ПАУТИНА (2)

Нельзя сказать, что всё тут очаровало Соню, но главным было чувство, что она перенеслась в совершенно иную жизнь, где нет и не было прошлого. Ранним утром, когда отдыхающие еще спали, она выходила на пляж. Песок был прохладным, а море – чистым как слеза, будто оно тоже отдохнуло за ночь, и с новыми силами готовится встретить грядущий день.
Прежде Соня любила плавать с маской, рассматривая дно и подводных обитателей. Но здесь море было скучным – только песок и вода. Поэтому она просто плыла по солнечной дорожке, играющей на волнах, плыла, одним глазом поглядывая – далеко ли удалился берег, заплывала далеко, но не было еще спасателей, и никто не мог остановить ее.
Потом был завтрак в столовой, манная каша, как в детстве, запах пригоревшего молока. Соседями за столом у нее была семья – молодые родители и сын лет трех. Но редко они оказывались вместе, так как Соня обычно уже уходила к той поре, когда они лишь открывали дверь столовой.
Днем почти непременно нужно было куда-то ехать – потому что в пансионате нечего было делать. На пляже – жарко, а гулять некуда идти – вокруг такие же пансионаты или детские лагеря. Соня уезжала в город, где можно было бродить по набережной, по паркам…Или покупала экскурсию.
Так она познакомилась с Алексеем. Они случайно оказались в автобусе вместе – Соня у окна, и Алексей – ближе к проходу. Он был высокий, широкоплечий, старше ее, наверное, раза в два – волосы уже седели… И когда он сел рядом, Соня не почувствовала волнение, которое испытала бы, наверное, окажись на его месте молодой привлекательный человек. Ей просто стало как-то спокойно.
Позже она убеждалась, что это чувство в присутствии Алексея начинали испытывать многие. Подсознание словно улавливало импульс – мелкие ли, серьезные ли трудности встретятся на пути – этот человек не устранится, всё возьмет на себя. Даже если ты ему никто – просто случайная попутчица.
В тот день им предстояла дальняя дорога – через Симферополь – до Ялты, а оттуда по побережью до Алупки. С прогулкой в парке Чаир, с Ласточкиным гнездом, с Воронцовским дворцом с его львами, и дегустационным залом на закуску…Со всеми этими символами Крыма, без которых трудно представить его себе.
Соня , не знавшая здешних место, боялась случайно потеряться, отстать от своей группы, и каждый раз искала взглядом высокую фигуру мужчины, чтобы понять, что всё в порядке, «свои» вот они, рядом…И к удивлению своему Соня заметила, что ее попутчик не скользит по ней равнодушным взглядом, а словно бы всматривается в нее.
В Воронцовском дворце оба задержались не возле знаменитых львов, не около картин и ваз, а рядом с небольшой скульптурой девочки, исполненный с таким мастерством, будто это живой ребенок и мраморная фигурка сейчас шевельнётся.
А когда они оказались рядом в дегустационном зале, и пробовали янтарную мадеру, пахнущую дубом и чаем, и знаменитый Белый мускат Красного камня, в какой-то момент они назвали друг другу свои имена, и дальше уже общались как знакомые.
К удивлению Сони. выяснилось, что Алексей тоже приехал отдыхать один, просто чертовски устал на работе. И еще — что они в каком-то смысле не то, чтобы коллеги, но всё же…В прошлом Алексей был летчиком А теперь работал в другой, не в Сониной больнице, специалистом по гражданской обороне и чрезвычайным ситуациям.
Не очень-то уютно в чужом городе, даже. если ты на отдыхе —быть одному. Так думала сначала Соня, объясняя себе, почему они с той экскурсии стали держаться вместе.
Вместе гуляли по Евпатории, заходили в маленькие ресторанчики, проходили один парк за другим, задерживались возле старинных дач, домов… но часто, стоя возле какой-то достопримечательности, они забывали о ней, увлеченные разговором. Алексей рассказывал об Афганистане, где когда-то служил, упомянул о первой жене, которой уже нет на свете. И Соня тоже говорила с ним обо всем на свете – о прочитанных книгах, о своей работе – вот только про Кистеня обошла тему – больно ей было об этом вспоминать.
А потом они поехали в Севастополь, уже без группы, просто вдвоем, на теплоходе «Янина». Он отходил от причала утром, на берегу было холодно, дул резкий ветер с моря, и, когда объявили посадку, все торопились зайти в теплый салон.
Минут через двадцать после того, как теплоход вышел в окрытое, Соню укачало. Она поднялась, чтобы выйти на палубу, на свежий воздух, не желая раскисать на глазах Алексея. Но он заметил тут же, что ей нехорошо, и встал, крепко взял ее под локоть, повел по ступенькам наверх, а там, на палубе, нашел для нее свободное место. И постепенно Соне стало лучше, перед глазами прояснилось, тошнота отступила.
Первое, что они сделали в Севастополе – пошли пить крепкий до густоты кофе. А потом долго гуляли по городу, история которого тронула обоих, купили коралловый куст на подставке – на память, хотя и без того оба не смогли бы забыть эту прогулку, этот запах моря, эти переплетенные пальцы рук…
К тому моменту, когда настала пора уезжать – они уже не расставались, и последний их «выход в свет» - был в ресторан, какой-то странный, одинокий ресторан, стоявший едва ли не посреди степи. Соня надела черное платье, с высокими разрезами, и шнуровкой на атласную ленту впереди.
В ресторане на скрипке играл цыган, и это было не всем по душе, потому что посетителям, хоть и немногочисленным, хотелось танцевать.
А им ничего и не надо было лучше. Алексей и Соня сидели у большого окна, выходящего в ночь, и на столе теплилась свеча. Они слушали скрипку, и не было нужды в словах.
Но Алексей сказал:
— Если бы можно было, прямо завтра, зайти в какой-нибудь храм и обвенчаться…
— Туда, кажется, только со справкой из ЗАГСа…
Он смотрел на нее, он не касался в этот момент ее руки, но отчего-то она ощущала это теплое прикосновение. Может быть, он боялся, что она передумает? Давал ей возможность отступить…
Но это чувство покоя рядом с ним – оно не исчезало. И это было ей дороже всего. Она и с отцом такого не испытывала.
— Я не передумаю
Они шли в свой пансионат по дороге, которая лишь угадывалась под ногами. Было полнолуние, казалось, что Луна имеет розовый цвет, и это выглядело потрясающе красиво.
— Я думал, что чудеса не повторяются, — сказал Алексей.
— О чем ты?
