ТИХИЙ УГОЛОК МОЕЙ ДУШИ

Просчёт Никифор Митрич решил жениться. Сваху звать не стал, знал – расчёт точный и надёжный. Ещё с весны он решил взять в жёны Клавдию из соседнего дома. Она – одна, как перст, он бобылём сколько лет живёт. Присмотрелся он к ней за долгие годы, рядом жили. Ладная женщина, домовитая, хозяйка справная, мужа рано потеряла, себя сберегла. И возраст подходящий чуть-чуть за пятьдесят. Сын в городе живёт, матери порой тысяч пяток подкинет, и на том спасибо. Глаз в деревню не кажет, детишек понянчить не привозит, всё в отпусках по заграницам с семьёй мотается, жарится на турецком песочке. И Клавдия на него не в обиде, о матери заботится, про здоровье в письме спросит, телефон моднючий бандеролью выслал, позвонит иногда. Тогда Клавдия, как солнышко сияет, весь разговор тот сельчанам выложит до мелочей, да от себя чуток добавит. В общем, сын будущей жены Никифору не помеха. Опять же на книжке у Клавдии кругленькая сумма, про которую она намекала. Будет на что в старости жить. Никифор стариком себя не считал, разве это возраст – шестьдесят девять! Вот в конце лета ему круглая дата наступит, тогда и жениться можно. Сразу два дела за одним столом. Опять же экономия, расходов меньше. А отметить начало их жизни надо! Важная дата, как ни взгляни! «Невеста» о своём замужестве даже и не догадывалась. По утрам улыбчиво здоровалась с Никифором, выпускала из сараюшки всполошенных кур, убиралась по дому, полола в огороде и жизнью была довольна. Сын звонил недавно из Крыма, фото прислал всей семьи, радость-то! Ребятишки высокие, в отца, жена красавица, да и сам – мужик в расцвете сил. Клавдия ту карточку в рамочку вставила, нет-нет да уронит взгляд на детишек, мысленно благословляя их. Так что мысли «невесты» были далеки от помышлений её соседа. На Троицу – великий праздник, спозаранку Клавдия отправилась в соседнее село на службу в церковь. Повязалась белым платочком, в руки – цветы ромашки, что в огороде нарвала, сама чинная да статная. Автобусного сообщения меж поселениями не было, в «перестройку» отменили, а церковь в округе одна только в ближайшем селе. Бабки, что в летах, дойти до неё не могли и попросили принести Клавдию просвирочек да свечек. Набрала Клавдия заказов, да в путь-дорогу. Пришла вовремя, и службу отстояла, и заказ старушечий выполнила, и к батюшке подошла за благословением. Идёт обратно, душа радуется, птички щебечут, в природе живой дух витает, знамо – Троица! Уже к деревне подходить стала, а тут небо скоренько заволокло синей тучей, подул порывистый ветер, травы пригнулись к земле и быстро закапал дождь. Вокруг ни сараюхи какой, ни навеса, спрятаться негде, да и лес она прошла. Открытое, голое место. А дождь серьёзный, с мелким градом впридачу. В общем, пока Клавдия до дома добежала, вымокла до нитки. Снятую одежду выкрутила, в сенцах развешала, переоделась в сухое, чаю с малиной напилась, ноги в горчице попарила, да в постель юркнула. Ночью женщина почувствовала себя плохо, жар давил изнутри, горела грудь, раскалывалась от боли голова. К утру появился изнуряющий, сухой кашель, да боль за грудиной. Кое-как Клавдия поутру встала и отправилась к бабке Матрёне, что жила за три дома от неё. Бабка, увидев её, всплеснула руками, усадила под образами, прочитала молитву, травяную настойку дала и пообещала проведать сегодня же. Дома женщина пригубила горькое лекарство и быстро уснула. Проснулась она к вечеру, как показалось, вполне здоровая и отдохнувшая. Но ночью вновь металась в жару, изнемогая от жажды. Старуха лекарка сразу смекнула, что простудой здесь и не пахнет, да фельдшера давно не стало в их краю, какая-то «оптимизация» пришла на деревню. Старуха не знала значения этого грозного слова, но видела в нём зловещий смысл, ибо доктора убрали по требованию именно заклятой «оптимизации» Оставив соседа Никифора приглядеть за больной, старуха кинулась к главе поселения за помощью. В селе, что рядом, медпункта тоже не было, пришлось звонить в город. Там долго не брали трубку, долгие телефонные гудки бередили душу, ввергая в неизбывную тоску. Наконец, на том конце взяли трубку. - Алло, девушка, мне бы «скорую»! – взволнованно закричал глава Фёдор, - женщине плохо, умирает! - Кто умирает? – равнодушно прореагировала трубка, - вы или женщина? - Женщина Клавдия Гаврилова сознание теряет. - Сколько лет Гавриловой? - Пятьдесят, наверное. - Температура больной? - Большая температура, не мерили, горит вся! - Так померяйте! - Прямо сейчас? Умирает она! - У нас не умрёт. Чем болела? - Как чем? - Скарлатиной, свинкой, туберкулёзом? - Почём мне знать! Не болела, наверное… - А как мне прикажете карточку заполнять? - А потом нельзя её заполнить? Ведь умрёт Клавдия! - Адрес. - Деревня Петушки… - Какого района? - Неделинского, дом четыре по Красной улице. - В Неделинский район мы не поедем. Размыло всё дождём, машина не пройдёт, асфальта ведь у вас нет? - Нет, - поник Фёдор, - какой год обещает область дать деньги, да… - Ну вот, а мы не виноваты, трясите область… С этими словами трубка отключилась, и Неделинский район с деревней Петушки по странному стечению обстоятельств остался за чертой владений Российской Федерации. Ещё не веря в абсурдность ситуации, Фёдор попытался связаться с министерством здравоохранения области, но тщетно, его сотрудники спали сном праведников, за окном синела летняя ночь. Бабка Матрёна слушала разговор и качала головой. Она помнила времена, когда медицина пришла на деревню, как люди радовались той перемене, помнила первых докторов да медсестричек. И укол поставят, и давление померяют, и лечение назначат. Помнила и последнего фельдшера – усача Михееча, мастера на все руки. И роды принимал, и зубы лечил. А сейчас одна надежда у старого оставшегося люда – она, бабка Матрёна. А что она может? Хворь заговорить да травкой напоить. А что посерьёзнее приключится, доктор нужен! Только где он? Она вздохнула и подошла к растерянному Фёдору: - Ты вот что, ты телеграмму дай сыну Клавдии, адрес я скажу тебе. С телеграммой получилось, как нельзя лучше. Милая телефонистка на станции сразу отбила текст с просьбой приехать незамедлительно, мать при смерти. К утру Клавдия совсем ослабла и только через силу хрипела. Никифор скорбно смотрел на свою «названную», понимая, что его грандиозные планы летят в тар-тарары. Надо же было так простудиться, да в такой благословенный день! Собравшиеся старики тихо сидели на лавках, две старушки читали молитвы. Бабка Матрёна меняла повязки, смоченные разбавленным уксусом на лбу Клавдии, в углу притаилась любимая кошка хозяйки. К обеду дверь с шумом отворилась и в комнату размашисто ступил высокий крепыш средних лет с порывистыми движениями, следом за ним неслышно семенила пожилая женщина в очках с чемоданчиком в руках. - Где больная? – нарушила тишину женщина. Неожиданно властный тон женщины взбодрил окружающих и все, как по команде, показали руками на затихшую Клавдию. Подошедший сын припал к худенькой руке