Предыдущая публикация
Религия организованной ненависти
«Раскулачивание» док. № 87–92
Док. 87
Бабушка Поля N родилась в 1924 г. на Украине. Рассказ записал Бакиров Роман в 1998 г. (г. Междуреченск).
Я сама попала в число раскулаченных. Конечно, несправедливо было раскулачивать нас. Ведь мой отец работал, не покладая рук. И это он умел делать очень хорошо. Ох, как тяжело нам пришлось в то время. Забрали весь скот. Из амбаров выволокли всю муку, обобрали до нитки. Забрали все, что было нажито своим трудом. Почему же они так поступали с нами? Да просто мы имели чуть больше, чем другие. Но имели все это благодаря своему труду. В то время мы имели 3 коровы, 2 лошади, 3 поросят и около 15 кур. Иногда мы просили помочь соседей (например, сено покосить, урожай убрать вовремя), но за это мы отдавали часть своего хлеба. Нет, эксплуататорами мы не были. Наш сосед Гриша (будь он проклят!) позавидовал нам, взял и донес на нас. Приехало из города шесть человек с оружием и в форме. Имущество конфисковали, а нас посадили на поезд, идущий в Сибирь. Я фильмов много не смотрю. Но как вижу про коллективизацию, сердце сжимается! Несмотря даже на то, что в фильмах это показано не так, как было в жизни. В жизни было намного страшнее! Слава Богу, хоть нас не расстреляли как некоторых. С собою нам разрешили взять только одежду. Страх был! И притом очень большой был страх! Что такое страх? Не знаю, как выразить это чувство, многие его испытывали, но не задумывались, что это такое. В один день мы потеряли дом, хозяйство. Только жизни нам и оставили… Весь путь провели в вагоне, где было очень много таких же, как мы. Ехали целую неделю. Нам не говорили, куда нас гонят. На каждую семью выдали по две булки хлеба. Никаких медицинских служб не было. На новом месте жители встретили нас с недоверием. Первое время жили, где придется... На работе получали деньги маленькие, но все равно как-то выкручивались… Соседи между собой разговаривали мало. Боялись анекдотов.
Док. 88
N Валентина Алексеевна (фамилию просила не указывать) родилась в 1924 г. в д. Осиновая грива Щегловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала внучка Дубровская Юлия в 1998 г. (г. Кемерово)
Про коллективизацию знаю от своих родителей. Они мне часто об этом рассказывали. Я знаю, что кулаки бывали разные. Были и такие, которые богатство нажили нечестным путем. Но в основном это были честные люди. Но ни тех, ни других все равно нельзя было выгонять из своего дома и отбирать богатство. Это не по-людски! Кулаки — вовсе не эксплуататоры. Моих родителей раскулачивали люди, которые приехали из города. Я не помню, как их у нас назвали. Эти люди забирали все. К раскулаченным односельчане относились по-разному. Одних ругали, других жалели и помогали им. Все испытывали чувство обиды и страха. Но сопротивляться было безполезно. У нас рассказывали, что тех, кто сопротивлялся раскулачиванию, просто расстреливали. Все боялись неизвестности. Что потом будет? Как будет на чужбине? Смогут ли они там устроиться? До раскулачивания питались хорошо. Все продукты были свои, натуральные. Ели досыта. Излишки продавали на базаре и покупали сахар, ткани и многое другое. После раскулачивания питались просто плохо. На новом месте, куда нас переселили, была только картошка.
