Сквозь тонкие белые занавески горницу заливал звездный свет. Полное ночное светило окутывало двор волшебным сиянием. В тёплом тереме уже давно все спали после долгих гуляний. И только Мара всё ворочалась и ворочалась, не в силах заснуть. Маялась. Сердце покалывало тревогой ещё с ярмарки, когда вокруг толпились люди, лилась по кружкам черноплодная наливка, а песняры расхаживали по улицам града и заглядывали хоть на мгновение в каждый двор. Любо всем было зимнее гулянье, и только ей не давало покоя ощущение чужого пристального взора. Вот и сейчас она не могла сомкнуть глаз и отпустить этот длинный день. Ладони холодели даже под двумя пуховыми одеялами, и всё же ничего странного не происходило.
Послышалась мягкая поступь и тихое мяуканье.
— Лучик, иди сюда, — прошептала Мара и приподняла уголок одеяла.
Белоснежный пушистый кот легко запрыгнул к ней и скрутился у живота, призывно мяукнув. Сёстры спокойно спали, размеренно дыша, и Мара начала успокаиваться. И было даже задремала, когда Лучик вдруг зашипел, выпрыгнул из-под одеяла и метнулся к окну. Выгнул коромыслом спину и громко замяукал. С заходящимся от страха биением сердца Мара подскочила с лавки. И в это мгновенье горница погрузилась в кромешную тьму, свет звезд больше не проникал в неё.
— Лучик, — недовольно позвала орущего кота проснувшаяся Жива. — Лучик, не шуми.
Потерла глаза спросонья. Надо же как темно, хоть глаз выколи. На ощупь отыскала и разожгла огарок свечи, разгоревшийся необычайно ярко.
Ужас сдавил горло — огромный коготь с монотонным скрипящим звуком царапал стекло по ту сторону.
— Погаси свечу! — истошно закричала Мара, но никто её не услышал.
Когтистые чёрные пальцы щёлкнули, и мир утратил звук. Мара оцепенела, не зная, что делать. Огромная как гора чёрная тень в окне сгущалась всё сильнее, и вот из неё возник железный череп. Во впалых глазницах ярко пылали крошечные алые искры, словно далеко-далеко в их глубине горели костры. Мара бросилась к старшим сёстрам в отчаянном порыве сбежать, скрыться от этого невиданного чудовища.
Оглушительный грохот и звон битого стекла наполнил горницу и заставил девушку завизжать, закрыв голову руками от осколков. Жива тащила к себе ничего не понимающую спросонья, путающуюся в одеяле Лелю. Расширившимися от ужаса глазами Мара смотрела на сестер. Губы их шевелились, они что-то кричали, протягивали к ней руки, но Мара не слышала ни звука. Только громкий перестук железных суставов пальцев.
Громадная длань просунулась в их горницу, и всё накрыло тьмой. Их подняли вверх, затем ощутился ночной морозный воздух, зашумел ветер, будто они полетели, а потом всё затихло. И лишь железные пальцы, сомкнутые в кулак, стали непроницаемой ледяной темницей.
Леля! Жива! Сестрицы! Скажите хоть словечко, молю! Вы ведь здесь? Ах, лучше бы вас тут не было… Лишь бы он забрал только меня. Девоньки!..
Мара поджала к груди колени. Даже белой сорочки в этой кромешной темноте было не различить. И оставалось только ждать.
* * * * *
Ударом выбив дверь, Перун ворвался в горницу сестер. Под ногами захрустело стекло. Сорванные занавески. Разбросанные одеяла. Медленно кружась, на пол оседали перья из разорванных перин.
— Мара! — громко позвал высунувшись в окно, пока братья двигали лавки, сундуки, заглядывали под стол — искали сестер.
— Нет их здесь, — разозлившись на пустые старания, Перун выскочил на лестницу, едва не сбив по пути отца с перепуганной матерью.
— А-ну стой! — догнал его у конюшен Дажь. — Что значит «нет их здесь»? А где они, ты знаешь?
— Не «где», а «у кого»! — отбросил руки брата Перун и закинул седло на своего коня. — У того князька заморского, я уверен!
— А-ну стой! — уже грозно приказал Дажь. — Ты знаешь, где их искать?! А отцу с матерью ничего сказать не хочешь? А-ну пошли в дом! Там всё решим!
Силой затащив брата в терем, Дажь усадил на его лавку, крепко удерживая рукой за плечо, будто боялся, что сбежит, и громко крикнул, созывая всех в переднюю.
— Рассказывай давай что знаешь! — Дажь уселся рядом и слегка толкнул локтем в локоть, поторапливая. — Про князя заморского. С чего решил, что он сестер наших украл?
