Предыдущая публикация
Гордость и Гордыня
Высоко-высоко в горах, выше грозовых туч и курчавых облаков, на самой вершине горы росло могучее дерево. Оно было столь старо и велико, что никто из ныне живущих не мог бы сказать сколько ему лет и никто не смог бы обьяснить в какие незапамятные времена в его кроне был построен маленький домик. Чем старше становилось дерево, тем выше поднимался дом над облаками, пока совсем не скрылся из виду. Постепенно люди забыли о нём. Но дом был обитаем, там жила целая семья, папа, мама и две сестренки-двойняшки. Мужчину звали Радогость, и он полностью оправдывал свое имя, был добродушным, гостеприимным, рыжеволосым гигантом. Любил побалагурить с соседями, среди которых слыл весельчаком и душой компании. Чем выше росло дерево – тем выше поднимался его дом, и тем сложнее было гостям приходить в гости. Но Радогость не унывал, прибивая новую ступеньку к лестнице он зазывал гостей веселой песенкой. - «Приходите гости! Все дела свои забросьте! Будем песни распевать, будем танцы танцевать! Рада Вам моя семья, рады дети, рад и я!» - заливался он с порога своего дома. И его густой бас далеко разносился по округе. Соседи, принарядившись в праздничные одежды, боясь опоздать к званому ужину, начинали свой тяжелый подъем в крону дерева ранним утром. Чем выше они поднимались, тем тяжелей становилось их дыхание, лица краснели от натуги, воротники расстегивались, пояса распускались. Что они бормотали пока лезли – ведомо только им одним. Наверняка ругали всё и вся, и дерево, и лестницу, да и хозяину наверняка перепадало – чтобы не жил так высоко… Но никто не сходил с дистанции, доходили все. На пороге дома их встречала радушная хозяйка, подавала студёной водицы и приглашала к столу. Женщину звали Рада, она была мастерицей из мастериц, плела кружева, вышивала золотом по шёлку, а готовила так вкусно – просто пальчики оближешь... На её кухне всегда что то варилось, булькало, клокотало и шипело, распространяя умопомрачительные ароматы по всей округе. Даже в будни. А, уж праздничные столы накрывала любо-дорого поглядеть. Снеди столько, что скатерти не видно, глаза разбегаются, животы радуются. Пировали в доме на дереве помногу дней, одним днём гости и хозяева не удовлетворялись. Семь, а то и 10 перемен блюд подавала гостям хозяйка, когда приготовить успевала, непонятно, волшебство не иначе... Провожали тоже долго, с походом, всякие вкусности в котомки складывали, смеялись: - «Это Вам тормозок в дорогу. Вдруг проголодаетесь!» Как будто предстоял дальний путь, а не простой спуск по лестнице Теперь немного о сестрах, коих звали: Гордость и Гордыня. Были они совсем одинаковые и одновременно совершенно разные. Это как посмотреть… Вот Гордость к примеру, была рыжей, конопатой девчонкой с весёлой улыбкой и проказливым взором. «Вся в отца!» - шутил Радогость. Гордыня, напротив была черноволосой, темноглазой, вечно чем-то или кем-то недовольной… - «Ни в мать, ни в отца, ни с характера, ни с лица» - сокрушался Радогость. Гордость любила день и солнце, а Гордыня ночь и луну. Весёлую Гордость ласково прозвали Гордеюшкой, а унылую Гордыню - Горюшком…. Девочки, старались помогать родителям, зарабатывая свой кусок хлеба нехитрым рукоделием: плетением браслетов из бусинок, цветных шнурочков, и шёлковых кисточек. Гордость подбирала для своего рукоделия блестящие разноцветные бусины, выбирала и приговаривала: – «Эти – красное солнышко, а вот эти – жёлтые подсолнушки, к ним голубое небушко и чуточку беленьких – как мамин хлебушек». Браслеты у Гордости получались яркими, броскими, жители соседней деревушки охотно их раскупали. Парни на танцах дарили их своим девушкам, выпрашивая поцелуи. Браслеты Гордыни были сделаны сплошь из белых, серых и черных бусин, тёмных ниток, они никому не нравились и не покупались. Может быть потому, что Гордыня была унылой, сварливой, вечно брюзжащей особой. Ходила всегда с гримасой злости на лице, грубила и ни с кем не могла подружиться? Так оно и было на самом