Док. 89
Ширукова (Баторшина) Зинаида Павловна родилась в 1924 г. в г. Томске. Рассказ записала внучка Цикунова Юлия в 2001 г. (с. Троицкое)
С отцом мы жили хорошо, зарплату получали хорошую. Отец приносил сахар, муку, а народ был голодный. И поэтому отцу приходилось закрывать маму на замок, чтобы люди не видели, когда она стряпала. У нас был курятник, корова, поросенок, гуси… Мой отец оказался репрессированным. Объявили, что он враг народа. А за что, не знаю. Многих людей, таких как мой отец, забирали по доносу. Донос мог написать любой человек. Отец ничего не знал, ничего не ведал. Пришел вечером после работы, поужинал. А к нам пришел участковый милиционер с двумя понятыми. Это было в 1938 г. Хотя у нас в деревне забирали мужиков в конце 1936 г. и в начале 1937 г. А отца — аж в 1938 г. Не имея за собой никакой вины, даже не расстроился, когда его уводили. Сказал нам, что это ошибка, я через три дня буду дома. А прошло уже 63 года. А его еще нет! А теперь и не будет. Все косточки его где-то сопрели. По запросу его матери прислали документы, что умер. Но мы понимаем, что был расстрелян… Нас выгнали из дома. И одна старушка отдала нам свою баню. И мы жили в бане полтора года, пока не построили себе избушку. Я училась до 6 класса хорошо. Потом, когда отца взяли, меня оставили на второй год. Бабушка ездила хлопотать по сыну, а я сидела с младшей сестрой, которой было всего три месяца. А матери некогда было. Ей надо было прокормить 5 человек. Был голод в деревне… В годы войны я зарабатывала 400 рублей в месяц, а ведро картошки стоило 150 рублей. Только в 60-е годы мы наелись сахара вдоволь. В 1943 г. я окончила 10 классов. У меня был самый лучший аттестат (без троек). Но меня не похвалили и не наградили. А награждали всех «хорошистов» шелковым платком. А мой платок отдали одной девочке, у которой было две «тройки». Я долго очень плакала. Меня мама успокаивала и говорила, что я должна терпеть за своего родного отца. После школы я поехала учиться в Томский педагогический институт, отучилась год и заболела. Целый год лежала в больнице. Пришлось бросить учебу, так как мама сказала: «Я не буду тебя учить по два года». И я пошла работать, помогать матери. Сначала работала в колхозе, потом, с 1945 г., работала в школе, затем восемь лет в районо Троицкого района. А с 1962 г. по 1973 г. в средней школе села Троицкого. В годы войны люди работали хорошо — от зари до зари, если хочешь есть хлеб. Колхозное добро не воровали. С этим было строго, за это сажали в тюрьму. Если ты украл горсть гороха, то судили тебя трибуналом. Потому и не воровали. Люди жили бедно, но честно. В деревне были, как и сейчас, и бедные, и богатые. Бедные выплачивали все налоги, а кто побогаче, от налогов откупались… Раньше мы не жили, а существовали. Все думали, нашим детям будет хорошо, а вышло? Ради чего все это с нами было?
До 1956 г. за учебу в старших классах средней школы, техникумов и вузов платили. Вот она где развешанная по нашим ушам ложь о безплатном образовании в СССР — стране грез нынешних необольшевиков (исключением являлось обучение в союзных республиках: моя мать, Мартыненко Людмила Васильевна, училась в техникуме в г. Орджоникидзе, Северо-Осетинской АССР, в конце 40-х – начале 50-х, — безплатно).
И вот что, наконец, выясняется: страшная коррупция стояла в ту пору в стране — продажные большевики набивали свои карманы за счет местных богатеев. То есть и тогда жили лишь те, кто «умел жить»!
И вот еще очередное свидетельство о том, что в предвоенные годы в деревне стоял самый настоящий голод. Вот она вновь, где высвечивается ложь, которую так любят нам показывать по кинематографу, что якобы счастливая в эсэсэрии жизнь была прервана напавшим на эту лелеемую некоторыми и по сей день страну грез «проклятыми фашистами». На самом же деле, что выясняется, напавшими являлись такие же людоеды социалисты, ничуть не более кровожадные чем те, которые руководили завхваченной ими в 1917 году страной и массово убивали ее коренных жителей: голодом и расстрелами, гноя непокорных русских, никак не желающих отдавать большевицким псам на поругание свою Веру, в концентрационных лагерях.
Док. 90
Касьянова Екатерина Алексеевна родилась в 1924 г. в г. Татарске Новосибирской области. Рассказ записала внучка Карпович Анна в 2002 г.
