Предыдущая публикация
Мертвый час.
61.
Печенюк: Тут две причины. Первая: в тот день внучка родилась. Вот и хвастался пассажирам. Вторая: вечером 25 июля узнал, что Урушадзе арестован. Якобы графа ночью ограбил..
Прокурор: А господин Урушадзе про свою поездку на следствии не упоминал.
Князь Урушадзе: Потому что никто не спрашивал. Заладили, как попугай, признавайся да признавайся…
Судья фон Третенберг: Подсудимый, помолчите.
Прокурор: И сколько же вам, Осип Митрофанович, заплатили за столь неожиданные воспоминания?
Печенюк: Нисколько, Михаил Лаврентьевич. А воспоминания вовсе не неожиданные. Помните, я и к вам с ними приходил, но вы…
Прокурор Гаранин: Прекратите врать, Печенюк.
Печенюк: Хотите, крест поцелую?
Поверенный Тарусов: Расскажите о пассажире, которого посадили вечером 24 июля на Петергофском вокзале.
Погорелый (свидетель защиты): Так вон сидит (показывает на обвиняемого).
Поверенный Тарусов: Как его зовут?
Погорелый: А я знаю?
Поверенный Тарусов: Почему его запомнили?
Погорелый: Потому что везти не хотел. Это ж надо: за тридцать копеек медью до Артиллерийской с заездом к цветочнице. Чайных роз они-с хотели-с купить…
Поверенный Тарусов: А почему все-таки повезли?
Погорелый: А некого было. Обычно с машины человек двести сходит, а в тот день – пятьдесят. Вот и пришлось почти даром… да и то потому что Артиллерийская мне по дороге, я на Выборгской стороне живу.
Поверенный Тарусов: Почему дату запомнили?
Погорелый: Праздник был, Успение Богородицы. Все пили, а я, словно нехристь, работал. Нехорошо-с!
Поверенный Тарусов: А зачем работали, если праздник так важен для вас?
Погорелый: Отец велел. Сказал, раз жениться задумал, нечего деньгу в кабаках просаживать. Иди, мол, зарабатывай. Против батьки разве попрешь?
Прокурор Гаранин: И сколько тебе заплатили, мил человек?
Погорелый: Как договорились, тридцать копеек. Хотя на букет чайных роз кавказец целый рубль потратил. Мог бы поменьше их купить, тогда и со мной сполна рассчитался бы.
Прокурор Гаранин: Я не о том. Сколько сегодня заплатили, чтобы ты в суд пришел?
Погорелый: Запросил две десятки, сговорились на одной.
(Шум в зале)
Прокурор Гаранин: С кем сговорились?
Погорелый: С дамой, вон в третьем ряду сидит.
Прокурор Гаранин: Привстаньте, пожалуйста, представьтесь.
Княгиня Тарусова (встает): Княгиня Тарусова, Александра Ильинична.
Прокурор Гаранин: Наслышан про вас. Присаживайтесь пока. Вернемся к тебе, Погорелый. Итак, за червонец ты согласился соврать, что вез этого господина?
Погорелый: Соврать? Нет, я его вез, истинный крест!
Прокурор Гаранин: Точно его?
Погорелый: А что не он, вашеродь?
Прокурор Гаранин: Тут спрашиваю я.
Погорелый: Вроде похож… Кто их разберет, вашеродь? Был бы наш, православный…
Прокурор Гаранин: После так называемого свидетеля (смех в зале), как и обещал, представлю своего, который прольет свет на методы, кои использует светило нашей адвокатуры князь Тарусов. Итак, Домна Петровна Ласточкина!
Прыжов, услышав про Артиллерийскую и чайные розы, сразу все понял. Взглянул на Урушадзе. Тот побелел, прикрыл лицо рукой, руки его заходили ходуном. Лешич прикинул оставшееся до окончания заседания время – минимум час: полчаса займет обвинительная речь прокурора, примерно столько же будет выступать Диди. За этот час он, Лешич, успеет доехать до Большой Морской и вернуться оттуда с Крутилиным и городовыми.
Когда прокурор вызвал Ласточкину, Прыжов, благо сидел в самом конце, покинул зал. Его уход никто не заметил. Никто, кроме Урушадзе.
Хозяйка борделя неспешно прошла к свидетельскому месту. Михаил Лаврентьевич ободряюще ей улыбнулся, секретарь суда привел к присяге.
Из стенографического протокола Елизаветы Фаворской:
Прокурор Гаранин: Род ваших занятий?
Домна Петровна Ласточкина (свидетель обвинения): Вдова титулярного советника.
Прокурор Гаранин: А поточнее?