— Когда-то давно я встретил тут девушку…Приезжал тогда сюда совсем молодым. И потом долгие годы думал, что она – моя самая большая любовь. Между нами ничего не было – такой, полудетский роман. Гуляли по берегу, и прибой захлестывал наши ноги… Сидели в парке… Я еще когда увидел тебя, подумал, что ты на нее похожа, и это уже само было как чудо.
— Я похожа на отца, — машинально сказала Соня, — Слушай, чем можно было отравиться в этом ресторане – грибами или портвейном?
И то, и другое, заказывала только она. Алексей предпочел коньяк и мясное блюдо.
Остаток ночи был «веселым». Соня пластом лежала в номере, Алексей не отходил от нее, поддерживал, когда ее тошнило, и всё предлагал вызвать «скорую». А она отказывалась, потому что вечером им нужно было уезжать, и билеты – с трудом, но уже куплены, и дома ждут…
— Ты забываешь, что я сама медсестра… ничего страшного. Отлежусь…Вот откроется аптека, я напишу тебе список, что купить…
Утром ей и вправду стало лучше, может, помогли лекарства, а может, крепкий организм взял свое. Но когда они приехали на вокзал, она всё еще не могла видеть, как люди что-то едят.
— Не знаю, куда перевести глаза, — жаловалась она Алексею, — Подниму их вверх – там голуби на крыше что-то клюют…
Но к тому времени, как поезд привез их в родной город, все прошло бесследно. Договорились, что Соня расскажет маме и бабушке про Алексея, а потом пригласит его в гости.
Домой Соня приехала на такси, разбирая вещи, она напевала. И ей не потребовалось ничего рассказывать – мама сама сказала:
— Ты выглядишь удивительно счастливой. Просто другой человек…Влюбилась?
И Соня закивала, думая в душе лишь об одном – не испугала бы маму разница в возрасте. Всё-таки Алёша настолько старше неё…В остальном же никаких возражений у нее домашних быть не должно. Порядочный, надежный человек, зарабатывает достаточно, квартира у него своя…
Соня понимала, что, если мама будет против – она, Соня, станет бороться на этот раз за свое счастье. Потому что вот этого чувства спокойной радости, которую она испытывала в его присутствии, ей больше не дано испытать ни с кем и никогда.
…Алексей должен был прийти в субботу, и к его визиту готовились загодя. Бабушка достала тонкую вышитую скатерть, и – что очень тронуло Соню — извлекла откуда-то тетрадь с кулинарными рецептами, записанными от руки.
Мама и Соня наводили порядок, перетирали бокалы – словом, шла та кутерьма, что предшествует появлению гостя, того, что очень важен для всех, и которого еще не знают близко со всеми его привычками.
Но в субботу, когда всё уже было готово, что-то дымилось на плите в кастрюльках и сковородках, что-то ждало своего часа в холодильнике, Соня в последнюю минуту спохватилась, что хлеба мало – и выскользнула в булочную.
Поэтому, когда раздался звонок, ее мама поспешно сняла фартук, вытерла мокрые руки, и пошла открывать.
Хорошо, что Сони не было дома в эту минуту. Они просто стояли и смотрели друг на друга – Алексей с букетом белых роз, предназначенных как раз для матери невесты, и женщина, которая вдруг утратила опору под ногами.
Они стояли, не могли произнести ни слова. Мама Ирина удержала на губах фразу: «Как ты меня нашел?» Алексей же лишь слегка поводил головой, точно не верил, что перед ним стоит его Ирочка, та самая, чей образ жил в его душе все эти годы.
…Когда Соня вернулась, все чинно сидели за столом, еще ни прикасаясь к еде, и вели светскую беседу. Только мама была очень бледна. Всё мужество потребовалось ей, чтобы сказать Алешке.
— Хорошо, что у нас была лишь детская влюбленность…Иначе бы пришлось сказать ей… А теперь…Что ж, ничего уже не вернешь, и не изменишь, и нельзя разбивать девочке сердце. Она и так в последнее время много пережила.
…Ирина не могла запретить дочери сделать этот выбор. Мать понимала ее так, как не понял бы никто.
Своим чередом шла подготовка к скромной свадьбе. Вечер в ресторане и общество самых близких друзей – этого оказалось вполне достаточно.
Жить молодые стали у Алексея. И Соня была совсем, совсем счастливой…И не сразу обратила внимание на одну особенность – мама почти никогда не приходила к ним в гости, и они очень редко бывали у нее.
Но и это не омрачало жизнь молодой женщины. С мамой можно было хоть каждый день созваниваться по телефону. А жизнь наполнялась и переполнялась впечатлениями.
Соня окончила вечернее отделение мединститута и теперь работала старшей сестрой. Насыщенные дни — она знала, что выбрала свое дело, что не ошиблась, и любила свою работу. Вечера, когда несмотря на усталость, они с Алексеем всё-таки старались куда-нибудь выбраться – хоть на премьеру нового фильма, хоть в любимое кафе. Отпуска – они объездили всю страну, избегая популярных курортов – любовались оловянными красками Севера, бродили по улочкам старинных русских городов, а один раз предприняли настоящую авантюру, отправившись на поезде Москва-Владивосток в самую дальнюю точку страны.
И не было для Сони все эти годы лучшего друга, чем муж. Вот только задумывалась она, что детей у них в браке может и не быть, раз у Алексея не было их от первой жены. Она собиралась уговорить его обратиться к медикам – тем более, что тут перед нею были открыты многие двери…
Но тут на горизонте стали собираться тучки.
Бывший одноклассник Ромка Мельников сказал Соне, что Кистень вот-вот освободится. А она уже забывать стала о нем…Но телефонный разговор с Ромкой выбил ее из колеи.
— Он ведь писал тебе, — сказал Ромка, — Но ты ему не ответила…
— Я не видела никаких писем!
— Ну, понятно. Значит, мать тебе не передавала. Ты ведь теперь по новому адресу живешь. Тогда он связался со мной. Я и писал ему, что ты вышла замуж. А он в ответ: «Я ее все равно найду, где бы она ни скрывалась». Сонька, ты там смотри… У тех, у кого пси--хика поехала, на зоне она лучше не становится. Вот выпустят его, и встретит он тебя где-нибудь…как говорится, в темном переулке. Зоны он теперь не боится, там для него теперь – дом родной…Расправится с тобой и пойдет туда снова…
— Что же мне делать? — спросила она растерянно.
