ОЧЕРЕДЬ и ДЕФИЦИТ в СССР. Устами очевидцев.

1978 год, сибирский городок под Иркутском. Я укладываю спать двухгодовалого сына и, как только он засыпает, хватаю з-х литровый бидон и мчусь в магазин рядом с домом. Час назад занимала очередь за молоком. Забегаю в магазин - очереди уже нет, закончилось и молоко, только продавец протирает прилавок от пролитого разливного молока. Творога и кефира тоже нет. Медленно шагаю домой, слезы льются сами, надо чем-то кормить ребенка. Тогда уже многое было в дефиците - продукты питания, холодильники, мебель, ковровые изделия, трикотаж и так далее. Год из года становилось все хуже. Было выражение "выбросили". Выбросили обои и берешь не то, что хотелось бы,

Евдокию война застала в Михайловке..

Свекровь позвала юную невестку отдохнуть перед родами на свежем деревенском воздухе, набраться сил. Да и питание деревенское никак было не сравнить с городским: свежие овощи и фрукты, молоко прямо из-под коровки. Евдокию долго уговаривать не пришлось, как раз прозвенели в школах последние звонки, распустившие ребятню на летние каникулы, и Евдокия Марковна, учительница младших классов, была полностью свободна до осени. А там и малыш появится должен был. Девушка была сиротой, мать ее умерла, не дожив до свадьбы дочери, оставаться на лето в городе не хотелось, и Дуня с радостью приняла приглашение свекрови. В деревню с мужем они приехали за неделю до

Бегемотиха

-Мама, ну что за имя ты мне дала. На всю жизнь издевательства с таким именем. Ненавижу его, только и слышу Лушка-галушка. -Ну что ты доченька, Лукерья-это так красиво, имя редкое. Твою прабабушку звали Лукерьей и прожила она с этим именем счастливую жизнь и ты будешь счастлива, а означает оно "сладкая, сахарная". Вот какое у тебя имя, знать и жизнь твоя будет сладкая,- успокаивала дочь Клавдия Ивановна. -Да конечно, сладкая. Что такое мама говоришь? Я толстая и некрасивая и кличут меня или Лушка-галушка или "бегемотиха", какая уж тут сладкая жизнь, одна обида. -А ты не серчай доченька, обидчикам в ответ только улыбайся, а им на улыбку и сказать будет нечего. И Лукерья так и по

Свою семилетнюю внучку Алису я даже немного робею...

Потому что, когда мы оказываемся в гостях друг у друга, то мне бывает трудно отследить изменения вектора направления её мысли, который перестраивается почти молниеносно... Она считает, что при встрече должна обязательно со мною обстоятельно побеседовать, чтобы потом передать меня в надёжные руки других членов её семьи.. Вчера, например, усевшись в кресло напротив меня, спрашивает: - Дед, а ты в бога веришь? И прежде чем я успел ответить: «Нет, но я его боюсь», - тут же сменила тему: - Знаешь, дедушка, я решила замуж не выходить, потому что все мальчишки такие дураки, что просто ужас!.. - «Обидно, барин, шутите», - отвечаю ей я цитатой из

На день рождения Юрка подарил жене платок.

Долго думал, искал, никак не мог ничего выбрать, да и что подаришь, когда всё есть? Телевизор недавно купили, в Египет летом слетали, сковородок на кухне тоже хватало. А платок Юрке приглянулся, хоть и деревенский вроде, бордовый, с алыми и белыми розами. Продавщица крошечного магазинчика раскинула его на прилавке — и так и замелькали перед глазами цветы, вплетённые в причудливые узоры. Юрка купил платок, даже не спрашивая цену. Ксения подарку сильно удивилась. Платки она никогда не носила, да и Юрка хоть на подарки и не скупился, но и не отличался выдумкой, дарил обычно деньги, мол, сама купишь, что тебе надо. И тут — платок! Ксения накинула его

-Дед, а дед! Ты вставать будешь или нет? – интонация у бабы Кати, как у сержанта - сверхсрочника..

Кто духом послабей и дрогнул бы. А дед бровью не повёл, пристально разглядывая заупрямившийся ремешок от часов: какого-то рожна сегодня вредничал, никак не попадая в свои скрепочки. Приладив ремешок на запястье, дед поворочался и сел в кровати поосновательней. Сетка её провисла почти до пола. Насобирав из «джентльменского набора» четыре таблетки, баба Катя бережно несёт их в одной ладони. А в другой руке – стакан с водой. – Да я же сёдни пил, – вяло начинает дед, но старушка обрывает: – Каво ты врёшь. Пил он! Я уж курей накормила и печку подтопила, а ты ишо и вставать не думал. Пей, давай.

Были у Михайловны внуки, и немало, целых пятеро. И этот, неродной...

Его притащила с собой Сарка, третья жена сына Ивана, такая же непутящая и пьющая, как и Иван. Раньше и не знамо было, что у Сарки сын есть. Да позвонили из опекунского совета: «Или забирай ребенка, или отвезем в детдом». Как Михайловна такое-то услыхала, сразу в крик: - В нашем роду такого еще не было – от детей не отказывались, в войну всех сберегли, а это в мирное-то времечко, да дите бросить? Нет!

— Ой, я бы так не смогла. Человек что овощ делается. Дернуться можно с лежачими больными!

Сдавать их надо в специальные места! И не смотри на меня так! Чего миндальничать-то? Вон, животных усыпляют. И ничего. А мы все такие гуманные. Еще в какой-то стране стариков на гору уносят, далеко и там оставляют. А еще… — хотела продолжить дальше Антонина, но Любаша ее перебила словами: — Тонь, ты бы хоть постеснялась такое говорить! Мама же это наша! Какая гора? Совсем с ума сошла! — Ну, во первых, мама не наша, а ваша. Она мужа моего мать. Что согласись, существенная разница. Во-вторых, будь даже моя, я бы тоже избавилась, когда бы она такая стала. Люба, ну ладно, ухаживать за малышами. Они ж сладки