Воспоминания о детстве и юности. 5.7. Добыча хлеба насущного
Мы, послевоенные дети, на своей шкуре испытали тяжесть приобретения хлеба насущного для пропитания. Хлеб мама пекла дома самостоятельно. В дни, когда мама пекла хлеб, я был на седьмом небе от счастья. Да и как было не радоваться мягкому и воздушному домашнего хлебу, аромат от выпекания которого разносился по всей хате. Однако таких счастливых дней выпадало не много. Зерна, выданного маме на трудодни, едва хватало на 2-3 месяца. Поэтому мама домашний хлеб, к сожалению, пекла редко. Зерно оставляла на весенние и летние месяцы. В осенне-зимнюю пору в период производства на сахарном заводе хлеб для обеспечения рабочих привозили с Киевского хлебозавода за 50 км и продавали в хлебном ларьке в период пересменки на сахарном заводе. В сезон производства сахара на заводе хлеб, обычно, покупала мама по окончании смены, но не всегда это удавалось. Тогда, получив от мамы 3 рубля, за хлебом отправлялся я. Перед моими глазами открывалась удручающая картины. Такую я впоследствии, много лет спустя, встречал у водочных магазинов в период горбачевской борьбы с алкоголизмом. Толпа работяг с голодными глазами набрасывалась на хлебный ларек в стремлении получить свои 2 буханки хлеба. Толкались, ругались, иногда кулаки в ход пускали. Представители многодетных семей шли за хлебом по несколько человек (больше двух буханок в одни руки не отпускалось). Пробиться к окошку пацану 8-9 лет не представлялось никакой возможности. И вот, набравшись смелости, я бросался под ноги этой разъяренной толпе и между ногами рабочих пробирался к окошку для отпуска хлеба. Почувствовав, что я уже недалеко от окошка, начинал орать не своим гласом. Услышав мой визг, кто-то из работяг обращал на меня внимание: «Пацана задавили!» и, создав упор мозолистыми рабочими руками в прилавок ларька, давал мне возможность, вылезти к окошку, просунуть мятую трешку продавщице, схватить две буханки хлеба, нырнуть опять под ноги и выбраться из толпы. Это было настоящее счастье для ребенка: принести домой 2 буханки хлеба. А в период межсезонья хлеб могли и не привезти, или привозили в ограниченном количестве и продавали на территории завода, куда могли пройти только работники предприятия. В этом случае единственной возможностью приобрести хлеб была только поездка в Киев. Мама знала, что я смышленым был не по годам и неплохо ориентировался в Киеве в части меня касающейся. Мы с ней часто ездили к тети Паше. В Киев везем картошку, свеколку, морковку, лук, ещё что-нибудь выращенное на приусадебном огороде, чтобы поддержать тетю с детьми, а назад везли хлеб, макаронные изделия, крупу. Настоящий бартерный обмен. Вдобавок тетя Паша вручала ливерной колбасы стоимостью по три рубля за килограмм или конской колбасы - по пять с половиной рублей за килограмм. По моему мнению, очень вкусной. (На безрыбье и рак рыба). Тогда я и приобрел навыки ориентирования в стольном граде Киеве, и мама отпускала меня одного.
Припоминаю одну из таких поездок в летний день. Мама отправила меня, поручив при этом опеку надо мной престарелой соседке бабе Марии Хоменко в возрасте лет семидесяти с лишним, подслеповатой и, в силу возраста, глуховатой. Без нее водитель маршрутного грузовика Обухов-Киев мог бы просто не пустить меня в машину как малолетнего. Приехали мы в Киев на автовокзал. Он находился на Сталинке, примерно в том месте, где и сейчас находится междугородный вокзал Южного направления. Я еще с кузова маршрутного такси увидел знакомый трамвай № 10, следовавший до железнодорожного вокзала, и, проявив детскую легкомысленность, прокричал старушке о своем отъезде, чего она, естественно, не услышала, вскочил в нужный мне трамвай № 10 и уехал. На железнодорожном вокзале спокойно пересел на трамвай № 6 и благополучно доехал до Нового базара, где тетя работала. А баба Мария, сошла с кузова маршрутного такси и обнаружив, что подопечного и след простыл, окончательно расстроилась. Ну, как же, ребенка потеряла. Справилась со своими делами на Владимирском базаре, и вся в расстроенных чувствах отправилась домой. Только по возвращению домой моя мама смогла успокоить ее. Мама была уверена, что её сын в Киеве не затеряется.