— Да потому что больше некому! Мара его увидела, какой он есть истинный, и перепугалась страшно! Она мне такое рассказала, что другому бы я и вовсе не поверил! Вокруг солнце светило яркое, а Мара говорила о лютом холоде. Листья золотые с берёз падали, а она о мёртвых лесах и бурях сказывала. И о князьке-женихе тоже! Что стар и тощ он, а не златокрудр, что не плащ на нем красный, а саван из стонущих теней! Никакой он не заморский этот князь, не с Мировяза он! Мы договорились спровадить его по-тихому и никому о нем не сказывать. Ушёл и ушёл, туда и дорога. А он, видать не далеко ушёл, вернулся.
Слушали Перуна молча, тот осенний погожий день припоминали, да ничего толком припомнить не могли. День как день, на редкость ясный. Рад на брата исподлобья поглядывал, вспоминая слова младшей сестры про погоду. Ему тогда подумалось, что Мару от волнения морозило, а оказалось вот оно что.
— Значит, так, — тяжело вздохнул Сварог. До сих пор не верилось, что не разглядел за красивой личиной давнего недруга. — Собирайтесь, езжайте за сестрами. Коли всё как говоришь, то знаю я этого заморского князя. И где живёт, и как до него добраться. Только вам потребуются для того кони особые и помощница тоже… особая.
С этими словами снял с себя Сварог оберег в виде кованного в кольце дерева с раскидистыми ветвями и корнями и протянул его Радогосту. После поднялся молча и жестом позвал сыновей за собой. Тревожно было сыновей одних отправлять за дочерьми, но иначе нельзя, не мог он без защиты Мировяз оставить. Он отцу обещал не только Родовы земли хранить, но и весь Мировяз.
Шли недолго, у околицы остановились. Хлопнул в ладони Сварог, эхо разнеслось по лесу. И в ответ на него послышалось из чащи ржание. Захрустел под копытами снег.
Таких коней братья сроду не видывали. Вороные, грозные, дышали пламенем.
— Ох, ты ж! — протянул к одному руку Радогост. Конь всхрапнул, но в сторону не подался.
— Это велины, они вас сами выведут к вашей помощнице. Скажите ей, что сыновья мои. Что за дочерьми моими идёте. Покажите ей мой оберег. Она поможет, — не откажет.
Перун взглянул на отца и показалось ему, будто тот разом состарился.
— Мы вернёмся, батюшка. Живыми и с сестрами.
Сварог посмотрел на сына и тихонько улыбнулся:
— Знаю, что сумеете, — обнял сыновей, каждого по очереди. Очертил над ними обережный знак и обернулся лицом к терему — шумно становилось вокруг него, много народу набежало — кто помочь, кто поглазеть.
Высоко задрав голову, Финист всмотрелся в развороченное окно светелки Сварожьего терема. Люди рядом охали, ахали. Расталкивая их плечом, он продрался во двор, сюда заходить никто не решался. Заскочил в пустой терем, бросился к лестнице.
— Леля? — крик отозвался тревожной тишиной.
— Украли нашу Лелю, — вышла ему навстречу Лада. — И Живу, и Мару. Забрал моих дочек лиходей чужеземный.
Внутри всё обмерло. Финист шагнул к женщине, та смотрела на него и не видела будто, шарила пустым взглядом по бревенчатым стенам, только заломленные брови выдавали боль в её сердце.
Со двора послышалось ржание, послышались быстрые шаги по крыльцу. В распахнутую дверь вошёл Дажь, мазнул по Финисту взглядом и поспешил наверх.
— С мечом? — Радогост рывком откинул крышку большого ларя в углу, обернулся и хмыкнул: ещё бы — Финист и без оружия. Зато в одной рубахе. Порылся в аккуратно сложенной тёплой одёже, выбрал нужное. Сунул ворох ему в руки, мол, одевайся. Хлопнул по плечу — и поживее.
— Ты с нами не пойдёшь, — ухватив под уздцы коня Дажя, негромко предупредил Перун брата. И пока тот соображал: то ли огрызнуться, то ли спросить «почему?» добавил:
— На отца глянь, он сам не свой. А матушка? Она белее скатерти сидела. Кто-то с ними должен остаться.
— Почему я? — возмутился Дажь, махнул рукой в сторону Рада: — Вон, Радогост же младший.
— Не умею я утешать, — тут же отозвался Рад, заскакивая в седло. — А ты всегда слово тёплое, доброе найдешь. Мы Финиста вместо тебя возьмём. Он и дерётся лучше, чем… — осекся, глянул на хмурящегося старшего брата. — Велинов всё равно только три. А батюшке с матушкой сейчас твоя поддержка нужнее. Береги их!
