Я приблизился к его уху и тихо спросил:
– Для чего строили?
– Во даёт! – изумился он. – Путь-то до Воркуты по этим болотам и горельникам короче становился в разы…
Он зачем-то продемонстрировал татуировку на кулаке. Там было написано: «Мастер от Бога».
– Это я здесь, на Иде, лес валил, – пояснил лаконично. – Бензопилой «Дружба» мог из пенька коня вырезать. А сейчас на пенсии, вишь. Клюкву еду собирать. Во, дожил, клюкву собираю.
Вохтога – это посёлок городского типа в 76 километрах к юго-востоку от Вологды. Старинные деревянные дома с приставными лестницами на чердак, и бесконечная тишина, разрываемая гудками локомотивов.
Я сижу в кабинете начальницы станции и смотрю в окно на сад с яблонями. Ирина Александровна Бедарева говорит по телефону:
– Присылайте агентов… Будем разбираться.
Выходим с ней на морозный воздух. Пахнет печным дымом из труб. Я рассказываю о своём неожиданном попутчике.
– Да ну его, – улыбается она. – Ни к какому ГУЛАГу станция наша отношения не имеет. Это местные жители придумывать любят. Леспромхоз закрылся, Монзенский ДОК – тоже. Работать негде – вот сидят и выдумывают разную ерунду. Народ у нас с воображением. Ко мне как зайдут – столько новостей узнаешь, по телевизору и то меньше.
Ветераны действительно часто посещают станцию. За несколько часов, что провёл я у начальницы в кабинете, заходило двое. Ирина Александровна поила их чаем, интересовалась бытом: дрова, погода, внуки, кошки. Я тоже был вовлечён в разговор. Меня пытали на предмет, как там, в Москве, с кризисом и что лично им, ветеранам, ждать от нового президента США. Я дипломатично уходил от ответа и продолжал расспрашивать про дорогу.
– Это вам, наверное, попутчик про Монзенскую дорогу рассказывал, которая от нашей станции идёт в леса. Вот видите – деревянное здание старого вокзала. Как раз оттуда эта ветка и начинается.
– А что это за вокзал?
– Тысяча девятьсот пятого года постройки. Как раз тогда и была открыта наша станция на линии Вологда – Вятка. На ней тогда было всего два стрелочных поста и два дома для железнодорожников.
– А «Вохтога» что означает?
– Так здесь когда-то жили финно-угорские племена. И в переводе с финского «вохтога» – «медвежья река». Медведей здесь и сейчас много. Но местные говорят, что это неправильный перевод. Точнее будет «медвежий угол».
Вот в этом «медвежьем углу» и родилась Ирина Александровна. Здесь выросла, здесь работает всю жизнь на станции. А где же еще? С раннего детства прибегала она сюда и завороженно смотрела, как старый дежурный дядя Павел Морозов звонил в начищенный медный колокол. И не было для нее заветнее мечты, чем повторить этот звон при отходе пассажирского. И однажды Павел Иванович разрешил.
– И все, – улыбается Ирина Александровна.– С тех пор я заколдована железкой. Кем только не была. И приёмосдатчиком, и агентом по розыску грузов, и старшим товарным кассиром, и заместителем начальника станции. И вот уже полтора года – начальник. Сейчас, конечно, трудно. Но, знаете, я так скажу: если есть дорога, значит, она все равно куда-нибудь приведет.
Мы с Ириной Александровной подошли к деревянному вокзалу. В правом крыле на фронтоне крупными буквами значилось «Дом быта».
– А что делать! Дежурным Монзенской дороги сегодня достаточно и основного помещения вокзала. А крыло пришлось сдать в аренду, – говорит Ирина Александровна. – Это когда-то дорога укрупнялась. А нынче из-за развала леспромхоза станции только четвёртый класс дали.
– То есть станция Вохтога была связана с леспромхозом напрямую.