А меня тем временем тетя Паша встретила, накормила, напоила, в котомку шесть батонов хлеба уложила и в путь обратный снарядила. Уже солнце закатилось, когда добрался я на маршрутном такси до Обухова. А дальше 7 км пешедралом. Мне повезло, подобрал грузовик на окраине Обухова. Но довез только до железнодорожной узкоколейки. За три километра до сахарного завода водитель повернул в сторону села Красное-2 (Германовка). Уже глубокой ночью добрался я с хлебом домой. И подобных случаев в моей детской жизни было больше, чем предостаточно.
В 1952 году, когда я уже учился в третьем классе, мне какое-то непродолжительное время пришлось учиться в киевской средней школе № 102 на ул. Шулявской. Летом этого года волею судьбы за решеткой оказалась моя тетя Прасковья Макаровна Токаренко, оставив 12-ти летнего сына Юрия на попечении 15-ти летней сестры Вали. В послевоенные годы она работала дворником на Новом Базаре возле Воздухофлотского моста. За одно и приторговывала, что в Советской стране называлось спекуляцией. Торговля дефицитными товарами из-под полы помогала матери-одиночке сводить концы с концами, одевать и кормить детей и проживать в довольно сносных условиях. В этом я неоднократно убеждался, когда приезжал в Киев, как с мамой, так и самостоятельно по её поручению. В доме тети Паши, я впервые узнал, что существует такой деликатес как икра, черная или красная. Даже имел возможность пробовать её не только в качестве приложения к бутерброду, а ложкой с тарелки. Тогда икра мне, сельскому дикарю, сначала не понравилась, а когда распробовал, то она от меня удалилась на недостижимое расстояние. Это лирическое отступление, но факт. А вообще условия жизни городского населения были на порядок выше сельского. Но не для всех. Матери-одиночке Прасковьи Макаровне с трудом доставались жизненные блага для обеспечения двух детей. Приходилось и в конфликт вступать с уголовным кодексом и блюстителями порядка, что, в свою очередь, не оставалось без последствий.
Как рассказывал, спустя пару десятков лет, знакомый тети Паши, кум Иван, в обычный торговый день Прасковья без отрыва от производства (работала она дворником на Новом базаре) приторговывала мелким товаром и «коньяком, выгнанным ночью» под «крышей» местного блюстителя порядка, знакомого милиционера. Торговля с точки зрения уголовного кодекса называлась спекуляцией, а самогоном торговать вообще категорически запрещалось. Крышевавший незаконный бизнес блюститель порядка потребовал двойную мзду и попытался изъять незаконный товар в качестве «улики», за что получил бутылкой по голове. Пострадавший очухался, но сопротивление законному представителю власти обошлось тете Паше в десятью годами заключения, которые она отсидела от звонка до звонка в одной из колоний в Запорожской области.
Мы с мамой переехали на временное место жительства к несовершеннолетним племянникам. Но пожить долго в Киеве нам не удалось. С одной стороны, маме не было возможности прописаться в городе из-за отсутствия у неё паспорта, а справку председатель сельсовета не выдавал. С другой стороны, племянники, оставшиеся без своей мамы, уже почувствовали себя достаточно самостоятельными, чтобы остаться без надзора деревенской тетки со своими патриархальными сельскими требованиями. Поэтому мама была вынуждена оставить их проживать самостоятельно, и мы уехали в село. Так и закончилась моя учеба в киевской школе, и не смогла осуществиться моя мечта вырваться из села и стать городским жителем.
Валя с Юрой самостоятельно добывали себе на пропитание, одежду, оплату жилья и другие нужды, а мама периодически передавала им что-то из продуктов питания, выращенным на своем приусадебном участке. Валя была вынуждена оставить учебу в школе и пойти работать. Кем только ей не пришлось работать: дворником, уборщицей, продавцом, пока в 17 лет не вышла замуж, не по любви, а по расчету, за мало-мальски обеспеченного советского служащего Меньковского Леонида. Жизнь более-менее наладилась. Валя уже имела возможность и своей маме в Запорожскую тюрьму передачу сварганить, и брата поставить на ноги, дать возможность окончить семь классов и получить рабочую специальность. Благодаря Лёне, они смогли переселиться из двухэтажного деревянного барака на улице Борщаговской в трехкомнатную квартиру на Отрадном. Но наладить свою жизнь с Леонидом Вале не удалось.