Ласточкина: Содержу дом терпимости.
(Шум в зале)
Прокурор Гаранин: Подсудимый вам знаком?
Ласточкина: Видела пару раз на улице. Городок наш, сами знаете, маленький.
Прокурор Гаранин: В ночь с 24-го на 25 июля он заходил в ваше заведение?
Ласточкина: Нет.
Прокурор Гаранин: Однако вам, Домна Петровна, предлагали деньги, если на суде вы заявите обратное?
Ласточкина: Да, господин прокурор, предлагали.
Прокурор Гаранин: Сколько?
Ласточкина: Сто пятьдесят рублей.
(Шум в зале)
Прокурор Гаранин: Кто именно?
Ласточкина: Княгиня Тарусова. В третьем ряду сидит.
(Шум в зале)
Прокурор Гаранин: И вы согласились?
Ласточкина: Да, но лишь затем, чтоб вывести ее на чистую воду. Сразу пошла к полицмейстеру.
Прокурор Гаранин: Благодарю вас, Домна Петровна, за помощь следствию.
Ласточкина: Всегда рада услужить, Михаил Лаврентьевич. Могу идти?
Судья фон Третенберг: Вряд ли. Думаю, у адвоката к вам вопросы.
Ласточкина (с недоумением смотрит на прокурора): Не поняла…
Прокурор Гаранин (Ласточкиной, разводя руками): Порядок такой….
Судья фон Третенберг: Или у защиты нет вопросов?
Такого удара от глуповатого Михаила Лаврентьевича Тарусов не ожидал. Сидел пыльным мешком прибитый. С трудом понял, что к нему обращается судья. Понурив голову, встал и пробормотал:
– Вопросы есть. Конечно, есть.
Дмитрий Данилович понимал, что должен сейчас растерзать Ласточкину, иначе прощай значок присяжного поверенного. Только вот голова, словно барабан, была пуста. Необходимо успокоиться, взять себя в руки, собраться с мыслями, составить план допроса:
– Прошу перерыв.
Судья усмехнулся в усы, Гаранин нервно замахал:
– Возражаю.
– Будьте великодушны, Михаил Лаврентьевич. Проявите милость к павшим, – с той же ухмылкой произнес барон Третенберг. – Да и душновато здесь.
62.
Как только извозчик Погорелый упомянул Артиллерийскую, Автандил посмотрел на Волобуева – у того заиграла на устах усмешка. Неужели знал? Почему тогда…? Перевел взгляд на Прыжова: тот ерзал на стуле. А потом, улучив момент, ускользнул из зала.
Урушадзе понял, что пропал. Оставалось одно – молиться, что князь и делал, а показания Ласточкиной даже не слушал. И бог ему внял. Внезапно объявили перерыв. Автандил встретился глазами с Асей и указал на выход.
– Не волнуйтесь, – схватил его за руку расстроенный Тарусов. – Мне просто надо подумать, проиграть в голове допрос этой Ласточкиной. Я понимаю, для вас лишние полчаса – дополнительная пытка…
Урушадзе хотелось прибить этого глупого ишака. Почему не предупредил об извозчике? Однако он лишь скрипнул зубами. И нашел силы улыбнуться:
– Все хорошо. Позвольте мне с женой…
– Да-да, конечно. Антон Семенович, – окликнул Дмитрий Данилович помощника. Когда тот подошел, наклонился, чтобы, не дай бог, не услышал Урушадзе: – Найдите цветочницу, у которой Автандил покупал чайные розы. Из-под земли ее достаньте. Иначе меня лишат практики.
– Дозвольте совет? – решил прийти на помощь выбитому из седла шефу Выговский. – Допросите Александру Ильиничну.
– Зачем?
– Она ведь не предлагала Ласточкиной деньги.
– Конечно же нет. Но кто поверит?
– Разве слова содержательницы борделя весомей слов княгини Тарусовой? Вопросите в заключительной речи присяжных: «Кому вы верите? Матери троих детей или содержательнице дома терпимости?»
– Отличная мысль, – уныло похвалил помощника Дмитрий Данилович и пошел к выходу.
Сашенька чувствовала себя гадко. Будто дегтем вымазали, вываляли в птичьих перьях и выставили на потеху.
– Прости, – сказала она мужу, когда оба вышли из зала.
– Что теперь говорить? Ладно, будем бороться. Мне придется вызвать тебя на допрос.
– Конечно…
– Расскажешь, как было. А про извозчика объяснишь, что десятку обещала не за вранье, а в качестве компенсации….
– Поняла. Выйдем на улицу? Здесь так душно.