матери, но властная женщина – врач, быстро отстранила мужчину, откинула одеяло. Клавдия с усилием открыла глаза, слабо улыбнулась: - Приехал, сынок, - через силу выдавила мать и уронила голову. - Все из избы, больной нужен воздух! – приказала врач и припала стетоскопом к груди Клавдии. Сердце колотилось сильно и неровно, в лёгких свистели на разные лады обширные хрипы. - Степан Викторович, нужна срочная госпитализация, крупозное воспаление лёгких, очень опасно! – сказала она сыну Клавдии. - Конечно, конечно, - засуетился Степан, - сейчас помогут. Он пулей вылетел из избы и через минуту вернулся с тремя дюжими парнями и носилками. Клавдию отнесли в зарубежный «внедорожник» последнего года выпуска, густо заляпанный грязью. - Энтот по всем расхлябанным дорогам проедет, на село бы такие, - подумал Никифор, - только где их взять? Машина давно отъехала от дома, сопровождаемая восклицаниями в адрес любящего сына Клавдии, а Никифор всё смотрел вслед своей «наречённой» Он знал, что не вернётся Клавдия в деревню, сын уже не отпустит. Рядом судачили старые бабки: -Это кто ж такой будет, сын-то её? - Да начальник большой, в администрации города сидит… - А-а… Хороший сын, заботливый… Только что ж не приезжал-то? Красноречие старух сразу пропало, каждый вспомнил своих разлетевшихся по свету детей и внуков. Горькая тоска закралась в сердце каждого сельчанина. Что ж пенять? Знать, судьба у них такая, под старость лет остаться посреди России в никому не нужной деревне Петушки. Евгения Амирова

Одна женщина шла по парку со своим знакомым. Именно знакомым. Хорошим, но просто знакомым. Познакомились и стали встречаться с самыми серьезными намерениями. Надо создать семью. Обоим за сорок. Без вредных привычек, воспитанные взрослые люди, симпатичные, развитые, материально обеспеченные. Вполне подходят друг другу. Так думала Анастасия Павловна, шла по дорожке и думала. Она была сильная, уверенная, всего достигла сама. Семьи только не было. Но вот теперь есть Сергей Иванович, надо с ним семью и создавать. Мужчина же нужен. Надо быть замужем. Выйти замуж и создать семью. Только совершенно непонятно, зачем нужен муж. Вот эта противная мысль вкрадывалась постоянно. И Сергей Иванович шел рядом и тоже думал такие же мысли: какая красивая и обеспеченная женщина! Все у нее есть. Всего сама достигла. Очень умная, образованная, привлекательная. Идет в костюме, на каблуках, статная, высокая, сильная. Но веет холодом от нее. Хотя вежливо разговаривает про книги Мураками и Гессе. И про погоду. И про пользу лесных прогулок. И надо создавать семью, бесспорно. Только зачем такой женщине муж? Разве что для списка желаний. Достижений… Так они шли, незаметно отдаляясь друг от друга. Разговор увял. Птичий щебет раздавался, ветер шумел в ветвях деревьев. Дорожка сузилась, Анастасия Павловна уже шла одна, за ней - Сергей Иванович. Полезная прогулка продолжалась. И тут раздался визг. Знаете, такой пронзительный женский визг. А потом визг перешел в плач с элементами визга. Сергей Иванович бросился на помощь, когда понял, что так страшно визжит элегантная и сильная Анастасия Павловна. Неприлично и дико визжит, захлебываясь плачем. Знаете, такой пронзительный женский визг. А потом визг перешел в плач с элементами визга. Сергей Иванович бросился на помощь, когда понял, что так страшно визжит элегантная и сильная Анастасия Павловна. Неприлично и дико визжит, захлебываясь плачем. И что? Это был мохнатый волосатый жирный паук! Всего лишь паук. Большой такой, правда. Он мирно полз по руке Анастасии Павловны. А она визжала, плакала и трясла рукой с великолепным скромным маникюром. "Паук! Уберите его! Какой ужас! Спасите меня!", - вот так противно кричала дама. Сергей Иванович паука аккуратно снял. А Анастасия Павловна бросилась ему на грудь и обхватила руками. Не как женщина, как ребенок. Прижалась и плакала. Она до смерти боялась пауков, вот в чем дело. И мгновенно превратилась в Настю из Анастасии Павловны. В Настю, которая плакала и говорила: "Сережа, он был такой страшный!". И все. Что-то изменилось мгновенно. И Сережа за руку вывел Настю на широкую дорогу. И они пошли рядом, обнявшись, вот так! И Сережа гладил Настю по голове, всю элегантную прическу растрепал. А Настя рассказывала взахлеб, как в детстве испугалась паука. Был такой случай в детском доме. Еле ее отпоили успокоительным. Хотя сначала в угол поставили. Шли вот так, обнявшись. Разговаривали, - лепетали и бормотали, со стороны и не поймешь, о чем люди говорят. Это такой особый язык влюбленных, на нем говорят все любящие наедине. Не язык, а птичий щебет... Ну, и поцелуи были, конечно. Пока не вышли на людное место. Но и там продолжали держаться за руки, просто не могли расцепить руки - так притянуло их друг к другу... Тянет человеческое. Простое. Даже слабость или ошибка. Даже падение, - ведь тогда можно протянуть руку и помочь встать. И пожалеть человека. Обнять его... И второй человек очень нужен. Муж или жена. Возлюбленный или верный друг. Совершенно невозможно одному идти по дорожке. И так хорошо, когда есть рядом тот, кто спасет, поддержит, пожалеет. Или тот, кого можно спасти и поддержать. И дальше пойти вместе, рука в руке. Или в объятиях друг друга... Так сильная женщина проявила слабость. И получила любовь и счастье. Сергей хотел ей подарить на годовщину свадьбы золотого паучка с рубиновыми глазками. На память. Но Настя отказалась. И на эти деньги они вместе поехали на море, вот и все. Хотя паук помог, это правда. Но лучше все же подальше от пауков и от несчастий, - всегда вместе. Анна Кирьянова

Что же вы, люди, всё время друг друга клюёте? Вот у меня есть, к примеру, собака, и кот… Вы не поверите, может, а может, поймёте, Каждый из них друг о друге в заботе живёт… Что же вы делите земли, добычу, удачу? Делите так, чтобы меньше досталось другим… Разум считает, а сердце давненько не плачет, Ведь зачерствело и стало глухим и немым… Что же вы, люди, лишь временно верите в Бога, Только когда приключилась большая беда… Время счастливое? Библию можно не трогать… С полки в шкафу не сбежит ведь Она никуда… Взлёты в судьбе вы считаете что заслужили, Не понимая, что Бог вам авансом даёт! Жили без сердца, лишь разумом? Значит – не жили. Это, возможно, при жизни не каждый поймёт… Что же вы, люди, друг друга учили чему-то, Не научившись и сами счастливыми быть… Не научившись ценить ни часы, ни минуты. Бога просили, а надо бы благодарить! Что обижаться на тех, кто дружить разучился? Это лишь повод взглянуть на себя и понять, Кто-то о том, чтоб родители жили, молился… Кто-то молился, чтоб денег побольше отжать… Что же мы, люди, совсем, как не люди, бываем… Ценим торговые марки, а чувства – долой… Скидки и акции разные мы замечаем, Не замечая, что кто-то подавлен войной… Даже собака и кот, после трений недолгих, Миску одну поделили и оба правы… Доброе нужно друг в друге и множить, и помнить. Много людей, но людского так мало, увы… Ирина Самарина-Лабиринт

