, а потом дальше податься, может и затерялся бы где.
Женщина смотрела на него своими большими глазами и в них теперь уже было сочувствие к нему. – Это несправедливо, - прошептала она, - вы же не виноваты.
- А ты веришь мне?
- Верю. Так не должно быть, вам надо доказать, что вы не виноваты.
Он засмеялся. – Один раз уже пытался доказать – тогда, после армии сразу. А раз уж я побывал там, то теперь следствие как по маслу пойдет. Зачем выяснять, когда статья уже готова.
- Нет, нет, нет, вы должны бороться…
- Ну, а чего же ты не боролась, когда муж тебя обижал?
- Я… я пробовала, но я боюсь.
- Ладно, темно уже, спать пора. Ложись вон на кровати, а я тут – на лавке лягу. Утром дождь по любому перестанет, провожу тебя до моста.
- Хорошо, - согласилась она, - вы не думайте, я никому про вас не скажу.
- Хватит «выкать», давай уж как-то проще – на «ты» что ли.
___________
Утром было сыро и холодно. Глеб растопил печку и потом все поглядывал на небо.
- Ну, вот, скоро пойдем, - сказала она. - Глеб, а может тебе не убегать от них, - осторожно спросила женщина, - может лучше все рассказать…
- Бесполезно, я уже знаю, чем закончится. Ты лучше себя побереги. Мерзко это, когда мужик на бабу руку поднимает. Девочек обижать нельзя, этому меня еще родители научили. Я и за девчонку ту заступился, увидев, что они ей уже подол платья порвали. - Он вздохнул как-то тяжело. - Так что, Ася, очень надеюсь, что оставишь ты его, а лучше заявление написать. Наказать надо, чтобы понял.
- Боюсь я. Он ведь караулит меня, я даже до полиции дойти не успею.
- Зря ты в лес забежала, к людям надо ближе. В общем, обещай, что избавишься от него, напишешь заявление. Или может ты его любишь до сих пор?
- Нет, нет, давно не люблю. Боюсь я, мне кажется, он готов меня уничтожить…
- Ну, неужели некому заступиться?
- Некому. Тетя одна живет. Я вот здесь сижу и тоже боюсь за нее.
- Так ты к ней хочешь пойти?
- Да. Хочу узнать, не сделал ли он чего…
К обеду разъяснилось, и они вышли из домика.
- Держись за меня. Иди за мной, старайся не отставать и не запинаться.
Она кивнула и пошла за ним, часто поднимая голову, чтобы видеть его спину, его затылок – так ей было спокойнее.
Уже у самого моста хотел попрощаться с ней, но заметил ее впалые глаза и бледность. Да еще этот кашель. – Ты что заболела?
- Нет, все нормально, ты иди обратно, тебе нельзя туда, вдруг тебя тоже ищут.
Он стоял и смотрел на нее. Много лет назад он не раздумывая кинулся девушке на помощь. А здесь стоял и думал. Потому что был совсем в ином положении. Его действительно ищут, и вполне возможно, могут ждать и в райцентре, и даже в деревне. Выйти к ним – подписать себе приговор.
- Ну ладно, иди – сказал он.
Она ступила на деревянный мост и пошла по нему, спотыкаясь, казалось, что у нее нет сил. Он постоял еще с минуту и вдруг бросился следом.
- Стой! Вместе пойдем. Держись за меня!
- Куда ты? Тебе же нельзя. Тут недалеко, я дойду.
- Нет уж, отведу к тетке. Вдруг тебя муж ждет. Мне уже терять нечего, так пусть тогда всё вместе присудят. – Он посмотрел на нее. – Да не бойся ты, я его просто предупрежу, чтобы не прикасался к тебе и развод дал. Да тебе и так развод дадут, - он показала на ее руки, - видел я твои синяки. – И взяв ее за руку, повел как ребенка. – Не бойся, говорю тебе: не мокрушник я.
- А я верю! Я верю тебе! Я точно знаю: ты не виноват!
- Спасибо. Это, знаешь ли, тоже как-то греет душу, когда тебе вера есть. А ты еще молодая…
- Мне уже тридцать шесть…
- Ну и что, у тебя все впереди.
- Давай до деревни, и ты обратно пойдешь, может правда, отсидишься и про тебя забудут.
- Он засмеялся. – Наивная ты… девочка.
Вот уже и околица показалась, и впереди унылая картина осени. – Ну, все, я дальше одна, я почти не боюсь.
