Предыдущая публикация
Мертвый час.
25.
Широка душа русская, не привыкла довольствоваться малым. Что за торговля, коли вложенный рубль двух не приносит? Еврейские же гешефтмахеры [Дельцы] за сумасшедшими прибылями не гнались, жили с оборота, потому торговали дешевле.
После долгих раздумий государыня просто-напросто запретила евреям пересекать старую границу с Польшей. Так появилась черта оседлости.
В правление внуков Екатерины положение евреев сильно ухудшилось. Александр Первый, дабы пресечь пьянство в малороссийских деревнях, виной которому, по его мнению, были евреи-шинкари, запретил иудеям проживать в сельской местности, а брат его Николай запретил им носить национальную одежду. Заодно отнял дарованную бабкой единственную привилегию – свободу от рекрутской повинности. Причем повелел призывать евреев не с двадцати лет, как русских, а с двенадцати.
Насильно согнанные в городки-местечки, лишенные возможности заниматься сельским хозяйством и торговлей, верные заповеди «плодитесь и размножайтесь» [Библия. Бытие 1:22] евреи стремительно нищали. Если к началу правления Николая Первого недоимки с них в пересчете на человека составляли рубль, то к концу его царствования – все пятнадцать!
Вступивший на престол Александр Второй попытался улучшить положение полутора миллионов своих подданных. Первым его шагом было дозволение селиться вне черты оседлости купцам первой гильдии, лицам с высшим образованием [До 1879 года была необходима и ученая степень.], квалифицированным ремесленникам и отставным солдатам.
«Кто же Соломон? – гадала по дороге в аптеку Сашенька. – Купец первой гильдии? Вряд ли. С чего такому заводить аптечку в заштатном городке? Отставной солдат? Не похож он на служивого. Да и откуда у солдата деньги и необходимые для провизорской службы знания? Ремесленник? Тоже нет. Фармацевтика к ремеслам не относится. Остается высшее образование. Но как он исхитрился его получить? Неужели выкрест?»
Сменивших Бога презирали как соплеменники, так и обретенные единоверцы. «Жид крещеный, что вор прощеный», – говорили они. Но до недавнего времени покреститься – был единственный способ выехать за позорную черту.
Но если выкрест, почему его зовут Соломон?
Аптекарь встретил Сашеньку любезно, но без показного подобострастия, присущего купцам из славян. С достоинством поклонился и коротко поприветствовал:
– Очень рад, ваше сиятельство. Был уверен, что увижу вновь. Ну что? Помогли мои шарики?
– Да, спасибо. Сколько должна?
– Рубль, – коротко ответил аптекарь.
– Так дорого?
– Не удивляйтесь. Женьшень везут из самого Китая.
– А в Петербурге их можно купить?
– Увы, пока лишь у меня. Но через пару лет, когда мой старший закончит Медико-хирургическую академию, аптеку передам ему, а сам стану дрогистом [Торговец аптекарскими и химическими товарами]. Вот тогда чудо-шарики будут везде, в любой аптеке.
– Простите за любопытство. Вы тоже Медико-хирургическую академию заканчивали?
– Что вы, что вы! В мои времена сие было невозможно. Не принимали нас.
– А как же стали фармацевтом? – поинтересовалась княгиня.
– О, это длинная история…
– Я не тороплюсь.
– Родился я в Житомире, в довольно богатой по местным меркам семье: отец мой был ювелиром. Однако талантов родителя своего я не унаследовал, и когда окончил гимназию, покойный папа сказал откровенно: «Соломон, ты наш с Руфочкой первенец. И дело мое по закону должно отойти тебе. Однако руки у тебя растут не оттуда, где обычно, ты даже стрекозу из глины вылепить не способен. А вот десятилетний Лейба не мальчик, а гений. Посмотри, какую брошку выковал. Будет правильно, если лавка отойдет ему. А взамен я готов оплатить твою учебу. Ребе говорит, у тебя отличная голова. Езжай-ка в университет. Поверь, сынок, головой можно заработать много больше, чем руками». Как было не поверить родному папе? Потому пошел за паспортом к полицмейстеру, чтобы отправиться в Петербург. По слухам, один наш мальчик уже умудрился окончить тамошний университет [В 1844 году первым из иудеев Петербургский университет окончил Леон Иосифович Мандельштам (1819–1899), переводчик и публицист. До 1857 года служил в министерстве просвещения в должности Ученого еврея, которую ввели в 1844 году для проведения школьной реформы в черте оседлости.].