Получилось, как в известной песне:
Просто встретились два одиночества,
Разожгли у дороги костер,
А костру разгораться не хочется.
Вот и весь разговор.
Через некоторое время они по обоюдному согласию разошлись и каждый пошел своей дорогой.
А я тем временем возвратился в третий класс Гусачевской семилетней школы для продолжения дальнейшей учебы.
Через месяц после нашего возвращения домой произошло важное событие во многом изменившее жизнь нашей страны. Умер И.В. Сталин. По-разному встретили смерть вождя граждане страны: кто в глубоком трауре, кто с надеждой на лучшую жизнь. В школе прошли траурные мероприятия. Все учителя плакали у портрета в траурной рамке выставленном в зале. На несколько часов и школьников загнали в школьный зал для траурных церемоний. Вождя похоронили, а жизнь продолжалась.
После окончания 3-го класса я напросился поработать в собачьем питомнике Григоровского сахарного завода, где содержали служебных собак, предназначенных для охраны завода. Были в питомнике и кинозвезды, снимавшиеся в известных кинофильмах того времени, как, например, «Застава в горах». В мои обязанности входило поить, кормить, гулять со щенками. Взрослых собачек мне не доверяли, но меня они не обижали, если приходилось с ними пообщаться.
В течение дня меня обеспечивали трехразовым питанием, платили по 1 сталинскому рублю в день, 3 раза в неделю бесплатно пропускали в кино. Так что я был кум королю и сват министру. Для сравнения: среднемесячная зарплата советских рабочих в 1950 году составляла 601 рубль, за эту денежную сумму можно было купить 750 килограмм картофеля.
С каждым годом, по мере моего взросления, менялся и характер трудовой деятельности, наблюдался карьерный рост. После 4-го и 5-го классов я уже пас коров в личном подсобном хозяйстве колхозников, не имевших детей подросткового возраста. А если точнее: я пас корову и годовалую телку у Оксаны, тети моего биологического отца, которая испытывая, родственные чувства, практически ничего не платила мне за работу. Но вопросами расчета ведала мама, а на мою долю выпадала участь с утра до ночи бегать в течение всего лета за коровами без выходных и проходных.
Работа без ощущаемой оплаты не приносила удовлетворения, и на следующий год после завершения 6 класса я продвинулся по карьерной лестнице на повышение. Мама подрядила меня пасти коров у трех хозяев на хуторе Лучка: лесника Павла Ивановича (в народе - «Павлушки»), деда Ивана («Мундира»), смотрителя колхозных сенокосов, и бабы Марии Даниловой с полным пансионатом по одному месяцу у каждого из хозяев.
Хутор Лучка, как и в давние времена, являлся обособленной территорией (кутком) села Гусачевка. За последние годы Лучка «заросла» дачными постройками, а в то время на хуторе было 10 усадеб. Численность жителей составляла около 40 человек вместе с детьми. Электричество, как и во всем селе Гусачевка, отсутствовало. Проводного радио не было. В тот период электричество было только на сахарном заводе и в подведомственных ему домах. На хуторе Лучка жители проживали более зажиточно, чем непосредственно в селе. Пастбище с сочными травами располагалось в нескольких метрах от жилых и хозяйственных построек, поэтому пасти коров не составляло большого труда. Хозяева подымали меня рано, в 6 часов утра. Сразу после завтрака в 6.30 я выгонял коров на пастбище. В самую жару с 11 до 15 часов коров загоняли в стойло на отдых в тени и обеденную дойку, а после 15 до 21 часа снова на пастбище. Ранний подъем никогда не усложнял мою жизнь, так как по хронотипу я «жаворонок». «Жаворонок» —человек, который склонен просыпаться рано утром и отходить ко сну, как правило, до полуночи. Именно утром, с раннего подъема до полудня, у жаворонков лучше всего работает голова, больше всего бодрости и энергии. Так что этим летом я проживал в весьма комфортных условиях. Питание было сытным и вкусным во всех семьях. Оставалось время и для моего любимого занятия — чтения книг и для развлечений с соседскими детьми, хотя среди них ровесников моих не было. Все, как правило, младше. Хозяева ко мне относились хорошо, проявляли постоянную заботу, 1-2 раза в неделю мне выделяли 1 рубль на билет и отпускали на вечерние сеансы в кино. Демонстрация фильмов осуществлялась в летнем клубе сахарного завода, после того как на улице стемнеет, примерно в 22-23 часа. Одна серия фильма с киножурналом длилась около двух часов. Киносеанс заканчивался уже далеко заполночь. А ещё полтора часа добираться около 5 километров на Лучку, да и к тому же через лес. Иногда я возвращался после кинофильма с взрослым сыном бабы Марии Даниловой Николаем. Но только иногда. Чаще всего Николай отправлялся провожать девушку, и ему со мной уж точно было не по пути. Третий в этой ситуации — лишний.
