Предыдущая публикация
Блаженненькие
Кинотеатр выходит на площадь. Площадь небольшая, с обязательным памятником Ленину. Позади Ильича фабрика. Она еще работает. На площади города, под бюстом вождя, под взглядами зевак и под мокрым поздним октябрьским снегом танцует женщина...сама с собой. Индийские, как ей кажется, танцы. Только что закончился сеанс «Зиты и Гиты», «Танцора Диско» или, что еще тогда привозили в провинциальные города Союза из жаркой Индии. Музыка где-то в ее голове, только она слышит ее. Ей не важно, что вокруг, во всяком случае, пока. Минут десять, не больше, в маленьких городах все рядом, и фельдшер, и санитары уже забирают танцовщицу в карету скорой помощи. Из лечебницы она уже не выйдет никогда. Ее сестра Аля останется жить одна в простенькой двухкомнатной квартире на первом этаже хрущевки. Аля блаженненькая — так у нас говорят. Родных нет, но Аля дееспособная, получает пенсию, на нее и живет. Она подолгу сидит во дворе на лавочке напротив своих же окон в компании наших бабушек. Мы с другом, совсем еще малыши, смотрим на них из песочницы. Аля смешная, так нам кажется, и говорит непонятно, и ведет себя как ребенок, и обижается частенько, особенно, когда бабушки заняты своими разговорами и Алю не слушают. Тогда ее жалко. Ее морщинистое лицо искривляется в гримасе неподдельного горя, она встает с лавочки и что-то быстро-быстро тараторя уходит домой. Но на следующий день обязательно выходит снова. Тамара — ее лучшая подруга, она живет по соседству в такой же хрущевке. Она приходит к Але почти каждый день, но не всегда получается — больные ноги. - Ох ты моя хоошая! - причитает Аля беззубым ртом. - Пьишла опять, я по тебе соскучала. Аля обнимает Тамару и целует ее в щеку, они непременно садятся на ту же лавочку и сидят, болтают, но о чем, понять совершенно невозможно. Когда погода плохая, Аля сидит и смотрит в окно на скамейку, что напротив ее окон, еще на тех, кто проходит мимо, на стены бывшей школы-интерната рядом с нашим двором и немножечко на дорогу, там ездят машины. Наступает лето, и родители везут меня к бабушке. Аля, только завидев нас в окно, непременно выскакивает, машет вслед рукой: «Опять поехали? Ну, счастливой дороги, мягкой посадки!» всегда желает она. Мы оборачиваемся и улыбаемся ей в ответ. Аля уедет вслед за сестрой через пару лет… Дюнька тоже жил в нашем доме, в аккурат над Алей, но не один, с родителями. Всегда улыбался, очень любил котов, особенно своего Ваську. Нам, пацанам, в детстве с ним было забавно, он был большой добрый и усатый, в ту пору ему было уже под сорок, а нам, в лучшем случае, лет по двенадцать. Дюня брил бороду, а вот усы почему-то оставлял. Как-то раз он нам рассказал, что раньше тоже учился в школе, но сбежал с уроков в четвертом классе, перепрыгнул через забор, и потом в школу его уже не приняли...мы верили. Любил гулять вокруг дома, в любую погоду, когда отпускали родители, нарезал круги под нашими окнами. Я как-то раз уезжал в университет после выходных, с неба хлопьями валил мокрый поздний октябрьский снег, Дюнька ходил по двору и все звал: «Васька! Васька! Васька!». А Васька умер лет за пять до этого...Я убрал зябнущие руки в карманы и пошел на вокзал, даже не поздоровавшись с Дюней. Когда я приеду на выходные в следующий раз, Дюню уже похоронят. Карл Лисовский
Следующая публикация
Нет комментариев