Потянул уздечку. Велин всхрапнул, попятился в сторону.
Рад еще спорил с Дажем, а Финист уже был в седле. Заржали кони. Поднялись на дыбы и гулко ударили копытами оземь. С криками шарахнулся люд в стороны, испугавшись быть затоптанными, только никого уже в том месте не было. Исчезли и братья, и Финист, и кони.
Дажь в сердцах сорвал с головы шапку и ударил ею о крыльцо.
***
Выскользнув из седла, Рад ухватился за стремя, чтобы не рухнуть на колени. Тошнило, мочи не было.
— Мы вообще где? — глубоко вдыхая носом морозный воздух, к нему подошел Финист, неосознанно коснувшись ладонью рукояти меча.
— Вот там и узнаем, — ответил за брата Перун, взял своего коня под уздцы и, проваливаясь по колено в снег, двинулся к мелькающему среди темных еловых ветвей огоньку.
Странная изба одиноко высилась на двух высоких пнях посреди лесной опушки. Ни забора, ни плетня, только черный ворон с охлупеня сверкал на непрошеных гостей глазами-бусинами.
— Эй, есть кто живой? — зычно крикнул Перун, не решаясь вступить на хлипко сколоченную из пары тонких березок высокую лесенку.
Тихо скрипнула ржавыми петлями дверь, и из избы выглянула молодая чернокосая да чернобровая женщина. Перун на мгновение онемел от такой красоты.
— Ну и кого ко мне ветром занесло? — вскинула заинтересованно бровь, осмотрела гостей с насмешливым любопытством. — Добры молодцы, да аж трое. Дело пытаете, аль от дела лытаете?
Громко каркнув, ворон слетел с крыши и уселся хозяйке избы на плечо, потерся головой о щеку.
— Мы к тебе отец за помощью направил. Беда у нас, — начал было Перун, но умолк, увидев презрительную усмешку женщины.
— Да откуда ей отца знать, — одернул брата за рукав Радогост. — Молодая она. Пошли. Только время теряем.
Договорить не успел: чёрная тень мелькнула перед ним, и вот уже горбатая старуха, опираясь на высокую клюку, тянула к нему костлявые иссохшие пальцы. Не к нему — к отцовскому оберегу. Только по ворону на навершии деревянной клюки угадывалось кто это.
— Так твоего отца Сварогом кличут? — коснулась кривым когтем деревца на груди Рада и вновь обернулась молодой женщиной. Оживший ворон каркнул громко, перескочил обратно ей на плечо. Даже клюка обратилась высоким резным посохом с синим пламенем в навершии. Югка отряхнула от снега подол — только больше заснежила. Подняла глаза на Рада, улыбнулась ласково, а в глазах не искорки — тьма одна, холодная.
— Я отца вашего постарше буду. Имя мне Югка. Так что за беда такая стряслась в Родовых Землях, если он вас ко мне отправил?
Рассказали ей всё, и про сватовство, и про странного жениха, и про видение Мары, и про похищение сестёр. Женщина их не перебила ни словом, ни жестом. Слушала внимательно, лишь изредка поправляя сползающий пуховый платок на плечах.
— Вот их мы и ищем, сестриц наших, — выдохнул разволновавшийся вдруг Радогост.
Югка с интересом глянула из-за плеча Сварожича на Финиста.
— Но ты им не брат, — мелькнула и уже оказалась возле него, даже шагов на снегу не оставила. Обошла кругом, будто любуюсь. — Не стоит тебе ходить с нами. Тебя Сварогов оберег не защитит.
— Это уж я сам разберусь, — отступил от неё Финист, избегая прикосновений.
Югка безразлично пожала плечами, мол, моё дело предупредить, и махнула рукой, зовя за собой.
— Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! — ударила клюкой оземь.
Вновь громко каркнул ворон, а лес будто дымкой подернуло. Вмиг поднялся ветер, вздыбились белые сугробы. Югка подхватила подол и ловко взобралась по лесенке в избу. Обернулась, глянула на парней:
— Чего застыли истуканами?
И те поспешили за ней. В избе было сумрачно и жарко. Только в печи бойко трещал огонь, а у окна горела та самая лучина, что заметил издалека Перун. За окном выла, свистела разгулявшаяся вьюга. Но Югка гостям даже присесть не предложила, только выкрикнула:
— Встань по-старому, как мать поставила!
И в то же мгновение всё стихло. Югка распахнула дверь:
— Вот она, Навь — владения Кастуна.
