– Пошла вон из магазина, – раздался крик от кассы. – И чтобы я тебя тут больше не видела!

Старуха, шамкая беззубым ртом, заковыляла к выходу. Рваная куртка накинута прямо на нестираную комбинацию, костлявые ноги, покрытые варикозными венами, обуты в шлёпки. Она вышла на крыльцо, и две девушки сморщили нос. – Фу, вонища, – прошептала одна из них. – Наська, пойдём отсюда. Вон, мужик уже купил нам каберне. Старуха внезапно обратила на них внимание. – Девочки, –заскулилаона, – дайте копеечку на хлебушек. Ведь и вы когда-то будете старыми. Девушки прыснули и, стуча каблучками, засеменили прочь. – Что, Настенька, – услышали они голос старухи, – не нравлюсь я тебе? Настя замерла, словно горная козочка на краю пропасти. – Откуда вы знаете моё имя? – Я тебя сразу узнала. От её голоса – сиплого и зловещего – по коже побежали мурашками. – Пойдём, Наська, – снова зашептала подруга. – Не слушай её. Старуха протянула к девушке грязную руку с поломанными ногтями. – Давно я не видела себя такой... – Уйди, старая. – Я уж и забыла, какой была красоткой. Настя попятилась, увлекаемая подругой, но снова замерла, услышав карканье старухи. – Сегодня ты сделаешь неверный выбор. Не нужен он тебе. – Что? – Настя отмахнулась от подруги и шагнула к старухе. – Такая молодая и такая глупая, – ворковала старуха. – В голове одна любовь. Она тебя и погубит. Выбрать не можешь: Лёха или Институт Шрёдингера в Вене? Так не хочется от любимого уезжать. Лицо Насти в этот миг приобрело оттенок тротуара. А старуха продолжала каркать: – Мамкой станешь ещё до окончания школы, ребёнка отберут, – внезапно каркающая интонация её голоса сменились на слезливую: – где же она, моя кровинушка? Тут голос её снова изменился и стал злым: –С полудурком своим поживешь годик, а потом вон, – старуха кивнула на подругу, – Ленка уведёт от тебя мужика. Останешься и без мужа, и без ребенка. Только и радость, когда выпивкой кто угостит. – Пойдём, Наська, – голос подруги дрожал от испуга. – Откуда она всё знает? – Ты так и не поняла, дурочка малолетняя, – захихикала старуха. – Я – это ты. Она схватила Настю за руку, но та быстро выдернула её. – Когда мне стукнуло шестьдесят, за мной приехали из Бюро по Утилизации Бесполезных Особей. Таких, как я, государство содержать не хочет. И детей у меня нет, которые могли бы обо мне заботиться. Баба, что везла меня на утилизацию, с приветом была. Нацепила на себя медицинский намордник и всю дорогу несла чушь, про то, что я одновременно и пропойца и учёный-физик. Мир, типа, расщепляется на параллельные вселенные, когда мы делаем выбор в жизни. Видать, пожалела меня, чудачка... Вместо Бюро сюда отправила. А я никак не могла врубиться, где я... – Знаешь, Ленусек, – сказала вдруг Настя подруге. – Иди к Лёхе без меня. А я... Дрожащей рукой она вытащила из сумочки купюру и протянула старухе. Заискивающе раскланиваясь, старуха побрела к киоску. ...а я, подумала Настя, после школы отправлюсь в Вену. Может, старуха и наврала с три короба. Но это уже не важно... Она, Настя, станет физиком, а потом разыщет себя в других реальностях. В её мире не будет вселенных, где она несчастна. Автор: А.А. Зимов

СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ ... (письмо одной женщины)