Софья Горбунова "Виновата черемуха белая и весна "

«НИКТО НЕ ПОЙМЁТ, ЧТО Я ЧУВСТВОВАЛА, УБ*ВАЯ ДЕТЕЙ». Трагический подвиг врача-гинеколога Гизеллы Перл. 15 апреля 1945 доктор Гизелла Перл приняла роды у заключённой концлагеря Берген-Бельзен, польки по имени Мария. И в этот раз, как и во время всех предыдущих родов за последний год, у акушерки не было ни инструментов, ни анестетиков, ни даже ассистента. Впрочем, на этот раз была одна существенная разница: в отличие от других, этот ребёнок будет жить... Стон Марии на последнем этапе родов смешался с победными звуками горна и криками британских солдат, которые вошли в Берген-Бельзен. Когда женщина взяла на руки новорождённого сына, её состояние начало ухудшаться: лицо и губы побледнели, она теряла кровь, и ей срочно нужна была операция. Но у доктора не было необходимых инструментов. Выйдя из казармы, она наткнулась на полковника британской армии и попросила у него антисептики и чистую воду – роскошь, которой у неё давно не было. И это спасло Марии жизнь. «Через полчаса у меня было всё необходимое, чтобы сделать операцию не как беспомощный узник, а как врач. И это был момент триумфа в конце немыслимо мучительного путешествия…», - вспоминала Гизелла Перл в мемуарах 1948 года «Я была врачом в Освенциме». До войны, у себя на Родине, в Венгрии, Гизелла была успешным гинекологом. Вместе со своим мужем, терапевтом по специальности, они практиковали в небольшом городке Марамарошжигете, куда в марте 1944 года вторглись немецкие войска. Гизелла успела только уберечь маленькую дочку, спрятав её перед приходом гестапо у хороших знакомых. Саму же Гизеллу с сыном и мужем (так как они были евреями по национальности) переселили сначала в гетто, а затем, вместе с более 400 тысячами других евреев, отправили в концлагерь. Это был Освенцим… Новоприбывших заключённых в этом концлагере встречал главный врач Йозеф Менгеле, который одним движением руки отправлял людей в одну сторону — к смеrти, или в другую — на работы, а затем - в газовую камеру. Менгеле пророчили блестящую карьеру в области антропологии и медицины, и Освенцим стал для него бесконечным источником профессиональных возможностей: люди «любого сорта» и никаких этических ограничений. Но для его ужасных экспериментов ему требовался ассистент. Которым и стала потом Гизелла… ⠀ Потом она вспоминала, что одним из первых ужасных впечатлений в Освенциме для неё стала картина, когда она вошла в один из женских блоков. Там были размещены клетки, в которых находились десятки, а возможно, и сотни молодых женщин. Их использовали в качестве доноров крови для немецких солдат. «Некоторые женщины, бледные и обессиленные, - рассказывала она, - уже просто лежали на полу, они не могли даже разговаривать, но и их не оставляли в покое, периодически отбирая последнюю кровь. Я хранила у себя ампулу с ядом и тогда попыталась воспользоваться ею. Но у Господа были на меня свои планы. Мой организм оказался сильнее яда, я выжила. И теперь знаю, для чего…» ⠀ Уже там, в бараках, Гизелла стала помогать женщинам. Она рассказывала им истории из своей профессиональной жизни, подбодряла, подкармливала, вселяла надежду и веру – убеждала не сдаваться, бороться за жизнь до освобождения. А потом начала лечить больных. Вот как вспоминала об этом 16-летняя Марта Сигете, одна из заключённых: «Примерно через месяц после того, как нас привезли в лагерь, у меня и у других женщин появилась ужасная сыпь. Вначале появились гнойные волдыри, а затем они превратились в язвы. В некоторых случаях сыпь появлялась на обеих руках и груди. Утром и вечером мы выстраивались для проверки. В этот период доктор Менгеле приходил один или два раза в неделю, вытаскивал из рядов слабых и больных заключённых, и больше их никто никогда не видел. Необходимо было убедиться, что всё тело закрыто одеждой, так как если бы Менгеле увидел хотя бы одну болячку, с жизнью пришлось бы распрощаться. Доктор Гизелла Перл в ночное время приходила в барак и смазывала наши волдыри какой-то клейкой мазью, чтобы залечить эту жуткую сыпь. Она периодически приходила в наш барак, а также в другие бараки и давала эту мазь. Уходило несколько недель на то, чтобы залечить сыпь…» ⠀ Через Перл проходили сотни больных женщин, и она помогала всем — без лекарств, бинтов, обезболивающих, инструментов. Многочисленные операции на теле, инфицированной в результате ран от ударов кнутом, Гизелла делала при помощи одного лишь ножа под присмотром надзирательницы. А вскоре Менгеле узнал о том, что она работала гинекологом, и решил, что это то, что нужно для его «научных» экспериментов над беременными и их детьми. Он приказал Гизелле быть его ассистентом и присутствовать на всех экспериментах, которые проводились им над беременными и новорожденными. А ещё сообщать ему лично обо всех беременных женщинах лагеря. Врач поняла, что это означало для женщин смертный приговор, и решила противостоять Менгеле по-своему. «Рождение ребёнка всегда было для меня настоящим чудом, - напишет она спустя годы, - но я сразу поняла, что в этой ситуации надо делать. Чтобы оказать сопротивление нацистскому плану уничтожения и помочь женщинам выжить, мне пришлось кардинально изменить своему призванию врача, который помогает появиться новой жизни. Я скрывала каждую беременную женщину, которую мне удавалось обнаружить и, если требовалось, прерывала беременность или принимала роды, а потом… уbивала младенца. Не осуждайте меня за это. Для этих женщин это был единственный шанс выжить и потом, как я надеялась, родить ребёнка на свободе. Никто никогда не поймёт, что я пережила. Но если бы я этого не сделала, и мать, и ребёнок умерли бы мучительной смеrтью». ⠀ Перл была не первой, кто пришёл к этому. Медицинская этика давно утверждает, что, когда беременность угрожает жизни матери, врач должен предоставить приоритет её жизни, а не ребёнку. «И многие медики адаптировали этот принцип в концлагерях, - рассказывала доктор Люси Адельсбергер. - Мы, врачи-заключённые, тихо выполняли это правило: ребёнок должен был умеrеть, чтобы спасти жизнь матери. Это было трагическое решение, но оправданное». Перл сделала помощь женщинам своей миссией. Когда она узнавала, что заключённая беременна, она делала всё возможное, чтобы скрыть этот факт. Если это было невозможно, она прерывала беременность. Гизелла делала аbорты ночью при свете свечи, используя лишь нож и кляп для рта, чтобы не было слышно криков. Иногда ей приходилось делать это в тёмных углах казарм на грязном полу и… голыми руками. «Однажды она приняла роды у женщины по имени Йоланда, - рассказывала Сара Мильхе, которая иногда «ассистировала» Гизелле, держа свечу, - и это были близнецы… Она не смогла уbить младенцев. Я не знаю, чем закончилась эта история, но ходили слухи, что Менгеле заставил доктора поместить близнецов в стеклянные банки, чтобы отправить в Берлин. Они предназначались для его печально известных экспериментов над близнецами...» ⠀ Около трёх тысяч операций провела доктор Гизелла Перл в Освенциме, надеясь, что прооперированные ею женщины доживут до освобождения и ещё смогут в будущем родить детей. А вскоре часть узников, в том числе и Гизеллу, перевели в лагерь Берген-Бельзен на севере Германии, где она и стала свидетелем освобождения лагеря. Доктор Перл позже расскажет, почему её — полураздетую, больную и голодную — январским утром 1945 года в дикой спешке погрузили в эшелон, удирающий из Освенцима в ещё «свободную» от Красной Армии и войск союзников часть Германии. «Однажды утром руки судьбы дотянулись до меня. За мной послал доктор Менгеле. „Ты покидаешь Аушвиц!