Ничего вокруг не было, ни деревца, ни травинки. Одни лысые скалы да огненная река, тихо текущая меж ними. И змей… Огромный трехголовый змей спал, распластав одно кожистое крыло по камням, другое же подмял под себя! Перун схватил зазевавшегося брата за плечо, останавливая. А тот — друга. Женщина же лишь глянула на них вновь насмешливо и склонилась над змеем, погладила промеж глаз одну из костистых голов.
— Пропусти их, друже. Это Сварожичи. Может, хоть они Кастуна уймут.
Змей дыхнул жаром спросонья и, не раскрывая крыльев, отполз в сторону, открывая путь к мосту.
— Как мост пройдете, ступайте всё прямо да прямо, никуда не сворачивайте, пока башни Тёмного Дола не увидите. Там и Кастуна, и девиц найдете.
Посмотрела на братьев-Сварожичей, качнула головой: вот же! даже как вернуться обратно не спрашивают.
— А воротимся той же дорогой? — будто мысли Югки услышав, спросил Радогост.
Довольная улыбка скользнула по алым губам.
— Хорошо, что спросил. — По глазам разлилась тьма, потекла по бледнеющей коже вниз, по шее, рукам. — В Навь войти не каждый сможет, а выйти — тем более.
Взяла в ладонь Сварогов оберег, потянула на себя так, что Раду невольно пришлось шагнуть к ней ближе. Голос её гулким мрачным рокотом покатился по Калиновому мосту.
— Корни к Роду — морок в воду! — Тьма потекла по пальцам в кованое золотистое деревце, которое потемнело и перевернулось в кручёном ободке вверх корнями.
Громкий глубокий вздох эхом разнесся над Смородиной. Югка отпустила оберег, приходя в себя и вновь становясь юной.
— Как сестер найдёте, поверни деревце обратно корнями вниз, — прижала ладонь к груди Рада, светичем своим чувствуя сильные удары его сердца. Давно в её владениях живых не было. Давно. — В тот же миг здесь окажитесь. Я встречу вас и выведу. Только смотри сбереги, не потеряй. И… — в чёрных глазах вдруг промелькнуло едва заметное беспокойство: — Ни в коем случае не касайтесь Пожирателей. Эти тёмные сущности почуют ваши светичи то же, что и душа, как голодные звери свою добычу, и придут. Непременно. Сторонитесь их. А коли схлестнётесь… Я, сказать правду, не знаю, что случится с вами, ведь вы ещё живы. По сторонам не глазейте, на голоса зовущие не откликайтесь, чего бы не увидали — всё морок, всё — ловушка. В Нави времени нет. Зазеваетесь и навечно пропадёте. И друга своего берегите, Сварожичи. Тяжко ему там придётся без оберега.
Подумала немного и сняла с пальца колечко с камушком-угольком, то чёрным мерцавшим, то красным. Коснулась им навершия меча Финиста. И колечко исчезло, растворилось в нем. Сталь вдруг раскалилась добела и тут же стала черной и прозрачной, как лёд. В тёмных гранях отсвечивали огненные всполохи. Финист с удивлением взвесил в руке полегчавший меч. Что за диковинка?
— Теперь и ты себя защитить сможешь.
Сказала это и исчезла.
***
Очнулась Мара в богато обставленных покоях с расписными в диковинные цветы стенами и бархатными занавесками на окнах, певчими птицами в золочёных клетках. Села. Мягкие ковры ласкали босые ноги. А вокруг сундуки. Столько злата-серебра Мара отродясь не видывала. Камни самоцветные ярче звезд сверкали. А одёжи… Одёжи столько, что всех подруг в Ирии разодеть как на праздник хватит.
Ни к самоцветам, ни к серебру Мара не прикоснулась. Осмотрелась опасливо. Вскоре высокая дверь тихонько скрипнула и в покои улыбаясь вошёл тот самый заморский князь, что к Леле по осени сватался.
— Ты?! — Удивление девушки мгновенно переросло в ярость. Неистовую, застилающую разум.
Мара с криком накинулась на «князя», ногтями вцепилась в лицо, желая сорвать личину, которой он прикрывался и тогда, и сейчас.
Последнее, что она услышала, был щелчок пальцев и злобное шипение.
В такт размеренным, звонко шлёпающим шагам на стенах вспыхивали факелы, и отбрасывали на древнюю каменную кладку тень лысеющего высокого старика. Жидкие длинные седые пакли волос свисали с его иссохшей головы. Кастун вошёл в свои покои, прикрыл за собой дверь, недовольно прищурился. Набрал полный ковш воды из бочки, что в углу стояла и большими глотками выпил. Потрогал быстро заживающее расцарапанное лицо. Не так он представлял себе первую встречу с младшей Свароговой дочкой. Не так… Значит, сумела она его истинный лик распознать? Интересно. Кастун потянулся, похрустел костями. Широким взмахом скинул на сундук плащ.