А он шел молча и не отпускал ее руку. У самого дома не было машины, значит и мужа Аси здесь не было. В ее глазах появилась надежда. - Может он меня не нашел, - прошептала она, - спасибо тебе…
- Это тебе спасибо, - ответил он и посмотрел в осеннее небо. – Может ты и права: не надо мне бегать. Я ведь раньше всегда шел к опасности с открытыми глазами. Спасибо, что поверила. Лучше отсидеть…
- Нет, я не хочу! – Закричала она и схватила его за плечи.
- Ты простыла, тебе надо выздороветь, - сказал он, - а я пойду к участковому… где он тут, еще бы знать, пусть в город звонит.
***
Следователь никак не мог понять, что произошло с подозреваемым Глебом Гулиным. Вместо того чтобы оправдываться, защищать себя, он рассказывал про какую-то Асю. И все просил оградить женщину от мужа.
- Чужая семья – сами разберутся, - сказали ему. – Ну, или пусть заявление пишет.
Ася написала заявление. Это было уже ее третье заявление. В полиции ее уже знали и спросили напрямик: - Снова заберете?
- Нет, это заявление не заберу. Помогите мне, пожалуйста, - попросила она.
Заявление она, и в самом деле, не забрала, так и оставив до суда. Но больше всего она не за себя переживала, а за случайного знакомого, который показался ей тогда загнанным зверем. Да и она тогда такой же была. Она обивала пороги полиции, призывала разобраться и клялась, что Глеб не виноват.
- Вы, гражданка Осокина, уже как на работу к нам ходите. Сказано вам: разбираются. Вот если бы он не убегал…
- Но он же сам к вам пришел!
Гулину пришлось провести в камере два месяца. И каждый день Ася приходила и стояла у здания полиции. Ей говорили, чтобы отошла, но она снова возвращалась, словно от этого зависела судьба Гулина.
А потом его выпустили, разобравшись, кто есть настоящий виновник гибели Михаила. Их оставалось двое в комнате, и драться они не собирались, а просто померялись силой – дурачились, можно сказать. И Вадим случайно толкнул Михаила, а тот упал. Никто не думал на Вадима, потому что они были закадычными друзьями. Но версию эту проверили. Получилось, по неосторожности.
Он вышел, когда уже лежал снег. И первым делом она подбежала к нему и обняла. – Я знала, я чувствовала.
- Мишку жалко, - сказал он, - и Вадима тоже жалко. – Он гладил ее волосы, ощущая запах чужой женщины, но удивительным образом, ставшей ему родной за эти месяцы. - Он тебя снова обижает?
- Нет. Его больше нет в моей жизни. Мы разведены.
- Я хочу построить дом. Там, в деревне. Ты согласишься поехать со мной?
- С тобой я согласилась бы остаться даже в избушке лесника.
***
- Глеб, хватит, отдохни, обед уже готов! – Она стоит у времянки, а перед ней уже залит фундамент будущего дома, и Глеб, одетый по-летнему, поправляет бревна.
- Иду, Ася! Завтра бригада приедет, помогут. И будет у нас с тобой дом! Наш дом! Слышишь, Ася?!
Она смеется. И совсем не похожа на ту испуганную женщину в избушке лесника. Она теперь счастливая. И желанная. И красивая.
Автор: Татьяна Викторова
СТУЛЬЯ ДЛЯ ДЕТДОМА
В столовой детского дома было шумно. Звенели кружки, дежурные раскладывали хлеб с кубиками масла, гремели тяжёлые стулья.
Эти стулья пришли в детдом по наследству вместе с тем зданием, в котором расположили когда-то от безысходности детей. Тогда организовывались дома для беспризорников, сирот и детей врагов народа, сосланных в края далекие.
Это была господская усадьба постройки начала девятнадцатого века.
Стулья были настолько добротны, что пережив многочисленных пользователей, все ещё служили верой и правдой.
Сейчас силами старательных работниц детдома с привлечением старших девочек все они были обшиты белыми чехлами, которые регулярно кипятились в баках, крахмалились и надевались на стулья вновь.
Для нынешних владельцев стулья были тяжелы, но дети привыкли.
Эти дети вообще очень быстро привыкали ко всему – дети войны. Мягкие стулья, с витыми ножками для них были роскошью.
Здесь, в детском доме города Т., собрались те, кто пережил голод Ленинграда, бомбежки, те, кто попробовал жить самостоятельно, бродяжничать и воровать.
Здесь были те, кто видел смерть родителей, и те, кто ждал родителей каждый день, надеясь, что их ищут и вот- вот найдут.
Эти стулья белели отутюженными спинками везде – в столовой, в кабинете Анны Михайловны – директора детдома, в кабинете медика, и даже по одному стулу стояло в больших спальнях – на них восседали нянечки, иногда подремывая на высоких и мягких их спинках.