деле. Она не любила людей, а любила смотреться в кривое зеркальце и нахваливать сама себя – «Вот мол какая я душка и очаровашка! Главное сама себе нравлюсь и довольно». За что бы ни бралась Гордыня – ничего путного не получалось, нитки путались и рвались при шитье, пуговицы закатывались в щели пола и бесследно терялись, иголки кривились и ломались… Гордыня злилась, топала ногами, ругала непослушные вещи – но это не помогало, напротив становилось хуже и хуже… - «Ох, ты же горе, Горюшко мое» - сокрушалась Рада. – «Кто же тебя, неумеху этакую замуж возьмет? Как жить станешь, коли без отца-матери останешься?» - жалеючи выговаривала мать дочери. – «Брала бы пример с сестрицы своей, у неё есть чему поучиться. Хозяйкой будет славной, рукодельницей, мастерицей. Не хуже, а может и лучше меня станет. В порядке не то, что маленький двор, а и огромный дворец содержать сможет.» Но Гордыня оставалась глуха к любым увещеваниям, знай себе отражением своим любуется и нос от работы воротит. Так и жили, пока не пришла к ним беда-бедовая, заболели родители, слегли, а вслед и Гордея зачихала, закашляла, с постели встать не смогла. Напасть свирепая и соседушек не пожалела, чёрным мором прошлась по округе. Куда ни глянь – остыли дома, печи не топлены, хлебы не печены, лежат люди по кроватям, мёрзнут, в одеяла кутаются, хворые. Только черноволосая сестрица не болеет, здоровая ходит, на домашних досадует да гневается, лежат и ухода требуют. Пока была в доме еда и вода Гордыня с хозяйством кое-как справлялась, кормила и поила болезных домочадцев. А как не стало в доме ничего съестного – призадумалась, чем родных кормить, откуда воду носить, да и самой же есть-пить надо… Села Гордыня на крылечке своего дома, пригорюнилась, слёзы рукавом утирает, на судьбу сетует. Мимо ласточка летела, птаха малая, вот к ней Гордыня и обратилась с просьбою: - «Скажи мне пташка юркая, быстрая, как мне жить, как водицы испить и хлеба вкусить? Где могу я найти пристанище, кто меня встретит-приветит? Мои то все больны, с печи не встают, а я такая голодная, а дом такой холодный» Полетела ласточка искать для Гордыни новый дом, целый день летела – не нашла, кругом люди больные, да немощные. Им самим уход требуется. Обратилась ласточка к орлу белокрылому с просьбой: - «Ты орёл высоко летаешь, всю землю видишь, найди для Гордыни новый дом. Худо ей в старом, родные недужат, а ей за ними смотреть несподручно» Летал орёл и высоко и низко и не смог найти такой дом, чтобы там Гордыня могла жить беззаботно. Везде трудиться надо, хлеб даром нигде не дают. Сел орёл на вершину сосны, огляделся по сторонам, хотел было улететь, но увидел на тропинке старушку в цветном платочке. Идёт старая, сгорбилась, ссутулилась, на клюку опирается, корзинку тяжёлую с травами тащит. Остановил её орёл клёкотом зычным, поведал историю девичью и спросил, как ей быть, как дальше жить. Присела бабуся под дерево, корзинку поставила, дух перевела и ответила орлу так: - «Покажи, проводи меня к той девице. Я как смогу, так и помогу» Полетел орёл провожатым, тропинку показывает, на поворотах поджидает, а за ним старушонка поспешает. Привёл орёл лекарку на вершину горы, под дерево заветное усадил, а сам к домику поднялся и молвил такие слова: - «Выйди Гордыня на порог, да меня послушай. Спускайся вниз скорей - там ждет тебя знахарка, она всё-про-всё знает и тебе помочь сможет». Так сказал он, крылом взмахнул, скрылся за облаками белыми, полетел на утес дальний, к гнезду своему родовому, к орлице своей с орлятами. Спустилась Гордыня вниз, смотрит – сидит под деревом женщина, вблизи – вроде старая, издалека – молодой кажется. Лицо – сморщенное, что твое печёное яблочко, а глаза молодые, хитрющие, смеющиеся. Вокруг нее лисёнок рыженький вьюнком вьётся, мордочкой о ноги трётся, лапками клубочек катает. - «Иди, присядь рядышком. Расскажи-поведай что за беда-невзгода с тобой приключилась» - пригласила Травница девушку, освободила место на траве рукой лисенка отодвинув. Присела