Проникнув в праздник Коловрата на Мировяз, он и не собирался у Сварога красть всех трёх дочерей. Случайно вышло. Губы растянулись в кривой улыбке. Каждая из девиц оказалась хороша по-своему, но для задуманного и и любой одной бы хватило, лишь бы замуж потом пошла… по доброй воле. И пусть поначалу всё пошло не по замыслу и не ему старшая Сварогова дочь ответила взаимностью, теперь он всё вернет сполна. Перед ним тогда все закрытые миры раскроются — дочка Сварогова, куда только ему захочется, проведет. Хоть на Мировяз, хоть на Сваргу, хоть на Меандр. Кастун возбужденный предвкушением скорой богатой наживы глубоко втянул воздух крючковатым носом. И тут же призадумался, разочарованно дёрнул губой. То, что Мара замуж за него не уговорится, Кастун знал, по глазам её злющим видел. Не было в ней страха, и робости Лелиной не было. Сбежать захочет. Пусть пробует, кулачки пообдерёт, да успокоится. А он покамест к другим сёстрам наведается.
К каждой из девушек, запертых поодиночке, Кастун приходил определённые часы и под разными личинами.
После Мары к средней сестре «князем заморским» Кастун не пошёл. Натянул личину смуглокожего и тёмноглазого сваргала. Дверь приотворил, но входить в девичьи покои не спешил. К нежданному его удивлению синеокая Жива заговорила с ним первая. Имя спросила. За перину мягкую поблагодарила. А затем и сладости попробовала с тихой улыбкой.
Кастун подумал-подумал, да и стал заглядывать к средней девице почаще. Приносил ей диковинки разные, наряды богатые, жемчугами и каменьями самоцветными осыпал. Жива звонко смеялась, примеряла. Перед зеркалом серебряным крутилась.
— Хороша, — поддакивал ей Кастун, протягивая кольца височные да ленты лазоревые. — А пойдешь за меня замуж, еще больше одаривать буду!
Жива через плечо покосилась на самодовольно развалившегося на лавке похитителя и потянулась к медному подносу с яблоками наливными.
— Вот уж нет! — схватила поднос и с размаху огрела им Кастуна, только яблоки полетели во все стороны.
Бросилась к двери, но распахнув, едва не уткнулась в мужскую грудь. Отскочив как ошпаренная, обернулась. А на лавке нет никого. Как же так?
— Обхитрить меня вздумала? — сощурился опасно Кастун, приходя в ярость, и двинулся на девушку.
Вырвавшимися из кончиков пальцев длинными ногтями он стал сдирать с себя кожу, сотканную из морока. Ошмётки летели в разные стороны под вопли Живы, что забившись в угол, рыдала от ужаса.
В маленькой светелке Леля была совсем одна. Сколько не звала сестриц — ни одна не отозвалась. Еда на столе появлялась и исчезала сама. Никто за много дней ни разу не заглянул к ней, и Леля маялась в тревогах за сестер. Тонкая, как осинка, за время в застенках она изменилась до неузнаваемости. Только появившийся румянец от заново собранного по осколкам сердца вновь пропал. Розовые щёки впали, очертив скулы, глаза потускнели и стали точь-в-точь как небо за окном этой тюрьмы, а шёлковая рубаха висела как на веточке. Впервые Леля увидела своего похитителя под личиной Финиста. Тот, войдя в темницу, развёл руки для объятий и надрывно воскликнул:
— Любимая!
Девушка, не помня себя от счастья, с полустоном-полувсхлипом облегчения бросилась к нему, на подгибающихся ногах. Лишь мгновение спустя в затуманенном радостью разуме мелькнула мысль: «Любимая?..» Никогда Финист её так не называл! Отпрянув от обманщика, она тут же уловила запах разложения и смерти.
— Ты не Финист, — испуганно попятилась прочь. — Не Финист!
Кастун в бессильной ярости топнул ногой. Вновь неудача! Красивая личина родовича потекла с него как грязь под дождем. Леля вскрикнула от нахлынувшего горя и ужаса, прижав ладони к лицу.
И сколько бы после ни приходил к ней Кастун, чтобы ни приносил в дар Свароговой старшей дочери: сладости заморские, наряды богатые, жемчугами и каменьями самоцветными осыпал, та лишь сторонилась его и молчала. Даже когда облекался Финистом. Днями целыми недвижимо сидела у окна, не отводя взора с серого неба. Почти не ела и не пила. Чтобы Кастун ни говорил, чем бы ни угрожал, чтобы не обещал, Леля будто вовсе не видела и не слышала его. Она не понимала где она, кто перед ней. Был ли Финист или только померещился? Жив ли он? А если все они: и сестры, и братья, и Финист — добрый, верный Финист, да и сама она — уже давно мертвы?
