Мажюлис
Мажюлис толкал финские сани по заснеженному сосновому бору.
Финские сани –это кресло с подлокотниками, стоящее на удлиненных полозьях с приступками, обитыми металлом.
В кресле саней, на полосе медвежьей шкуры, сидел отец Мажюлиса, добротно и тепло одетый. Он всегда был хуторским франтом и оставался им, несмотря на подступивший возраст. Подпоясанная, как принято в Жемайте, прямая овчинная шуба, полушерстяные жилет и штаны в мелкую клетку, сапоги из оленьей шкуры мехом наружу и глубокая меховая шапка.
Мажюлис никогда не прикасался к вещам отца. Лишь однажды, когда отца не было дома, Мажюлис нарядился в его праздничную холщовую рубаху с отложным воротничком и вышитым на груди орнаментом из черной и красной бумажной нитки. Застыл Мажюлис у зеркала, впившись взглядом в незнакомое отражение. Всего-то отцовскую рубаху надел, а каким взрослым и нарядным он в ней кажется.
А тут отец вернулся. Сильный, высокий. Схватил он Мажюлиса огромными ладонями за хрупкие плечики и рванул их в разные стороны. И привиделось Мажюлису, что разорвал его отец на две части. И половинки оторванные на пол швырнул.
Похолодел Мажюлис и замер с закрытыми глазами, потом осторожно себя осмотрел, вроде целый и даже ни одной царапины. А на полу две половинки разорванной отцом рубахи. С тех пор, Мажюлис к отцовским вещам не подходил. Послушно таскал свою черную крестьянскую сермягу, занашивая до дыр. Потом ткали ему другую, побольше, так и жил.
Вот и нынче, толкал Мажюлис отцовы санки в потрепанном полушубке из некрашеного грубого сукна, отрезном по талии, в мелких сборках по низу. А сапоги у Мажюлиса хоть и высокие, но худые от времени.
- Умник, ты жив? - отец очнулся от дорожной дремы и нетерпеливо пошевелил затекшими плечами, - чего едва плетешься?
- В гору тяжело, - сказал Мажюлис.
- Не хотел я, умник, чтобы ты на свет божий появился, - сказал отец, уютно сцепляя пальцы в теплых кожаных перчатках, - знал наперед, что встанешь ты между мною и матерью, которую любил, как никого в этой жизни. Так оно и вышло. Как же я тогда ненавидел тебя, крохотного ненасытного червя, с утра до вечера, сосавшего её божественную грудь. Её высокую полную грудь, которую я боготворил и никому не давал к ней прикоснуться. И только ты один во всем свете нагло мял эту грудь, прилипая к ней своей ненасытной слюнявой дыркой, которую и ртом-то не назовешь.
Мажюлис прибавил ходу. Нужно быстрее добраться до озера.
- Зря она тебя кормила, зря, нет от тебя толку, – усмехнулся отец, раскуривая трубку вишневого дерева с золотым ободком, - и силы у тебя нет и рожа твоя вечно сонная. А вдруг ты жемайтский оборотень, который только прикидывается моим сыном, а?
Мажюлис поднял с земли зеленую незрелую шишку и засунул в рот. Он будет грызть её холодную смолу, он перетерпит обиду.
- А знаешь, умник, теперь я начинаю догадываться кто на самом деле высушил мои несчастные ноги, - отец обернулся и колюче взглянул на сына из-под низко сидящей шапки, - и теперь мои ноги похожи на ползучие плети костяники? А почему так вышло, умник? Ведь все на хуторе знают, как я этими ногами волков в землю втаптывал. А теперь ноги и шагу сделать не могут. Признавайся, оборотень, это твоих колдовских рук дело?
Мажюлис не выносил этого острого отцовского взгляда, который безжалостным крючком вытаскивал из души сына потаённые страхи, бесцеремонно разглядывал их, пересчитывал и небрежно заталкивал обратно. Как заталкивают небрежно смятые деньги в потаённый карман, вшитый в холщовые штаны.
- Не спи, умник, вези быстрей, - отец отвернулся от Мажюлиса, - и выплюнь свою чертову шишку, даже если ты надерзишь мне, я ведь все равно до тебя не дотянусь.
Со вчерашнего дня отец вдруг завел разговор насчет похода на лесное озеро.
До этого жизнь на хуторе текла своим чередом. Весь день Мажюлис сновал по хозяйству, кормил скотину, стриг и мыл отца, рубил дрова и топил печь, стирал и латал одежду, скоблил полы, делал глиняные свистульки для продажи на воскресной ярмарке.
- Слушай умник, - цеплял его отец, сидя в помывочной бочке, - если бы не твоя родная мать, в святости которой я никогда не сомневался, я бы никогда не поверил, что ты мой сын. Был бы ты лучше девкой, да был бы у меня зять путевый, а не такой рохля, как ты, умник.
От таких слов Мажюлис сразу ощущал противное дрожание рук, нехватку воздуха и горячие слезы на глазах. Он торопливо совал руку в раскаленную печь и не ощущал её пламени, меркнувшего перед нестерпимым огнем его душевной боли. Потом Мажюлис снова приходил в себя, бережно вытаскивал распаренного отца из воды, сушил его полотенцем и укладывал на чистую свежую постель. Заваривал чай из ползучей костяники, черт бы её подрал.
- Умник, завтра повезешь меня на озеро, - сонно пробормотал отец, медленно потягивая горячий чай, - сома хочу поймать с тебя ростом.
И вот они движутся к озеру.
Заледеневшее зеркало открылось внезапно, за высокой куртиной пурпурной ивы.
Оставив в стороне отца, Мажюлис прорубил топором неровную лунку.
- Руби шире, - приказал отец.
