Предыдущая публикация
— Как кровь по венам, — усмехнулся мужчина.
— Или молоко из дырявого пакета. Течет и не остановить. Можно, конечно, наложить жгут, по всем правилам, аккуратно и надежно, но это лишь на время, а дальше что? А дальше всё то же самое… Кровь и молоко будут всё также течь или, если этого не случится, если передержать жгут, то ткани отомрут. По–научному это некроз, кажется. И придется удалить. Всё сразу — конечность или орган. И тогда пациент выживет, но станет инвалидом, усеченным на какую–то часть. Но разве это жизнь? Это сожаление, страдание — его или его родных, что не успели, не помогли, не спасли всего целиком… Если же дать жидкости течь и дальше, прилаживая к прорыву какой–то пластырь, то тоже нехорошо. Вдруг всё вытечет, ничего не останется. Это ещё страшнее. Так вообще нет шансов. И в любом случае ты виноват, ты приблизил чей–то конец…
Артем вздрогнул от ослепившей его молнии. Она, опять похожая на человеческую вену, синюшную, тонкую, просветила кожу облачного неба, а потом пропала, точно испугалась иглы, ушла внутрь тела, оберегая себя и своего владельца от боли.
Порыв ветра распахнул едва прикрытое окно, стал куролесить по комнате, сбросил со стола, перепутал листы бумаги — выписки для диссертации. Артем–таки послушался отца, «взялся за ум», засел за работу. Это было скучно, но может отец прав, и всё потраченное на писанину время вернется приличными бонусами?
…— Я не понимаю тебя, Тема! — разводил руками Андрей Фёдорович, глядя на стоящего перед ним сына. Тот потягивал из стакана лимонад, настоящий, только что сделанный, с кусочками льда на донышке стекла, и жмурился от наслаждения. — У тебя наработана такая база, столько материала, а ты тянешь! Ну использует её твой друг, этот… — Мужчина пощелкал пальцами, как будто вспоминая имя Тёмкиного товарища, хотя прекрасно его знал.
— Женя, папа. Его зовут Евгений, — напомнил отцу Артём.
— Да. Этот продажный, насквозь прогнивший парень Женечка! Он, Тёма, не станет сидеть, сложа руки. А знаешь, почему? Потому что он любит деньги. Не науку, Тёма, на нее ему плевать! Строительство для него — это лишь способ заработка. Его интересует только состояние счета на карточке. Как какую–то вертихвостку! — с отвращением передернул плечами Андрей Фёдорович. — Помнишь, ты рассказывал, как он покупал рефераты и чертежи, выдавал их за свои, причем блестяще. Его никто не мог поймать. Или не хотел. И ты смотрел ему в рот, а теперь таскаешься везде за ним. Почему? Что в нем такого ценного?
Андрей Фёдорович строго смотрел на сына. Тот пожал плечами.
Ну как он может сказать отцу, что Женька — полная противоположность его, Артёма. Папа не поймет, опять будет искать то, чего нет: причины, объяснения, тайные смыслы…
Женя умеет жить, всегда «на подъеме», весельчак и рубаха–парень, а в Артеме этого нет, он унылый, скучный педант. С Женей интересно, он много шутит и как–то так легко смотрит на мир, что даже удивительно. А для Артема многое кажется неразрешимым. Все проблемы для Женьки — пустяки, все сложности по работе — плюнуть и растереть. А Тёма так не может. Он переживает всё долго, волнуется, сомневается.
Да! Вот точное слово, которое отличает их с Женьком и сближает с отцом: Артем постоянно сомневается! Андрей Фёдорович приучил его к этому.
«Ты сделал уроки? Точно? Проверь перед сном, наверняка ты что–то упустил!» «Была контрольная? Ты считаешь, что написал хорошо? Посиди, подумай, возможно, где–то всё же ошибся!» «Ты не дома? А свет? Ты постоянно забываешь выключить свет в ванной!»..
И это никогда не заканчивалось. Никогда! Отец как будто сам постоянно сомневался в отпрыске и заставлял его тоже перестать верить в себя.
В одиннадцатом классе, когда контрольные решали многое, а в частности, получит–таки Артем золотую медальку в коробочке или нет, отстоит честь школы с единственным медалистом или провалится, Андрей Фёдорович довел сына до нервной чесотки. Да–да! Никто не понял, что это, подумали на аллергию, но Тема знал, что это нервы.