Даже когда Кастун в бессильной ярости схватил ее за плечи и встряхнул, не испугалась, только пустыми глазами на него посмотрела.
Остановилось в тёмных чертогах время. Застыло. И Маре казалось, что и она застыла, как комарик в янтарной капле. Сколько дней прошло, как она оказалась здесь? Из окна темницы виднелось уходящее вдаль каменистое плато. Не солнце ясное, а вспышки тёмных молний озаряли крошечную комнатку, высвечивая углы, отчего по стенам и полу ползли наводящие ужас тени. Гулкие раскаты грома были ей теперь вместо соловьиных песен. Крупный град и хлёсткий, пронизывающий до костей ветер — её товарищами. Не осталось и следа от тех покоев, в которых она почевала по первости. Всё оказалось таким же мороком, как суть её похитителя.
Ничего никогда не росло в этих землях, не теплилась в них жизнь и солнце не грело добрых жителей своими животворящими лучами. Солнца не было. Только сизые тучи до самого горизонта.
День тянулся за днем, бесконечная вереница. Ничего не происходило, только каждый вечер мимо её темницы пролетала стая красноглазых воронов. Оперения их чёрные, как смоль, блестели в сумрачном свете.
Холодно. Как же холодно и тоскливо было здесь. Некогда белая льняная рубаха стала грязной от метаний по замшелой каменной темнице. Сколько раз Мара пыталась расшатать и вырвать железные прутья решётки, чтобы сбежать? Сколько раз она кричала, звала на помощь, била до остервенения, до разбитых костяшек эти проклятые глухие стены.
Сбилась со счёта.
День тянулся за днём, и девушка не понимала, какими силами до сей поры держится. Как их похитили, во рту и маковой росинки не бывало. Всё чаще её посещали безумные мысли:
Что, если никто не придёт?..
Что, если я останусь здесь навсегда? Останусь вечной пленницей? Не отомщу своему мучителю?
Холодно, сыро, голодно…
Когда она стала терять связь с реальностью от истощения и душевных страданий, мысли осталось всего две: на промозглом каменном полу было одинаково мучительно и лежать, и сидеть, и даже стоять; второй мыслью, не покидающей её, был Перун. Брат являлся ей во снах — статный в своём простом кафтане со шнуровкой на груди, улыбающийся, смотрящий на неё с постоянной насмешкой в глазах. А потом в угасающем сознании остался только брат. В своих снах она бежала к нему сквозь туман, а позади её преследовал неведомый зверь, которого она всё никак не могла разглядеть. Перун тянул к ней руки и кричал: «Не останавливайся! Не бойся! Смотри только на меня, Мара!». Но как бы быстро она не бежала, в итоге всегда огромная клыкастая пасть схлопывалась перед её взором, и всё тонуло во тьме.
Но в один день всё изменилось. Железные засовы на поросшей седым лишайником двери надрывно заскрипели, и перед ней вновь возник заморский князь.
Уже знакомым щелчком темница посветлела, расширилась. У стен появились широкие лавки. Стол. Светец с лучиной. Свежий хлеб и чистая вода. Сундук с подарками да нарядами. Мара только гребень резной костяной взяла — косы расчесать, да платье надела, самое тёплое. За столько дней в темнице она промёрзла до костей.
Самодовольно усмехнувшийся похититель поначалу принял это за знак благосклонности и смирения, но быстро всё понял по тому, как младшая Сварогова дочь вперила в стену равнодушный взгляд, и, недобро прищурившись, оставил девушку в одиночестве.
Мара присела на край лавки, обвела усталым взором новые застенки. И что он хочет за это всё? Если губить их с сестрами не собирается, тогда что? Обменять? На что? Кажется, всё у него есть… На силу батюшкину? Или…
С содроганием она представила одну из своих сестёр у него в жёнах или даже себя саму. Вот только зачем ему это?
Похититель стал приходить часто. Назвался Кастуном. Повелителем Костей. Весь мир, что Мара видела за решёткой, а затем и за окном покоев, принадлежал ему. Сладкие речи его текли молочными реками. Как он хотел преобразить этот потухший мир, и как ему нужна избранница для такого подвига. Как он устал быть один всю эту бесконечно долгую жизнь и как осыпет всеми богатствами Мироздания ту, что увидит в нём добро и полюбит по-настоящему. И пусть слава о нем идет недобрая, и пусть дела у него нечестные, но хочет он, всем своим сердцем жаждает измениться. Понял он, что давно и глубоко несчастлив. И до конца своих дней он будет уважать ту, что научит его жить по-иному, по-доброму, по-честному!
