Предыдущая публикация
Абсолютно везде все держится на личности
Интервью у Николая Максимовича взяла его ученица, прима-балерина Михайловского театра, заслуженная артистка России Анжелина Воронцова.
AВ: Мне выпала неожиданная и приятная задача взять у вас интервью. Хотя мы знакомы уже много лет, но видимся не так часто, и у меня есть вопросы! Мы с вами практически одновременно закончили службу в Большом театре и в 2013 году переехали в Петербург. Я полюбила этот город всем сердцем. А вы?
Я не переезжал и не собираюсь. Когда меня официально объявили ректором, на пресс-конференции какая-то корреспондентка язвительно спросила: «Ну что, Николай, теперь вы петербуржец?» Ее бестактный тон меня несколько задел, и я ответил, что я — тбилисец и всегда им останусь. Хореограф Джордж Баланчин, уже основав в Америке New York City Ballet, говорил так: «По крови я грузин, по культуре — русский, а по национальности — петербуржец». Мне повезло знать тех, кто является петербуржцами в нескольких поколениях, поэтому никогда себя так не назову. Это такие характеры! Закаленные в том числе суровым климатом. Они качественно отличаются от тех, кто мнит себя питерцем и бьет кулаком в грудь. Галина Сергеевна Уланова и Марина Тимофеевна Семенова (прима-балерины и педагоги, которые в 1920-х учились у самой Агриппины Яковлевны Вагановой. — Прим. ред.) с гордостью произносили: «Мы — ленинградки». Понимаешь, Анжелина, какой оттенок? В Петербург я влюбился давным-давно, еще до того, как начал танцевать. Я постепенно так его изучил, что могу водить экскурсии и рассказывать то, что не все местные знают. Только это не делает меня петербуржцем. Впервые я оказался здесь в мои семь с половиной лет. Мама привела меня на улицу Зодчего Росси и показала здание Ленинградского хореографического училища.
Тогда вы еще не предполагали, что будете артистом балета?
Даже мыслей таких не было. Я хорошо помню тот июльский день. Мы были в поездке с обширной театрально-музейной программой. Помимо этого у мамы были свои дела. Я только после ее смерти обнаружил, что у нее с Петербургом была связана личная история, она задолго до моего рождения хорошо знала и сам город, и многих людей отсюда. Она запланировала время на покупки в Гостином дворе (тогда этот универмаг был практически еще одной достопримечательностью, где продавались дефицитные товары), а мне купила билет на сеанс в кинотеатр «Аврора» — в прокате шел фильм Милоша Формана «Амадей». После мы договорились встретиться в сквере, что в народе зовется Катькин сад. Фильм шел три часа, я нарыдался, вышел из кино, купил мороженое и ждал маму. Когда она пришла, то тоже купила себе мороженое и рассказала мне про памятник Екатерине II и все фигуры, окружающие его пьедестал. Он произвел огромнейшее впечатление: думаю, это один из лучших монументов царствующим особам в мире. Потом мы обогнули здание Александринского театра и пришли на улицу Росси. Мама сказала: «Ты же любишь балет, вот здесь ему учат». А я заметил, какой странной особенной походкой шли некоторые девочки.
Выворотно, да?
Да, это были воспитанницы училища. Еще я запомнил, что в Петербурге везде ходили толпы. В Исаакиевский собор, который тогда был антирелигиозным музеем с маятником Фуко, стояла гигантская очередь, круга в три по периметру. Мама, которая всегда сразу шла напролом, подошла в ее начало, дала какой-то женщине трешку — и мы оказались внутри. Меня в первый визит в Петербург больше всего поразил как раз Исаакиевский собор.
А когда вы приехали сюда уже во взрослом возрасте, что-то стало для вас удивительным открытием?
Неухоженность. Петербург моего детства — город бесподобной красоты. Он запомнился мне разно цветным, очень праздничным по сравнению с Москвой, где я часто бывал. Еще меня поразил ужасный холод. Когда я в 13 лет при ехал на просмотр в Вагановское в марте, вся улица Росси была завалена сугробами, а на здании висели гигантские сосульки.