— Я бы на твоем месте, когда станет известно, что его выпустили – хоть на время слинял бы куда-нибудь, да так, чтобы никто не отыскал. Надо посмотреть, какие у него намерения. Вдруг он и в город то решит не возвращаться. Ну а, если он вернется, тогда…
— Но он же держит с тобой связь? Ты меня тогда предупредишь, если что….
С того самого времени Соня и стала готовить свой побег «на случай чрезвычайных обстоятельств», пока не выяснится – зачем Костя Завьялов вернулся в город и какие у него планы.
…Бабушки уже не было на свете к тому времени, а у мамы дома начался ремонт, и она впервые должна была приехать к ним – на несколько дней пожить, пока сантехники что-то мудрили там с трубами.
Соня была искренне рада, и уверена, что никаких проблем не возникнет. Алексей – исключительно вежливый и деликатный человек, а мама никогда не станет вмешиваться в чужую жизнь, поучать, делать замечания. Соня предвкушала как хорошо будет, придя с работы, заставать маму дома, как в былую пору. Наконец, они наговорятся всласть, вместе испекут пирог с яблоками. Словно вернется детство….
Каково же было ее удивление, когда она стала замечать, что атмосфера дома изменилась. По вечерам, когда они втроем собирались за столом – ни о каких непринужденных разговорах не было и речи. Мама старалась побыстрее выпить чай и уйти в ту комнату, где ее поселили. Алексей был непривычно молчалив. Но воздух словно пропитался электричеством…
«Может быть, они поругались все-таки, пока меня не было?» — гадала Соня, и, уходя в очередной раз на ночное дежурство, поставила видеокамеру в спальне – тут Алексей проводил больше всего времени.
Утром, когда она пришла после ночной смены – медсестер катастрофически не хватало, увиденное повергло ее в шок.
Ночью мать вошла в их с Алексеем спальню, так просто – будто она всегда здесь жила. Муж еще не ложился. Наверное, мама вошла бесшумно, потому что Алексей не поднял головы, пока она не коснулась его плеча. А потом присела на край кровати….
У Сони буквально остановилось сердце – она не могла поверить в то, что сейчас может произойти. Но на взгляд постороннего человека, - и не было ничего. Алексей и ее мама только говорили друг с другом. Говорили долго. Соне не дано было услышать слов… Но она видела лицо мужа. Он смотрел на ее маму так…как смотрят на женщину, которую боготворят.
А когда мама поднялась, чтобы выйти из комнаты - она вскинула лицо вверх. Соня знала это движение. Так мама старалась удержать слезы.
***
То, что зона – не сахар, не стало для Кистеня открытием. Были среди его знакомых и те, кто свой срок там уже оттрубил.
Но сунув голову в это ярмо, он собирался идти до конца.
Он вспоминал свой последний вечер дома, когда они с матерью сидели в кухне – грязной, заваленной немытой посудой. Матери было не до уборки. Её раздавило горе.
Тогда он и узнал, что сотворил его родной брат. Кистень сначала не мог поверить, но мать, плача, говорила, что у Вовки совсем поехала кук--уха, что он не только пил, но еще и нар-ком--анил, какие-то злыдни подсадили его на зел--ье, и в конце концов, он будто с ума сошел – и вот итог.
Вовки дома не было, он уже несколько дней скрывался у кого-то. Кистень думал сначала, что у брата очередной за--пой. Оказалось, все гораздо хуже.
— Что ж, пусть сядет и отмотает ср--ок…Он заслужил, мам…
Мать затрясла головой. Слёз было столько, что они брызгали в стороны.
— Он не сможет…за колючей проволокой… его там сломают… его там не станет в первый же год… Я…я не знаю, как буду жить без него…
Кистень долго молчал.
— А как ты представляешь, он будет жить, если останется на воле на воле? Он же опять кого-то…
— Я бы его увезла, — жарко зашептала мать, — Я нашла место, где таких как он…
— Ман--ьяков?
— Ну тех, кто пьет…или употребляет… их добрые люди, муж и жена, забирают в далекую деревню, в глухую… Они там живут, огород, дрова, печка…Ни-ни – никакой крамолы. Трудятся, простая еда – так вот лечатся… природой, изоляцией…Никто там не может им ничего передать…
— Мам, ты такой наивняк…Ты будто не знаешь, сколько в каждой деревне спив--шихся мужиков. Но не то страшно…Вовка оттуда сбежит, и кто-то из-за него снова….
— Я буду его за руку держать, я не дам ему и на шаг от меня отойти…
Кистень отвернулся к окну. До утра он просидел так, не двигаясь с места, только курил одну сигарету за другой. А утром потребовал у матери – найти брата. Она должна была знать, где он.
— Ты хочешь его сдать? — испугалась мать.
— Мне его расспросить надо…
В конце концов, ему пришлось поклясться, что он не приведет Вовку за шкирку в полицию. Разница в силе у них была такова, что Кистень вполне мог это сделать. Только тогда мать призналась – Вовка отсиживается на даче у одного из своих дружков.
Кистень поехал туда, и, едва скрывая брезгливость, смотрел на брата, потерявшего человеческий облик. Тот сидел в углу, на корточках, закрыв голову руками, словно дожидался наказания. Прямо здесь и сейчас. Кистень взял колченогий стул, кое-как сел.
— Рассказывай мне всё…
В тот же день, к вечеру, Кистеню оформили «явку с повинной». «Пре--ступления свои» он описал бегло, и попадись ему въедливый следователь, мог бы докопаться до того, что парень взял на себя чужую вину. Но тут это никому и в голову прийти не могло. Признательные показания, которые Кистень отдиктовал как по писаному, возможность закрыть громкое дело – у молодого следователя аж глаза горели.
Потом был суд, всеобщая нен--ависть, и, наконец, зона, где Кистень, наконец, вздохнул. Теперь можно было уйти в себя и тянуть здесь свои годы – срок ему дали немалый. Явку с по--винной учли, и еще Наталья Степановна, узнав о происшедшем – хоть жила уже далеко, в вину Кистеня не поверила, и подняла все старые связи. Учителя написали на парня хорошую характеристику, и отнесли её адвокату.
Кистень появился в этом мрачном мире, не имея никакого уголовного опыта. Были у него лишь тяжелые кулаки, и готовность отсидеть в кар--цере или ШИ--ЗО, но не становиться шестеркой.
И постепенно он занял здесь какое-то особое положение. Другие заключенные не трогали его, не задирали, позволили жить вот так – обособленному, молчаливому, погрузившемуся в себя.