Каждое утро за завтраком папа уговаривал парня быть сосредоточенным: «От тебя, твоих ответов и решений зависит многое… Твоя судьба, да и честь нашей семьи, фамилии — в твоих руках… Упустить золото — это как дать себя растоптать…» Он нудел, пока ел яичницу, пока пил чай с кругляшом лимона, пока этот самый кругляш потом обсасывал, делая это противно–шумно, отчего Тёма кривился и старался отвернуться. Андрей и потом, пока обувались в прихожей, не уставал напоминать, как важно не делать ошибок.
— Любая ошибка, Артём, это повод посмеяться над тобой. Это сразу сбрасывает тебя на несколько ступенек вниз. Нельзя этого допустить!
Артём угукал или вообще молчал. Лестница, ошибки, проклятая медаль… Да пусть всё это катится в тартарары! Вон, у Женьки на выходных тусовка, надо обязательно туда попасть! Но отец не пустит скорее всего, попросит помочь ему разобрать какие–нибудь очередные материалы по работе…
Тёма приходил в школу уже «накрученный», настороженный, улыбаться даже забывал. Вечером же, когда контрольная написала и сдана, Андрей Фёдорович, отправив защищающую сына жену на кухню гладить белье, повелевал молодому человеку сесть и вспомнить все задания, что были сегодня решены, и перерешать их.
Артем начинал нервничать: возможно, где–то не поставил запятую, пропустил знак, не отступил клетку, «некрасиво» с точки зрения математики, решил пример.
— И что, ты считаешь, что твоя работа идеальна? — как будто торжествовал над тревогой сына Андрей. — Если да, то можешь спокойно ложиться спать, а если нет, то сон и не придет к тебе.
Женька бы давно послал такого отца тоже на кухню, помогать матери гладить белье, а Тёма не мог. Уважение, почитание, стыд за то, что не соответствует папиным ожиданиям, заставляли его волноваться.
Он как будто постоянно «не дотягивал». Да, но нет; хорошо, но могло быть и лучше; старался, но вышло так себе…
Сначала начали чесаться ступни, Артём драл их ногтями в кровь, но в школе этого никто не замечал, а в бассейн с ребятами он ходить перестал. Потом, когда неведомая болезнь перекинулась на руки, скрывать её стало невозможно.
Тёму отправили в поликлинику, там прописали лекарства от аллергии. Те не помогли бы, но на весенних каникулах Женька уговорил товарища поехать с ним на турбазу.
— Ну правильно! — кивнул Андрей Фёдорович. — Поезжай. Тебе же не нужно готовиться к экзаменам. Но вот только не думай, что я хоть пальцем пошевелю, чтобы тебя приняли. Не надейся!
Артём не надеялся. Он вообще не думал об экзаменах. Хотя бы неделю он мог себе это позволить!
Евгений бренчал на гитаре и напевал песни бардов, спокойно и умиротворенно. Артём, путаясь, подпевал. Вокруг были другие ребята, девчонки, настоящая молодежная жизнь. И аллергия Артема на его собственного отца, на его постоянные сомнения, прошла.
Но каникулы не вечны, пришлось возвращаться домой, вплотную готовиться к выпускным испытаниям, а потом и к институту.
Когда довольный собой Тема вернулся со вступительных, Андрей Фёдорович нарочно позвонил с работы.
— Уверен? Задания все успел сделать? Нет?! На вопросы комиссии ответил? Артем, это грозит полным провалом! Полным! — И повесил трубку.
У Андрея Федоровича вообще все результаты делились на «полный успех» и столь же полный, но провал.
А Артём не признался отцу, что не ходил сдавать экзамены. Он так разнервничался, запаниковал, что Женька, вездесущий и тоже поступающий на ту же специальность, только в другой институт, где конкурс поменьше, предложил Тёмке сходить вместо него.
— А как же фото?! — замотал головой Артём. — Мы же в личное дело сдавали…
— Да кто там смотрит на эти квадратики с замученными, кислыми лицами?! — махнул рукой Евгений. — Брось, даже не сомневайся, все будет «чики–рики».