Первый раз, оказавшись в такой ситуации, я зашел переночевать к себе домой. Мама встретила меня с радостью, не часто в течение лета мы встречались, но тут же и отчитала за то, что я не предупредил бабу Евдокию и деда Ивана, где я буду ночевать. Они будут волноваться за меня. Хотя на самом деле они даже не заметили моего отсутствия. Я поднялся в 5 часов утра и к 6-ти был уже на Лучке. Но такой вариант, заходить ночевать домой, а по утру добираться к хозяевам, мне не понравился.
И хотелось мне того или нет, пришлось преодолеть страх путешествия по лесу в ночное время. Дорога от окраины села до хутора Лучка протяженностью около километра проходила через лес. Особенно было страшно, и в тоже время романтично, преодолевать лесной участок в первый раз. Везде вокруг тебя чудятся разные страшилища, мерцают светлячки, светятся березовые пни. Среди ночи шум веток и все прочие звуки ночного леса могут вызывать сильный, даже панический страх. Когда в одиночестве идешь ночью по лесу, ощущается, что кто-то рядом с тобой движется и громко дышит в спину. Остановишься и ОНО остановится. До смерти напугала меня огромная жаба, которая прыгала своей дорогой, но это похоже было на человеческие шаги. Жаба была чуть ли не с ладонь и в наростах как носорог. К тому же у страха глаза велики.
В панике я побежал, цепляясь за кусты и царапаясь об ветки. Вот уже и начинают мерещиться тени и сгорбленные фигуры в обычных древесных пнях. Я, как затравленный звереныш, оглядываюсь на каждый шорох и звук, настораживаюсь и силюсь всмотреться в темноту. Пробирает дрожь. Слышен бег и шуршание листвы, ещё чего-то, и становится жутко! Откуда-то раздался протяжный вой. «Собаки!» — я бросился в сторону этого звука. «Стой! Это не собаки…» — по спине пробежал леденящий холод. Но впереди забрезжил просвет между деревьями, и я оказался на ровном целинном участке пастбища между лесом и строениями хутора Лучка. Около двух часов ночи я уже оказался в своей постели на сеновале. В дальнейшем возвращение поздней ночью через лес мне даже понравилось, и я не лишал себя возможности три раза в неделю сходить в кино. Тем более, что в летнем клубе его удавалось посмотреть бесплатно, пробравшись в зрительный зал через бетонный забор.
Этот летний сезон я провел, как на курорте, окреп, загорел и, набравшись сил, приступил к новому году обучения в завершающем классе нашей семилетки.