Гордыня рядом, расхныкалась по-своему обыкновению, начала на жизнь жаловаться, на родных, на людей других, на весь мир окружающий. Никто мол её не понимает, трудно ей, все болеют вокруг, а ей есть-пить самой нечего, а ещё и домочадцев кормить приходится. Жалуется Гордыня, слёзы по лицу размазывает, сопли рукавом утирает - носового платка и то нет у неё чистого… И так ей жалко себя, так жалко – плачет Гордыня, судьбу свою проклинает, а старушка рядом сидит, молчит, травы в лукошке перебирает и лисоньку поглаживает. Выплакалась девушка, замолчала, завздыхала. На бабушку жалостливо глядит – подмоги ждёт. Поднялась Травница с земли, платье отряхнула, лису в корзинку к травам посадила, а сама вдруг запрыгнула на спину Гордыне, уселась поудобнее и слово молвила. – «Быть посему, помогу тебе, и тебя накормлю и родных обихожу. Только отнеси меня в твой дом, тяжко мне дряхлой вверх подниматься, ноги болят, лестницу не осилю. Взбрыкнула поначалу Гордыня – Как так, она ещё старуху тащить должна?!!! Ей самой по лестнице взбираться тяжко, а тут ноша на шее неподъёмная… - «Не хочешь, как хочешь? Пусти, я сойду» - ответила бабушка – «Сама хозяйствуй!» - «Отнесу, отнесу!» - испугалась Гордыня – и понесла старушку вверх по лестнице. Тяжко дался ей подъём наверх, дошла чуть жива. На колени опустилась, ссадила седоков возле крылечка, дух перевела. Рыжий Лис и его хозяйка в дом прошли, хозяйство принимать. О, чудо! Загремели вёдра, заскрипели половицы, заухала пламенем печь, зашкворчали сковородки, потянуло дымком и вкусной пищей. Вышла на крыльцо ведунья, принесла для Гордыни ковшик воды. Говорит: - «Испей девица водицы колодезной, чистой, вкусной. Я её волшебным заговором заговорила, она силы придаст и от скверны очистит». Попила той воды черноволосая девушка, и так легко ей стало, так весело, столько сил… В дом вошла – а там чистота кругом, на столе скатерть праздничная, едой уставленная. Лисёнок вилки-ложки раскладывает, а бабушка кормит болящих. От печи теплом веет, дом живой, не стылый. Радогость и Рада с одной миски кушают кашу пшённую, а сестричка Гордость кисель ягодный пьёт. Села Гордыня за стол, покушала плотно, разомлела в тепле, снулая сидит. А Знахарка опять её тормошит, спать мешает. Воды нагрела лохань поставила, купаться понуждает. Гордыня стащила с себя одежду, села в чан, намылилась и задремала. И кажется ей, что превратилась старуха в женщину молодую и сильную, а Лисёнок – в домового обратился. Женщина искупала Гордыню, волосы ее промыла-расчесала, завернула в простыни мягкие, да на печь и уложила. Сквозь дремоту чудится Гордыне, что присела знахарка возле Рады, волосы ей гребнем чешет, заговоры шепчет. Потом Радогостя обиходила, ладонь узкую на лоб ему положила – дунула, плюнула – ушла температура высокая, отступила хвороба. Дошла очередь и до рыженькой девушки, сестрицы Гордеюшки, её лекарка в лоб поцеловала, косы ей заплела, личико умыла – сразу полегчало болезной, порозовели губы, зарумянилось лицо. Наутро проснулась Гордыня от голосов тихих, смеха приглушённого. Открыла один глаз, смотрит: стол накрыт, самовар пыхтит, чашки с блюдцами стоят, пирожки румяные съесть их приглашают… За столом чаёвничают лекарка и махонький мужичонка, волосы и борода у него рыжие-прерыжие, лицо вытянутое – с лисьей мордочкой схожее, глазки черные хитрые, буравчиком бегают. Перешёптываются, смеются. Говорит ему старушка: - «Ты Кузьма Лисович молодец, хорошо сегодня печь растопил, самовар вскипятил, чай с целебными травками заварил. Можешь ведь когда хочешь» Заметил Кузьма, что Гордыня проснулась и наблюдает за ними, сдавленно ойкнул, рукавом махнул-закрылся, да в лиса обратился… Подбежал к кровати, запрыгнул, ластится к Гордыне, толкает, встать понукает. Повернула лицо лекарка к Гордыне и говорит: «Заспалась ты девушка, вставай, умывайся, завтракай и за работу. Пора с хозяйством управляться, солнце уже высоко.» Недовольная встала с кровати Гордыня, кричит, ногами топает – «Какое хозяйство, какие