Имидж
Валентин Серов был неприхотлив в быту. Он довольствовался малым, не любил излишеств, часто нуждался в деньгах и всеми силами старался заработать, чтобы обеспечить семью. Константин Коровин любил красивые вещи и жесты. Он покупал драгоценности, заказывал перстни и кольца по своим эскизам и огорчался, что Серов не проявляет радости при виде украшений. Тогда он дарил ювелирные изделия его жене.
Однако, при всей аскезе, Серов выглядел всегда опрятно и элегантно. Одевался тщательно, ухаживал за волосами и «растительностью» на лице, блистал свежестью. Коровин выбрал трендом некоторую щегольскую небрежность, которую подсмотрел у тенора Анджело Мазини, и которая у него плохо выходила. Нередко он выглядел так, словно только что встал с постели: со спутанными волосами и всклокоченной бородой, рубашкой, надувавшейся пузырём между брюками и жилеткой. «Богемная неряшливость» с лихвой покрывалась обаянием художника, её просто никто не замечал.
Коммуникабельность и социальные связи
Валентин Серов в обществе слыл «великим молчальником». Он был немногословен, слегка угрюм, поэтому каждая оброненная им фраза воспринималась с особым вниманием. В противоположность другу Константина Коровина отличала максимальная открытость окружающим. Коровин был исключительно харизматичен: шумен, весел, любил петь и в разговорах на животрепещущие темы не отказывал себе в фантазии. Порой художник нёс откровенную ерунду, утверждая, к примеру, что в русско-японской войне победят японцы не потому, что у русских «кишка тонка», а потому, что у японцев «кишки на четырнадцать аршин длиннее», следовательно, и «терпежу» больше. Завиральные идеи легко прощались Коровину, ведь это было искреннее, чувственное восприятие мира – импровизация, которая считывалась и в его творчестве.
Самые внимательные люди из окружения художников знали, что сумрачный и несмешной Серов, часто размышлявший о природе своего характера, обладал отменным чувством юмора. Его редкие шутки были крайне точны и эффектны.
В воспоминаниях Коровин писал:
«Угрюмый и задумчивый Серов в душе своей носил удивительный юмор и смех. Он умел подмечать в самых простых обыденных вещах их оригинальность и умел так их передавать в своих рассказах, что они облекались в невероятно смешную форму. Нам случалось часто бывать втроем — Серову, Шаляпину и мне. И я бывал главным предметом его шуток. Какие милые, какие были тонкие эти шутки. От них еще вырастала моя любовь к нему».
Серов умел так слушать собеседника, что своим молчанием оказывал ему невидимую поддержку. Коровин хорошо понимал тонкости души друга. Словно защитным плащом он укрывал товарища лёгкостью своего бытия, когда они выходили в свет, и только ему доверял мучительную боль от неустроенности личной жизни в сеансах «психотерапии» на лестнице чёрного входа жилища Серова.
От монархов до последнего полового – все уважали Валентина Серова. Его мнение ценили, а знакомством гордились. Коровина обожали, любили.
Работа
Валентин Серов работал над картиной долго и тщательно. Он мог назначить модели восемьдесят сеансов, чтобы «прописать» всё, что хотел, ухватить неуловимую суть, дождаться случайного солнечного блика, который подсветит характер портрета.
Коровин же был «истинным импрессионистом». Его больше увлекало настроение, эмоции и писал он порывисто, широко, от всей души. Существует байка о том, как Коровин однажды преобразил испорченную работу. Он трудился над декорацией к частной опере Мамонтова, но отлучился из мастерской. Пока его не было, помощники выпили и разбили ёмкость с белилами, которые растеклись по почти готовому пейзажу. Вернувшись в мастерскую незадолго до премьеры, Коровин лишь удивлённо присвистнул и тут же «преобразовал» белую лужу на полотне в гирлянды цветов. Публика, да и сам меценат остались в большом восторге от импровизации.
Коровин и Серов были очень близки с самого знакомства. Дважды вместе ездили на Север в творческие командировки и даже работали под одной крышей: к мастерской Коровина в Москве пристроили комнату под рабочее помещение для Серова.
Такое тесное взаимодействие не могло пройти без живописного влияния одного художника на другого. В этом случае ему поддавался монолитный и основательный Серов. Иногда он становился «немножечко импрессионистом». Это заметно в его северных эскизах, а также в портрете закадычного друга – Коровина. Лёгкость и эмоции Константина Коровина были очень заразительны, поэтому иногда Валентин Серов, бросив работу, позволял себе на минутку «сойти с ума» и вместе с другом «бабахал» по дворовым крысам из «Костиного ружья».
Коровин, в свою очередь, тоже внимательно относился к работе друга и пытался перенять у него какие-то навыки. Он писал в дневниках: «нужно вернее ухватывать натуру», восхищаясь портретами Серова. Однако, когда доходило до дела, творческое вдохновение накрывало Коровина с головой, и он забывал обо всём, что хотел позаимствовать. Он очень ценил Серова и всегда считал себя вторым в живописи.
Когда в 1911 году Серова не стало, Коровин осиротел.
«Сегодня умер большой художник. Но сегодня умер и большой, благороднейшей души человек, который своею работою и своею жизнью возвышал и звание художника, и достоинство человека», – написал он.
Сегодня, глядя на пейзажи и портреты Валентина Серова и Константина Коровина из коллекции Русского музея, мы вспоминаем о большой дружбе двух больших людей.
#Русскиймузей_Кемерово #РусскоеНастоящее
Комментарии 1