5.8. Последний год учебы в семилетке
Преобразование колхоза и улучшение жизни крестьян происходило на моих глазах и с моим непосредственным участием. Учеба в семилетней школе для меня не представляла трудностей. Я много читал. Сначала я перечитал все книги в школьной библиотеке, но они не удовлетворили моего голода. Я перебрался к сельской библиотеке, которой тогда руководила совместно с сельским клубом моя соседка Лидия Федоровна Малород. Я каждый вечер до закрытия клуба просиживал в библиотеке над книгами. Лида не возражала, а наоборот, поддерживала мое просиживание в библиотеке. Хоть и с несмышленышем, но ей не так скучно было среди ночи возвращаться по темным сельским проулкам домой. На моих глазах завязались дружеские отношения Лиды и Петра, крутого сельского парубка, грозы и лидера сельской молодежи, которые затем переросли в любовь и супружество. Я на их свадьбе был самым молодым боярином и, по совместительству, кучером свадебного кортежа. Со стороны Петра я постоянно чувствовал поддержку и защиту, что было не лишним для мальчишки, которого растила мать-одиночка. У меня, четырнадцатилетнего подростка, находящегося под опекой Лиды, была привилегия находиться в клубе без ограничений в любое вечернее время, чего мои старшие товарищи, уже закончившие семилетку, позволить себе не могли. Если даже на занятиях в школе я мог подвергнуться унижению, оскорблению не только моральному, но и физическому со стороны старших одноклассников (на 3-4 года старше), то вне школы и в клубе я не замечал их негативного воздействия. Отдельных из них я вообще не видел в клубе, откуда их подзатыльниками удаляли более старшие ребята.
В связи с переходом к обязательному семилетнему обучению укомплектованность классов в нашей школе была достаточно разновозрастная. Некоторые великовозрастные ребята школьного возраста в свое время закончили 4 класса и посчитали, что на этом пора закончить учиться и можно жениться. 2-3 года не учились, уже и поработать самостоятельно успели, а тут, на тебе! Будьте добры окончить семь классов в принудительном порядке, через воздействие сельсовета и милицейского участкового. И такое бывало: штрафы родителям за уклонения от учебы, насильственные приводы в школу. Вот и учились с нами вместе подростки на 3-4 года старше. А учиться-то не хотели. И багажа знаний в запасе не было. Но и дебилами не хотели выглядеть по сравнению с младшими одноклассниками. Сила есть, — ума не надо. Вот и издевались великовозрастные переростки над учителями и над нормальными по возрасту детьми. Мы в пятом и шестом классе уже выросли из-за парт, и располагались в классе за столами на четырех человек с приставной скамейкой. Вот и оказались мы за одним столом на «камчатке», Гриша Бутенко и я посредине, а по бокам у нас Вовка Г. 39-го года рождения и Петро М. — амбал примерно того же возраста. Мы обязаны были за старших одноклассников классные задания делать, готовить им ответы в ущерб себе. Но это еще ничего. Имели они привычку потешить свое самолюбие, поиздевавшись над младшими одноклассниками. И вот на уроке русского языка наш подслеповатый учитель Дзюба Емельян Минович вызывает Гришу к доске, но не тут–то было. Мозолистая рука Петра М., коренастого упитанного парня с легкостью загоняет его голову под стол. Учитель не может понять, как это может ученик от ответа прятаться под стол. Вызывает другого ученика, по совпадению, меня. Но здесь не менее подготовленный в силовом отношении Вовка Г. заталкивает меня под стол. Учитель не выдержал такой наглости «ученика» прятаться под стол и вытащил меня за шиворот, благо я был самым маленьким в классе, почти дистрофиком, и со словами «Остолоп! Болван! Вон!» вышвырнул меня из класса так, что я головой открыл дверь и оказался на середине большого школьного фойе. Все это произошло на глазах учеников. Кто-то из них смеялся. Ведь очень смешная картина. А группа возмущенных девочек Липа Дзюба, Паша Дидык, Люба Пустовая, Таня Остролуцкая и др. с возмущением, чуть-ли не с кулачками набросились на уважаемого пожилого учителя и высказали все, что думали о нем. Больше всех из девочек оказалась «виноватой» Липа Дзюба, дочь моего крестного отца Луценко Александра Афанасьевича. Её-то больше всего и запомнил Емельян Минович, тем более, что она дальней родственницей ему приходилась. Вот и пришлось ей отдуваться за всех. Даже дедушку Липы, Каленика, вызвали в школу в целях воспитания из-за одной из самых дисциплинированных и успевающих учениц.