дела?!!! Я тебя для чего сюда затащила?!! Чтобы ты за мной ходила – а не наоборот!» - «Правильно», - подтвердила старушка – «Я за тобой ходить и буду, я же говорила, что помогу тебе. Садись, пирожка отведай. Пирожки с пылу-с-жару, пышные, с капустой, с вареньем. А хозяйство подождет» Присела к столу Гордыня, чаю ей старушка налила в блюдце, сахарку наколола, пирожочки поближе пододвинула: - «Кушай, касаточка, кушай. Покушала, ещё будешь?» - спрашивает Травница Гордыню – «Нет? Наелась, вот и славно. А теперь делай что хочешь, хоть в зеркальце смотрись, хоть на крылечке сиди». Успокоилась Гордыня, решила, что теперь у неё всё как раньше станет, есть-пить дадут, забот никаких, знай себе в зеркальце любуйся да приказы раздавай. Вышла на крылечко, присела, вниз поглядывает, на домишки деревенские, на поля-огороды сельские, через губу семечки поплёвывает… Час прошёл или более, захотелось Гордыне чаю попить с крендельками, зашла она в дом, и прямиком к самовару, глядь, а там пусто, запустила руку в чашку – а нет там ни крендельков, ни пирожков. Раскричалась, расшумелась Гордыня, руками как мельница крыльями машет, лицо красное, волосы растрепались, злюка-злюкой. А старушка ей и отвечает: «Ругай, ругай меня милая. Права ты во всем, нерадивая тебе хозяйка досталась. Да только выслушай и меня, спокойно, без сердца… Водицу-то я всю использовала, а к колодцу идти мне не под силу, лестница крутая, ноги больные у меня, не сойду вниз сама. Вот если бы ты посадила меня к себе на спину и к колодцу спустила, то я бы там водицы набрала, тогда был бы тебе и супчик и кашка, да сладкие пирожки с булочками тоже» Подумала Гордыня так и этак, есть-пить надо, посадила старушонку к себе на плечи, вёдра для воды захватила и начала спускаться вниз, к колодцу. А Лисёнок сам сверху на шею запрыгнул, меховым воротничком обернулся. Долго спускалась Гордыня вниз, вспомнила всех недобрым словом, папу своего Радогостя поругала за то что в таком неудобном месте дом построил, маму Раду – за то что запас воды в доме не держала, а уж как знахарку поносила, и за ноги ее больные, и за возраст почтенный… Но как бы то ни было спустились они к колодцу, водицы набрали и в обратный путь двинулись. А наверх лезть еще тяжелей, каждая ступенька высокой горой кажется, ноги свинцом налились, вёдра с водой вниз тянут, Лисёнок на шею давит, бабушка спину оттягивает. Кое-как поднялась Гордыня к домику, упала без сил на пороге, лежит дух переводит. Знахарка со спины соскочила, вёдра похватала и бегом в дом, к печке. И минуты не прошло, запыхтел самовар, загремели чугунки, запели чайные чашки, зазвенели ложки-поварешки. Зовет: - «Гордынюшка, деточка, иди в дом милая, ужин готов. Садись за стол потчевать буду, иди скорей, а то самоварчик простынет». Гордыня в дом зашла, за стол села, облокотилась на него и уснула с устатку сном крепким объятая. Снится ей будто лисёнок снова старичком-лесовичком стал, по домику шустро бегает, больных умыл, накормил, отваром целебным напоил. Ночь пролетела как миг один, утро Гордыня встретила в своей постели. Как она там очутилась девушка помнила смутно, плыла она по воздуху, волшебной силой несомая, на кровать опустилась, одеялком пуховым укуталась. В воздухе вкусно пахло хлебом, сдобой, печь топится, дрова весело потрескивают, искрят... Потянулась Гордыня в кровати, расправила плечи и заохала, и заахала, тело болит, руки-ноги ломит. Встала, умылась кое-как, к столу присела, а знахарка её знай потчует, чаю травяного душистого наливает, варенья разные подвигает, пирожком румяным угощает – «Кушай Ладушка моя, кушай Золотко, сил набирайся. Они тебе ох как понадобятся… водицы то мало принесли, за вечер-утро всю израсходовали, пустые вёдра стоят, к колодцу идти надо. Кушай милая и пойдём скоренько. Я тут еще и постирушку затеяла, да и хворых наших искупать давно пора» Как услыхала про то Гордыня, всполыхнулась в ней ярость-ненависть, гневом разум затуманило, вскинулась она, чашку чайную, голубую-любимую хлобысть