У Жени все было «чики–рики». Даже если он не знал урок, не читал, не выучил, не понял, то так умело забалтывал преподавателя, что тот забывал, зачем вообще этот приятный молодой человек стоит у доски.
Комиссия, принимавшая Артема–Женю в институт, запомнила его как общительного, галантного паренька, немного позера, не без этого, но довольно интересного позера, жонглирующего знаниями, как мячиками.
«Такие люди нужны науке! Это как свежий родник!» — подвел итог дискуссии по кандидатуре парня заместитель декана, любивший, грешным делом, сходить на вступительные экзамены, посмотреть «зародыши», как он называл абитуриентов.
И Артема приняли. А потом очень удивлялись, как меняет время человека.
— У вас, наверное, что–то случилось за лето? — сочувственно спрашивали его преподаватели. — Какое–то большое горе?
Тёмка кивал, отводил глаза. Да, у него горе. Он слишком сомневается в себе, чтобы нормально жить…
А Женька коптил небо и делал это с удовольствием, с ароматом костра, женских духов на своей подушке в общаге, с трёхдневной щетиной, потому что не было сил побриться после выезда «на картошку», с брюками–клёш и детективами под подушкой. Он жил «на полную катушку», чего Тёме и не снилось.
Именно в институте Артём познакомился с той женщиной, чье письмо сейчас лежит на его столе.
— Раиса Ивановна Голубецкая, из министерства, — так представили её студентам. — Институт проходит аттестацию, будьте любезны соответствовать!
И студенты соответствовали, как могли.
Она, Раиса, чуть моложе Тёминого отца, сидела у них на лекциях, семинарах, просматривала контрольные. Она как будто разбиралась во всем, въедливо и досконально, как червяк, копалась в листочках, выискивала недочеты, червоточины.
Артёма Раиса Ивановна особенно «привечала».
— Уверены, что написали всё верно? Что–то больно быстро! — корила она его, если бывший школьный медалист сдавал работу раньше всех. — Может, всё же проверите? Нельзя быть таким самоуверенным.
И он проверял, снова и снова скользил глазами по строчкам, а Раиса Ивановна с улыбкой наблюдала за его усердием.
— Токарев Андрей Фёдорович ваш отец? — как–то вдруг спросила она, усевшись рядом с Артёмом в столовой. На её подносе стоял борщ, два куска черного хлеба на блюдце, большая, видимо, двойная, порция жаркого и стакан сока. И всё это она планомерно поедала, потом отправила Тёмку за салфетками, потому что борщ капнул на стол, а это ужасно.
— Так что, отец он ваш или нет? — строже спросила она, выхватив из рук парня белые тонкие салфеточки.
— Да, он мой папа.
— Ну ясно. Яблонька от яблони. Знаете, вы уж извините, — доверительно наклонилась она и стала шептать в самое ухо студента, — он был таким невнимательным всю свою жизнь, удивительно, что всё же дорос до каких–то высот.
— Вы его знаете? — поинтересовался Артём.
— Мы росли рядом. Родители дружили, ну а мы… Да ладно, не стоит об этом. Передавайте от меня привет отцу. А вот матери не стоит, — засмеялась она и принялась за жаркое. — Уходите? Жалко. Ну так проверьте ваши чертежи. Я уверена, там есть, что исправить!
И он, скрежеща зубами, проверял, исправлял, потом возвращался к первоначальному варианту, а потом, окончательно запутавшись, выкидывал ватман с так трудно давшейся ему работой.
Яблонька от яблони… Сколько вот так выброшенных, изорванных в клочья сочинений и рефератов было и у Андрея, когда маленькая, юркая Рая нашептывала ему свои опасения…
… — Надоело! — как–то не выдержал Тёма.
— Что надоело, сынок? — поинтересовалась мама, Дарья Семеновна, женщина простая, спокойная, живущая как будто в параллельной реальности. Она, как только Тёмка окончил школу, отстранилась от учебы сына, дел мужа и создала свой собственный, накрытый колбой, продезинфицированный мирок, где никто в ней не сомневается, не мешает, не вносит ненужного сумбура. Андрей Фёдорович, заразивший её, было, своей потрясающей страстью к сомнению, присущей, как он считал, любому настоящему ученому, потом был ею же, Дашей, как будто отодвинут. Она не чесала ноги, не сомневалась, закрыла ли входную дверь, выключила ли утюг. Дарья Семеновна просто махнула на всё это рукой. Если что, муж сто раз вернется и перепроверит и её, и себя. Значит, можно жить спокойно. Под колбой были её подруги, коллеги по работе, родственники, а вот Артём и Андрей ходили снаружи этого мира, им она только махала рукой. Иногда Тёма попадал в мирок матери, но ненадолго, ведь оттуда, из безмятежности, его выдергивал отец.