Но полицмейстер лишь посмеялся, даже брошка Лейбы не раздобрила его жирное сердце. «Нечего тебе там делать, жиденыш, – сказал он мне, – езжай в Киев». Я взял сундук и поехал. Окончил курс с отличием, затем получил степень, начал карьеру преподавателя, но в один прекрасный день получил письмо от отца. «Соломон, ты что, забыл, что, кроме вас с Лейбой, есть еще Самуил и Изя? Их тоже пора учить. А денег на всех у меня не хватит. Срочно возвращайся и зарабатывай их».
Это был мудрый, очень мудрый совет. До меня евреев-аптекарей в Житомире не было. И в открытое мной заведение выстроилась очередь. Дела шли так хорошо, что я не только помог родительской семье, но и обзавелся собственной.
Однако надо знать евреев. Разглядев мой успех, все, кто мог, поехали учиться на аптекаря, и теперь в Житомире на каждом углу еврейская аптека. Доходы мои упали. Я не знал, что делать, как вдруг наш новый царь решил приподнять злосчастную черту. Как же хорошо, что я получил ученую степень [Для того чтобы селиться вне зоны оседлости, евреям надо было не просто иметь высшее образование, но и иметь ученую степень].
Я сразу отправился в Петербург. Но в столице открыть аптеку не рискнул. Местное население настроено к евреям враждебно, а их самих в Петербурге и тысячи не наскрести. Осматривая окрестности, заглянул в Ораниенбаум и решил тут остаться. Хоть и маленький, но городишко, значит, аптека положена, а ее как раз и не было, а до Петергофа, где ближайшая, девять верст, неудобно. Подал прошение. Знакомые подсмеивались, городок, мол, никудышный, разоришься. Но я-то знал – сюда ведут железную дорогу. И успел купить дом напротив будущего вокзала. И вот, процветаю! Местные колонисты к евреям относятся без предубеждения, а дачникам некуда деваться. В самом деле, не ехать же за касторкой в Петергоф?
Следом за мной приехал Самуил. Он дантист [До начала ХХ века зубоврачебная деятельность считалась ремеслом наподобие парикмахерского. Для получения разрешения надо было пройти обучение и сдать экзамен, врачебного диплома не требовалось.], ремесленникам тоже выезд за черту разрешен.
Его кабинет здесь, на втором этаже. Еще у него не были? Обязательно, обязательно посетите. У Семушки золотые руки, прямо как у Лейбы. Его коронки десен не царапают.
26.
– Непременно. Нате вот рубль. Нет, – княгиня передумала, опустила монету обратно и вытащила красненькую. – Дайте-ка мне ваших шариков на червонец, про запас.
– Пожалуйста. Хотя, надеюсь, в таком количестве они вам не понадобятся.
– Спасибо за рассказ. Всего хорошего…
– Ваше сиятельство, – окликнул ее Соломон почти у выхода. – Хочу посоветоваться. Не знаю, как и поступить. Как бы беды не случилось. Однако боюсь и другого: вдруг скажут, что нос свой жидовский сую куда не надо…
Заинтригованная, Сашенька вернулась к прилавку.
– Внимательно вас слушаю. Не волнуйтесь, пойму правильно. – И улыбнулась самой располагающей улыбкой, на которую была способна.
– Очень на это надеюсь. Вы ведь ездили в Кронштадт, не так ли?
– Да, – удивилась вопросу Сашенька.
– Вместе с Ниночкой, дочкой Юлии Васильевны?
– Да, – уже не так уверенно произнесла княгиня.
– Понимаете, в чем дело. Нина уже ездила в Кронштадт. Дней этак двадцать назад…
– Ну и что?
– Вместе с Пржесмыцкими. Слыхали о таких? Снимали у Мейнардов аккурат до вас. Но на прошлой неделе Анна Францевна ногу переломала, пришлось им съезжать. Так вот… В тот раз при посадке на пароход младший из Пржесмыцких спрятался в ящике с песком.
– Что? – Сашенька схватилась за сердце.
– Все ринулись его искать, а Нина, решив, что маленький Густав остался на пирсе, сошла на берег. Пароход так и уплыл без нее.
– Что было дальше? – у княгини перехватило дыхание.
– Нина встретила Пржесмыцких по возвращении из Кронштадта и заверила Анну Францевну, что весь день ждала их на берегу. Я самолично это слышал – на обратном пути они зашли сюда за глазными каплями для Софийки, закадычной Нининой подружки. Девушки хором умоляли Анну Францевну ничего не рассказывать Юлии Васильевне. Мол, та разозлится, и Нине попадет. Анна Францевна, добрая душа, согласилась.
Сашенька в волнении присела на кушетку, на которой возлежала в день приезда.
– Вам плохо? – забеспокоился аптекарь. – Ой! Не надо было рассказывать… Зря не послушал Эстер…
– Нет! Вы поступили абсолютно правильно, – тяжело дыша, заверила его Сашенька.