– Нет. Мне надо подумать. Ты иди…
Ася удивилась, что отец, перед заседанием не отходивший от нее, выбежал из зала вслед за Четыркиным. Зато наконец смогла обнять любимого. Тот после длительного чувственного поцелуя огорошил:
– Надо бежать. Сейчас. Немедленно. Иначе каторга. Ты со мной?
– Я ….
– Да или нет?
– Зачем бежать? Дмитрий Данилович вытащит тебя…
– Тарусов все испортил. Я люблю тебя!
– Я иду с тобой.
Убедившись, что княгиня Тарусова удалилась, Лиза подошла к Дмитрию Даниловичу и осторожно взяла под руку. Тот, погруженный в мысли, от неожиданности дернулся, но, узнав стенографистку, обрадовался и улыбнулся:
– Богатой будете. Не сразу и узнал вас сегодня.
– Я вас разочаровала?
– Что вы, нет. Совсем наоборот. Одевшись скромно, вы поступили мудро… Жаль, что станете свидетелем моего Ватерлоо. Боюсь, моя адвокатская карьера завершена. Причем бесславно. И вам придется искать новое место.
– Свое место я уже нашла. Так что не смейте сдаваться. Я могу чем-то помочь?
– Нет-нет. Погуляйте.
– Куда ты припустился, Четыркин? – спросил Андрей Петрович, догнав приятеля в коридоре.
– Куда-куда? В сортир.
– Со страху прихватило? Да ты не бойся. Я не в обиде. Жаль, конечно, что не удастся Авика засадить. Похоже, его отпустят…
– Нет, ни в коем разе. Ты же слышал – свидетели защиты куплены, прокурор это докажет…
– Нет, Глеб. Извозчик с обер-кондуктором не врут. Авик в ту ночь в Питере находился.
– Откуда знаешь?
– Сам его видел на Артиллерийской.
– А почему тогда…?
– Отомстить хотел. Очень! До зубовного скрежета! Ни о чем другом думать не мог, из-за этого Стрельцову глупостей наговорил, ночью глаз не сомкнул. Вернулся домой, а там ограбление. И все улики на Авика указывают. Ловко ты на него вину свалил.
– Ты что, меня подозреваешь?
– Не подозреваю – точно знаю. И сразу знал. Ну кому еще могла прийти мысль меня ограбить? Только старому другу Четыркину, – Волобуев похлопал Глеба Тимофеевича по плечу.
Тот смотрел на графа с изумлением:
– Волобуев! Христом Богом… не я. Клянусь… видел Урушадзе…
– Ой, не ври. Иль боишься, что сорок тысяч стребую? Ты ведь знаешь, я человек порядочный. Верни двести рублей – и мы в расчете…
– Двести рублей?
– Хочешь сказать, что сверху и снизу облигаций не было? Ну ты жук. Хрен с тобой, прощаю. Жаль, рожу твою не видал, когда ты тесемочки развязал…
– Волобуев! Послушай. Ей-богу ни при чем…
– А ты артист почище Катерины. Хоть «браво» кричи.
Глеб Тимофеевич, услышав про Красовскую, осекся. Тихо спросил:
– Ты разве не знаешь?
– О чем? – удивился граф.
Четыркин, достав из портфеля газету, ткнул пальцем в нужную заметку. Андрей Петрович нацепил очки, прочел и схватился за сердце:
– Господи! Катенька!
Армейские друзья прошли в буфет, сели за столик, взяли графин водки.
– Царствие небесное тебе, Катерина. Как говорится, все там будем, – дежурно произнес Глеб Тимофеевич, разлив по рюмкам.
Выпили. Помолчали. Граф Волобуев Четыркина не уважал, считал подлым и никчемным. Случись рядом кто другой, откровенничал бы с ним. Но, как назло, рядом оказался лишь Глеб Тимофеевич.
– Ее одну и любил, – признался граф.
– Кого? Катерину? Почему тогда на Масальской женился?
– Сам-то как думаешь? Из-за двух болтунов, Четыркина и Мызникова. Ну кто вас за язык тянул? Зачем рассказали, что нолик к векселю пририсовали?
– Господин полковник велел…
– Вот господин полковник меня враскорячку и поставил: или деньги возвращай, или под суд. А тут как тут Вигилянский с предложеньицем: женись, мол, на дочери его крестного отца. Будущий тесть и долг покроет, и приданым не обидит. Одна лишь деталь – невеста с брюхом. И ребеночка надобно своим признать. Смалодушничал я, предал Катерину. Испугался: вдруг каторгу за растрату присудят?
Продолжение...
Следующая публикация
Нет комментариев