До тринадцати лет росла, как все мои сверстники. В1937 г. в декабре оборвалось мое детство. В канун Нового года, ночью я проснулась от того, что из-под меня выдернули матрац. Я услышала плач младшего брата, тихие стоны мамы. Увидела пронзительные глаза отца и чужих молчаливых людей в кожаных тужурках, которые делали обыск в нашем доме. С тех пор отца я больше не видела. Около двух лет мы о нем ничего не слышали. Летом 1939 г. к нам пришло письмо. Конверт был подписан незнакомым детским почерком. Письмо было от отца. После ареста и вынесения приговора его отправили в Сибирский централ. В теплушке поезда он написал письмо и бросил его на железнодорожные пути. С просьбой отправить по указанному адресу. Письмо было страшное. Описывались пытки и муки, которые ему пришлось пережить. И, тем не менее, верой в Сталина была пронизана каждая строчка. Он был уверен, что «там, наверху, разберутся», и правда восторжествует. «Разобрались» в 50-е годы, когда отца уже не было в живых. В нашей семье наступили черные дни. Клеймо «дочь врага народа» было прочным. Моя мама не могла устроиться на работу. Нигде не нужна была «жена врага народа». Из квартиры нас выбросили на улицу. Мне было 13 лет, брату — 9, и мама ждала третьего ребенка. По воле Божьей, мама встретила женщину, которая не побоялась и пустила нас к себе на квартиру. Жили вчетвером в конуре, размером примерно 5 кв. метров. Два года мы жили, как в кошмарном сне. Вспоминается вечное чувство голода, унижение, нищета. Закончив 7 классов, я поступила в медицинское училище. Из деревни к нам переехала бабушка. Мама наконец-то устроилась на работу. От отца стали изредка приходить письма. В училище я проучилась до декабря 1941 г. Наш выпуск фельдшеров был первым. Перед Новым годом нам вручили дипломы, а в первых числах января принесли повестки на фронт. С вещами и повесткой я пришла в военкомат, молоденький капитан, взглянув на меня, спросил: «Лет-то тебе сколько?» «Шестнадцать», — ответила я. «Приходи через год, подрасти». Действительно, в свои 16 лет я выглядела как 10-летний ребенок. Все девочки моего выпуска с фронта не вернулись. Вечная им память! С января 1942 г. до конца войны я работала в эвакогоспитале. Помню страшную усталость, постоянно хотелось спать. Но мы были молоды и после изнуряющих дежурств все равно бегали на танцы. Во что были одеты? Да, кто во что. Особенно плохо были одеты эвакуированные. Все свои наряды они давно поменяли на продукты. После открытия второго фронта к нам стали приходить американские подарки: тушенка, галеты, консервы. Была там и одежда. Платья и блузки были необыкновенной красоты. Иметь вещь из такой посылки было великое счастье. Повседневную одежду перешивали из шинелей, гимнастерок. Ноги зимой вечно мерзли, обувь была изношена донельзя… Работать в годы войны приходилось много. Дежурства в госпитале, работа на клочке земли… Жили впроголодь, уставали до обмороков. Жили верой в победу. Помню 9мая 1945 г. Весь город собрался на стадионе. Слезы радости, слезы страшных потерь... Над стадионом стоял жуткий плачь… Если оглянуться назад, то страшнее 37–46 годов не было, и, не дай Бог, чтобы они повторились.
Док. 91
Иванов Иван Иванович (псевдоним) родился в 1925 г. в поселке близ Кишинева. Рассказ записал собственноручно в 1999 г.
Более или менее спокойная жизнь у меня была до 16 лет. В 1941 г. началась война. Мы с моим лучшим другом решили идти служить отечеству добровольно… Мы были чистокровными молдаванами, и нас на войну взять не могли. Поэтому тот командир изменил наши фамилии на русские и увеличил нам возраст на пару лет… После победы над Германией нашу часть направили в Москву дослуживать в армии три года. И только по истечении этого срока я вернулся в родной поселок. Мать не поверила, что я жив. Она четыре раза получала на меня похоронки. Наверное, мне можно было позавидовать: дватцатитрехлетний парень, вся грудь, как говорится, в орденах. Все было, вроде, хорошо. Но всему хорошему всегда свойственно заканчиваться. Однажды на празднике мы повздорили с одним завистливым пареньком. Парень я был горячий (я и сейчас не остыл, хоть мне и 75). Подрались. Тот, к счастью, выжил. Но на нас с братом, который тоже принимал участие в драке, донесли куда следует. Нас арестовали, несколько дней продержали в тюрьме, после чего сослали в Новокузнецк. А всю семью раскулачили. Все мои заслуги перед Отечеством были конфискованы. Чувства мои были неописуемы. Как? За что? Почему? Меня! Того, кто прошел всю войну, дошел до Берлина! Сослать в Сибирь! Всю оставшуюся жизнь я и провел здесь, в Сибири. До этого момента товарищ Сталин был для меня и других Богом. Даже в мыслях нельзя было думать о нем плохо. Да никто, собственно говоря, и не задумывался об этом. Но из-за высылки в Сибирь мое мнение о нем развернулось на 180 градусов. Но ничего нельзя было об этом говорить. Все оставалось у нас в голове, лежало тяжестью на душе. Я никак не мог принять, что я враг народа. Думалось, что меня репрессировали ни за что. Да и рядом с нами находились люди, которых действительно ни за что репрессировали: инженеры, ученые, профессора, научные работники. Срок мы не отбыли до конца, так как был раскрыт культ личности Сталина.