Абсолютно везде, все держится на личности
Я часто задаюсь вопросом: как Петербург, с его сложными погодными условиями, стал балетной столицей? Идти на классику утром зимой — это же испытание.
У меня есть версия, что это из-за того, что улицы Петербурга выстроены сообразно архитектурным ансамблям площадей — это рифмуется со строением балета.
Каждый раз, когда прихожу в академию, я вижу чистоту, порядок и воспитанных детей, которые делают книксены. Но ректор — это управленец. Может, вам хочется больше заниматься художественным направлением или репетиторством?
Ты знаешь, я с самого детства был ответственным и хозяйственным.
Когда я с вами работала в театре, вы были самым хозяйственным артистом: всегда просили, чтобы вкрутили лампочки, помыли зеркала. Мы как-то танцевали «Щелкунчика», в антракте у вас едва было 20 минут, чтобы вздохнуть, но вы замечали, что кулисы висят неровно, и просили их поправить.
Мне это несложно, я организованный человек, потому что рос в бесподобной чистоте. И мне это нравится. Ты помнишь, чтобы у меня было неаккуратно? Или костюмы пахли не духами?
Нет, конечно! Но все-таки вы могли бы делегировать хозяйственные вопросы.
У меня все делегировано, просто я проверяю.
Нет, вы сами всем занимаетесь.
Если я не буду этим заниматься, никто это не сделает!
Вот видите!
Трагедия академии, руководство которой я принимал 11 лет назад, была даже не в том, что все было запущено, а в том, что была изувечена система: ректор до меня вообще не понимал, что такое балет и как он должен преподаваться. Это нанесло колоссальный вред всему российскому балетному образованию. Восемь лет я потратил только на то, чтобы настроить процессы с точки зрения целесообразности и соответствия профессии. Это сложная энергоемкая работа. Мне было на что ориентироваться. Московское хореографическое училище в годы моей учебы было самой образцово-показательной школой мира. Я же поступал и в Вагановское, и в Москву — разница была ощутимой. Здесь уже со входа было грязно, обветшало. Но все были вежливые и доброжелательные, этой теплотой и душевностью как-то компенсировалась запущенность. В Москве было блестяще чисто, но были безумная строгость и нечеловеческая дисциплина, хотя наша директор, Софья Николаевна Головкина, очень любила детей. Меня поражало, что она знала каждого ученика по имени, ела с воспитанниками в столовой училища каждый день, чтобы проверять кухню, про ее собственную аккуратность вообще молчу — всегда прическа, маникюр, скромная и изящная одежда. В классах и учительских был образцовый порядок, ведь Софья Николаевна могла войти в любой момент. Поэтому и я все от кулис до туалетов проверяю сам, потому что когда Головкиной не стало, я видел, как быстро начинается упадок.
В балете все держится на личности?
Абсолютно везде все держится на личности. Я подшучивал над мамой-учительницей, зачем она часто ходит в парикмахерскую и к маникюрше, а она заметила: «Я с детьми работаю, а дети — самые строгие судьи». И правда, я помню не только, кто из педагогов как одевался, но даже у кого из них был плохой почерк.
Я была вашей первой ученицей в Большом театре и с гордостью ношу это звание — до меня вы репетировали только с мальчиками. В академии тоже у вас всегда были классы с мальчиками, а теперь у вас целый класс девочек. Это неожиданно! Что вас сподвигло? Вы неоднократно говорили, что девочек учить легче.
Мне казалось! (Смеются.) Между девочками и мальчиками большая разница, потому что девочки умнее и сообразительнее. В твоем, Анжелина, характере была одна бесподобная вещь: до балета ты профессионально занималась спортом и была приучена к дисциплине, самодисциплине и к тому, что нужно все время идти на результат. Это не моя заслуга — такую базовую комплектацию я получил. Разница в том, что мальчики — просчитываемые. Перед экзаменом или выступлением можно предсказать, кто где даст слабину, а кто выдержит. Девочек предсказать невозможно. Но больше всего меня интересует не гендер, а качество, которое называется «сценическое присутствие», и способности. Если вы не циничный человек, то никого не вырастите. Я знаю, что вот эта кошечка без меха и ее можно только гладить, а эта — с мехом, значит, мы можем его собрать и связать из него носочки. А вот стоит поросенок, и не будет он как лань гарцевать, хоть вы убейтесь.