Ох, какой же был скандал! Но с причинами никто и разбираться не стал. Сор выносить из избы школа выносить не собиралась. Правда Матрена Макаровна по-своему занялась воспитанием Вовки Г. Сторожила она в один из осенних дней яблоки в колхозном саду, а кто-же откажется зрелой антоновки на шару отведать. Вот и отловила его мама на колхозной яблоне. А Вовка-то уже усвоил уличную нецензурную грамоту и обозвал её нехорошими словами. Вот тут и не выдержала душа Матрены. Уронила его на землю, и начала наносить удары то по одной щеке, то по другой, приговаривая: «Это тебе за Женю, это тебе за Мотрича-соплячка, а это тебе за …». Напомнила и другие нехорошие слова (не будем из этических соображений их воспроизводить), пообещала ещё посущественней наказать. После этого Вовка Г. не только обходил мою маму десятой дорогой, но и от меня подальше держался, даже от других лиц, проявлявших недобрые намерения по отношению ко мне, защищал. И отношения у меня с Вовкой Г. в дальнейшем наладились неплохие.
А описанный школьный инцидент вскоре исчерпался. Емельян Минович благополучно ушел на пенсию, и, несмотря на его некоторые старорежимные педагогические приемы, у односельчан остались самые добрые воспоминания, как об одном из самых старых заслуженных гусачевских учителей, и, по совместительству, художественным руководителем сельского самодеятельного театра. Такие же добрые воспоминания, как у старшего поколения сельчан об учительнице земской четырехлетней школы, дочери местного священника Зинаиде Порфирьевне. Многие из сельчан старшего поколения вспоминали ощущение классной линейки за каждую провинность или невыученный урок на собственных ладонях. Но не помню, чтобы на учительницу кто-то обижался.
А прекрасные воспоминания о школе, как центре духовности на селе остались на всю жизнь. Ну и как не вспомнить добрым словом первую учительницу Швец Люсю Пантелеймоновну, которая открыла нам дорогу в жизнь, директора школы Малорода Федора Емельяновича, заведующую учебной частью Крамар Ульяну Сергеевну. Не любили мы в силу исторических причин немецкий язык, но навсегда добрые воспоминания остались об учительнице немецкого языка Дикой Алене Калистратовне, нашему классному руководителю в 5-7 классах. Любимой для меня была учительница Розум Мария Алексеевна, так как преподавала мой любимый школьный предмет — математику.
Много приятных слов можно сказать в адрес многих наших учителей. Но я хочу больше задержать свое внимание на директоре школы, учителе истории Малороде Ф.Е. Федор Емельянович прожил интересную жизнь В довоенные годы учитель, затем партийный работник в Узинском районе. За честность и критику власть предержащих был репрессирован и отстранен от партийной работы. За мужество и героизм в годы финской войны указом ПВС СССР от 19 мая 1940 г. политрук Малород Федор Емельянович награжден орденом Красной звезды. Был неоднократно ранен в боях за Родину в годы Великой Отечественной войны. Имел тяжелое ранение в голову, последствия которого остались у него на всю оставшуюся жизнь. Федор Емельянович был честен, принципиален и справедлив. Не затаил злобу на партийные и советские органы за несправедливо предъявленные обвинения в годы репрессий. Остался настоящим патриотом своей Родины, что наглядно доказал в годы войны. Всегда готов был защитить своих односельчан от несправедливых утеснений со стороны колхозного начальства и советских чиновников. За это партийное и советское руководство села и района постоянно притесняло его. За его резкие высказывания в адрес недобросовестных представителей партийных и советских органов государственные карательные органы всячески искали повод для его привлечения к ответственности за проявление нелояльности к представителям власти.
Когда он был трезв, никто к нему не мог придраться. С одной стороны, авторитет среди местного населения и уважение к нему за его честность и правдолюбие, с другой стороны справедливость и принципиальность его критических высказываний. А кто из номенклатурных чиновников любит критику в свой адрес. Вот и мстили ему всевозможными способами. Слабым местом Малорода Ф. Е. были последствия ранения в голову, которые проявлялись в том, что достаточно ему было выпить 50 грамм спиртного, как он приходил в состояние сильного опьянения. Однако он и в этом состоянии не терял человеческого облика, был аккуратен и подтянут, никогда не валялся, не вступал в драку, в любом состоянии опьянения мог добраться домой. Рассуждал всегда трезво, но с повышенной нетерпимостью к несправедливости, кем бы она не проявлялась. Все, что думал о человеке, высказывал прямо в глаза. За это его и не любили отдельные недобросовестные личности. Карательные органы не имели оснований привлечь Федора Емельяновича к административной или уголовной ответственности, зато совершенно безосновательно хватали и отправляли в психушку, как психически больного человека, что было очень модно в советские времена.