— Надоело, что все мне указывают, что и где исправить! — Артём бросил на чертежную доску карандаш. — Эта Раиса ещё, торчит у нас на занятиях, что–то всё записывает, пристает.
— Какая Раиса? — как будто насторожилась Дарья Семеновна.
— Да какая–то Голубецкая. Из министерства. Она сказала, что знает папу, но… — запнулся Артём, видя, что мама сразу посмурнела.
— Она у вас в институте? Надо же… И с проверкой… И из самого министерства. Пролезла, пиявка, — Даша скривилась. — Вот рождаются же такие! — Она посмотрела на сына, махнула рукой. — Не будем о ней.
— Ну… Она передавала папе привет. А вот при тебе просила её не упоминать. Да кто ж она такая?! — Артём в общем–то не интересовался родительскими делами, но эта дама, Раиса, которая недавно перебила их профессора Кольцова и стала сама нести какую–то ахинею про металлоконструкции, была личностью явно их семье не чужой.
Дарья Семеновна поморщилась, как будто у неё болели зубы. Вот опять приходится приподнимать свою невидимую защитную колбу, вылезать в этот суматошный мир и погружаться в то, что ей неприятно. Но Артём имеет право знать.
— Ты её сын, — она выпучила глаза. — Мы забрали тебя у нее в роддоме, выкрали. А она теперь хочет вернуть тебя себе. Скоро она придет в наш дом и станет танцевать индийский танец, петь тонким голосочком и дрыгать своими хилыми бедрами.
Тёмка скептически покачал головой.
— Чушь! Ты рожала меня, не ври, — буркнул он. — И не тонкий у нее голос.
— Ладно. Раз индийские страсти тебе не «зашли», то расскажу всё, как было. Ну так, по крайней мере, как это знаю я.
Дарья Семеновна устроилась поудобней на стуле, как будто сказочница в детском саду, еще платочка на голову не хватает и деревянного окошка с резными наличниками. Из него она будет вещать свои сказания.
— Итак, Раисочка и Андрей, твой отец, росли в одной коммуналке. Ты же помнишь, иногда он говорил, что там, в его детстве, была девчонка. Вот это она. Они не ладили. Рае было всегда обидно, что твоего отца родители любят, а её нет. Ну, или меньше. Или ей так казалось. Сначала она просто постоянно крутилась у Токаревых, то пообедает, то позавтракает, то сядет играть с куклами. Её не гнали, понимали, что девочка как брошенная при живых родителях. Те много работали в каких–то бюро, тоже по строительству, ребенок рос, по сути, с соседями. Утром ключ на шею — и гуляй, поешь сама, поспишь тоже сама. Раисина мать как—то сама жаловалась Андреевой матери, твоей бабушке Маше, что детей она вовсе не хотела. Но уж родила, так и быть. А баба Мария Рае и косички заплетала, и в садик водила, если надо, даже в школу записывать водила. Естественно с Андреем вместе. Ну Рая и решила, наверное, что тетя Маша должна ее привечать, как дочку. А той это зачем?! Там еще и соседи, Раисины родители, какие–то скандальные были, все ругались по пустякам. Рая — сорная трава, с ней мирятся, терпят, но заносить в дом или на клумбу никто не хочет... И девчонке стало обидно… А женская обида способна на многое, Тёма! Подросла, поняла, где у Артёма слабое место, и стала по нему бить. Твой отец мечтал вывести, так сказать, семью, фамилию на новый уровень, получить высшее образование, звание, степень, ну, ты понял. — Артём кивнул. Надо же, мама с ним вот так давно–давно не говорила, всё как будто рядом была, но отдельно. А теперь… У неё приятный, с хрипотцой, голос, ей бы на радио работать. — И старался. Андрей очень старался. Все на каток, а он в библиотеку, все на футбол, а он за учебники. Раиска тоже не глупая