Предыдущая публикация
ЛЮДИ МЕЛКИЕ - ИЩУТ КОМФОРТА, ПОПУЛЯРНОСТИ, ДЕНЕГ;
ЛЮДИ КРУПНЫЕ - САМИХ СЕБЯ.
Иннокентий Смоктуновский
3 августа - День памяти Иннокентия Смоктуновского. Одни считали его гением, другие, бывало, называли юродивым. Журналистов он иногда огорошивал ответом. Например, однажды его спросили про самое главное событие в жизни за год, а он на полном серьезе ответил: "Учил дочь плавать". А иногда он готов был журналистам наговорить всякой ерунды, "банзай-ура-виватов". Но все вокруг сходились на том, что он человек нездешний. Живет своей замкнутой жизнью. Близок нам своими ролями и в то же время далек - как тот человек в окне напротив, за которым наблюдаешь изо дня в день, но так и не знаешь наверное, о чем он думает и о чем горюет.
Самого себя и свой характер он считал итогом времени. Родился в селе Татьяновка Томской области. Родители бежали от голода из деревни. В Томске осесть не смогли, отправились в Красноярск. "Отец, был очень большой физической силы и устроился работать в Красноярский порт грузчиком. Мать нашла место на колбасной фабрике. Они были просто хорошие русские люди "от земли". Когда случился второй повальный голод в 1932 году, его отдали на воспитание тетке, родной сестре отца, Надежде Петровне. Она жила там же, в Красноярске. У тетки своих детей не было, "и потому отдали ей меня и Володьку. Аркашка остался у родителей - это любимец, он очень был толстый и белый, совсем блондин. А. мы с братом - я вот рыжий, а Володька был вообще какой-то черный, нас не любили и отдали этой тетке". Она всем сердцем полюбила племянников. Но, тем не менее, школу пришлось бросить и учиться сначала на фельдшера, позже на киномеханика. А потом началась война. Провожая на фронт отца, "человека добрых шалостей и игры, человека залихватского характера, ухарства и лихачества", Иннокентий со страхом подумал: "Какая большая мишень!" - словно почувствовал, что видит его в последний раз. Так и случилось. А вскоре он сам поступил в военное училище. Однако за то, что в учебное время собирал оставшуюся в поле картошку, с него сорвали офицерские погоны и отправили на фронт - в пекло, на Курскую дугу. "Я ни разу не был ранен. Честное слово, самому странно - два года настоящей страшной фронтовой жизни: стоял под дулами немецких автоматов, дрался в окружении, бежал из плена... А вот ранен не был. Землей при бомбежке меня, правда, как-то засыпало - да так, что из торфа одни ботинки с обмотками торчали. Мне посчастливилось бежать, когда нас гнали в лагерь. Был и другой выход - желающим предлагали службу в РОА... Но меня он не устроил. Меня, восемнадцатилетнего, измученного мальчишку, вел инстинкт самосохранения. Я выведывал у крестьян, где побольше лесов и болот, где меньше шоссейных дорог, и шел туда. Фашистам там нечего было делать в отличие от партизан. Так добрел до поселка Дмитровка... Постучался в ближайшую дверь и мне открыли. Я сделал шаг, попытался что-то сказать и впал в полузабытье. Меня подняли, отнесли на кровать, накормили, вымыли в бане. Меня мыли несколько девушек - и уж как они хохотали! А я живой скелет, с присохшим к позвоночнику животом, торчащими ребрами". В этом поселке он прожил около месяца, потом случай помог добраться к партизанам, воевал в отряде, войну закончил юго-западнее Берлина. Вторую медаль "За отвагу" он получил в 1945 году, а первую, 1943 года, ему вручили сорок девять лет спустя, после войны, на мхатовском спектакле "Кабала святош" прямо в театре.