об пол, вдребезги разбила, осколки брызгами разлетелись. - «Ах ты негодная старуха, ты мне что обещала? Из-за твоей немощи я должна на тебя спину гнуть? Не на ту напала! Сама за водой иди, а я отдыхать буду! И так тело болит мочи нет» - «Хорошо, хорошо деточка, будь по-твоему, сама пойду. Не шуми, не рви сердечко» – засуетилась бабка, зашаркала ножками, загремела ведрами и пошла со двора. Возле двери обернулась и говорит: - «Скоро меня не жди, путь не близкий. Как смогу, так вернусь. Ты за главную теперь, хозяйствуй» С тем и ушла. Лисёнок за ней увязался. Тихо стало в доме, холодом из всех щелей потянуло, только снулая муха в стекло бьется и вяло жужжит. Сидит Гордыня за столом, голову руками обхватила, думы одолевают, важничать не перед кем, командовать некем… Одна… да родственники больные на руках. Погас огонь, остыла печь, родные озябли, чаю горячего просят… а его и взять негде…ни воды… ни огня… День сменился вечером, сумрак по углам притаился, испугалась Гордыня, вдруг обидела она Лекарку и та не вернётся обратно. Одиночество страшит. Стыд гложет. Пообещала Гордыня сама себе так больше не поступать, людей не обижать, лишь бы вернулась Бабушка и Лисёнок. Только дала она сама себе такое обещание, как услыхала шаги на лестнице и тяжёлое, сбитое дыхание. Дверь скрипя отворилась и в комнату не вошла, а еле вползла Травница, волоча ведро с водой. Бросилась Гордыня к ведру, жажда разум заслонила, приникла попить, рванула бадейку, разлилась водица лужею. Смотрит в ведро, а там воды на донышке осталось, на всех не хватит. А Лекарка перед ней извиняется, прощения просит: - «Извини милая, что водицы мало, сил нет совсем. Много набрала, да мало донесла, расплескала по дороге» Оставшуюся воду больным отдали, сами спать не евши легли, на готовку воды не хватило. Лежит Гордыня, с боку на бок переворачивается, голодный живот урчит, еды требует, спать не даёт, мысли мрачные навевает. До утра промучилась Гордыня, а с первыми лучами солнца подхватилась с кровати, вёдра в руки и говорит: - «Ты бабушка дома будь, а мы с твоим Лисёнком за водой сами сходим, одна нога здесь – другая там» Улыбнулась бабушка, глаза кончиком платочка утёрла: «Хорошо, беги детонька. Беги, да скоренько возвращайся. А я тут пригляжу, пол помету, кастрюльки со сковородками по местам расставлю» - «А ну Кузьма Лисович , давай догоняй нашу красавицу. Нечего под печкой хорониться, лень ублажать» - скомандовала она Лисёнку. Бегом бежала Гордыня к колодцу, жажда тоже не тётка, Лисёнок еле поспевал за ней. Прибежавши, сразу напилась водицы студёной, присела в тени колодезной дух перевести, да и задремала ненароком. Приснился ей сон яркий, дом её родной, а в доме родные пить просят, плачут, жалуются. Испугалась за них Гордыня, и рада бы проснуться, но Хозяин снов не даёт, кошмариков жутких с поводков спустил, в горло вцепились, держат, душат, опомниться не дают. Растолкал девушку Кузьма Лисович, растормошил, водичкой в лицо плеснул, умыться заставил. Прогнала дремоту вода колодезная, взбодрила, сил придала. Набрала Гордыня вёдра полные, коромысло половчей приладила и в обратную путь-дорогу пустилась. В горку скорым шагом идет, по-ровному бежмя-бежит. Запыхалась, умаялась, но к лестнице быстро добралась. Вверх глянула, аж дух захватило, уходит лестница высоко, за облаками дом спрятался, с земли не видать. Покричала Гордыня, Травницу на помощь позвала, да бестолку, не услыхала старушка. Самой вёдра поднимать придется. Подумалось вдруг Гордыне: - «А как же это раньше вода в доме не переводилась, кто её туда носил? Не иначе папа воду заготовлял, только ему такой труд по силам. И то тяжко приходилось, а он ничего, не жаловался даже, иногда только вздыхал – особенно когда мама стирку затевала. Бедненький…» - пожалела девушка отца – «Теперь всегда помогать ему буду воду носить. И уголь тоже, и печку топить научусь» - решила она. Передохнув, начала Гордыня подъем, аккуратно идёт, воду несёт, не плещет. Долго шла, стемнело. Взобралась