уродилась, его книги читала, физику, химию понимала. Ну и стала она ему нашептывать, что недостаточно он хорош для степеней и званий. Мол, из грязи в князи не попадет, пусть даже не старается. И вот уж не знаю, Тёма, ты у папы не спрашивай, но, может он в неё влюблен был, но ведь слушал, себя самого поедом ел. Ну вот оттуда и эта неуверенность в себе. Он поступил в институт. В тот день, когда должны были вывесить списки, валерианкой его отпаивали, так Райка твоему отцу мозги прополоскала, что он не поступил. Баба Марина мне рассказывала, что Раиса приходила к ним в гости вечером и будто бы в шутку говорила, что Андрюша не поступит, что будет поезда водить или грузчиком работать. Её выпроваживали, а она сразу отнекивалась, просила прощения, мол, ерунду сказала. А Андрей ногти тогда все изгрыз…
Когда мы с ним познакомились, мне эта его тревожная неуверенность казалось забавной. Ну, сомневающийся, ну трепетный как будто, шаг не ступит без долгих раздумий, значит, основательный, уж не подведет! Поженились, и понеслось… Ты и сам знаешь, с ним тяжело, всё перепроверит, всех проконтролирует, как будто до сих пор Раиса эта за ним стоит и смеется своим противным смехом, обзывает его неудачником. Да… Значит, и она пробилась, да всех обошла, вон, в министерстве сидит. Но ты её не слушай, Тёма. Ты умный, серьезный парень, она тебе ничего не сделает. Она нам никто и зовется «никем», понятно?! Артём, ты слышишь меня? — Он кивнул. — И отцу про неё не говори. Опять настроение у него испортится…
Через месяц Раиса сама приехала к ним домой, якобы решить какие–то вдруг возникшие вопросы по работе Андрея Фёдоровича. Хотя какое она к этому имела отношение, никто не знал, но говорила, будто Токарева обвиняют во взяточничестве, и за это придется отвечать, но можно всё решить полюбовно, ведь муж Раисы влиятельный человек… Но тут уж Андрей должен постараться. Он должен Рае, очень много должен. Ну и потом, она же чином выше него, должно понимать и уважать её за это. Андрюша сделал глупость, но она, так уж и быть, поможет ему, снизойдет… Но уж в последний раз, так и быть.
— И вообще, это не ваше дело, зачем мне нужен ваш муж. Ведите меня к нему, и точка.
Это всё Раиса Ивановна свысока объясняла в прихожей, пока Даша презрительно оглядывала её.
— Так вот ты какой, северный олень… — протянула наконец хозяйка. Её защитная колба сегодня вся рассыпалась, пришлось жить обычной жизнью. — Ну надо же… Плюгавенькая, а говорили, царь–птица…
— Я не понимаю, что вы имеете в виду! Где Андрей?! Это возмутительно! Да, выбрал себе супругу Андрюша не под стать, опять ошибся… Что вы так со мной разговариваете?! Я всё же не просто человек с улицы, я занимаю пост… — кичливо вздернула подбородок Раиса. — А ваш муж может пойти под суд. И сын тоже пусть не рассчитывает на продолжение учебы! Не место таким людям в науке и вообще…
— Пошла вон, кляузница, — вдруг просто, по–бабьи, сварливо, как прогоняла бы надоедливых побирушек, гаркнула Даша. Артём, стоящий рядом, скосил глаза на мать. Во даёт! — Рабочие вопросы решают на работе, пишут письма, вызывают, устраивают совещания. А ты пришла сюда с тортиком, — ткнула пальцем в упаковку Дарья Семеновна, — и гадостями плюёшься! Всю жизнь ты Андрею, всю юность испортила. А сейчас — баста. Иди, откуда пришла. Мой муж — уважаемый, достойный человек, добившийся многого, отличный семьянин, отец. И если у твоего «министерства» есть претензии, то в рабочее время на рабочем месте ты их выскажи. Всё, до свидания!