Первое время, когда ему разрешили редкие свидания, мать приезжала — и каждый раз говорила только о Вовке. Да, она с ним уехала в то самое глухое село, а квартиру они пока сдают. Там, в селе, две бревенчатые избы, удобств никаких, конечно. Живет дюжина таких же бедолаг, как Вовка…
— Именно таких? — уточнил Кистень, и это получилось у него ядовито.
— Никому не нужных, — мать услышала иронию, но она бы выслушала любые слова от Кистеня, так собака стерпит от хозяина побои.
Мать там, в этом Богом забытом углу, сразу включилась в работу – мыла полы, готовила, помогала ухаживать за птицей.
— Одна беда, — говорила она, — Там ферма страусиная, в этом селе…Ну а кормежка у наших ребят какая - щи да каша, как говорится. Вот недавно ночью птица у этой хозяйки пропала. Страус. И все понимают, чьих рук это дело. А там тетка скандальная, хозяйка фермы, если что – она добьется, чтобы мужиков разогнали.
Мать ждала, что Кистень спросит, как Вовка, и она начнет ему рассказывать, что брат ведет себя тихо, а значит жер--тва Кистеня не была напрасной. Но младший сын молчал. Он не ради Вовки на все это подписался…
Мать привозила деревенские продукты – яйца, творог…Среди заключенных бытовало что-то вроде «семей», когда несколько человек объединялись, и делились присланным в посылках, в передачах. Кистеня тоже позвали тогда в одну из таких групп.
А когда не стало Вовки (неожиданным был его уход, Бог весть от чего), а потом вскорости за ним ушла и мать, и Кистень хотел отделиться вновь – ведь теперь скидываться ему было нечем, другие зэки его не отпустили
— Ты это… ничего… мы не обеднеем…
О том, за что ты сюда попал, и о делах личных в этой среде не принято было расспрашивать. Да Кистень и не отличался разговорчивостью, бывали дни, когда произнесенные им слова можно было пересчитать по пальцам. Не поднимая головы, он работал, никогда и ни на что не жаловался, не прогибался перед начальством, и шел по-своему пути, через годы срока, подобно тому, как идет человек, пригнувшись против сильного ветра.
Те, малые деньги, что он тут зарабатывал, шли, в основном, на курево. И дымя сигаретой, порою долго смотрел он на какой-нибудь куст крапивы и думал, что удивительно красивы резные зеленые листья.
После ухода матери связи с внешним миром он почти никой не имел, и не было у него иллюзий, что кто-то станет писать ему. Но один раз он окликнул бывшего одноклассника Ромку Мельникова, и был удивлен, когда тот ответил. Только через пару месяцев он решился спросить его о Соне Ханчиной, вроде как мельком. Ромка написал, что Соня давно уже не Ханчина, вышла замуж, а больше он ничего не знает, но если Кистеню нужно, то можно узнать, так как его, Ромкина, мать, дружит с матерью Сони.
«Да нет, - написал Кистень, — Если у нее все хорошо, то ничего и не надо». Тем и кончилось, и несколько лет тянулась между Кистенем и Ромкой тонкая ниточка связи – несколько писем в год. Ромка окончил институт, нашел работу, женился. Почти в каждом письме он упоминал кого-то из одноклассников. А потом вдруг написал, что Ханчиной, наверное, несладко приходится.
Кистень откликнулся сразу коротким письмом: «Что случилось?»
«Моя мама была у ее матери на дне рождении, и тетя Ира плакала и призналась, что когда-то у нее с Сонькиным мужем была большая любовь, и она его до сих пор любит, но теперь уже поделать ничего нельзя»
Незадолго до своего освобождения, Кистень и написал те слова «Я знаю, что она меня боится, но я ее найду, где бы она ни скрывалась».
А Ромка решил, что годы за колю--чей проволокой не прошли для старого знакомого бесследно, и в нем опять проснулся зверь.
*
Соня знала, что семья ее рухнула, и что никого у нее больше нет. «Зачем они все скрыли? – думала она, — Ведь мама увидела Алексея еще да нашей с ним свадьбы. Пусть бы рассказали мне, о том, что было между ними – и хоть бы для меня рухнул мир, но это на какое-то время… и я бы как-нибудь скрепилась и пережила. А что теперь? Как нам с мамой смотреть в глаза друг другу? Как я смогу относиться к Алексею, как к мужу?»
Ни слова не слышала она из того, что было произнесено в спальне, но ей хватило взгляда Алеши…Да, он любил ее, Соню, но никогда-никогда в жизни так на нее не смотрел.
Соне не нужно было вновь просматривать видеозапись. Когда она пыталась уснуть, стоило ей закрыть глаза, как эта сцена вновь и вновь разворачивалась у нее перед глазами. Заплаканная мама, и Алексей, бессильно опустивший руки. Он так смотрел ей вслед, будто вместе с нею уходило для него всё.
…Долго Соня не выходила из съемной квартиры. Подъедала то, что взяла с собой, нашлись и у хозяйки какие-то запасы. Несколько пачек растворимой лапши, пакет с крупой, пакетики чая…
Наконец настал день, когда не осталось ничего, и не было другого выхода, как «идти в люди». И Соня, невольно осмелев в чужом городе, где ничто не напоминало о прошлой её жизни, решилась дойти не до ближайшего магазина, а до супермаркета, до которого надо было пройти несколько кварталов.
Она шла, подставив лицо солнцу, и впервые ей пришла в голову простая мысль о том, насколько хороша свобода…
Кроме насущнейших покупок, которые давали ей возможность затвориться еще, как минимум на неделю, Соня купила мороженое, и выйдя из супермаркета с тяжелым пакетом, свернула в ближайшую аллею, где далеко друг от друга стояли старые щербатые лавочки…
Эскимо оказалось на редкость вкусным, особенно после нескольких дней на «дошираке». Соня оттягивала этот момент, сколько могла. Но сейчас она вздохнула, вытерла прямо о скамейку липкие пальцы, достала кирпичик телефона и набрала номер мужа. Она сама не могла понять, почему позвонить маме для нее было невозможно, подобно тому, как сунуть руку в огонь.
Алексей откликнулся сразу.
— Да, — сказал он «чужим» голосом, потому что номер был незнакомый.
— Привет, — сказала Соня, — Передай… сам знаешь кому… у меня всё хорошо…
— Где ты?! — закричал муж.
— Я уехала не для того, что вам потом это сказать. И да… это… я пока не вернусь…
— Но из-за чего?!
Соня вдруг почувствовала страшную усталость.
— У меня было много причин. И да, я всё знаю…
Они молчали оба несколько секунд
— Зачем вы так со мной? — спросила Соня.