В столовую зашла Аннушка, как за глаза звали директрису дети. Она была очень маленького роста, носила солидный большой пиджак, отчего казалась ещё меньше.
Сейчас лицо её было озабоченным. Следом за ней шёл мужчина с папкой под мышкой в кепке и темном полупальто.
Дети притихли, стали тише стучать ложками, перестали болтать ногами, сидя на высоких, не по росту стульях.
К гостях тут относились всегда напряжённо.
Дети постарше сразу поняли – это не за детьми пришёл гость, он – по делу. А младшие изо всех сил старались понравиться – прямо держали спины.
– Тридцать девять их у нас, Юрий Палыч. Видите, – Анна Михайловна показала на стулья с сидящими на них коротко стриженными детьми, – Мы бережем, ничего не угваздали, хоть и в столовой, – она снимала чехол со свободного стула, – Но ведь как можно-то? Они уж пятый год у нас, вот как основали, так и...
– Да ведь не оставят вас без стульев, просто поменяют. Вам удобнее будет, легче для детей. Эти-то кресла прям тяжеленные, – гость приподнял стул за спинку.
– Так ведь мы ж их сохранили, ремонтировали, обшивали вон... У нас плотник хороший был, схоронили недавно – дядя Петя. Вон скамейки и полки – его работа. Так он эти стулья так обхаживал, как новые стали. А у нас заберут. Жаль...
Гость начал пересчитывать стулья в столовой, доводы директора были сейчас пустым звуком. Практически всё решено.
Он считал, когда к нему подошёл светлоголовый мальчик лет шести с пустой вылизанной до блеска тарелкой (других здесь не водилось).
Он слегка дёрнул его за полы пальто сзади. Юрий сбился со счета, оглянулся.
– А я Вас помню, – почти шепотом сказал он. Глаза быстрые и настороженные.
– Да? И что же ты помнишь?
– Вы меня на море учили плавать, – глаза отвёл, смотрит в сторону.
– И как? Научил?
Было видно, что мальчик изо всех сил старается вспомнить ... Вот если он сейчас вспомнит – будет надежда, что это и правда за ним пришли ... От напряжения у него доже вспотели ладошки ...
– Не помню, – выдохнул он, опустив плечи.
Юрий не знал, что ответить, как помочь малышу. Он посмотрел на стоящую недалеко нянечку.
– Неси, Мить, тарелку, давай неси, – она за плечи взяла мальчика и увела.
Они возвращались в директорский кабинет.
– Вы простите, его, Юрий Палыч. Они все надеются. А Митя вообще ничего не помнил, когда нашли его в пустом вагоне на станции, даже имени своего. Это мы его уж тут назвали и фамилию дали – Митрофанов, Митя Митрофанов. Его железнодорожник Митрофанов нашел, вот и ...
– Вы нас, Анна Михайловна, какими-то вредителями детей уж не считайте. Не огорчайтесь. Просто кто-то увидел эти ваши стулья и решил, что неподходящие они для детдома, предложил их в новый партком забрать, в зал заседаний, а вам новые предоставить. Их ещё и перетянут для парткома. А мы чем-нибудь ещё вам помочь попытаемся.
– Нам бы парты настоящие..., – мечтала директор.
Гость сел на такой же высокий стул в кабинете за стол с голубой скатертью, разложил бумаги и начал записывать. Потом опять посмотрел на собеседницу. Она стояла у открытой форточки и курила.
Потом тихо так заговорила.
– Нас сюда с десятком детей перекинули. Мы заехали, а тут спальных мест нет. Шкафы, стулья есть, а кроватей – ни одной. Это уж потом привезли панцирные. Стужа, в здании ветер гуляет. Сдвинули мы тогда стулья и детей уложили, закутали всем, чем было. А они овшивели в дороге, как мы ни старались ... подбирали ж по пути беспризорников, вот и .... Так мы потом из стульев еле вытравили вшей этих. На мороз нельзя – потрескаются. Всё старались, чтоб и лак не испортить и цвет материи ... И не испортили.
Юрий всё понимал. Но ему была поставлена задача – доложить в каком состоянии стулья детдома, и если состояние удовлетворительное, забрать, заменяв их на то, что дадут ему на загородной мебельной фабрике.
После посещения детдома он как раз туда собирался...
Эта хозяйственная должность, выпавшая ему после войны, была не очень-то по сердцу, но, как говорится, куда партия прикажет...
– Я, Анна Михайловна, тоже вот дочку в войну потерял, умерла от кори в эвакуации. До сих пор жена ночами плачет – себя винит.
В суете хозяйственно-партийных дел Юрий забывал прошлые беды. Сейчас, когда разрасталось партийное хозяйство, такие как он были востребованы и почти круглосуточно нужны. Притупилась память, боль, уже мало времени он проводил с женой, все больше с коллегами.
