Я гляжу на мамины ноги в белых блестящих туфлях с тонкими жутко высокими каблуками, какие носят только взрослые тётеньки. Такие называются «лодочки». Из любопытства – как в этих лодочках вообще можно ходить? – я дома в коридоре уже целых два раза пытался обувать мамины туфли, но не смог сделать ни шагу и вообще упал. У нас в группе мальчики и девочки носят тапочки, сандалики или чешки. В них бегать очень удобно, и зачем взрослые придумали лодочки на дурацких каблуках, я решительно не понимаю. Но сейчас одного каблука действительно не хватает, и стоять маме неудобно. Мне её очень жалко.
– Надо идти назад! – повторила мама.
– Как ты себе это представляешь? – спрашивает папа.
Мы втроём стоим на выходе с площади, а справа и слева мимо нас всё идут и идут люди – сотни, тысячи людей, уже совершенно незнакомые женщины, мужчины, дети, нескончаемая могучая людская река, в которой, как огромные корабли, плывут тележки с флагами, транспарантами и портретами. Идти назад означает пойти против течения этой реки; как можно такое проделать, я решительно не понимаю. Мама развернулась и попыталась, но не тут-то было.
– Пойдём скорее к маме, – говорит папа, – у неё наверняка есть во что переобуться.
«Мамой» папа иногда называет бабушку. Я из-за этого всегда смеюсь, потому что мама – это мама, а бабушка – это бабушка, и перепутать их никак невозможно, и как это вообще можно – «вместе с мамой идти к маме»?
– Ты с ума сошёл! Как я пойду в таком виде к маме?
– Поберегись! – весело кричат нам какие-то мужчины. Прямо на нас едет очередная тележка.
Папа хватает маму за руку и быстро ведёт, почти что тащит, в сторону, туда, где вдоль улицы растут высокие пушистые ёлки, а мама хватает за руку меня и тоже тащит. Идти маме трудно, но мы всё равно шагаем так быстро, что я едва успеваю бежать. Только когда мы дошли до самых ёлок, то остановились.
– Как я пойду к маме на одном каблуке? – повторяет мама.
– А как ты поедешь домой на одном каблуке? – возражает папа. – До мамы отсюда пять минут, а до дома ехать в автобусе целый час.
А люди всё идут и идут мимо. Продолжает играть оркестр, из репродуктора в очередной раз хрюкнуло и громко выкрикнуло:
– Пламенный привет трудящимся комбината азотных удобрений! Ура!
Толпа немедля отозвалась тысячеголосным «ура». А я тихо смотрю снизу на маму с папой, а мама с папой не кричат «ура», а только смотрят друг на друга.
– Ты что, не понимаешь? Это же мои венгерские туфли! – мама очень, очень расстроена.
– Если хочешь, давай сделаем так, – мягко отвечает папа, – пройдём обратно по улице и снова зайдём на площадь. Пока будем идти вместе с остальными, будем смотреть под ноги. Может быть, и найдётся твой каблук.
Мама энергично кивает – и мы идём по улице назад. Туда, где всё новые и новые колонны только-только заворачивают на площадь. Идти маме очень неловко, один раз она чуть не упала.
– Давай ты тут постоишь с Антошей, – предложил папа, – а я сам пройду через площадь?
– Нет-нет, вдвоём мы лучше увидим! – мама непреклонна. – И ты, Антоша, тоже внимательно смотри, вдруг увидишь мой каблук! Хорошо?
Я киваю в ответ. Мы добираемся до поворота и пристраиваемся сбоку к очередной колонне. Уже в третий раз я иду по площади под торжественную музыку. Развиваются флаги, надрывается репродуктор, люди кричат «ура!», лишь мы втроём смотрим не на флаги, и не на трибуны, а вниз, под ноги, и ищем белый блестящий каблук от маминой туфли. Наконец, площадь заканчивается. Каблука мы не нашли.
– Ну что, пойдём к маме? – спрашивает папа.
– Мам! – я тяну маму за руку. – Ну пойдём к бабушке!
– Нет-нет, – мама настроена решительно. Давайте вернёмся и пройдём ещё раз. Это же мои венгерские туфли! Вы что, не помните?
Я помню. Это было в Москве, когда мы ездили туда зимой. Мы ездили в больницу, а в свободное время ходили по разным магазинам и стояли в очередях. То за конфетами, то за колбасой, то за лыжами с ботинками. В тот раз очередь была просто невообразимо огромная, и мама отпустила нас с папой погулять. Мы пошли на выставку, которая называется «вэ-дэ-эн-ха». Там были самолёты, ракеты, космические корабли и вообще жутко интересно. Мы обошли всю выставку, потом сходили в столовую и съели по тарелке пельменей со сметаной. Когда мы вернулись к магазину, еле-еле смогли отыскать маму. Она стояла где-то в середине очереди.
– Может, ну его, а? – спросил папа.