Чем отличается педагог-репетитор в театре от педагога в академии? Мне кажется, в театре они остаются немного в тени артистов.
Мне повезло — я всегда учился у великих. Так сложилось, что я не сталкивался с посредственностями ни в школе, ни в театре. Авторитет всех моих педагогов был таким, что они просто не могли остаться в тени. Педагог, если мы берем за отметку идеал, — это тот, кто посвящает ученику свою жизнь. Меня ведь не просто учили ножкой бить. Меня растили, со мной обсуждали книги, водили в музеи и театры. Точно так же, как теперь я своих учеников. Педагог дарит тебе твою судьбу. Он должен влезть в твою природу, идеально ее изучить, понять, как функционирует твоя нервная система. Большие тренеры и педагоги внедрены даже в личную жизнь и всё всегда знают. Они учитывают все, что может повлиять на работу.
В школе мне говорили, что в нашей профессии 80% ремесла и только 20% искусства. Для вас эта пропорция верна?
Марина Тимофеевна Семенова, когда меня учила, сказала замечательную фразу: «Для того чтобы приготовить балет, надо уметь владеть двумя предметами: географией и историей». География — это что в твоем понимании?
Рисунок танца.
Верно! Все технические элементы. Уже потом на них можно наложить историю — эмоциональную составляющую. Без этого не выстроится ни одна роль. Я был слабенький физически, поэтому география всегда давалась мне сложнее истории, и я над ней намного больше трудился. Это было довольно мучительно, поэтому я так рад, что закончил сценическую карьеру.
Тем не менее мы с вами отпраздновали 10 лет «Тщетной предосторожности», которую до сих пор танцуем в Михайловском театре. Нет ли у вас желания появиться на сцене в других ролях?
Мне стало сложнее: надо готовиться, долго греться и так далее. Моей природы уже не хватает, чтобы не заниматься и танцевать. В том, что я приготовлю роль с точки зрения истории, у меня сомнений нет — выйду и где надо все будут рыдать, но география мне дается тяжело. А так как я довольно циничный и сам являюсь зрителем, то понимаю, на какой каравай рот уже лучше не разевать.
Вы не просто зритель, а очень строгий зритель. Какой из недавно просмотренных спектаклей вы могли бы отметить?
Недавно я был в Александринском театре на вечере Театра имени Якобсона. Давали два спектакля хореографа Вячеслава Самодурова и один шедевр самого Якобсона — «Роден». Если честно, я боялся туда идти, потому что руководитель коллектива Андриан Фадеев — мой друг, а часть труппы — мои ученики. Я же не смогу соврать! Придется идти за кулисы, говорить все как есть. Я долго отнекивался, но меня уболтали. Я пришел и был так счастлив! Давно не помню, чтобы у меня не просто не было замечаний, но чтобы мне самому захотелось танцевать. Я тут думал, Анжелина, как я вообще попал в это болото — балет? И понял, что меня настолько поразила его красота, что захотелось быть частью этого.
Каждый год вы делаете не просто выпускные спектакли, где танцуют стандартный набор классических па-де-де, а разнообразнейшие концертные программы, еще и устраиваете их гастроли как часть учебного процесса. Воспитанники рады? Или воспринимают как экзамен?
Детям нравится, а вот всем остальным — не уверен. Что касается репертуара, мне хочется реализовать то, чего у меня не было в детстве. Например, разнообразный репертуар. Он все равно основан на классике: школа на улице Зодчего Росси — оплот классического балета. В этом году мы готовим третий акт «Спящей красавицы», pas de quatre «Розарий» из балета «Пробуждение Флоры», «Венгерскую рапсодию», pas d'action из балета «Наяда и рыбак». И один спектакль «Танцы на свадьбе» специально для школы поставил наш выпускник Максим Севагин, который сейчас руководит Московским музыкальным театром Станиславского и Немировича-Данченко. Он начал ставить с моей легкой руки, еще будучи учеником, и его карьера складывается, чему я рад. Но если бы он не был из Вагановского, я бы не согласился на такой эксперимент.
Балеты без сюжета в России не любят
Что скажете про современный танец в России?