Даша вытолкала гостью на лестницу и закрыла дверь. Артём видел, как пылало лицо матери, как дрожат её руки, слышал, как она тяжело дышала. Слишком долго она пряталась под колбой, отвыкла от реального мира…
— Нет, какова! — пыхтела Дарья Семеновна, схватив из рук сына стакан с водой. — Везде думает пролезть! Ты отцу не говори, что приходила она, хорошо? А то мы станем свидетелями очередного всплеска неуверенности и паники. Еще водички принеси, пожалуйста!..
Андрей Федорович вернулся поздно, сразу прошел в свой кабинет, закрылся там.
— Ужинать же! Андрюша! — постучалась к нему жена, но он ничего не ответил. Он даже не спросил Артёма, как прошел день, не потребовал отчета о сданных сегодня работах. — Андрей! Я сто раз разогревать не стану! Иди поешь, потом займешься делами! — не отступала Даша, хотела взять дверь с разбега.
Но тут муж сам распахнул дверь, Даша ударилась об его холодный, совсем чужой взгляд.
— Я попрошу не лезть, не беспокоить меня! — загрохотал голос Андрея. — Ешьте сами ваш ужин, если он полезет к вам в рот. Как ты могла, Даша?! Как ты могла?! Ты только что растоптала всю мою и без того хрупкую карьеру. Не хватило ума нормально поговорить с ней? Мне звонил муж Раисы Ивановны, он…
— Ой, Господи! — покачала головой Дарья Семеновна. — Она уже и ему нажаловалась? Чего ж ей не сидится–то?! Андрюша, неужели ты не понимаешь, что она как пиявка, присосалась к вашей семье и до сих пор не отпускает! Ты нормальный, умный, знающий, ты специалист, что бы там она не говорила! Ну неужели её мнение так важно для тебя?! Что ж ты постоянно–то оглядываешься, что скажет Раиса?! И сына таким сделал.
— Каким?
— Неуверенным, несмелым. Зачем?! Ну что ты смотришь?! Что ты… — вдруг тихо спросила Даша.
— Они меня увольняют. И дело заведут, якобы я брал взятки. Никогда такого не было, Даша, я клянусь! Но есть какая–то бумага, донос… Даша… Вы ничего не знаете о моей жизни, ничего! Так что же лезете?!
Он покачал головой, мельком взглянул на сына и опять заперся у себя в кабинете.
Дарья Семеновна устало вздохнула, сняла с плеча полотенце, стала машинально вытирать и без того сухие руки. А что она должна была делать?! Пить с этой змеёй чай и тортом закусывать?
В дверь позвонили, Артем впустил забежавшего в гости Женьку. Тот поздоровался с растерянной Дарьей Семеновной, кивнул Тёмке.
— Чего у вас? — спросил он. — К Славику идешь? Танька там будет, зуб даю!
— Не иду я никуда. Тут одна… Ну в общем, отца снимают, во взятке обвиняют, он, вон, закрылся у себя… — покачал головой Артём.
— Да ну… Твой папа бы так не подставился! Слушай, ну надо же как–то выплывать! Надо выяснить, кто на него стуканул и… — нахмурился Женя, хотел ещё что–то добавить, но дверь кабинета распахнулась, и Андрей Федорович, бледный, схватившись за узел галстука, заорал так, что задрожал в буфете фарфор.
— Вон! Разгильдяй, прилипала, один ветер в голове! Я сам разберусь со своими делами! И не сметь больше появляться в моём доме! Без твоих советов разберемся. И хватит уже лезть к Артёму, только голову ему морочишь. Таких, как ты, надо рельсы класть отправлять и…
Евгений ухмыльнулся, вскинул брови, хотел что–то сказать, но только махнул рукой и ушел.
— Я позвоню, — шепнул он уже из лифта Артёму.