И он понял. Слава Богу он не сказал пошлую, миллион раз в фильмах и книгах обкатанную фразу: «Я тебе сейчас все объясню». И ее аналог: «Ты все неправильно поняла».
— Она не выдержит, — сказал, наконец, он, имея в виду ее мать.
— Придется. Ты найди какие-нибудь слова… решите всё сами…И больше пока даже не вспоминайте меня. Даже в мыслях…Вы уже всё, что могли…
Она нажала на «отбой». Сердце у нее колотилась от волнения хуже, чем в минуты смертельного страха, чем тогда, когда она узнала, что Кистень ищет ее. Она шла к своему новому дому, и мысленно говорила с теми, кого недавно еще считала самыми своими самыми родными людьми…Она говорила с ними со страстью, и мысленно слышала их ответы…И было ей плохо.
*
Ирина, мать Сони, тоже поняла всё – почти сразу, как прочитала записку дочери. Она немедленно уехала к себе домой, и теперь лежала лицом к стене, и тихо плакала, не зная, как выйти из сложившейся ситуации…Как разрубить этот узел. Во всем она винила себя и только себя, и лишь порою с детской горечью спрашивала судьбу – разве может быть такая расплата за несколько недель счастья?
Ей было тогда семнадцать, и она приехала к морю с родителями, не ожидая от отдыха ничего хорошего. Мама будет волноваться, чтобы Ира не заплывала далеко, и не пустит ее никуда одну. Чужой город! Молоденькая девочка! И ей придется вести благонравную жизнь с дневным сончасом и степенными прогулками по набережной. А отец станет отсыпаться после года напряженной работы.
…С Алешкой она познакомилась в видеосалоне. Мама отпустила ее, потому что салон был на территории пансионата. В полутемной комнате показывали фильм, и видеомагнитофон все время зависал, и толстый дядька просто подходил и бил по нему кулаком. В конце концов, Ира и Алешка, оказавшиеся в зале рядом, начали тихо хихикать над этим «ремонтом». А когда фильм закончился, и они вышли на улицу – разговорились.
И больше уже почти не разлучались. Что между ними было? Теперь казалось, что все это только приснилось. И прогулки по пустынному пляжу, когда холодный прибой обдавал их ноги по колени. И поездки в город (мама смирилась, она какое-то время считала Алешку благовоспитанным мальчиком) Два пакетика с креветками (потом обоим казалось, что они дышат йодом, как драконы – пламенем). Молодая гадалка в широкополой шляпе, которая сидела в парке рядом с картонной табличкой «Гадаю по руке». Гадалка пообещала, что они поженятся, и у них будет двое детей. А у них только и было, что один час в ночном парке, когда они сидели на скамье, и смотрели, как встает над морем Луна – она была почему-то не желтая, а розовая тогда. И у Алешки не было пиджака, он просто приобнял ее, чтобы согреть. Они даже не целовались…
А на другой день отцу позвонили – что-то случилось у него на работе, и пришлось уезжать спешно, покупать каким-то образом втридорога билеты…
…Одна надежда была у них обоих тогда – ведь они обменялись адресами. Значит, встретятся…Но мама перехватила первое же Алешкино письмо, и испугалась того юного чувства, которое невозможно было скрыть. С тех пор она таила от дочери его письма. А он писал…Писал еще долго, и из Афгана тоже. Мама потом призналась. Писал, пока не решил жениться. А она к той поре была уже замужем…
***
Алексей шел к Ирине, она позвала его «чтобы поговорить». Ничего хорошего он от этого разговора не ждал. Надо было как-то морально подготовиться к нему. Настроиться. Алексей не был верующим человеком. Поэтому с утра он пошел не в церковь, а поехал на кла--дбище к своей первой жене Наташе.
Они прожили вместе восемь лет, и эти годы он вспоминал с глубокой признательностью и тоской. В свое время он женился на Наташе просто потому, что знал ее с детства, они дружили, как ему казалось — без всяких нежных чувств. А когда судьба разлучила его с Ириной, он сделал предложение старой знакомой – рядом друг с другом им было теплее, чем поодиночке.
Этот брак мог стать прочным. Алексей и Наташа даже похожи были внешне, и чем дальше, тем яснее видел Алексей, что жена понимает его как никто. Ни ревности, ни капризов, ни упреков – никогда не было меж ними. Только уважение, только забота и привязанность. Наташа ушла от тяжелой формы ди--аб--ета, единственное, к чему она относилась легкомысленно – это к регулярному приему ле--карств. Помня о других, она забывала о себе
После ее уход Алексей был уверен, что уже не женится ни на ком и никогда. И надо же было ему в то лето почувствовать такую тоску, и такое острое одиночество…Не думая ни о чем, он сорвался тогда в Евпаторию, чтобы «пройти по тропинкам воспоминаний».
И в один из первых дней он встретил Соню, до странности похожую на ту девушку, которую он когда-то любил. Может, он не осмелился бы ухаживать за ней, отступился бы. Но в Соне он почувствовал внутреннее сиротство. Ощутил, как нужны была ей любовь и опека.
Когда Алексей узнал, что Соня – дочь Ирины, это стало для него ударом. Один выход он видел, чтобы вырваться из этой паутины – рассказать всё своей юной подруге. Пусть навсегда оборвутся нити, связавшие их, пока еще тонкие, пусть обоим придется испытать боль – но что еще оставалось?
Он промолчал, потому что Ирина велела ему молчать.
— Я исчезну из вашей жизни, — сказала она, — Если вы любите друг друга, если вы счастливы вместе – да будет так. Я виновата перед тобой, что тогда смирилась, уступила родителям…А если теперь сложилось так – значит, судьба.
Годы шли. Ирина держала слово. Они с женой ее практически не видели. Но паутина опутывала их всё крепче. Алексей понимал, что есть и его вина здесь, огромная – он лишь со временем понял, что чувствует на самом деле. Мать была для него дороже дочери, и это невозможно было изменить.
…Наташа смотрела на него с портрета на граните – и такой светлой, такой доброй была ее улыбка…. В ее короткой жизни не могло бы быть подобного – она была чистым цельным человеком.
…Чувствуя себя бесконечно старым, Алексей поехал к Ирине.
И вот теперь они сидели в гостиной, за овальным столом, покрытым кружевной скатертью – ее вязала еще Сонина бабушка. На этот раз Алексею в голову не пришло принести цветы, а Ирине – предложить чай. Они молчали. Но в воздухе висел вопрос: «Что дальше?»
И Алексей ответил на него:
— Я уеду.
— Куда? — спросила Ирина тускло.