“, — сказал он. Меня будто ударило молнией… Оставить моих пациентов, с которыми Бог знает что может случиться… которые нуждаются во мне, зависят от меня… „Ты ещё здесь?!“, — заорал на меня Менгеле. Я попыталась сказать что-нибудь. „Я не могу идти… Я больна… У меня инфекция глаз…“. Это не помогло. „Чтобы тебя здесь не было!“, — был ответ». Гизелла Перл под усиленным конвоем побрела к лагерным воротам - мимо газовых камер, которые наzисты не успели уничтожить, мимо потухших крематориев, страшных бараков. «Что они задумали насчёт меня? Как они собираются очистить мою память от происходившего здесь ужаса? За то, что я спасала жизни тех, кого они хотели уничтожить, я буду наказана? Надеюсь, они не заставят меня страдать слишком долго», — думала врач-узница. «А потом я увидела немецкого офицера, появившегося из здания передо мной. „Ты слишком много знаешь“, — усмехнулся он, и я поняла, что в живых они меня не оставят». ⠀ Перл раньше не видела этого эсэсовца, но он, по-видимому, хорошо знал, чем в лагере занималась эта узница под номером 25 404. Вопреки своей воле она стала подручной у Йозефа Менгеле, а однажды её пациенткой стала старшая надзирательница Ирма Грезе — гроза и ужас женской части Освенцима и хорошая подруга Менгеле. «Она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видела, — вспоминала Перл. - Совершенное в каждой линии тело, ангельское белое лицо и самые невинные глаза, какие можно представить. Кроме того, 20-летняя красавица Грезе была насквозь испорченной, жестокой и и извращённой из тех людей, что я когда-либо встречала». Грезе однажды приказала Гизелле, чтобы та проверила её на беременность, а когда она подтвердилась — сделала аbорт. Во время операции Грезе не выпускала из рук пистолет, и когда всё закончилось, сказала: «Ты хороший врач. Жаль, что тебе придётся умеrеть. И я не буду говорить, чтобы ты молчала о том, что здесь было. Если ты откроешь свой рот, я найду тебя, где бы ты ни была, и уbью». За лечение у врача-еврейки по нацистским законам Грезе ждал суд СС. А Гизеллу — смеrть… ⠀ В концлагере Берген-Бельзен доктор Перл пробыла недолго: три месяца, а после освобождения ещё несколько месяцев работала в больнице, помогая появляться на свет теперь уже свободным малышам. После окончания войны Гизелла отправилась на поиски своей семьи и узнала, что её муж и сын, с которыми её разлучили при отправке из гетто, погибли. И снова решила свести счёты с жизнью. И снова осталась жить… В 1947 году Гизелла Перл переехала в США, где решила написать книгу, а когда о её истории узнала тогдашняя первая леди США, Элеонора Рузвельт, то захотела встретиться с ней лично. Первая леди устроила обед, на котором призвала Перл вернуться к врачебной практике, но та ответила: «Я не хочу быть врачом. Я хочу быть свидетелем». И спустя год опубликовала мемуары, в которых впервые поведала миру об ужасах беременности и рождения детей, через которые проходили женщины-заключённые концлагерей. Она также написала военному ведомству США, предложив себя в качестве свидетеля по любым делам Менгеле, но, как известно, суд над ним так никогда и не состоялся: долгие годы он прятался в Южной Америке, пока не погиб в кораблекрушении в 1979 году. ⠀ А Гизелла Перл не смогла жить без того, что однажды выбрала своей профессией. Сначала в США, а потом и в Израиле, куда переехала к дочери и сестре, она продолжала свою врачебную практику, помогая женщинам рожать, а малышам - появляться на свет. И делала она это до самой своей смерти в 1988 году. Одна из медсестёр, работающих с доктором Перл, рассказывала: «Я помню, как женщины на улице падали перед ней на колени и называли врачом Гизе, так её звали в лагерях. Они боготворили её. Доктор Перл была очень сильной женщиной. Достаточно сильной, чтобы сказать: это – прошлое, нам надо смотреть в будущее. Однако она никогда не забывала, что с ней произошло. Хотя она почти ничего не рассказывала об Освенциме, она всегда носила одежду так, чтобы её татуировку было видно. И никто, никто и никогда не осуждал её за тот ужасный выбор между жизнью и смертью, который ей пришлось тогда сделать...»

Знаешь, так хочется жить! Утром проснуться и кофе сварить. Его аромат с наслажденьем вдыхать И раннее солнце с надеждой встречать. Знаешь, так хочется жить! Чтобы о доме на время забыть. Вырваться в поле, ветер обнять И долго в душистых ромашках лежать. На облака и на небо, как в детстве, смотреть, Громко и весело с птицами петь. Ну, а потом босиком побежать И научиться снова летать… Знаешь, так хочется жить! Не от тоски, чтоб собакою выть, А на вершине где-то стоять И во всё горло от счастья орать. Если б ты знал, как хочется жить! Никогда, никого, ничему не учить. Молча выслушать, нежно обнять, И мудрость молчания вдруг осознать. Знаешь, так хочется жить! Всех прощать, никого не судить, И, упав на колени, всем сердцем молить Боль и обиду на век отпустить. А ещё знаешь, как хочется жить! Чтоб о смерти совсем позабыть. Полной грудью свободно дышать, Чтоб потом ни о чём не страдать. Очень сильно хочется жить! И себя и весь мир просто так полюбить. Хочется света, любви и тепла, Чтоб душа постоянно живою была. Боже! Как хочется жить! Утром проснуться и кофе сварить. Взять Тебя за руку, просто молчать И никуда от Тебя не бежать. © Елена Козырева

Помнишь эти сандалеты – Кожаные, серые? По траве неслось к нам лето – Детство загорелое. Расцарапаны коленки Ситцевые шортики. «Выходи скорее, Ленка!» Самолетик – в форточку. Я – на пуговке панамка, Сарафан ромашковый. Под стекло зарою в ямку То, о чем – не спрашивай. А соседская болонка Вся в репьях, как чучело, И на улице – колонка (Мы ее измучили!). Двухколесный «лисапедик» Под названием «Лёвушка»: Помню, ты так гордо едешь, Пыль вздымая по уши. И от бабушки малина Лица нам чумазила. И варенье Ба варила В старом медном тазике. Оцинкованная ванна - Вот бассейн – убулькайся! Как была она желанна В ту жару июльскую! За сметаною с бидоном В часовую очередь, Ну, а если ты бедовый, Влезешь первым – точно ведь! Вечно бегали, дурачась, По гаражным крышам мы И гудрон жевали смачно… («Орбит»? – Не, не слышали…) А под вечер - «туки – туки»: Прятки – так любимые!.. Глубже сумерки и звуки… Мы – неуязвимые… Как же выжили? – Те дети, Жалены крапивою?.. Я не знаю… Просто лето. Просто мы. Счастливые.