После войны он возвратился в Красноярск, намереваясь поступить в лесотехнический институт, а поступил в театральную студию. Проучился, правда, недолго - за драку выгнали. А тут как раз приезжий директор театра набирал труппу. Получив аванс, Смоктуновский отправляется в Норильск. "Поехал потому, - пояснял впоследствии Иннокентий Михайлович, - что дальше него меня, бывшего военнопленного, никуда не могли сослать - разве что на Северный полюс... Вот я и решил затеряться в Норильске, девятом круге сталинского ада, среди ссыльных и лагерей. А потом, мне просто некуда было податься - по положению о паспортном режиме я не имел права жить в тридцати девяти городах. Меня в Красноярск-то пустили только потому, что родом оттуда. Но меня и из Норильска хотели выставить - непонятно, правда, куда. Так бы и сделали, да отмолил директор театра Дучман - низкий ему за это поклон". В своей добровольной ссылке он провел четыре года, подорвал здоровье. Но там же зато прошел прекрасную профессиональную школу. В Норильске работали бывшие заключенные актеры театров ГУЛАГа. Такое созвездие талантов раньше можно было встретить только в Малом и во МХАТе. (Здесь, кстати, Смоктуновский познакомился и подружился с Георгием Жженовым. У них и дни рождения почти рядом, только Жженов на десять лет старше.) "Во время моей дальнейшей одиссеи (я играл по всей России - от Крайнего Севера до Кавказского хребта) мне уже были по плечу ведущие роли".
В 1955 году никому не известный периферийный актер впервые попытался завоевать Москву, уговорили его на это приключение актеры Леонид и Римма Марковы, увидевшие его в спектаклях театра Махачкалы. Он обошел тогда в Москве театров восемь и всюду получил отказ. Не помогли и шапочные знакомства. Кончились деньги, жил впроголодь, продавал вещи, но из столицы не уезжал, пока не удалось получить работу "на разовых" в Театре Ленинского комсомола. Смоктуновский выходил в ролях без слов, ночевал у друзей. Потом кто-то предложил ему попытать счастья в Театре-студии киноактера. Люди, у которых он оставил свои вещи, уехали в отпуск, не сказав ему ничего о своем отъезде, и целую неделю он ходил по испепеленной солнцем Москве в лыжном костюме. В Театре-студии киноактера на улице Воровского было тихо и прохладно. "Боже, как хорошо". Молодые ребята-монтеры тянули какие-то провода. Разузнав у них, куда идти, он прихватил кусок изоляционной ленты и, наматывая ее на палец, отправился в директорский кабинет. Там его остановил голос секретарши: "К директору? По какому вопросу?" - "По вопросу найма". - "Нам электрики не нужны". - "Я не электрик, я артист". - "Да?! А артисты тем более". "Бросило в жар и на секунду стало тесно, как только что на солнечной стороне улицы. Я ждал, ждал эту фразу и вместе с тем глупо надеялся, что хоть здесь-то она не прозвучит".
Но в конце концов его все-таки приняли, правда, взяв честное слово, что он не будет проситься в кино. Слово он держал, надо сказать, до конца жизни: если ему роль не предлагали, сам он ее никогда не просил. Он молчал, жил рядом со звездами, наблюдал, набирался мастерства и ждал чуда, которое не замедлило явиться.
В 1956 году он сыграл лейтенанта Фарбера в фильме "Солдаты", а затем князя Мышкина в БДТ у Георгия Товстоногова. Режиссер увидел его в каком-то фильме и никак не мог отделаться от впечатления, что у этого актера глаза Мышкина. Собственно, с этого и начался тот Смоктуновский, которого знают все. А легенда о том, что полжизни он прожил в безвестности, все же легенда, ведь прославился он, когда ему было всего тридцать два года. Но к славе долго привыкнуть не мог. Когда однажды его, уже именитого, пригласили в Чили по просьбе самого Альенде, долго считал, что перепутали, и записал: "Прямо Гоголь какой-то получается - "французский посланник, немецкий посланник и я".