А эта поездка, этот детдом что-то в сознании перевернул...
Перед глазами стояли лица детей, их одинаковые бритые головы с большими глазами, полными надежды. Они вернули его в прошлое, напомнили о дочке, всколыхнули забытое чувство тепла дочкиных рук ...
А об этом Мите с его воспоминаниями не стоило думать сейчас вообще. Сейчас работа – раскисать нельзя. В парткоме ждут доклада о выполненной задаче, готовятся к встрече делегации из Москвы.
Машина хозяйственника подъехала к проходной мебельной фабрики. Он стряхнул навалившуюся тоску, велел водителю отъехать на стоянку, а сам направился в рабочий цех. Надо было делать дело...
– Это? Вы это – для детдома?
Перед ним стояли деревянные табуретки с прорезью по середине сиденья. Он проверил документы, номера. Да, все сходилось: вместо почти дворцовых стульев для детдома были приготовлены серые табуретки с перекладинами между ножек. Спорить было бесполезно, все согласовано.
Юрий был так зол, что водитель его подпрыгнул, когда тот захлопнул дверцу машины. Но с полдороги его начальник вдруг размяк и даже заулыбался. Поди пойми это начальство.
Вскоре в кабинете секретаря парткома Юрий докладывал:
– Сергей Викторович, да не годятся эти стулья в зал заседаний, нет. Ушатали их дети совсем. И спали на них когда-то, и вшей из них вытравляли. Ремонт там не поможет. Нам с вами новые нужны. Я на мебельной видел для театра стулья, вот нам бы такие ...
– Думаешь?
– Уверен. А в детдом, кстати, парты бы новые ...
А потом опять поехал в детдом – успокоить Анну Михайловну. Но она разволновалась: Юрию, узнай кто об обмане, мог грозить трибунал.
– Анна Михайловна, успокойтесь, и чехлы не снимайте со стульев первое время, коль приедет к вам кто. Все нормально будет. У меня к Вам дело есть ещё, поважнее ...
Через день, после того, как проблема со стульями для парткома была утрясена, Юрий с женой приехал в детдом.
Перед ними по коридору взволнованно семенила Анна Михайловна:
– Он хороший мальчик, замкнутый только, тихий, но толковый очень ... И честный, я за него ручаюсь. В сорок четвертом в вагоне его нашли, маленький был, не говорил. Но это может от шока. Бомбежки, эвакуация...
Так на ходу говоря, она заглянула в двери кабинета. Сквозь застекленную дверь было видно – дети чем-то занимались с воспитателем, сидя за большим столом:
– Я Митю Митрофанова заберу.
Из кабинета настороженно появился Митя. Они отошли к окну.
Юрий присел перед ним на колено.
– Мить, знаешь, а я вспоминал-вспоминал и вспомнил. Я тогда на море так тебя плавать-то и не научил. Так что надо ещё пробовать. И с нами жить. Ты согласен?
Митька оглянулся на дверь кабинета. За ее стеклом, прижав лбы, торчали и тихо переговаривались бритые головы мальчишек и девчонок:
– Ну, чего там видно? – спрашивали те, кому у стекла места не хватило.
– Стоит, а мужик перед ним – на колене.
– Ну, точно значит – отец.
Жена Юрия с широко открытыми глазами, складкой между бровей напряжённо слушала разговор мужа и мальчика. Она уже была вся наполнена воздухом непрорываемой защиты и любви, какая может быть только у матерей.
Она боялась спугнуть, она хотела схватить и обнять мальчишку, немедленно приводя в действие все нерастраченные материнские инстинкты. Она застыла, боясь, что что-то неправильное и неожиданное вдруг сейчас помешает. Она и не ждала такого предложения от вечно занятого и такого не щедрого на эмоции мужа.
– Ты согласен?
Митька не мог говорить, он кивнул.
В этот же день Митьку забрали. Провожали всем детдомом.
– Ну, спасибо Вам за стулья, Юрий Палыч! И за Митю..., – маленькая директриса детдома вдохнула глубоко и тяжело.
Она, в большом не по плечу пиджаке, не в силах была провожать долго, она прижала Митьку к груди, глядя куда-то в расплывающуюся от слез даль, и, чтоб дети не видели её слез, ушла в здание.
А притихшие дети ещё долго смотрели на убегающую машину, и, конечно, думали, что их тоже когда-нибудь отыщут, что за ними тоже обязательно приедет отец.
***
| Пусть не повторится ...
Автор
канал Рассеянный хореограф. Дзен
Следующая публикация
Нет комментариев