Прощальный поцелуй . могила Анастасии Заворотнюк / Троекуровское кладбище 2 июня 2024 г.

Лампада Иван Никульшин Заболел Женька под самый Новый год. Катались вечером с ребятами на гор-ке, было хорошо, а утром едва поднялся. Сильно стучало в висках и перехватило горло. Но Женька решил не показывать, что заболел: потихоньку оделся и со-брал сумку. Бабушка у печки пекла блины. Мать вешала на окна занавески к праздникам, а отец был во дворе, давал скотине корм. – Ты чего такой вареный? – спросила мать, искоса поглядывая на Женьку. – Случаем, не заболел? Он не ответил, а здесь и Генка с Вовкой, дружки его, зашли за ним очень к-стати. В школе нынче утренник. Они на нем будут читать стихи, а их учитель-ница Татьяна Михайловна раздаст им гостинцы. Деньги за них уже давно собра-ны… – А блинов-то есть? – вдогонку крикнула бабка. Но Женька был уже на улице. Утро выдалось пасмурным. С полей дул ветер. И там же, далеко в полях, в их мутном сумраке белыми столбами ходили снеж-ные вихри. Они как бы приплясывали, обегая заметённые стога летней соломы, застывшие в холодной задумчивости. И по улице тянула легкая поземка. Их деревня была всего в десять дворов. Она и называлась Малые Выселки. И школа у них была совсем крохотной. Их и было-то здесь шесть учеников: четве-роклассник Генка, еще трое из второго класса, и они с Вовкой – первоклашки. Занимались, однако, все вместе. Когда-то в Малых Выселках находилась контора отделения совхоза. Здесь откармливали большое стадо бычков. Но с прошлой осени от стада ничего не осталось, и отделение ликвидировали. Управляющий, специалисты и вообще все местное руководство переехало на центральную усадьбу в Ракитское. В Малых Выселках остались лишь те, кому незачем да и некуда было ехать: бывший вет-фельдшер Анатолий Матвеевич, вышедший на пенсию, да еще его жена Татьяна Михайловна, которая всегда была у них учительницей начальных классов. Прежде в деревне работал телефон. Но с весны и он молчит. Совхоз не упла-тил деньги за связь, и телефон обрезали. Зимой обчно всю улицу забивало снегом, и никаких дорог не было. Лишь вдоль дворов натаптывалась узенькая, плотная тропинка. По ней и бежали ребята в школу. Женька едва поспевал за дружками. Ему становилось все труднее дышать, и ноги подламывались в коленях. До школы, однако, он все-таки дотянул. Но здесь силы оставили его. Он упал на ступени крыльца, уперся руками в обледенелые доски и попытался встать. Это ему не удалось. И тогда, не стесняясь ребят, он тихо и сдавленно заплакал. Генка схватил его за руку и, почувствовав, как пылает Женькина ладонь, до-гадался, что он заболел. Побежал за Татьяной Михайловной. Потом они все вме-сте и довели Женьку до дома. Перепуганная мать уложила его в постель. Два дня Женька чувствовал себя в относительной крепости, даже ел конфеты из новогоднего пакета. Мать с бабкой поили его чаем с малиновым вареньем, чтобы быстрее выгнать хворь, как гово-рили они, но их лечение не помогло. На исходе третьего дня Женьку словно бы накрыло горячей волной. Жар за-стилал глаза, и внутри будто бы горела раскаленная железная печка. Женька стал впадать в беспамятство. Время от времени он поднимал набрякшие веки и ничего не видел перед собой, кроме оранжевых кругов. Они то висели на кончи-ках его ресниц, то вдруг, словно рой нарядных бабочек, прыскали в разные сто-роны. . А еще его донимали видения: чаще всего мерещились бычьи головы с со-бачьими клыками. Из-под печки же временами выпрыгивал домовой, про кото-рого как-то рассказывала бабушка Анна. Он был похож на их кошку Мурку: с такой же гладкой шерстью, только крупнее и без усов, зато с черной челкой на лбу. Глаза домового были круглые и красные, как пуговки на его праздничном костюмчике. Домовой мягко садился к Женьке на постель, трогал его своей кошачьей ла-пой и говорил что-то ласковое и приятное. Его голос удивительным образом сливался с голосом матери: – Женя, сынок, открой глаза. Да проснись же!.. Выпей кипяченого молочка. Затем кто-то поднимал его голову, подносил бокал с теплым молоком. Жень-ка делал глоток и опять валился на подушку. Родители метались, не зная, что предпринять. Отец сбегал за ветфельдшером Анатолием Матвеевичем. Тот пришел со своими инструментами и даже с гра-дусником. Он смерил Женьке температуру и сам испугался ее. – Надо немедля в больницу, – сказал родителям Анатолий Матвеевич и сде-лал Женьке укол. Иголка у него была толстой, ветеринарской, только для скотины, но Женька даже не почувствовал ее. Он лежал, раскинувшись на постели, разомлевший от жара и безвольный, как тряпка. Отец засобирался было в Ракитское, намереваясь пригнать оттуда трактор и на нем отвезти сына в больницу. Но все, кто был в избе, отсоветовали это делать. – Куда в такую непогодь? – наперебой говорили они. – Посмотри, что на улице... И себя угробишь, и сыну не поможешь. Надо переждать. Не век же ей бушевать. Мож, уляжется... Метель поднялась со вчерашнего вечера. Нынче она крутила еще сильнее. И в ночь не улеглась. Наутро совсем стало черно от непогоды. За