Не позвонил. Они не виделись три года, ну, может быть, пару раз кивали друг другу на улице, но не разговаривали. Тёме было стыдно и неудобно, Женька же крепко обиделся, тем более что вступительный экзамен за Артёма сдавал он…
Дело о взятке замяли, но Андрея Фёдоровича с занимаемого поста сняли, разжаловали. Он терпел всё молча, скрипел зубами, сжимал кулаки. Он запятнал фамилию, испортил всё дело. Вернее, не он, Даша! Она всё сделала! Ну что ей стоило тогда принять Раису Ивановну, попить с ней чай, поговорить?! Рая всегда была как бы над Андреем, даже в детстве. Было в ней что–то такое, что заставляло его чувствовать себя ущербным. У нее прямые зубы, а у него нет. Она хорошо каталась на коньках, а он никак не мог научиться. У него была хорошая мама, и в этом он тоже как будто был виноват…
У Андрея Фёдоровича после всех разбирательств и объяснений в кабинетах с красным ковром на полу стало шалить сердце. Два раза Даша вызывала ему скорую, врачи настаивали на госпитализации, но Андрей отказывался. Больниц он боялся, как огня, верил, что оттуда уже не вернется. Так и сидел дома осунувшийся, похудевший. Раиса растоптала его, не сделав даже пары шагов. Да, он слабый, очень слабый, она была права…
— Выдра! — услышала Раиса Ивановна за своей спиной, стоя в очереди. Она приглядела себе прекрасный кусок рыбы, замороженной, правда, но не беда, по дороге подтает, и она, Раечка, приготовит мужу обед.
Женщина обернулась. За ней в той же самой очереди стояла Даша. Она с такой ненавистью смотрела на Раису, что кажется, сейчас прожжет её насквозь.
— Что ты сказала, курица? — улыбнулась Раиса. Надо «держать лицо», а то люди смотрят! — Мужу передачку готовишь? А могли бы посидеть тогда, поговорить. Я же просто так приходила, как к старому знакомому. Слабак твой Андрюша, всегда им был. Миру такие не нужны. — И отвернулась.
— Не тебе решать. Обделил тебя Бог душой, пустая ты. Да будь ты проклята!
Дарья Семеновна вышла из магазина, побрела прочь. Очередь с любопытством смотрела ей вслед. Сегодня Андрея забрали–таки в стационар, она только что из больницы, от её рук, одежды, волос, кажется, пахнет лекарствами и тем тяжелым, гнетущим запахом страха, который витает в таких заведениях…
Артём защитился, получил диплом, хотел устроиться по «наводке» одного преподавателя в НИИ Строительной физики, но вдруг позвонил Женька, предложил «замутить» частное дело.
— Есть контора, там нужны специалисты, — сказал он, как будто и не было той их с Артёмом молчаливой ссоры. — Пойдешь? Платить будут хорошо.
«Надо спросить отца… Надо подумать, а вдруг…» — сомневался Артём, но Андрей Фёдорович не стал с ним разговаривать.
— Не трогай меня. Уйди, пожалуйста! — прошептал отец и накрылся одеялом. Стало быть, пришло время Тёме самостоятельно рулить своей жизнью…
Дела с Женей шли хорошо, контора выдавала заключения, копился материал для диссертации. Отец был рад узнать, что сын взялся за ум, пишет что–то, но помогать не спешил.
— Ну как так можно сразу сдаться?! — качала головой Даша, глядя, как тает муж. — Мало ли, что в жизни бывает! Надо бороться, верить в себя!
А вот Андрей не верил. Он неудачник, Рая раздавила его одним мизинцем. Она, как и хотела, стала сильнее его, отомстила за то, что у Андрюши было всё — семья, мамина любовь, — а у неё только терпеливое молчание тети Маши. Эта соседка никогда Раечку не любила! Никогда! Врала только, что любит. Так им всем и надо!..
Во время болезни отца Артем хорошо разглядел эти самые вены на его руках, которые теперь ему мерещатся в дождевых ручьях и очертаниях молнии.
Отец сейчас в санатории, с трудом согласился поехать. А вчера к ним домой приезжал какой–то мужчина, позвонил в дверь, попросил передать Андрею Фёдоровичу письмо.
— Это срочно, молодой человек, — уточнил он и ушел.
Письмо было от неё, от Раисы. Что она там написала? Да ещё и срочно! Опять будет мучить отца?
Сейчас там, в санатории, на сердце Андрея как бы наложили жгут, оно не страдает, ну или страдает, но немного. Раи в его жизни давно нет, всё успокоилось. Но стоит ей появиться, и опять захлещет из раны, не унять…
С другой стороны, ничего бы не было сейчас, если бы мама в тот вечер не прогнала гостью за дверь. С того момента всё разлетелось вдребезги… А если передать это письмо, то, может быть, станет лучше? Может, пора снять жгут и оживить ткани?