Мара ничего ему не отвечала. И ни единому слову не верила.
Желая удивить девушку, Кастун приходил с диковинными животными в руках. Большеокие оленята, мурчащие котята и совсем уж необыкновенные птицы с радужным оперением, которых та отродясь не видала. Он больше её не неволил в темницах, не морил голодом. Всего у Мары теперь было вдоволь, но девушка всё равно смотрела на него отвращением и презрением.
— Где сестры мои? — ничего кроме этого не говорила и не спрашивала.
— Стань мне женой и верну твоих сестёр живыми и здоровыми, — вкрадчивым голосом однажды пообещал он, принеся девице новые диковинки.
— Женой твоей стать? — не выдержала Мара, гордо вздёрнула подбородок и смерила похитителя надменным взглядом. Речам его медовым и посулам щедрым она не верила. Нет, и не могло быть у такого любви горячей в сердце. По глазам видела — холод в нём лютый, тёмный. — Да ты в своём ли уме? Посмотри на себя сначала, а уж потом ходи сватайся. И подарки свои, — схватила птицу и выпустила в окно, на волю, — не дари мне их больше. Не неволь зазря. Не нужны мне такие «гостинцы», что как и я пленниками становятся.
— Глупая, — вдруг зашипел Касун. — Посмотри, что теперь с ней стало.
Мара обернулась и с ужасом увидела, как взмыв в сумрачное небо, птица вдруг вскрикнула от боли и истлела, рассыпалась хлопьями пепла. Только радужные перья остались кружиться в воздухе. Да и те ветром развеялись.
— Вот также и с твоими землями будет, — гадко улыбнулся Кастун. — Превращу твой родной град Ирий в пепелище, голый выжженный пустырь, а всех жителей, родных и близких — в своих рабов, если не согласишься женой моей стать.
Мара содрогнулась от страха, но, стиснув пальцы до боли, смолчала. Хоть и бравадится Кастун, но до Ирия ему так запросто, как грозится, не добраться. Гораздо сильнее её тревожили сестры. Где они? Что с ними? Наверняка он и к ним вот так же захаживает. Но раз по-прежнему так с ней настойчив, значит, ничего от них не добился…
— Что? — угадал её мысли Кастун. — Сестёр посмотреть хочешь? Ну, так я тебе их покажу!
Взмахнул рукой и в большом серебряном зеркале проявилась Леля у окна своей темницы, легонько раскачивалась, судорожно шептала призывы о помощи. По поникшему лицу безмолвно катились слезы. Мара неосознанно шагнула к видению и потянулась к сестре рукой.
Довольно усмехнувшись, Кастун щелкнул пальцами и зеркало помутнело.
— Понравилось? — прошипел он, склонившись к девушке низко. — Ну, так я тебе их теперь каждый день показывать буду. Насмотришься на их страдания досыта! Может, тогда одумаешься!
Сжимая кулаки, Мара резко обернулась на него, но за плечом уже никого не было. Она вновь осталась одна. Гнев, замешанный на страхе, раскаленным железом потёк по её жилам, достигая самого сердца, разгораясь в нём тёмным огнём.
***
Всё, как Югка говорила: стоило только ступить по ту сторону Калинового моста, как в разные стороны побежали дорожки. Одни терялись в стелющемся по земле белесом тумане, другие за пустынными склонами. Не раздумывая, выбрали ту, что прямо, и пошли по ней уверенно. За тихими разговорами и не заметили, как далеко зашли и вдали замаячили остроконечные тёмные башенки высокого замка Кастуна, будто сажей измазанного.
— Диковинно здесь, — негромко обмолвился Финист. — Вроде и светло, а солнца нет. Вроде и сумерки, а не поймешь утренние или вечерние. Ни день, ни ночь. И замок этот вдали… Из какого же камня его поднимали, да и кто, коли вокруг ни былиночки?
Рад нахмурился и одёрнул друга за руку.
— Сказала же Югка — не глазеть по сторонам. Хочешь смотреть — смотри под ноги. Или вперёд. Или на нас с братом.
— Ты слышишь? — замер на полушаге Финист, прислушался.
— Нет, — ещё сильнее нахмурился Рад и окликнул Перуна.
— Вроде бабушка меня зовет, — Финист обернулся и вдруг заулыбался радостно. — Бабушка!