— Друг зовет на север… Я уже не вернусь, Ира…
— Ты тоже понимаешь, что она не простит, да? Я потеряла дочь….
— Со временем всё…устаканится, — ему трудно было подобрать слово, — Вы всё равно матерью и дочерью останетесь. Тебя она простит рано или поздно. Меня – нет…И еще, да… Я бы отдал ей всё, что у меня есть. На Севере заработаю снова.
— Она не возьмет.
— Я уеду, — повторил он.
И снова они сидели и молчали. Боль висела в воздухе, ее можно было рубить топором.
*
Соня варила пельмени. Она убеждалась с каждым днем, что поступила правильно. Тут никого – из тех, кто окружал ее в прошлом — не было рядом с ней, и ей легче дышалось. Бывали минуты, когда она забывала обо всем. Искренне увлекалась книжкой, или смеялась над какой-то шуткой в фильме. Или – как сейчас – ее поглотил процесс приготовления соуса для пельменей.
Она отцедила их и посыпала сверху крупной солью. И взялась уже – за вилку, когда зазвонил телефон. Сердце снова ухнуло в пятки. Кто мог звонить ей? Алексей? Мать? Она не возьмет трубку… Когда они перестанут мучить ее? Когда дадут ранам зажить?
Но, взглянув на высветившийся номер, она ответила на звонок.
— Ромка? Как ты меня нашел?
— Ты там с дуба рухнула? Кто тебе симку для телефона покупал?
Соня опять перепугалась:
— Что-то случилось? Он меня ищет? Или он опять кого-то…
— Послушай меня, — сказал Ромка, теперь он не балагурил как обычно, тон его был серьезен, — Мне позвонила Наталья Степановна.
— Кто? Та, которая у нас в школе была? Сколько же ей лет?
— За восемьдесят. Когда Костя вышел на свободу – он связался с ней и все рассказал. Как оно было на самом деле.
И Ромка коротко, сжато передал всю историю
— Тогда Наталья разыскала меня. Костя хотел, чтобы правду о нем знали двое – Наталья Степановна и ты. Я тут просто как звено в цепочке…как передатчик. И да, Костя видел тебя тогда в суде.
Соня заметила, что он уже не называла старого знакомого Кистенем.
— Ему всё равно, что будут думать о нем остальные, ему не привыкать. Да он даже тебе это передать не просил прямо. Но Наталья сказала, что ему это важно. Поэтому звоню… не знаю, что ты дальше будешь делать. Сколько ты проживешь там, где ты сейчас… Просто учти, что я тебе рассказал…
— Но зачем он это сделал, Боже мой?… Вычеркнул у себя из жизни столько лет… Ради брата, такого ничтожества…
— Он не ради брата, он ради матери. Хотел отдать ей долг, ну просто за то…что он живет… что и у него было что-то хорошее в жизни… ты, например… Но теперь все долги заплачены, и он может вычеркнуть ее даже из памяти.
— Поняла, — тихо сказала Соня.
— Что ты делаешь-то там?
Она посмотрела на тарелку перед собой и сказала, не очень понимая, что говорит:
— Ем пельмени.
— Ешь свои пельмени и не бойся, никто тебя не тронет. Ладно, давай, Ханчина, меня ждут.
*
Соня и вправду не знала, что будет дальше. Давно уже будучи взрослым человеком, она понимала, что и решать проблемы нужно по-взрослому. Ей не хочется уезжать из этого города? Значит, нужно съездить, уволиться с работы, а потом вернуться. Нет своего жилья? Глупости, люди годами снимают квартиры. Она без проблем устроится в любую больницу – медиков не хватает отчаянно, а ей не нужны особые блага, готова пойти простой медсестрой.
О матери и Алексее ей не хотелось больше думать. И память помогала услужливо – теперь вместо близких в сознании маячило какое-то темное пятно. Может, когда-нибудь она сможет снова беспокоиться о них, снова любить… Но не теперь…
Через несколько дней, вечером, когда уже стемнело, Соня собралась вынести мусор. Вышла с пакетом на лестничную клетку и обмера. На ступеньках сидел Костя.
Он сидел спиной к ней и курил. Она узнала его со спины. На нем была застиранная камуфляжная куртка, а волосы пострижены коротко, почти ёжиком. Соня беззвучно приоткрыла дверь, оставила пакет в квартире, п потом подошла и села рядом с Костей. Он не вздрогнул и даже не посмотрел на нее. Он тоже, не глядя, знал, что это она.
— Как ты меня нашел?
— Мимо проходил. Увидел огонек, решил заглянуть.
— Я серьезно. Ромка?
Соня вспомнила, что Ромка не знает, в каком городе она скрывается, не знает ее адреса, ничего не знает. Тогда как?...
— Ханчина, — он затянулся, — Если ты ударилась в бега – обходись без мобильника. На крайняк – один раз позвонила, и сразу мобилу в помойку…
— Ты, гляжу, специалист по выживанию… , и после заминки Соня решилась, голос ее был тихим — Реально – ты как?
— Нормально, — вот тут он в первый раз бросил на нее взгляд, короткий, — Сама как?
— Плохо, — сказала она честно,
Он и это знал.
— Долго думаешь бегать?
Она пожала плечами.
— Возвращайся, — сказал он, — Я тебе хату отдам. Хочешь – продашь ее или поменяешь.
— А сам?
— А сам в те края, откуда прибыл. Там таких хватает. На работу устраиваешься — никого не удивляет твоя биография.
— Мне Ромка все рассказал про тебя.
— А Ромка не мог, — начал он ворчливо, — Не вдаваться в нюансы? У него нездоровый оптимизм вообще. Ему кажется, что он сейчас всё разрулит и вернет к истокам.
— Я знаю, — согласилась она, — Но мне погано…Тебе-то, наверное, нет. Ты же пошел, как говорится «за други своя»… Не жалеешь?
— Жизнь жалко, — просто сказал он, — Но ничего, Ханчина, все отболит. Чем сильнее болит, тем потом будет лучше…
Соня протянула руку. Он понял этот жест. Достал из пачки и протянул ей сигарету, помог прикурить.
До этого Соня курила два раза в жизни. Когда занималась в училище, почти все девчонки пробовали и большинство втянулось. А Соне не понравилось, она заходилась кашлем.
Но вот теперь она словно не замечала этого дыма, которым дышала.
Они сидели, курили. Молчали, но им и не нужно было говорить…Была та редкая минута, когда не нужно произносить слов, когда они читали мысли друг друга. Как боги.