Мы с семьей Малорода Ф.Е. были соседями, жили в одном дворе и одной хате, где частичка её, примерно четвертая часть, принадлежала нам с мамой, а основную часть Федор Емельянович после отстранения от должности директора школы и потери права на пришкольное служебное жилье приобрел у наследников маминых родственников по мужу. Мы с мамой в то время не имели финансов для приобретения полуразрушенный хаты, а тем более для ее восстановления. Федор Емельянович приобрел хату, капитально отремонтировал и привел в презентабельный вид. Жили мы с соседями в хороших отношениях. Если иногда и возникали какие-либо трения у Матрены Макаровны с женой Федора Ганной (чего не бывает между соседями), то с ним, с Лидой и Колей, их детьми, у нас были самые добрые отношения. Если была в чем-то не права Ганна, а была она достаточно властной женщиной, то Федор Емельянович её вовремя поправлял.
Много свободного времени он уделял общению со мной, много интересной информации почерпнул я от него, в особенности в области истории. Федор Емельянович после отстранения от должности директора школы ещё некоторое время работал в семилетней школе с. Гусачевка учителем истории. А затем власти, обвинив его в пьянстве, вообще отстранили от педагогической работы и отправили на пенсию. Наверное, благодаря именно общению с ним мне в дальнейшем легко было в учебе, не только в школе, но и в военном училище. У него была довольно обширная библиотека художественной и политической литературы. Было полное собрание сочинений Ленина, 18-ти томное собрание трудов Сталина 1946 г. издания, краткий курс ВКП(б). Даже я в 12-14 возрасте пытался, что-то почитать из политической литературы. Конечно, я мало-что понимал, но уловил для себя, что работы И.В. Сталина написаны более доходчивым языком, легче поддаются восприятию, чем труды других авторов.
В ходе общения с Федором Емельяновичем мне довелось узнать из его уст интересную историю.
В один из периодов обострения его отношений с власть предержащими секретарь Обуховского райкома КПСС решил принудительно отправить Федора Емельяновича на очередной курс лечения в Золотоношскую психиатрическую больницу. Вызвали в райком, подготовили все документы и в сопровождении милиционера, Пети «Сонного», как его на селе называли, отправили в пгт Золотоноша Черкасской области. Федор Емельянович был, как всегда одет в строгий костюм полувоенного образца с орденом на груди, кожаное пальто, хромовые офицерские сапоги. На голове военная фуражка. Спокойно добрались они с сопровождавшим до назначенного пункта. Конечно, устали, путь по тем временам не ближний. Ожидая врача в приемном покое психиатрической больницы, сопровождающий милиционер уснул в уголке, а Федор Емельянович бодрствовал. Через некоторое время, ознакомившись с сопроводительными документами вышел дежурный врач:
— Где тут больной? – спросил он.
«Психически больной» Федор Емельянович указал на спящего в углу милиционера:
— Да, вон в углу спит, устал с дороги. — Малород Ф.Е. получил расписку о доставке пациента и спокойно удалился восвояси.
А в это время, вызванные дежурным доктором санитары, взяли Петю под белы ручки и отправили в палату № 6. Очнувшись ото сна Петя начал объяснять санитарам, что он не больной, а конвоир. На что ему санитары доходчиво разъяснили, что у них все пациенты, заявляют, что они здоровые люди и представляются не только Конвоирами, но и Императорами, Профессорами, Прокурорами. И определили поступившего пациента в карантин.
Федор Емельянович возвратился к себе домой. А на следующее утро принес расписку в доставке больного по месту назначения в райком партии и попросил работников райкома помочь освободиться сопровождающему из психиатрической больницы.
Однажды зимой уже в конце 50-х годов ушел Федор Емельянович из дому и не вернулся. Больше месяца о нем ничего не было известно. А уже ближе к весне позвала меня Ганна, сообщила, что нашли Федора и попросила запрячь в колхозе лошадей в сани и помочь мужчинам доставить замерзшее тело.