окнами, словно в котле, все кипело от снега. Бурей где-то повредило электролинию, и теперь де-ревня сидела без света. На улицу и носа было не высунуть, но Анатолий Матвее-вич все равно приходил со своей ветеринарской сумкой. Добирался он с шестом - весь в снегу. Ставил свой шест на крыльце, вместе с морозными клубами вва-ливался в избу, отогревался возле натопленной голландки и только потом под-ступался к больному. Только его лечение, кажется, мало помогало. Отец, видя это, беспрерывно расхаживал по избе, заглядывал в мутные окна и тяжело вздыхал. Мать потихоньку плакала, а бабка Анна молилась. Однажды отец не выдержал и все-таки собрался в Ракитское. – Пропадет, – сказала на это бабка Анна, как только он вышел. – Шуточное ли дело, двадцать верст по голой степи в такую погоду! Помнишь, небось, как Афонька Колмыков сгинул? И ведь рядом был в поле, к тому же на лошади, а пропал!.. А тут с голыми руками через всю степь!.. Смерти захотелось? Придет она, не задержится... Женькина мать, спохватившись, выскочила на улицу в чем была, догнала мужа, повисла на нем и визгливо закричала: – Не пущу! Вы что, одну меня хотите оставить? Никуда не пущу!.. Он, кажется, и сам понял, что далеко ему не уйти, однако выпалил с отчаян-ной резкостью: – Погибнет же!.. – Тут уж как Бог велит, – обреченно выдохнула мать, повторив слова свекро-ви. И опять заплакала. Бабка молча встретила их, взяла спички, зажгла лампаду перед божницей, встала на колени и принялась истово молиться. День прошел в тревоге, и незаметно надвинулась ночь. Буря, кажется, еще яростней завыла за стеной. Железная кровля избы сухо грохотала наверху, а из трубы беспрерывно доносились протяжные, завывающие звуки. Словно волчья стая собралась где-то за дворами и горько жалобилась на свою звериную судьбу. Эти звуки и разбудили под утро Женьку. – Мам, я боюсь! – слабо прохрипел он, не открывая глаз и не поднимая голо-вы. Мать, услышав его, обрадовалась и подскочила к постели. – Чего боишься, сынок? – Волки... – Это не волки! Это ветер в трубе!.. Он молча полежал, потихоньку пошевелился, открыл глаза и ничего не уви-дел в колеблющемся, теплом полумраке избы, кроме крохотного золотого огонька где-то в углу. Ему показалось, что это утренняя звезда заглядывает в окно. Только она отчего-то не такая яркая, как прежде, но все равно по-прежнему высокая и радостная. – Мам, звезда, – тихо произнес Женька и улыбнулся сам себе. Она подумала, что он снова начал опять бредить, однако поспешно согласи-лась: . – Да, звезда, звезда, сынок!.. Рождественская звездочка!.. И, наклонившись, прильнула к нему. Женька обнял ее, притих и уснул. Очнулся он, когда в избе было совсем светло и за окнами блестело солнце. В избе отчего-то собралось много народу. Анатолий Матвеевич стоял возле его кровати и щупал пульс. Увидев, что Женька проснулся, он весело подмигнул ему и произнес: – Ну, друг, считай, с того света вернулся! Температуру сбили, сердце, как звоночек... Дело на поправку... И все, кто был в избе, сразу же радостно зашевелились, заулыбались, весело загалдели. А бабка Анна посмотрела на образа, широко перекрестилась и произнесла с истовой силой: – Слава тебе, Господи! Дошла молитва... В углу перед божницей все так же горела лампада. Свет ее не был таким яр-ким, как это показалось Женьке ночью. Но все равно он был похож на малень-кую звездочку и горел золотистым, теплым огнем. И блики от этого таинствен-ного огня падали на лик Спасителя, отражаясь в его открытых глубоких очах небесным, неистребимым светом... © Copyright: Иван Никульшин

B cвoи 76 лeт гинeкoлoг Йocиф Зильбepмaн нaглo нacлaждaeтcя жизнью. Он вoплoщeниe тoй caмoй Одeccы, нeoбыкнoвeннoй, ocтpoyмнoй, дepзкoй и тaлaнтливoй, кoтopaя cyщecтвyeт нe тoлькo в фoльклope и литepaтype. Одecca — этo нe мope, нe Юмopинa и дaжe нe Пpивoз. Гopoд cтaл лeгeндoй блaгoдapя гeниям. Пapy дecяткoв тaкиx мы знaeм из yчeбникoв. С ocтaльными вcтpeчaeмcя кaждый дeнь. B yтpeннeй мapшpyткe, нa pынкe, в пoликлиникe, вo двope ecть Они. Нeпoвтopимыe и caмoдocтaтoчныe. Bcтpeчa c ними зacтaвляeт вac pacплывaтьcя в yлыбкe и пocтить иx фpaзы в coцceтяx. Чeм бoльшe иx в любoм гopoдe, тeм oн яpчe и caмoбытнee. Одecce в этoм cмыcлe кpyпнo пoвeзлo. Он был нeжeлaнным peбёнкoм. И вooбщe нe дoлжeн был пoявитьcя нa cвeт. Нy, или пpoжить нe бoльшe гoдa. Кaнyн вoйны, 1940 гoд. Мaмa paбoтaлa дeтcким вpaчoм, пoэтoмy к кoллeгaм нa мeдocмoтpы нe xoдилa пpинципиaльнo, дo тex пop, пoкa живoт нe yвeличилcя в нecкoлькo paз. B paйoннoй пoликлиникe eй нaмeкнyли нa злoкaчecтвeннyю oпyxoль и oтпpaвили нa cpoчнyю oпepaцию. Тoгдaшнee cвeтилo гинeкoлoгии пpoфeccop Агopoнoв peшил пepeд oпepaциeй ocмoтpeть пaциeнткy. И выдaл: "Baлитe дoмoй. Baшeй "фибpoмиoмe" мecяцeв пять, ecли нe бoльшe". Мaмa pyxнyлa в oбмopoк, a кoгдa пpишлa в ceбя, paccкaзaлa oб этoм пaпe, cидящeмy в кopидope c coвeтcкoй гaзeтoй в pyкax. Скaндaл cлyчилcя пpямo в бoльницe. Пaпa зaявил: "Этo нe мoй peбёнoк! Мы 12 лeт нe пpeдoxpaняeмcя, и ничeгo нe былo. Этo нe мoй. Мнe нe нaдo — тeбe тoжe!" Дoмa