– Ты что! Это же венгерские туфли! – ответила мама.
И тогда мы с папой снова пошли смотреть выставку. Было, конечно, интересно, но уже не так, как в первый раз. Зато мы посидели в кафе и папа купил мороженое, посыпанное тёртым шоколадом, а потом ещё и мой любимый молочный коктейль. Когда мы опять вернулись в магазин, уже почти совсем стемнело. Но мама просто сияла от счастья, а в руках у неё была коробка с иностранными буквами, перевязанная лентой...
– Вы что, не помните? – повторяет мама, храбро прихрамывая по улице. – Венгерские туфли за двадцать два рубля!
– Я помню! – говорю я. – Это когда ты сказала потом, что семь часов в очереди отстояла.
Я думал, что мама похвалит меня за то, что я помню. Но она ничего не говорит, только крепче сжимает мою руку. Мы снова вливаемся в стройные ряды идущих на демонстрацию, и снова проходим под духовой оркестр мимо трибун, мимо стендов с портретами передовиков производства, мимо памятника Ленину... От криков «ура» звенит в ушах, руки уже устали таскать флажки и гвоздику на длинной палке, вдобавок у меня начинают болеть ноги. Я хочу захныкать и попросить папу взять меня на руки, но вспомнил, что нельзя, и что мы ищем каблук от маминой туфли. Надо как-то подбодрить себя. Тогда я начинаю петь:
Дружно шагаем, дружно шагаем,
Маю навстречу спешим!
Машем цветами, машем флажками
И красным флагом большим!
– Ишь, какой голосистый! – вдруг говорит идущий рядом мужчина. – И флажки у тебя какие замечательные, а вот большого флага-то и нету! Ну-ка, держи, рыжик!
И в самом деле даёт мне не флажок, а большой флаг. Не такой большой, как у взрослых, но и не маленький – почти с меня ростом! Я сперва хотел сказать, что не надо, но мужчина так заразительно улыбался, и у него было такое праздничное настроение, что я понял, как он расстроится и обидится, если я откажусь. Флаг был довольно тяжёлый, зато необычного тёмно-красного, почти малинового, цвета, и буквы на нём были золотые и блестящие. Я сразу понял, что такой красивый флаг нужно обязательно подарить бабушке. Потому что она старенькая и уже не может ходить на демонстрацию. А с таким шикарным флагом будет как будто она ходила вместе со всеми нами!
– Большое спасибо! – говорю я вежливо. Теперь обе руки у меня заняты. А мама и папа даже не заметили, потому что смотрят под ноги и выглядывают, не сверкнёт ли где-нибудь белым заветный каблук от венгерской туфли.
– Пламенный привет трудящимся шарикоподшипникового завода! – в стопятидесятый раз доносится из репродуктора. – Ура!
– Ураааа! – кричат все, и вместе со всеми тот самый мужчина, который подарил мне большой флаг. Он глядит на меня, и тогда я улыбаюсь и тоже кричу «ура!», хотя мне вообще-то было велено глядеть под ноги и искать мамин каблук.
Когда мы выходим с площади в четвёртый раз, папа спрашивает:
– Может, хватит уже?
– А как же туфли? – возражает мама.
– Давай отдадим в обувную мастерскую, там их починят... – тон у папы не особо уверенный.
– Починят они, как же! – отвечает мама, чуть не плача. – Это же венгерские! Давай ещё попробуем!
И мы снова идём по улице до поворота, снова присоединяемся к колонне демонстрантов, снова заходим на площадь... Грохочет оркестр, едут тележки, люди радостно машут флагами. Только я не машу, потому что уже устал махать, и от одного вида брусчатки площади меня начинает тошнить. Мы глядим во все глаза, но каблук упорно не отыскивается. Когда мы выходим с площади в пятый раз, папа вдруг говорит:
– Послушай, Ир, давай я дома сниму размеры с другого каблука, а потом сделаю такой же.
– Это из чего же ты такой же сделаешь?
– На станке выточу стальной стержень, а вокруг насадки из плексигласа...
– Ты совсем спятил? – спрашивает мама. – Венгерские туфли за двадцать два рубля – и «из плексигласа»? Да как я людям в глаза смотреть буду? Нет, пойдём ещё!
...Когда мы выходим с площади в шестой раз, ноги в сандаликах у меня просто горят. Я проголодался. Хочется зареветь, выбросить все флажки и сесть прямо на асфальт.
– Пап, я устал! – говорю я мужественно. – Я пить хочу! Возьми у меня большой флаг, пожалуйста!
Папа ничего не отвечает, просто забирает у меня флаг и долго глядит на маму. Мама, однако, тоже сильно устала, ей явно трудно ходить. Она хмурится, вздыхает и, наконец, сдаётся:
– Хорошо, идёмте уже к маме.
Я тут же забываю про усталость и кричу:
– Мы идём к бабушке! Урааааа!
Нет комментариев