Премьера "Идиота" состоялась 31 декабря 1957 года. "Не знаю, - писал спустя годы Смоктуновский, - как бы сложилась моя творческая жизнь и вообще моя жизнь, если б меня не столкнуло с наследием Достоевского". Всех своих последующих героев он измерял по шкале Мышкина и так или иначе награждал чертами героя Достоевского. И Гамлета, после которого он получил двенадцать тысяч писем, и "наивного, чудаковатого честнягу" Деточкина, и даже Илью Куликова из "Девяти дней одного года", которого многие называли скользким типом, отрицательным персонажем. На это Смоктуновский даже обижался: "Быть может, у меня не получился в заданной степени теоретик-физик, но не увидеть человека емкого, тонкого, не лишенного чувства дружбы, добра и любви, просто, по-моему, невозможно". Он любил повторять: как хорошо жить, до удивления хорошо просто жить, дышать, видеть. "Я есть, я буду, потому что пришла она". Произошла его встреча с будущей женой в Ленкоме, где она работала. "Я тогда впервые увидел ее... Тоненькая, серьезная, с охапкой удивительных тяжелых волос. Шла не торопясь, как если бы сходила с долгой-долгой лестницы, а там всего-то было три ступеньки, вниз. Она сошла с них, поравнялась со мной и молча, спокойно глядела на меня. Взгляд ее ничего не выспрашивал, да, пожалуй, и не говорил... но вся она, особенно когда спускалась, да и сейчас, стоя прямо и спокойно передо мной, вроде говорила: "Я пришла!" Ну вот поди ж - узнай, что именно этот хрупкий человек, только что сошедший ко мне, но успевший однако уже продемонстрировать некоторые черты, своего характера, подарит мне детей, станет частью моей жизни - меня самого".
Вскоре он сделал предложение Суламифи Михайловне. Она согласилась, несмотря на предупреждения приятельниц - как же можно идти замуж за актера! Наверное, поняла его с первой минуты. И легко прошла с ним всю жизнь любящей, верной женой, матерью двоих его детей, Филиппа и Маши. Редкий случай в актерской среде. Он был верен ей всю жизнь, называл ласково Соломкой, а она ему так просто помогала жить - и в огне, и в воде, и "в медных трубах". Когда было трудно и он сомневался в себе, советовала: "На неудачи не жалуйся, не прибедняйся и не скромничай - ты одаренный человек". А когда народный артист, бывало, капризничал, молча выносила ему пиджак с медалями и орденами, и ему становилось стыдно.
Его дочь Маша вспоминает "Дома он был добрый, ласковый и прекрасный. Праздники любил и за столом посидеть. Любил мамину уху. Сам любил салаты- делать, китайскую и японскую кухню очень уважал, даже научился есть палочками, говорил, что это есть постижение народа. Когда привез из Японии кимоно, я ему говорила: "Ты мой японец." Семья была для папы его крепостью. С детства помню ощущение обожания, царившее в доме. Он был счастлив, когда выдавались свободные часы в работе, и проводил их только дома. Он был, между прочим, весьма хозяйственным и умелым. Любил обустраивать дом, что-то прибивал, прикручивал, сверлил дрелью. Правда, иногда его лучше было не отвлекать. Скажем, моет посуду и что-то шепчет про себя. Спросишь: "Что?", а он: "Ну я же репетирую!" После переезда из Ленинграда в Москву мы получили квартиру на Суворовском бульваре. Я-то маленькая, мне все равно, а для папы, было слишком шумно. А когда в 1989-м мы. переехали в тихий переулочек у "Белорусской", он снова был счастлив и не уставал повторять: "Эта квартира - праздник".
В один прекрасный день полноправным членом их семьи стал американский коккер редкой родословной - Маша захотела собаку. Его обожали все, а особенно глава семьи. Все смеялись, вспоминая, как щенок зевнул, увидев Смоктуновского. Собаку назвали громко - Жан-Батист Поклен де Мольер. А как еще могла зваться собака Смоктуновского? Он даже научил пса говорить "ма-ма".