Радогост тоже обернулся, но никого не рассмотрел в сумраке. Только будто тени задвигались, зашелестели вокруг. Потянули свои руки к Финисту. И тот улыбаясь шагнул им навстречу.
— Нет! — Рад выхватил меч, но Перун оказался быстрее. Широким взмахом рассёк тени, сгоняя с Радова друга морок.
— Уходим! Живее!
А тени уже вихрились, сливались воедино. Застелился по земле чёрный туман, и поднялись из него… тёмные, стремительно сгущающиеся человекоподобные тени высотой в двух рослых мужей. Человекоподобные, безликие. Только алыми углями горели глаза.
— Барм-барм… — прокатился по долу рокот.
Пожиратели! Перун оглянулся через плечо на брата и чуть заметно махнул рукой, мол, назад сдайте. И сам, неотрывно наблюдая за бугрящимся туманным сгустком, попятился, припоминая совет Югки. Только отступать особо некуда уже было. С дороги нельзя сойти. И вперед теперь не пройти. А Пожиратель, вперив взгляд прямо в Финиста, будто его одного только и видел, медленно поплыл к нему.
И что делать? — перекинулись братья взглядами. Хранительница Калинова моста велела без надобности мечом не махать, но…
Существо остановилось в одной сажени, бульканье внутри него усилилось, будто оно принюхивалось. Глаза нетерпеливо и жадно замерцали, и длинная лапа робко потянулась к родовичу. Финист сильнее сжал рукоять меча и замер в ожидании. Красные огоньки зачаровывали его, а гортанное «барм-барм» заполнило всё пространство вокруг. Пока свет вдруг не преломился, а в груди не ухнуло. «Нет!», — послышался яростный возглас Рада. Финист рухнул на холодную, будто насквозь, промерзшую землю. От удара на мгновенье в глазах померкло, а когда прояснилось, то ощутил жгучую, до стона, боль в груди, будто кто из него вытягивал саму жизнь, и увидел лишь кромешную тьму и белое сияние над своей кольчугой.
— Он пожирает его светич! — ахнул Рад, громко топнул ногой, как отгонял стервятиков бывало, и, ухватив друга за шиворот, потянул на себя.
Сбросив оцепенение, Финист при помощи Рада поднялся на ноги, дрогнувшей рукой хлопнул себя по груди.
Лишённый добычи Пожиратель, неистовствуя, задёргался и разверзнул пасть, зияющую пустотой. И вдруг всё полчище двинулось на родовичей. Голод их до светичей пробудился.
— Пшли прочь! — Перун размахнулся топором, рассекая одну тварь пополам и ударом плашмя далеко отбрасывая другую, расчищая путь вперед. Просияли синим вырезанные на топорище руны-обереги.
Тени развеивались в туман, исчезали в нём и возвращались, по чёрным каплям собираясь, стекаясь вновь.
Так дело не пойдёт! Радогост подбросил меч в руке, и тот, полыхнув огнём, обратился копьём. Лёгкое древко удобно легло в ладонь. Широко очертил острием огненный круг над головой, перехватился удобнее и ударил в Пожирателя. Длинный наконечник пробил бугрящееся брюхо чудища, будто калёная игла вошла в масло. Тварь, вопя и рокоча, начала сжиматься, чёрной смолой истекать к ногам. И противник словно истаял.
Алые огоньки глаз — несметное полчище — разгорелись сильнее. Протяжный неистовый рокот пронёсся по Тёмному Долу. Финист выхватил меч. В темном прозрачном лезвии отразились ринувшиеся на них твари, затмившие собой и без того серое небо. Клинок кромсал бесформенную плоть, и та, исходя шипением и мелкими искрами, под истошные вопли нежити выгорела дотла.
Финист удивленно вскинул меч, с мгновение рассматривая. Вот так подарочек! И ринулся в толпу, коля и рубя их без счету.
А им, и правда, счету не было. А всё же закончились.
Тяжело дыша, Финист утёр рукавом лицо и обернулся на Сварожичей. Перун опустил вымазанный чёрной кровью, будто смолой, топор и хмуро осмотрелся. Уже хотел окликнуть брата, когда будто ветром принёсло девичий плач.
— Мара?
— Нет, это Леля! — ахнул Финист и бросился к светлеющему тонкому силуэту.
— Ах, Финист, что же ты так долго шёл! — скорбно взирая на него, девушка протянула к нему свои бледные руки.
Но стоило Финисту их коснуться, как Леля развеялась белесой дымкой, проникая в него и в Сварожичей, одурманивая, лишая сил. А над Тёмным Долом эхо разнесло победный старческих хохот.
Продолжение далее...
Автор: Gall
Комментарии 1
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157685259894255