Док. 92
Жубин Яков Михеевич родился в 1925 г. в д. Березово Промышленновского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала внучка Сосновских Светлана в 1998 г. (д. Березово)
Мы слыли как семья с достатком. А эти, проклятые, все захотели у нас забрать. Наши деревенские из тех, кто побогаче, сумели все распродать и сбежали. А отец не захотел. Он заявил, что свое добро он честно заработал. Во власти, мол, тоже ведь люди, они должны поверить нам. Но не поверили. Не захотели понять. У нас все забрали. Забрали и отдали беднякам. Знаешь, внучка, на мой взгляд, бедняки это просто лентяи. Ведь и отец когда-то мало что имел. Но много работал, трудился, чтобы вывести нас из нищеты. Вывел. Все отобрали. Я, конечно, до конца многого не понимал. Но всегда испытывал злость и негодование. Почему мы должны были делиться своим кровным с кем-то? Почему мы должны работать за других? Кто придумал отдавать хлеб, овощи, скотину, которые мы вырастили своими руками. Нет, лучше не вспоминать про то. Обидно! Обидно и страшно! Отец не хотел сопротивляться судьбе. Когда к нему пришли раскулачивать, он пытался тем людям что-то объяснить. Но его и слушать не стали. Забрали и сослали куда-то. Мы до сих пор не знаем, где он похоронен. Да ты, внучка, и сама знаешь об этом. Ведь в прошлом году это ты писала письма в органы. Все хотела узнать, куда сослали твоего прадеда, где его могилка. Спасибо тебе за память! Только впустую это оказалось. Ответили, что ни в одном из списков его имя не нашли. Я тогда маленьким был. Но с того времени стал бояться за будущее. Мне всегда было страшно, что с нами теперь будет? На мой вопрос: «Где папа?», — мать лишь отвечала, чтобы я не спрашивал об этом и чтобы я вообще на эту тему меньше болтал. А иногда, вместо ответа, за уши оттянет. Мама моя грамотная была. Она ветеринаром работала в колхозе. После ареста отца мы, конечно, хуже стали жить. Отца увели, а нам оставили 5 ведер картошки, чуточку морковки и один мешок муки. Живность всю забрали, ничего не оставили. Лишь свинка куда-то от чужих людей сбежала, а потом, когда проклятые ушли, она вернулась. Перебивались, а не жили... А потом случилось опять страшное. Война! С первого же дня мои братья ушли на фронт. А я остался один с матерью. Когда мне исполнилось 17 лет, забрали и меня. Когда вернулись с фронта, работали вместе с матерью в колхозе. Об отце так ничего и неслышно было. Мать сильно сдала. Переживала за отца, за нас, питалась впроголодь.
Голод 30-х годов показал, что колхозы не справляются с обеспечением города продовольствием. Поэтому советская власть стала поощрять развитие личных подсобных хозяйств у рабочих. Уже в 1934 г. за счет личных хозяйств шахтеры страны удовлетворяли свои потребности в молоке на 43%, картофеле 42%. К концу 80-х годов 70% обследованных шахтеров Кузбасса имели подсобные хозяйства. Население находилось на продовольственном самообеспечении. Если совхозы и колхозы Кузбасса в 1989 г. производили 991,6 тыс. ц. картофеля, то личные хозяйства 5 083 тыс. т. (512,6%), овощей соответственно 693,3 тыс. ц. и 549 тыс. ц. (72,2%) (см. Лопатин Л.Н. Рабочее движение Кузбасса. 1989–1991 гг. Кемерово, 1995. С. 14). Хранение овощей в государственных хранилищах было поставлено столь плохо, что из каждых 10 картофелин до весны «доживало» лишь 2. Люди знали, что если они не сделают собственных запасов в магазине не купить (Лопатин Л.Н., Лопатина Н.Л. Коллективизация и раскулачивание в воспоминаниях очевидцев. М., 2006).
Следующая публикация
Комментарии 28