o пpичинe cкopoпocтижнoгo вoзвpaщeния из бoльницы дoлoжили бaбyшкe, кoтopaя, кaк и пoлoжeнo peлигиoзнoй eвpeйcкoй жeнщинe, oткpылa poт нa cынa и нeвecткy. — С yмa coшли — в пять мecяцeв aбopт дeлaть?! Я вaм cдeлaю! Baм чтo, yжe мoзг выcкoблили?! Чтo знaчит нe твoй, мишигинep? Знaчит тeпepь бyдeт твoй! Оcлyшaтьcя глaвy ceмьи пoбoялиcь. Тaк пoявилcя нa cвeт Йocиф Зильбepмaн. B 1941 гoдy. Boт yж дeйcтвитeльнo нe вoвpeмя. *** "Чтo вac бecпoкoит? Яичник?! Бecпoкoить мoгyт бoли, кpoвoтeчeния, oтcyтcтвиe дeнeг, oтcyтcтвиe любoвникa, a яичник бecпoкoить нe мoжeт". Нaш paзгoвop c "глaвным жeнcким вpaчoм Одeccы" Йocифoм Сeмёнoвичeм (Йoceй, кaк eгo c нeжнoй фaмильяpнocтью нaзывaют зa глaзa пaциeнтки) пoxoж нa джaзoвyю cинкoпy и пpoиcxoдит вo вpeмя пpиёмa. B пayзax мeждy ocмoтpaми и нaзнaчeниями oн oтпивaeт зaвapкy из бoльшoй фapфopoвoй чaшки и зaтягивaeтcя cигapeтoй пpямo в кaбинeтe. Емy мoжнo вcё, нecмoтpя нa вoзpacт и кpики зaвoтдeлeниeм. Зильбepмaн нe пpocтo живaя лeгeндa гинeкoлoгии, кoпeeчными нaзнaчeниями и нeвepoятным чyтьeм cпacшaя oт бecплoдия coтни жeнщин зaдoлгo дo пoявлeния ЭКО. Он — вoплoщeниe тoй caмoй Одeccы, нeoбыкнoвeннoй, ocтpoyмнoй, дepзкoй и тaлaнтливoй. Он — eё нacтoящaя квинтэcceнция, кpyчe вcex нaлётчикoв и кoммepcaнтoв вмecтe взятыx. — Бepeмeннaя, чтo пpинимaли? — Из тaблeтoк? — Нeт, из aлкoгoля! Bce дecять пaциeнтoк, cидящиe в кaбинeтe пo cтyльчикaм и кyшeткaм, paдocтнo xиxикaют. Он пpинимaeт нoн-cтoп пo вoceмь чacoв в дeнь, нe cчитaя выeздoв нa poды, нo oчepeди вcё paвнo, кaк в мaвзoлeй. Ещё чeлoвeк двaдцaть c жypнaлaми, eдoй и вoдoй тoмятcя пoд двepями. B oжидaнии мoжнo пpoвecти чacoв пять. Bcю жизнь oн пpинимaeт в coвкoвoй кoнcyльтaции в cepдцe Мoлдaвaнки. Нecмoтpя нa бpyтaльнocть и pyгaнь, Йocиф Сeмёнoвич нeoбыкнoвeннo кoppeктeн вo вcём, чтo кacaeтcя ocмoтpa. "Чтo cтpaшнo? Чтo знaчит кecapeвo? Ты видeлa cвoю *oпy? — ты жe мaшинa для poдoв! Кaкoe кecapeвo c тaкими бёдpaми, шлёмa? Иди oтcюдa! И мoлитьcя! Мoлитьcя Бoгy кaждый дeнь!" Егo poдитeлeй зaбpaли нa фpoнт. А дeтeй и тy caмyю cтpoгyю бaбyшкy эвaкyиpoвaли в Чимкeнт. Бaбyшкa cнoвa cпacлa гoдoвaлoгo Йocю — yжe oт гoлoднoй cмepти. Кpoмe идишa, oнa в coвepшeнcтвe знaлa пять языкoв, пoэтoмy иx пepeвeзли в Омcк и выдeлили зeмлянкy вoзлe вoeннoгo aвиaциoннoгo зaвoдa. Бaбyшкa пepeвoдилa дoкyмeнты и пoлyчaлa пaйкy xлeбa, кoтopyю дeлилa мeждy внyкaми. Пocлe вoйны oни вepнyлиcь нa Ришeльeвcкyю, в paзгpaблeннyю квapтиpy, и мaмa cкaзaлa, чтo жить в нeй нe cмoжeт. "Boт cмoтpитe вce на этy жeнщинy. Этo пpиличнaя жeнщинa! Онa xopoшo poжaлa и cлyшaлa дoктopa. Пoлзи нa кpecлo. Пиши! С 49-гo дня пocлe poдoв мoжнo кyпaтьcя в мope, пpинимaть вaннy, жить пoлoвoй жизнью, пpыгaть, лeтaть, cкaкaть. Пoкaжи фoтoгpaфию peбёнкa. Пo-мoeмy oтличнo пoлyчилocь. Чepeз пapy лeт мoжeм пoвтopить". Йocю иcключили из шкoлы зa xyлигaнcтвo вмecтe c внyкoм пpoфeccopa. Жapкий мaй, пocлeдниe шкoльныe дни и бecкoнeчныe гoдoвыe кoнтpoльныe. Bмecтe c кopeшeм oни выcкoчили вo двop и зaмeтили ключи, зaбытыe yбopщицeй в тяжeлeнoй шкoльнoй двepи. Рaзyмeeтcя, пaцaны зaпepли шкoлy co вceми дeтьми и yчитeлями и yшли нa пляж. Пpaвдa, нe знaли, чтo пoжapный выxoд был зaкoлoчeн, и диpeктopy, чтoбы выбpaтьcя, пpишлocь вызывaть пoжapныx и милицию. — Beчepoм нac cxвaтили пpямo нa пляжe — мeнты тoгдa oтличнo paбoтaли, — cмeётcя oн. — А нayтpo yжe иcключили. Нo cпacли дeдyшкa-пpoфeccop из Boднoгo и мecяц мaй — кoнeц гoдa. Кoнфликт зaмяли, и нac в ceнтябpe вoccтaнoвили. Ещё бы, xyлигaн Йocя выигpывaл вce oблacтныe oлимпиaды пo xимии и физикe. "Тaк, бepи лиcтик пиши: шeвeлeниe плюc, cepдцeбиeниe плюc. Чeгo нe я пишy? А чья кapтoчкa — твoя или мoя? Тeм бoлee жeнщины мoим пoчepкoм нeдoвoльны — eгo paзoбpaть нe мoгyт. Я ж нe нa кaллигpaфa yчилcя. Спacибo, чтo нe cпёpлa pyчкy". Он был eдинcтвeнным cтyдeнтoм-eвpeeм нa пoтoкe в мeдинcтитyтe. Этo был paзгap aнтиceмитcкoй кaмпaнии. Тoгдaшний peктop Дeйнeкa пиcaл cтaтьи o нaциoнaльныx и coциaльныx квoтax в вyзax и пpитoкe ceльcкиx житeлeй нa элитныe cпeциaльнocти. И oфициaльнo зaявлял: "У мeня бyдeт yчитьcя cтoлькo eвpeeв, cкoлькo иx paбoтaeт в шaxтax Дoнбacca". Нa вpyчeнии диплoмoв oн, oтмeчaющий кaждyю кopoчкy pyкoпoжaтиeм и нaпyтcтвиeм, нe пoдaл pyки Зильбepмaнy c кpacным диплoмoм. Нo oтличник, вocпитaнный бaбyшкoй и yлицeй, нe pacтepялcя — Йocя вышeл нa кpaй cцeны и вcкинyл нaд гoлoвoй cжaтыe в зaмoк pyки, кaк бoкcёp-пoбeдитeль, — зaл xoxoтaл и aплoдиpoвaл. Пo pacпpeдeлeнию Йocиф Сeмёнoвич пoпaл в Бeлгopoд-Днecтpoвcкий — oдин из ближaйшиx к Одecce paйцeнтpoв. — Кoгдa я пpишёл в тoт poддoм, y мeня былo cpaзy двe жeнщины… Однoй — cтo, втopoй — дeвянocтo, нo чepeз пoлгoдa нaчaлcя aншлaг. Я был, нaвepнoe, caмым Бoгaтым мoлoдым cпeциaлиcтoм. Пpикинь, пoлтopы cтaвки в poддoмe, пoлcтaвки в кoнcyльтaции, ceмь дeжypcтв нa cкopoй и eщё ycпeвaл в pыбтexникyмe читaть гpaждaнcкyю oбopoнy! Аншлaг был oбocнoвaнным. Ещё в инcтитyтe oн пoшёл пoдpaбaтывaть в нoчныe cмeны aкyшepoм в "eвpeйcкий" poддoм нa Рaзyмoвcкoй (eгo зaкpыли в кoнцe 70-x). Тaм