– Принесу-ка я вам воды, – покачал головой Соломон. – Только, умоляю, не уходите. Мой рассказ не окончен, ваше сиятельство.
Господи, что еще? Сердце и так стучит, словно телеграфный аппарат.
– Так вот, – продолжил Соломон, когда вернулся со стаканом. – Увидев сегодня, что ваше семейство вместе с Ниной идет к пристани, я запер аптеку и пошел следом за вами. Но так, чтобы Нина меня не заметила. Дорогой размышлял: предупредить ли вас? Я ведь тоже отец и могу представить, что вы пережили, когда Володя спрятался.
– Было ужасно…
– Но не решился. Простите меня. Зато кое-что выяснил.
– Что же?
– Убедившись, что пароход уплыл, Нина побежала на вокзал и купила билет.
– Она ездила в Петербург?
Соломон пожал плечами:
– Знаю лишь, что села в вагон второго класса. Но куда отправилась, в Петербург или в Лигово [Поезд на пути между Петербургом и Ораниенбаумом делал остановки на станциях Лигово, Сергий, Стрельна, Новый Петергоф и Старый Петергоф], – не знаю. Следить возможности не имел.
– Жаль…
– Но если это так важно, выясню вечером, когда Осип Митрофанович зайдет за мазью.
– Это еще кто?
– Обер-кондуктор девятичасового поезда. Он наверняка запомнил Нину. Не каждый день барышни столь юного возраста путешествуют в одиночестве.
Сашенька задумалась: «С ума, что ли, Нина сошла? Хорошо, что хоть невредимой вернулась. А если бы, не дай бог, с ней что-нибудь случилось? Как бы я смотрела Юлии Васильевне в глаза?»
Соломон в свою очередь растерялся. Ждал совета, но княгиня, внимательно выслушав его откровения, ушла в себя. Аптекарь подождал чуть-чуть, вздохнул и напомнил просьбу:
– Ваше сиятельство, посоветуйте, как поступить. Докладывать Юлии Васильевне или не стоит?
Если бы не князь Урушадзе, Сашенька сама побежала бы к Четыркиной. Загвоздка в том, что Нина знает любовницу Урушадзе. И лишь та может, если, конечно, захочет, подтвердить его алиби. Нина обещала Жене с Таней, что отправится сегодня к ней. Но поехала в Петербург. Неужели обманула?
Да нет же! Просто ветреная особа уже съехала с дачи, вот и пришлось Нине тащиться в столицу. Ну да! Раз любовник попал в острог, что ей здесь делать? Или… Конечно! Любовница сломала ногу! Анна Францевна Пржесмыцкая!
Теперь все встало на свои места. Интересно, смогла ли Нина уговорить ее выступить на суде? Сие, без сомнения, зависит от семейного положения Анны Францевны. Если дети в наличии, значит, и супруг когда-то имелся. Но ведь мог и умереть. Или бросить, учитывая ее ветреность.
– Муж Пржесмыцкой в добром здравии? – уточнила Сашенька.
У аптекаря отвисла челюсть. Ждал совета, а не странного вопроса. Однако, будучи человеком вежливым, ответил:
– Увы. Три года назад скончался. Сердечный приступ.
– Слава богу! – вырвалось у Сашеньки.
Соломон смотрел на нее уже с сомнением:
– Простите, ваше сиятельство. Как вас понимать?
От объяснений княгиню спас Володя. Ворвался в аптеку с криком:
– Мама! Мама! Какать хочу!
– Володечка, следует говорить: хочу в отхожее. Столько раз повторять…
– Извини, забыл. Потому что какать хочу!
Сашенька вскочила с кушетки:
– Спасибо вам, господин Бяльский. И за шарики, и за рассказ про Нину. Вот мое мнение: Юлии Васильевне сообщать о проделках Нины не стоит. Девицы в таком возрасте часто совершают странные поступки. Поверьте, сама была девицей.
– Мама!
– Я попробую по-дружески Нину вразумить…
– Как я вам благодарен. Камень с души сняли.
– Скорей! – не унимался Володя.
– Наталья Ивановна! Наймите тарантас! Володе надо в уборную! Евгений с Татьяной едут с вами.
– Но мама… – старшие испуганно переглянулись.
Не хотелось им оставлять подругу на растерзание.
– Нам есть о чем поговорить, не так ли? – Сашенька повернулась к Нине, чтобы посмотреть ей в глаза.
Та не смутилась:
– Как скажете.
– Мы никуда не пойдем, – заявил Евгений.
– А ну быстро…
– Мешать не будем, – поддержала брата Таня. – Подождем в сторонке.
– Из-за вас Володя сейчас обделается. А ну марш домой. Умыться и переодеться. Через час идем в гости.
Продолжение...
Следующая публикация
Нет комментариев