Ни о чем не спрашивая, Мажюлис послушно сколол еще полметра льда. Стылая вода выглядела темной и вязкой.
Неуклюжими замерзшими пальцами, Мажюлис снарядил жерлицу. Пропустил в воду приманку, установил на катушке флажок. При зацепе рыбы, флажок выпрямится и тогда нужно резко тянуть леску вверх.
Мажюлис побрел в кустарники. Найдя укромное место, он блаженно мочился, безмятежно рассматривая небо. А небо было светлым и пустым, как и душа самого Мажюлиса.
- Ни черта не клюёт, - раздраженно сказал отец, когда Мажюлис вернулся.
Мажюлис виновато промолчал.
- Ну, коли ты и вправду оборотень, - чему-то усмехнулся отец, - то ныряй в воду и превращайся в сома, все же польза от тебя будет.
- В воду? – оторопел Мажюлис.
- Ныряй, кому говорю! - прикрикнул отец.
Мажюлис все еще стоял в нерешительности.
- Туда! – отец указал пальцем на лунку.
Мажюлис отодвинул жерлицу и медленно опустился в темную лунку, придерживаясь руками за неровные края.
Набрал в грудь воздух и нырнул. Нащупал на дне приманку и дернул, освобождая сторожевой флажок.
Леска вилась вверх к лунке. Мажюлис всплывал по этой леске, боясь упустить её из онемевших пальцев. Темно. Без лески лунку не найти.
- А вот и сом - сказал отец, подматывая катушку, - не стыдно будет на хутор вернуться.
Мажюлис с трудом выбрался на лед. Дыхание останавливалось, он замерзал. Прихваченные льдом волосы казались стеклянными.
- Сними одежду, умник, - сказал отец, - и переоденься в сухое.
- У меня нет другой одежды, - сказал Мажюлис.
- Снимай, - повторил отец, - наденешь мою, она теплая.
- А вы? – спросил Мажюлис.
- Делай, что тебе говорю! - отец развязал широкий пояс на шубе, - и стяни с меня оленьи сапоги, ты это отлично умеешь делать!
Мажюлис не двигался, выбивая дрожь зубами.
- От холода оглох? - крикнул отец, - не стой столбом!
Мажюлис вздрогнул и послушно опустился на колени, но к отцовским сапогам не притронулся.
- Это единственное, что тебе не пригодится, - отец вытащил из кармана шубы вишневую трубку с золотым ободком, - а мне она в самый раз! Остальное забирай! И пошевеливайся, умник!
- Нет, - Мажюлис обнял отца за ноги. Отец неожиданно протянул к нему руку и ласково погладил сына по голове, оставляя влажные следы таявшего на волосах Мажюлиса льда.
- Не упрямься, умник, я все понимаю, - голос отца стал непривычно теплым, и Мажюлис подумал, что они уже умерли, поднялись на небо и превратились в ангелов. Мажюлис всхлипнул и сильнее прижался к ногам отца.
- Но правда в том, - продолжил отец, - что если ты не возьмешь мою одежду, то замерзнешь и умрешь. А если ты умрешь, то вслед за тобой умру и я, потому что без тебя мне, калеке, никак не вернуться обратно.
- Если бы я не нырял, моя одежда бы сухой, – дрогнувшим голосом сказал Мажюлис.
- Если бы ты не родился, - отозвался отец, - нас бы тут не было. Но мы тут, умник. И пришли мы сюда, чтобы расстаться. Навсегда! И я мечтал об этом всю свою жизнь!
- За что? – воскликнул Мажюлис, - за что вы меня так ненавидите?
- Я ненавижу всех, кто встает бы между мной и твоей матерью, - сказал отец, - Я убью любого, кто к ней приблизится, убью любого, кроме тебя, умник. И это только потому, что твоя мать безумно любила тебя. А я терпел и думал, что ты вырастешь и уйдешь. А ты вырос и не ушел, а по-прежнему торчишь между мной и твоей матерью, как ржавые вилы в лещиновом плетне.
- Но моя мать давно умерла, - в отчаянии воскликнул Мажюлис.
- Да, она умерла, - кивнул отец, - и я хотел умереть, чтобы быть с ней рядом одним-единственным ценой собственной смерти. Но я не имел права на смерть, пока ты был мал, ты бы погиб и твоя мать мне бы этого не простила. Она бы не радовалась мне на небесах, глядя на твои страдания на земле. И я остался с тобой на земле, скрепя сердце. Но теперь ты вырос, ты можешь вести хозяйство, ты не пропадешь, и я могу уйти на небо, к твоей матери. И она радостно примет меня, зная, что я отдал тебе свою теплую одежду, что ты ушел домой живым и здоровым. Только никогда не возвращайся сюда, умник, где мы расстались, иначе начнешь винить себя за мою смерть. И тогда твоя мать обеспокоится твоими страданиями, и ты снова встанешь между нами.
- Отец, умоляю, - закричал Мажюлис, - ты единственный, кто у меня остался, ненавидь меня, бей меня, но только не уходи.
- Пошел прочь! – отец оттолкнул Мажюлиса, - проваливай, умник!
- Нет, нет, нет! – мотал головой Мажюлис.
- Да будь ты проклят! – крикнул отец, пытаясь встать, но выпал из саней на снег.
Он не вскрикнул, ударившись о мерзлую землю, а остался недвижным, словно поклялся больше никогда не показывать сыну своего лица. Его богатая шапка капризно откатилась в сторону от ручейка крови, выглянувшего из-под жестких седых волос.
Мажюлис шел по промерзлой льдистой земле и теплые оленьи сапоги по ней не скользили, как его прежние, худые. Мажюлис не оглядывался и не плакал. Он уходил.
Автор: marzan
Комментарии 6