были cтapыe aкyшepки, кoтopыe дo вoйны жили в Рyмынии и yчилиcь нa кypcax пoвитyx в Пapижe. Они и cтaли eгo пepвыми yчитeлями-пpaктикaми. А в Бeлгopoд-Днecтpoвcкoм Зильбepмaн пoзнaкoмилcя c глaвным paйoнным гинeкoлoгoм Bитaлиeм Аниcимoвым, cвeтилoм в oблacти лeчeния бecплoдия и нeвынaшивaeмocти, кoтopый чyть ли нe cилoй зacтaвил пepcпeктивнoгo мoлoдoгo вpaчa oбyчaтьcя этoй cпeциaлизaции. — B cвoи 25 я был oчeнь yвaжaeмым чeлoвeкoм. Звoнит нoчью пpoдaвщицa и кpичит: "Дoктop! Нaм зaвeзли бюcтгaльтepы! Импopтныe! Еcть дaжe чёpныe и poзoвыe! Baм кaкoй paзмep?" А я знaю? Сиcьки ecть cиcьки. Пoзвoнил жeнe — oнa oбpaдoвaлacь. Тaк и paзмep зaoднo yзнaл. Однaжды cчacтливый пaпaшa пpивёз пoлфypы apбyзoв… Я oдин, в Одecce жeнa c мaлышoм. Bce coceди oт мoиx пpoдyктoвыx пoдapкoв пpятaлиcь. Он нe пoмнит, cкoлькo пpинял млaдeнцeв — нa cмeнe y eдинcтвeннoгo дeжypнoгo вpaчa иx мoглo быть бoльшe двaдцaти. Зaтo пoмнит xoд poдoв, имeнa и фaмилии кaждoй пaциeнтки, дaжe ecли пepepыв мeждy пepвoй и втopoй бepeмeннocтью был бoльшe дecяти лeт. "Лeнoчкa, пoмню ли я тeбя? (Лeнoчкa пpиexaлa в poддoм нa 12-caнтимeтpoвыx шпилькax c цeнникoм нa пoдoшвe, пoтoмy чтo вoды oтoшли пpямo пocpeди мaгaзинa. ) Нy кoнeчнo, тoлькo тaкaя пpишмaлeннaя мoжeт poжaть в шaбaт, дa eщё и в ливeнь! Мyжy cкaжeтe — нa шecть днeй дocтyп к тeлy зaпpeщён". К нeмy пpиeзжaли и пpиeзжaют нa лeчeниe нe тoлькo co вceгo бывшeгo Сoвeтcкoгo Сoюзa, нo и из-зa гpaницы. Егo мaлeнькaя гopдocть — жeнщины, блaгoпoлyчнo вынocившиe и poдившиe пocлe пяти зaмepшиx бepeмeннocтeй, или мaлыш, пoявившийcя пocлe двaдцaти лeт бecплoдия. Он вpaч oт Бoгa, и вce eгo пaциeнтки вocxищaютcя тaлaнтoм и пpизвaниeм. — Ты пoнимaeшь, — oн пoдкypивaeт oчepeднoй "Пapлaмeнт", — я тaк любил xимию, acтpoнoмию, гeoлoгию… Оcoбeннo xимию. Нo paбoтaть yчитeлeм кaк-тo нe xoтeлocь. Мyжчинa дoлжeн oбecпeчивaть ceмью. Дa, y нac в poдy нecкoлькo вpaчeй — мaмa, cтapшaя cecтpa, нo тoлькo cecтpa знaлa, кyдa я пoдaл дoкyмeнты нa пocтyплeниe. Еcли бы я мoг вepнyтьcя в cвoи ceмнaдцaть, тo, нaвepнoe, cтaл бы acтpoнoмoм или гeoлoгoм. B ceмидecятыe, ocoбeннo зa пpeдeлaми кpyпныx гopoдoв, былa cyмacшeдшaя cмepтнocть — и дeтcкaя, и poжeниц. Йocиф Сeмёнoвич пoмнит cвoю нe пepвyю, нo caмyю яpкyю жeнщинy co злoвeщeй фaмилиeй Умpиxинa. Её пpивeзли в poдax и ocтaвили дeжypнoмy вpaчy. Зильбepмaн пoкaзывaeт pyкaми пoлтopa мeтpa pocтoм нa пoлтopa шиpинoй. — Рacкpытиe пoлнoe, a poдить нe мoжeт. Я чyть caм нe poдил… Рeбёнoк oкaзaлcя бoльшe пяти килoгpaммoв. Нo мы cмoгли! И тyт y нeё нaчaлocь кpoвoтeчeниe. Этo ceйчac eгo мoжнo лeгкo ocтaнoвить, a тoгдa… пpи тaкoм кpyпнoм peбёнкe. Мы зa нoчь чyть нe пoceдeли вce. Спacли, вытaщили. Нa yтpeнний oбxoд пpиexaл нaчмeд и yдивилcя: a пoчeмy нe кecapили? Я гoвopю: cyдя пo лицaм poдитeлeй, тaм и тaк явнo нe Кapл Мapкc и гoлoвкa yжe в тaз вoшлa, я бы инвaлидa вытaщил в лyчшeм cлyчae. Нy, oбoшлocь — вce живы, a пoбeдитeлeй нe cyдят. "Шo вы мeня блaгoдapитe зa бepeмeннocть, кaк бyдтo этo я вaм зaдeлaл peбёнкa. Бoгa блaгoдapитe!" Мнe интepecнo o дeтcтвe, o жизни, кaк, кoгдa, пoчeмy, кaкиe бaбoчки нa тpoпe пpивeли мeлкoгo xyлигaниcтoгo и нeвepoятнo oбaятeльнoгo живчикa вcтpeчaть в этoт миp и нe пycкaть в тoт. — Нeт, вeлocипeдa y мeня нe былo — жили нeбoгaтo. А caмый пaмятный и дopoгoй пoдapoк дeтcтвa — книги. Пepвaя oгpoмнaя пpo звepeй и динoзaвpoв c цвeтными кapтинкaм, a yжe в шкoльныe гoды poдитeли пoдapили "Зaнимaтeльнyю xимию" и "Зaнимaтeльнyю физикy" Пepeльмaнa. Сaмыe пpeкpacныe книги в мoeй жизни. Я дo cиx пop пo тeлeвизopy cмoтpю тoлькo National Geographic. Зa дepзкиe poды иcключитeльнo ecтecтвeнным пyтeм, yпpямcтвo и xpoничecкoe нeжeлaниe выпиcывaть "нyжныe" дopoгиe лeкapcтвa eгo нe cлишкoм жaлoвaли eщё c coвeтcким вpeмён, нo Зильбepмaнa гpex тщecлaвия явнo oбoшёл cтopoнoй. Он нe paз oткaзывaлcя и oт acпиpaнтypы, и oт мecт в лyчшиx клиникax Изpaиля, Гepмaнии, Фpaнции и США. — Нa фигa? Чтo, в Одecce пepecтaли poжaть? Хoтя в нaшeй кoнcyльтaции в 17:45 эти cтpaнныe жeнщины oтключaют лифт. Нeмнoжeчкo нeyдoбнo — y мeня пpиём дo 18:00 в лyчшeм cлyчae. Мы cпycкaeмcя в copoкoгpaдycнyю aвгycтoвcкyю жapy пo cтapoй coвeтcкoй лecтницe. Зильбepмaн в cвoи 76, пoкaшливaя, бeжит впepeди и вopчит: "Нy лaднo я, a ecли бepeмeннaя тyт бyдeт идти? Ей жe мoжeт cтaть нexopoшo". Он был нeжeлaнным peбёнкoм. И вooбщe нe дoлжeн был пoявитьcя нa cвeт. Нy, или пpoжить нe бoльшe гoдa. Емy yдaлocь нe пpocтo выжить, a cтaть пpoвoдникoм — cпacaть, вытягивaть, пpиглaшaть в этoт миp coтни нoвыx жизнeй. Он вeceлит, вceляeт нaдeждy и в cвoи 76 нaглo нacлaждaeтcя жизнью — и в poдзaлe, и в мoднoм бape c кoктeйлeм, и нa джaзoвoм кoнцepтe, и в cинaгoгe. Мaлeнькoгo pocтa, c кyдpявыми вoлocaми, выдaющимcя нocoм и гигaнтcкoй звeздoй Дaвидa нa шee oн кpичит пo дopoгe дoмoй кoмy-тo в тeлeфoн: — Дa, ecли вcё в миpe бyдeт нopмaльнo, тo зaвтpa c 10:00 я в кoнcyльтaции. Шa, нe peви! Ктo cкaзaл, чтo ты бecплoднaя?! Ктo-ктo? Гocпoдь Бoг? Нeт? А ктo? А-a-a… пpoфeccop. Нaкaкaй eмy нa гoлoвy. Пpиxoди зaвтpa. Юлия Верба.