Когда они жили еще в Ленинграде, то частенько вместе совершали путешествия по городу. Филипп называл это "в даль и вдаль". Он вообще высказывался очень емко. Когда, например, его, пятилетнего, на съемках "Гамлета" кто-то спросил: "А кем у тебя работает папа?" - он ответил: "Папа работает Гамлетом". Уже в Москве, пока не было дачи, они тоже путешествовали - ездили за город на пикники. Уже была машина. Кстати, Иннокентий Михайлович из всех марок предпочитал "Волгу", считая ее самой надежной. Водителем он был замечательным. Научился водить еще во время съемок "Берегись автомобиля". Между прочим, получение прав было одним из весомых аргументов Эльдара Рязанова, пока он долго уговаривал Смоктуновского играть Деточкина. А в надежность "Волги" Смоктуновский уверовал так.
"Случилось это осенью, - рассказывает Маша. - Где-то дорога была сухая, где-то слякотная. Взяли с собой вкусненькое, погуляли, перекусили и собрались домой. Только отъехали, папа говорит: "Извините, ребятки, я сейчас немного газану". Надо было подняться в горку. И вдруг машину занесло, одни колеса попали в слякоть, другие - на сухую дорогу, и машина перевернулась. В первое мгновение никто даже ничего не понял. Продолжает звучать из магнитофона музыка, а машина стоит на крыше. И тут, как в фантастическом фильме, сквозь разбитое переднее стекло просовывается рука и вытягивает из машины папу. А дальше мы слышим веселый голос нашего спасителя: "А, Смоктуновский! Берегись автомобиля!" Все, слава богу, остались целы и невредимы. Только мы с мамой возвращались домой на автобусе, а папа с братом в машине на самой малой скорости - без переднего стекла особенно не покатаешься".
Детям великих актеров бывает трудно выбрать судьбу. По мнению Маши, папа, наверное, был бы не против, если бы они оба стали актерами. Но Маша мечтала быть балериной, поступила в хореографическое училище, после окончания была принята в Большой театр, правда, только в кордебалет. Папа не отговаривал ее от танцев, но пытался доказать, что кроме них в жизни есть еще много интересного. Особенно он пытался помочь Маше пережить уход из театра. Попросил даже режиссера Леонида Пчелкина найти для дочки роль в картине "Сердце не камень", где снимался сам. С легкой руки отца Маша сыграла потом более чем в десяти фильмах. Вместе они сыграли и на сцене, в спектакле МХАТа "Из жизни дождевых червей", съездили с ним в турне по Америке. Филипп тоже снялся с отцом - в "Тиле Уленшпигеле" Алова и Наумова, в "Маленьких трагедиях" и "Мертвых душах" у Швейцера. Но актером Филипп все равно не стал, он свободно владеет английским и занимается художественными переводами.
О последнем годе жизни Иннокентия Михайловича Маша рассказывает скупо: "В сущности, беды ничто не предвещало. В феврале 1994 года у папы случился микроинфаркт, но он быстро пошел на поправку. Даже попросил привезти к нему в больницу любимого Жанчика. Мы с мамой уговорили врачей пропустить в больницу собаку, и как же он был счастлив, когда Жан прыгал с койки на койку. Но папа все же не долечился. - продолжались съемки сразу в двух картинах, "Притяжение солнца" режиссера Игоря Апасяна и "Белый праздник" Владимира Наумова. Кстати, в обеих картинах папины герои - это старики, на излете жизни, один даже парализован, то есть работа была трудной. Но снимался он с увлечением. Очень волновался, что уходит зимняя натура. Когда закончились съемки, он все-таки поехал долечиваться в санаторий. А через несколько дней попросил его забрать, не понравилось ему как-то. Но мы не успели. Из санатория позвонили: второй инфаркт... Уход близкого человека - всегда страшная потеря для близких. Но когда ты успел попрощаться или побыть рядом, как-то легче. С другой стороны, если смерть моментальная, ее называют легкой. Но я не думаю, что она может вообще быть такой, тем более у моего отца".
Следующая публикация
Комментарии 41
монологам он придавал исторический оттенок ..да и юмор его не лишён особого шарма.!...
Вам моя фамилия ничего не скажет...