Конец
Автор Татьяна Свичкарь
канал автора: Татьяна Дивергент (Дзен)
(ссылку на канал автора оставим в комментариях)

ПАУТИНА (1)

Уходить надо было быстро. Уже больше месяца Соня знала, что день этот неизбежно настанет. Но еще недавно она думала, что у нее есть близкие люди, есть мать и муж, которые ее утешат, ободрят и защитят. Теперь же она была с жизнью один на один и защищать ее оказалось некому.
Соня никогда не нарушала законы, не увлекалась детективами и не имела ничего общего с криминалом. Поэтому свое бегство она подготавливала с помощью статей из интернета. Это было наивно, но она никому не могла сейчас довериться, поэтому другого выхода не существовало. И денег тоже было в обрез. Хотя Соня и старалась скопить нужную сумму, но в этом не преуспела – семья ее жила небогато, так что утаить какую-то солидную наличность ей бы не удалось ни в коем случае.
«Реквизит» ее тоже был скромным. Главным руководством к действию для Сони стала пространная статья в «Живом журнале», где рассказывалось, как уйти от преследования, если тебя ищет – неважно кто, начиная от Уголовного розыска и заканчивая серийным м—аньяком (Соня надеялась, что это не ее случай, но всё равно близко)
Первое правило – уходить следовало в одиночку. Группа, особенно, если в нее входит ребенок, больше бросается в глаза и ее легче вычислить. Тут всё понятно – Соня так и собиралась сделать, брать ей с собой было некого. Правило второе – следовало, насколько возможно, изменить внешность. Перекрашивание волос – процесс, занимающий время, а могло сложиться так, что бежать придется неожиданно. Поэтому Соня купила и хранила парик. От природы у нее были каштановые волосы, кардинальное изменение предполагало – обесцвеченную блондинку. Но такие блондинки тоже бросаются в глаза, поэтому парик Соня выбрала невзрачный, русый, стриженый под «каре». Темные очки тоже привлекают внимание, но тут уже Соня не устояла — она хотела, чтобы ее не узнали даже знакомые, если она случайно встретит их на улице.
И вот сейчас, перед зеркалом, она прятала свои волосы, которые заранее коротко постригла — под чужие, искусственные (натуральный парик был ей не по карману). Соня смотрела на себя и думала, что уже сильно изменилась. Теперь – цветные линзы. Нобелевскую премию тому, кто их изобрел! Карие глаза стали неестественно синими, яркими, как у куклы, но тут помогут очки…
Одежда ее не должна была привлечь внимание ни в коем случае. Джинсы и светлая без надписей футболка годились для этого как нельзя лучше. Сумка, в которую Соня сложила немногочисленные свои вещи, тоже была самой заурядной, среднего размера.
Соня бросила взгляд на часы. Она собралась за двадцать минут. Времени оставалось в обрез – она только-только успеет доехать до железнодорожной станции и сесть на электричку. Из той же статьи она почерпнула сведения, что лучше не пользоваться междугородними автобусами – там билет продают по паспорту. И тем более не рассматривать такие варианты как поезд или самолет – на вокзалах ее будут искать в первую очередь, плюс опять же – именные билеты.
Такси годилось, но это было дорого. Лучше всего – как советовал автор статьи – сесть на электричку. А потом – если есть возможность, пересесть еще и на другую, чтобы окончательно замести следы.
Теперь предстояло еще написать записку матери и мужу – одну на двоих. Обращаться к каждому из них по отдельности у Сони сейчас не было сил. Как и писать подробности. «Уезжаю. У меня все хорошо. Как-нибудь выйду на связь» - только на эти строки ее и хватило.
Соня положила записку на видное место – на кухонный стол, и придавила краем сахарницы. О том, как на ее эскападу будут реагировать близкие люди, она запретила себе думать.
Сумку в руки, маленькую сумочку – на плечо. Там был новый телефон – самый простой, кнопочный, и вставлена в него была левая симка, купленная через Ромку Мельникова, бывшего одноклассника, к которому никто – ни друзья, ни враги, не догадаются обратиться с вопросами о ней, Соне. Обычно сбежавших засекают как раз через мобильную связь, поэтому следовало в первую очередь оборвать эту нить. Также никаких банковских карточек – только наличные.
Соня в последний раз взглянула в зеркало – в трюмо в коридоре, и кивнула незнакомой молодой женщине, которая на нее смотрела – ну, с Богом! Ключей Соня с собой не взяла, поэтому, когда английский замок на двери защелкнулся за ней – это стало еще одним подтверждением того, что обратной дороги нет.
Соня решила не ехать на железнодорожный вокзал, а сесть в электричку на первой же станции, на которой поезд остановится. К счастью, маршрутка туда ходила регулярно. Вот и сейчас почти не пришлось ждать на остановке «127-ая» подошла через пару минут. Соня пробралась в самый конец «газели» и села среди подростков. Каждый из ребят уткнулся в сотовый телефон. Никто из них не вспомнит женщину, что ехала рядом с ними.
Маленькая железнодорожная станция находилась уже в пригородной зоне, среди частных домов. Электричку здесь ожидало человек десять – женщины средних лет, которые ехали «в город» по делам, несколько парней, они – судя по рюкзакам – возвращались из турпохода.
Станция была более, чем скромная – будочка и длинный навес. Соня купила билет – кассирша в окошечки видела только ее руки. И стала ждать поезда.
Поначалу она думала уехать в глушь, снять где-нибудь дом или дачу, и затаиться. Но статья в «ЖЖ» подсказала ей, что как раз в малолюдных деревнях, где каждый человек на счету, ее и вычислят. Даже если она будет выходить из дома не чаще, чем раз в неделю – в ближайший магазин, за продуктами, местные жители ею всё равно заинтересуются.
А искать ее будут. Конечно, мать и Алексей поставят на уши всех. Они не смирятся с исчезновением Сони. Будет и обращение в полицию, и листки с ее портретом, развешанные на остановках, столбах и стенах домов. Будут объявления по радио и телевизору. Черт возьми, может близкие даже в «Лизу Аллерт» обратятся, если ребята оттуда возьмутся искать Соню, зная, в записке она просит этого не делать.
Но это все – внешняя сторона медали. Попутно ее будет искать тот, от которого уйти гораздо труднее. Потому что нет у него в жизни другого смысла, кроме Сони. И потому, что он обладает поистине волчьим нюхом, учует то, что ускользнет от других и пойдет по ее следу до конца. А когда найдет…
Не думать! Ждать поражения – это уже наполовину сдаться. Вот и поезд подходит…Нужно сосредоточиться на том, чтобы вести себя «обычно», не сделать ничего, что врезалось бы ее попутчикам в память.