Тело было обнаружено под снегом, средь поля между Хутором и селом Красное, в стороне от дороги. Кто-то из прохожих заметил тело среди проталин и сообщил в милицию. Дело закрыли, посчитав, что смерть наступила в результате несчастного случая. Напился человек, шел по полю, споткнулся, упал в борозду и замерз. Но у меня и до настоящего времени на этот счет существуют сомнения в достоверности проведенного расследования и наличия оснований для закрытия дела. А в моей памяти Малород Федор Емельянович остался, как прекрасной души человек, настоящий учитель.
Педагогический коллектив Гусачевской семилетней школы создал все условия для моего успешного окончания семилетней школы, что даёт право на поступление в VIII класс средней школы без экзамена или в среднее профессиональное учебное заведение. Однако продолжение учебы в средней школе мне не светило по материальным условиям семьи и от подобных планов я вынужден был отказаться.
Но я имел право поступить в одно из средних профессиональных учебных заведений без экзамена, как окончивший семилетнюю школу с отличием - Похвальной грамотой. И я поставил своей целью, находясь на полном государственном обеспечении, получить среднетехническое или средне специальное образование. В этот период я очень увлекался научной фантастикой особенно о дальних путешествиях на суше, в океане и в космосе. Фантастические произведения Жюль Верна, советских писателей Александра Беляева «Звезда КЭЦ», Владко Владимира – «Аргонавты Вселенной», американского писателя-фантаста «Марсианские хроники», «451 градус по Фаренгейту» не давали мне покоя и звали в далекие дали. А к тому же в это время вышел на экраны романтический кинофильм «Геологи» с одноименной песней.
Лучше друга нигде не найду я,
Мы геологи оба с тобой,
Мы умеем и в жизни руду дорогую,
Отличать от породы пустой!
А путь и далёк, и долог,
И нельзя повернуть назад...
Держись, геолог! Крепись, геолог!
Ты ветра и солнца брат!
Все это сформировало мою мечту получить специальность геолога в Киевском геологоразведывательном техникуме. Но мои романтические мечты разрушила система крепостного права для крестьян-колхозников, существовавшая в Советском Союзе. Колхозникам паспорта не выдавались, чтобы не допустить их свободного передвижения по стране и смены места жительства. Выдали им паспорта впервые в 1974 году. А я, по стечению обстоятельств, первый паспорт получил только в 1994 году после увольнения в запас из Вооружённых Сил России.
К моменту окончания семилетней школы мне не исполнилось ещё и 14 лет. Получив свидетельство о семилетнем образовании с Похвальной грамотой, я на радостях бросился собирать документы для поступления в техникум. Свидетельство о рождении мама хранила как зеницу ока. Но его было мало, необходима справка с сельсовета подтверждающая, что я это я, и живу я в с. Гусачевка. Председатель сельсовета без согласования с председателем колхоза такой справки не выдавал. А какой же председатель колхоза согласиться отпустить рабочую силу. Он не возражал против выдачи справки, но только после того, как отработаю 2 года в колхозе. И я вынужден идти работать в колхоз.
Самая подходящая работа была пасти колхозное стадо коров или телят. Мне повезло. Коров пасти легче. Они в колхозе не такие голодные, как телята, и ведут себя более спокойно, сдержано. А ещё прилагается в целях стимулирования производства молока материальная заинтересованность — дополнительная натуральная оплата — молоко. А пастухам телят дополнительное молоко не полагалось. Телята, как оказывается, не дают молока. Со мной вместе пасли колхозный скот Гриша Хоменко, Степа Сушко. А телят пасли мои друзья Шура Дзюба, Юра Протасов. Молодняк, новорожденных телят, растили тоже мои одноклассники Гриша Бутенко и Таня Остролуцкая. Вот так в стране, где не использовался детский труд, 14-ти летние подростки, дети войны, развивали животноводство в колхозе. Через такой сценарий взросления прошло не одно поколение. Правда после преобразования нашей школы в восьмилетку, дети начинали самостоятельно работать на год позже. И к тому же следует отметить, что рос материальный уровень жизни крестьян и после окончания 8 классов, больше выпускников имели возможность продолжать учебу в средней школе соседнего села Григоровка. К этому времени плата за учебу в старших классах средней школы была уже отменена. Из числа моих одноклассников пошли учиться в 8 класс средней школ только 1-2 человека, которые имели хоть какую-то материальную основу для продолжения учебы. А пока я осваивал программу семилетней школы в стране кипела бурная политическая и экономическая деятельность.