Я не хочу комментировать это письмо, переданное мне. Оно всколыхнуло много душевных переживаний. И я несколько раз брался писать даже какое-то предисловие к этому письму. Но потом, перечитав, стирал. Нажимал клавишу компьютера и смотрел, как она бежит и на моих глазах уничтожает труд целого часа работы... Пусть комментарием к этой публикации станет отклик Вашего сердца. Все, больше ничего не скажу. …Сейчас, когда чаще оборачиваешься на прошлое, чем заглядываешь в будущее, вспоминается родительский дом до войны. Жили мы в небольшом белорусском местечке. Когда началась война, туда очень скоро вошли немцы. Наше село сожгли, а жителей, погрузив в вагоны, погнали в трудовые лагеря. Кого-то направили в Германию, нас же повезли в Латвию, где поместили в концлагерь. Хотя я тогда была ребенком, немногое помню очень хорошо. Особенно голод и постоянный страх. К концу войны немцы еще более ужесточили свои порядки. В лагере совсем не было еды. Помню, все мои тогдашние детские помыслы были направлены на то, чтобы обнаружить хоть какой-то съедобный кусочек. Была рада помоям, отбросам – всему, что могло называться пищей. Предчувствуя свой конец и неминуемый момент расплаты, фашисты начали интенсивно заметать следы зверств. Каждый день в лагере собиралась колонна узников, которую вели в ту сторону, откуда никто не возвращался. Однажды эта участь постигла и нашу семью. Я с моими старшими братьями оказалась в такой колонне. У нас не было сил не то что сопротивляться, не было сил идти пусть и навстречу своей смерти. По дороге я увидела собачью будку, возле которой сидела овчарка. Но не она привлекла тогда мое внимание. Возле будки мне померещилась миска с собачьей едой. Я впилась глазами в это видение и поняла, что миска стоит на самом деле. Я не выдержала и бросилась к ней. Представляю, как мои старшие братишки замерли от страха, понимая, что через какое-то мгновение я буду разорвана на куски этой зверюгой. Мне же было все равно. Но злющая на вид овчарка даже не шелохнулась, продолжая сидеть и спокойно наблюдать, как исчезает ее дневная порция. К этому времени колонна, где находились и мои близкие, уже прошла, и охранники просто вернули меня в барак. Так я в свои семь лет осталась совершенно одна. Назавтра немцы, видимо, решили, с одной стороны, провести эксперимент над поведением служебной собаки, с другой – еще раз потешиться необычной картиной. Я снова оказалась в колонне, и когда мы приблизились к будке, эсэсовец дал мне в руки кость для собаки. Я подошла к ней, положила кость рядом, а сама накинулась на ее еду. За спиной слышался хруст, собака грызла кость. Сегодня, вспоминая тот момент, понимаю: ожидаемого охранниками представления не получилось. Меня снова вернули в барак и три дня не трогали. На четвертый день утром, когда я уже стояла в колонне, какой-то дядька из оцепления ткнул в мою сторону пальцем и сказал по-русски, что из-за меня «псина совсем не жрет». Меня вытащили из колонны и повели к будке. Возле нее стояла уже знакомая мне миска с едой. Я, недолго думая, накинулась на нее. Собака медленно вылезла из будки и наблюдала за моими действиями. Когда миска оказалась пустой и вылизанной мной чуть ли не до блеска, овчарка ухватила меня, семилетнего заморыша, который на тот момент представлял из себя скорее скелет, чем нормального ребенка, за шкирку и запихнула в будку. А потом я увидела, как через то же отверстие вовнутрь пролезает она сама. Не знаю почему, но я совершенно без страха прижалась к своей спасительнице. От нее терпко пахло псиной, но что мне тогда было до запахов! Пригревшись, я заснула. Сколько спала тогда, я до сих пор определить не могу. Знаю – долго. Что случилось за это время снаружи собачьей будки, я, естественно, видеть не могла. Когда открыла глаза и спать больше ничуточки не хотелось, собаки возле меня не было. На ее месте лежала краюха хлеба. Я моментально спрятала подарок за пазуху и, на четвереньках выбравшись из будки, стала оглядываться. Немецкой охраны не было видно. И вдруг я услышала чей-то крик: «Смотрите, ребенок!» Меня подхватили красноармейцы, освободившие наш концлагерь, пока я спала. Так я оказалась среди своих. Сегодня с высоты своих лет я понимаю, что, конечно, рассказанный здесь эпизод, может быть, ничего нового в героическую летопись войны и не добавит, но для меня незабываемо, что выжила я только благодаря собаке, у которой, в отличие от ее хозяев, оказалось человечье сердце… Елена Пузанова г. Луга Ленинградской области.