Во-первых, балеты без сюжета в России не любят. Четыре года назад ты танцевала в Новосибирске премьеру неоклассических «Драгоценностей», а потом балет сняли — не могут продать зал. Для публики он безэмоциональный, что ли. Если поставить модерн, не придет вообще никто. В Москве есть балетные программы, где все ползают и нюхают друг друга. Они для так называемых критиков, которые друг другу раздают «Золотые маски»: если посмотришь историю премии за 20 лет, увидишь, что многие спектакли-победители сняты с репертуара. А вот классические вещи, которые любят и артисты, и зритель, идут десятки лет.
Во-вторых, невозможно найти хорошего автора — и это трагедия всех театров мира: нет хореографов, нет режиссеров, нет композиторов, которые создали бы настоящий массовый хит. Произошло это потому, что лет 30 назад власть в театрах перешла к менеджерам, а не художникам. Функционеры — чудные люди, некоторые из них даже были артистами, но они никогда не летали. Как я могу с ними разговаривать о полете? Поначалу я переживал, что не могу найти контакт, а потом до меня дошло, что они просто не понимают, о чем я говорю. «Комеди Франсез» стала колыбелью французского театра, потому что это дом Мольера, Расина и Корнеля. Золотой век БДТ — гений режиссера Товстоногова, Ленсовета — Владимирова, МДТ— Додина. Царствование гигантских талантов, вырастивших целую плеяду больших артистов. В балете есть театр Петипа, Григоровича, Сергеева. А сейчас? Нужно отдать должное авторскому театру балета Бориса Эйфмана, наверное, единственному, кто не скатился к перманентному исполнению «Лебединого озера». Это очень здорово!
А у Севагина есть шанс превратить в авторский театр Театр Станиславского и Немировича-Данченко?
Шанса нет. Объясню почему. Вместо того чтобы ставить спектакли, Максим, талантливый человек, вынужден участвовать в интригах, распределять роли, следить за тем, как идут «Жизель» и «Эсмеральда», не имея к этим спектаклям никакого отношения и, главное, жизненного и сценического опыта для того, чтобы подойти к взрослому артисту и сказать ему замечание. Нужно вырасти, прежде чем стать художественным руководителем. Я Максима очень люблю, но ему придется непросто.
Может, система классического балета нуждается в реформировании?
Балет будет востребован всегда. К сожалению, этот вид искусства превратили в фастфуд. Начинается лето и туристы — везде дают «Лебединое», «Спящую» и «Щелкунчика». Это называется «чёс». Есть фраза: «Если хочешь продать зал, назови спектакль “Лебединое озеро”». Но для этого балета такая история очень плоха — постановки не соответствуют тому, как были задуманы. Уравниловка захватила мир.
Академия Вагановой пытается этому противостоять?
Этому невозможно противостоять, потому что даже в Петербурге существуют два хореографических училища, а в Москве их вовсе пять — и все дают одинаковый диплом государственного образца, хотя уровень обучения очень разный. Из всех вузов Министерства культуры академия на первом месте — у нас устраивается 100 % выпускников. Артистов балета не хватает, текучка колоссальная. Знаешь, есть блестящая книга Екатерины Оттовны Вазем «Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра». Она описывает, что такое иерархия в балете, как строился класс в том же Мариинском театре, как перед выпуском детей дифференцировали: эти будут солистами, а вот эти — артистами кордебалета. И это не значит, что быть в кордебалете — проще, для этого нужны другие данные. Очень правильная система. Я против уравниловки в жизни и в театре. Сегодня спектакли выглядят так плохо, потому что у артистов нет их амплуа. Но сокрушаться об этом бессмысленно. Все равно победит время. У меня есть фотография: улица Зодчего Росси, зима, посреди улицы стоят газовые фонари и едут экипажи. Она была сделана всего лишь 100 лет назад. Понимаешь? Что здесь будет через 100, 200 лет? Другие люди, другие портреты в музее, где мы с тобой сидим.
____________________
Уважаемые подписчики! Подписывайтесь на наш телеграм канал по ссылке в комментариях! Там еще больше интересных историй, стихов и высказываний
Следующая публикация
Нет комментариев