– Она и сейчас связана. Только теперь не леспромхоз основной поставщик груза, а частные артели, добывающие лес. А ещё есть Солигаличский комбинат, который поставляет на станцию негашёную известь. Правда, и у них сейчас дела не очень. Монзенская дорога, действительно, создавалась в то печальное время, когда здесь кругом лагеря были. Но не руками зэков. Просто в 30-е годы прошлого века с углем в стране плохо было, и дрова для Москвы стали стратегическим сырьём. От Вохтоги в леса стали тянуть путь. Осваивались новые делянки, дорогу продлевали. Там возникали лесопункты, посёлки. Грузооборот был очень большим. Товарная контора иногда даже не справлялась. Планировалось продлить ветку вплоть до Великого Устюга. Но началась перестройка, и всё закончилось. Предприятия закрылись. Только сейчас по чуть-чуть восстанавливаются.
– Но вы же не только принимаете и отправляете грузы. Здесь транзитом следует достаточно много поездов.
– Это точно. Около ста тридцати в сутки.
Мы идём смотреть другой вокзал – станции Вохтога-2. В отличие от старого, деревянного, он просто бьёт по глазам сияющим новеньким сайдингом. И Ирина Александровна с гордостью рассказывает об уютном зале ожидания, о новейшей технике для диспетчеров, о товарной конторе, о постройке второго пути в 1996 году, об электрификации участка Вологда – Буй, о «бархатном пути», что был опробован на Северной железной дороге на подходах к этой станции.
Иду по Вохтоге. Заросший бурьяном стадион, на котором, видимо, давно никто не бегает и не играет. Сложенные в штабеля доски у закрытого Монзенского ДОКа. На досках сидят два мужика. И, похоже, выпивают. Спрашиваю, что можно в их посёлке посмотреть, какие есть достопримечательности? Мужики переглядываются. И не понимают, о чём это я.
– Да нечего тут смотреть. Вот турнули нас с ДОКа, смотри на нас. И куда теперь? На железку не возьмут, там и так всё забито. Лес валить, там заглохло всё. Достопримечательности. Небо у нас тут красивое.
Я прошёл мимо школы через пустырь. На его краю миловидная бабка в пуховом полушалке пасла козу.
– Давно здесь живёте?– спросил я её.
– Так всю-то жизнь, – изумлённо, нараспев ответила она. – Дежурной работала. На станции. Я красивая после войны была. Война-то кончилась: радость жуткая. Казалось, вот и заживём.
– А на самом деле?
– И на самом деле зажили. Финны нам по обмену за лес обувку да одёжку поставляли. С вашей Москвы за ней приезжали. Чуть не с руками отрывали. А мы уж красовались. Пойдёшь, бывало, по посёлку – солнышко в финских сапогах блестит, глаз не оторвать. Да и жизнь как-то повеселее была. А может, просто я была моложе.
– А что больше всего вспоминается из тех времён?
– Как индусы приезжали на Монзенскую дорогу. Смешные такие, чумазые, но красивые. Да, ещё вот, – всполошилась она. – Поэт тут один сидел. Ботиночки хлипкие, пальтишко замызганное. Он рабочий поезд ждал на Гремячий. В Николу надо было ему. Сидит, весь продрог и бумажки какие-то в чемодане перебирает. И так вот их прямо рвёт на клочки. Рвёт и рвёт. А я гляжу: в чемодане у него кукла. Большая такая. Я его чаем угостила. Он смурый был. Кукла-то, говорю, какая у вас хорошая. У нас тогда таких не было даже в Вологде. Я знаю, у самой две дочери росли. Он чего-то буркнул мне в ответ, выпил чай и подался на воздух. Потом поезд подошёл рабочий, он и уехал. А позже инженер наш, образованный товарищ, мне говорит: «Помнишь мужчину в пальтишке плёвом, всё бумажки рвал?» Я говорю, помню. Это поэт, говорит, был. Рубцов фамилия. Жена у него с дочкой на Николе жили, это от Гремячего ещё километров десять. А я и не читала стихов того Рубцова.
Бабка тихонько погнала козу ко двору. Красное солнце заходило в сосны. Над головой играли-миловались вороны. Я посмотрел вверх. Небо действительно было красивое. Достопримечательность!
Комментарии 2