Гордыня домой с вёдрами полными, ни глоточка не расплескала. Вёдра в дом внесла, да на лавку без сил плюхнулась: - «Вот водица бабушка, ужин какой-никакой приготовь пожалуйста, да самоварчик раскочегарь - чаю с травами и мёдом липовым страсть как охота.» Лекарка, захлопотала, быстро в самовар воду налила, сапог на трубу натянула и Кузьму Лисовича раздувать заставила. Крупу сыпнула в чугунок, водицы плеснула, сала порезала, лучка – вот и каша в печке пыхтит, крышкой громыхает. Пирожки в печи пекутся, сытные, румяные. Дух такой вкусный по избе идёт, голова кружится. Спать сытыми легли, сны снились добрые, лёгкие, как облачка пушистые. С первым лучиком солнца проснулась Гордыня, потянулась, улыбнулась. Когда дома тепло, тогда и на душе легко. Соскочила с кровати, на одной ножке пританцовывает, песенку мурлычет. Сама не заметила, как самовар поставила и печь растопила. Остатки каши вчерашней разогрела, родных накормила, сама покушала, крошками со стола птичек небесных угостила. Пол подмела, посуду вымыла. Лисёнок за солнечным зайчиком гоняется, под ногами крутится, того и гляди упадёшь через него или на хвост ему наступишь. Села девушка за стол, чаёвничает, баранки свежие уплетает, а потом возьми, да и скажи: «Зайчик-зайчик покажись и баранкой угостись» - ладошку к солнечному пятнышку протянула. Пятнышко на секундочку замерло, а потом как подскочит и прямиком на ладошку. Смотрит Гордыня и глазам своим не верит. На ладошке крохотный Зайка сидит, переливается рыжий комочек, подмигивает. Лапку протянул, баранку со стола схватил, в вареньеце макнул. По пальцам варенье течет, а он их облизывает, вкусно ему. Угостился солнечный Зайчик, баранку скушал, чаю отведал, вареньем побаловался. Поблагодарил хозяйку за привет и радушие, да и растворился как не бывало. Только на ладошке камушек янтарный оставил, осколочек малый. Осколок мерцает, на солнце огнём горит, всё вокруг ярче лампы освещает, ладошку и сердце согревает. Нашла Гордыня шнурок кожаный, крошку солнечную на него прикрепила, оберегом на шею повесила. День незаметно пролетел, ночь наступила. Присела Гордыня на крыльцо, луной любуется. Ветерок косы разметал, одежду распахнул, обнажил талисман солнечный, засиял он под светом лунным, зазолотился. Протянулся лунный луч к солнечному камню, соединился с ним. Вспыхнул камень, осветил небо и кажется Гордыне, что в свете том – две девушки за руки держатся, танцуют и поют. Одна с волосами чёрными как ночь, другая с рыжими как солнце. Узнала Гордыня и себя и сестру свою Гордость, близняшку милую. И родителей увидела в лунном свете, сидят рядышком, обнявшись, дочерями любуются. Поняла Гордыня, что жила неправильно, злословила, сварливила, ленилась по хозяйству помогать. Поняла и устыдилась. Зарок себе дала – исправиться всенепременно. И исправилась. Утром до свету встает, завтрак готовит, спать за полночь ложиться – пока все домашние дела не переделает, в кровать не ляжет. Родные окрепли, оправились после болезни. Снова Радогость песенкой округу будоражит, гостей приглашает. Рада, жена его, столы накрывает, пир на весь мир устраивает. Ещё больше еды готовит, дочери у неё теперь в помощницах. Да Кузьма Лисович на подхвате. Оставила Знахарка его в доме, Лисёнок то не простой оказался, а домовёнок заколдованный. Обратила его Знахарка Лисёнком, за лень и к дому пренебрежение наказала, на перевоспитание стало быть. А как исправился он, так домик на дереве ему поручила хранить и беречь. Сама попрощалась и была такова. Пошла дальше по миру, травы искать и людей лечить. А, что же с рукодельем Гордыни, браслетики ее мрачные, чёрно-серо-белые? В них вдруг камешки яркие проскакивать стали, то золотые как солнце, то серебряные как луна. На ярмарке на расхват пошли, знай себе делай… И сестёр люди путать стали, обеих Гордеюшками кличут. Одно лицо, две половинки одной медали соединились в единое целое, и кто из них рыженькая, а кто чёрненькая уже и не важно… Автор: Smilla
Следующая публикация
Нет комментариев