Что в письме? Хорошее или плохое? Артём хотел его прочитать, но не решился. Отец увидит, что конверт вскрыт, разволнуется, а ему нельзя…
Папа страдает, сам себя грызет. И он должен поговорить с этой Раей, ну или позвонить ей! Надо как–то дойти до точки. Это и будет тем самым снятием жгута, после которого станет понятно, что делать дальше, да и пластырь тут уже вряд ли нужен, старые раны рубцуются, остается лишь фантомная боль…
Решение было принято. Надо же! Артём сам принял решение, ни с кем, даже с матерью, не советовался!
На следующий день он отвез письмо Андрею Фёдоровичу.
Тот, вынув исписанную мелким круглым почерком бумажку, отошел и сел на лавочку, на самое солнце, стал читать.
Артем стоял в стороне, не хотел мешать.
— Мне надо ехать! — вдруг резко встав, сказал отец. — Надо в город. Ты на машине?
Тёмка кивнул.
— Так, сходи к главврачу. Хотя нет, я сам! Ты будешь мямлить. Сам сделаю! — решительно зашагал к зданию санатория мужчина. — Жди меня у ворот.
— Пап! Да что стряслось–то, папа? — крикнул ему в спину Артём, но отец только махнул рукой…
Андрей назвал адрес, сын послушно вырулил на шоссе, потом влился в поток узких городских улиц, молча припарковался.
— С тобой сходить? — только спросил Тёма.
— Нет. Я один.
Отца не было долго, парень уже начал волноваться, но тут из проходной горбольницы вышел Андрей Фёдорович, прямой, серьезный, сел в машину, вздохнул.
— Ну и? Что ты там делал? Чего она, эта Раиса Ивановна, там что ли? — кивнул на стену лечебницы Артём.
— Там. Четвертая стадия. Врачи дали ей совсем мало времени. Бедная девочка… Бедная… — прошептал Андрей и отвернулся, стал смотреть в окно.
Его раны больше нет. Раиса её отменила, сама став этой раной, но её невозможно вылечить, и жгут не поможет…
Она просила прощения, он простил. Она хотела, чтобы он не держал на неё зла, он кивнул. Она призналась, что написала тот донос, хотела насолить. Он промолчал. Она отвернулась, он погладил её по голове, совершенно лысой, в шапочке, голове.
Он всю жизнь старался доказать ей, что сильный, что справится. Он многого добился. В этом есть отчасти и её заслуга, хотя она, Раиса, этого не хотела. Она надеялась сломать его, а сломалась сама. Уже не починить…
— Поехали домой, а? — попросил Андрей. — Мать дома? Соскучился уже по ней. — Артём кивнул. — Что там с диссертацией? Я могу помочь. Ты же, наверное, всё перепутаешь, надо проконтролировать! Ладно, извини…
Нет больше дождя, небо не пронизано венами молний, нет пластырей, жгутов, нет страха и голоса Раи за спиной. Есть просто жизнь. И теперь она для Андрея Фёдоровича станет чуточку спокойней. Раиса ушла, он больше не должен доказывать ей, что достоин своего существования. Теперь главное не превратиться в неё, поставив Артёма на своё место.
Тёма никак не мог понять, как можно простить человека, написавшего на тебя донос, кляузу, мечтающего уничтожить тебя.
— Пап! Это гадко, и ты после такого поступка ещё жалеешь эту женщину?!
— Она просто не умела любить, сынок. Она так искала внимания, просила о нём. Бедная… — пожал плечами отец. Возможно, это была любовь…
— И что теперь? — помолчав, уточнил Артём.
— А теперь я хочу видеть твою маму. Давай–ка купим ей букет цветов. Тём, а как ты вообще? Ну, жизнь, женитьба… — потер подбородок Андрей Фёдорович.
— А ты думаешь, я уже большой? Не наляпаю ошибок? — усмехнулся парень.
— Я думаю, что у тебя это получится лучше меня. Я люблю тебя, сынок, и горжусь тобой.
Андрей замолчал. Он сегодня так близко видел рядом с собой смерть, что нестерпимо захотелось жить, и чтобы рядом были те, кого он любит. Он ещё успеет.
(Автор Зюзинские истории )
Следующая публикация
Нет комментариев