Соня поднялась в тот вагон электрички, который остановился напротив нее. Прошла мимо немногочисленных пассажиров, села у окна, повернулась к нему. Ехать до крупного города ей предстояло около двух часов, потом еще час нужно поболтаться на пригородном вокзале, а затем сесть в другой поезд – и примерно в пять вечера она будет на месте.
К этому времени ни мать, ни Алексей еще не вернутся с работы, и никто ее не хватится. О жилье Соня договорилась заранее, еще когда предчувствие опасности лишь витало в воздухе – ничего конкретного. Прошел слух, что Кистень может освободиться по УДО. Может – да, а может – нет. И если да, то. когда это случится – неизвестно.
У Сони уже тогда захолонуло сердце, и она начала обдумывать этот план. Хотя первоначально он должен был быть совсем другим. Она хотела всего лишь уехать из города. И, конечно, оставаться на связи со своими, чтобы и мама, и Алешка знали, где она, чтобы могли подкинуть ей денег, и вовремя предупредить, если что…В глубине души она хотела переложить всю ответственность за свою судьбу на них… Но с тех пор случилось слишком многое, и близкие люди в одночасье стали чужими, хотя они об этом, пока не догадывались.
Сколько бы ни прожила Соня, она никогда не сможет забыть тот страшный день. Утром, придя с ночного дежурства (она работала медсестрой в травматологии) Соня увидела эту запись с видеокамеры, установленной в их с Алешкой спальне. А днем ей позвонил Ромка и сказал, что Кистеня выпустили. Это точно. Но вот какие планы у их общего знакомого – никто пока не знает. Вроде бы он остался там, в далеком сибирском городе, по соседству с колонией, где Кистень и отбывал срок.
Вот тогда Соня и поняла, что полагаться может только на себя. И нельзя было распускаться и впадать в истерику. Она открыла шкафчик в кухне, где хранилась бутылка «гостевого» коньяка, налила себе полную чашку. Она знала, что голова после этого «поплывет», но иначе этой самой головой она бы сейчас билась о стенку. А надо было думать.
Соня рассматривала в ноутбуке карту. Областной центр она отмела. Выбрала второй по величине город, и через Авито стала смотреть объявления о съемном жилье. Никакого агента, никаких подписей на документах. Только вариант «от хозяина».
Нашлась приветливая женщина средних лет, которая купила квартиру для сына, но мальчик еще учился в третьем классе. Поэтому хозяйка собиралась на протяжении долгих лет сдавать свою «однушку». У нее не было никакого желания обнародовать этот план и платить налоги. То есть – оформление договора ей не требовалось. Объявление, которое дала эта женщина, было совершенно невзрачным – без фотографий, может быть, поэтому она и не могла сдать жилье.
Соня связывалась с хозяйкой уже не по мобильному телефону, звонила из больницы, по стационарному. Она не хотела, чтобы этот звонок потом кто-то отследил.
— Я не знаю точно, когда приеду, - говорила Соня, — Но я готова внести задаток. Да, одна… Не курю…Детей и домашних питомцев нет….
— Но вы понимаете, что, если кто-то захочет снять квартиру на длительный срок и готов будет сразу заехать – я вам откажу? — уточняла хозяйка.
— Понимаю, конечно.
— Деньги я тогда верну, конечно.
Но все сложилось так – нельзя было сказать «удачно», об удаче речь в данном случае не шла. Но Соня успела худо-бедно подготовиться к внезапному бегству. А потом ей позвонила сестра Лили, той самой последней девушки, которую Кистень отправил в мир иной, и плачущим голосом сказала, что видела вчерашнего зк своими глазами.
Своими глазами – значит, он здесь. Медлить больше было нельзя. Кистеня не считали больным на голову. Срок, который ему дали, говорил о том, что его сочли вполне вменяемым, отдававшим себе отчет в своих действиях. Тем не менее в том, что касается Сони, у него было своего рода помешательство, которое брало начало еще — в его и ее — юности.
Вот тогда Соня и позвонила хозяйке, и уже точно сказала, что приедет нынче к вечеру, внесет оставшуюся плату и заберет ключи.
За окном электрички мелькали самые что ни на есть мирные пейзажи – стоял солнечный летний день, лес сменяло поле, а его — очередная деревушка. Но Соня смотрела на эти простые картины – и понимала, что для нее начинается другая жизнь, в которой она обязана стать совершенно иным человеком.
*
Когда Соня, наконец, добралась до того города, где наметила жить, она чувствовала себя совершенно вымотанной. Будто не сидела сначала в одной, потом — в другой электричке, а всю эту дорогу прошла своими ногами.
В дамском туалете на вокзале Соня умылась. Она была голодна, и ей хотелось пить, при этом она понимала, что у нее уже не хватит сил на то, чтобы нынче сходить в магазин. Поэтому она перекусила в вокзальном буфете. В большом зале ожидания слева и справа горели яркие вывески кафе, но Соня решила расходовать свои невеликие деньги так скупо, как только может.
Немолодая буфетчица бросила в чашку кубик бульона, налила кипяток. Положила на тарелку бутерброд с сыром. Кивнула Соне, чтобы та сама достала из холодильника бутылку минеральной воды. Здесь не было даже где присесть, только буфетные стойки. Отдохнуть не удалось. Но все же после еды молодая женщина почувствовала себя бодрее.
Чтобы добраться до своей новой квартиры, Соня взяла такси. Эту трату она решила себе позволить, у нее не было уже сил, чтобы «на перекладных» ехать через весь город. Наверное, вид у нее был такой усталый, что таксист даже не пробовал заговорить с ней, только музыку сделал потише.
Соня вспомнила, как после ночных дежурств ехал домой. Зачастую, смена выдавалась настолько тяжелой, что утром она уже плохо соображала. Иногда впадала в дрему уже в маршрутке, а порой ее стыдили, что она не уступила место старику или мамаше с ребенком, и она послушно поднималась, и ехала до своей остановке в том же состоянии зомб-и, только уже стоя.
Водитель остановил машину возле подъезда. Дом был обычный, блочный, в спальном, но довольно старом районе. Во дворе уже разрослись тополя и кусты сирени. Зато лифт оказался современным, музыкальным, и пока Соня поднималась на седьмой этаж – играла мелодия.
Хозяйка ждала в квартире. Соня сразу поняла, что эта невысокая белокурая женщина лет сорока – тоже новичок в «квартирном бизнеса». Хозяйка рада была, что квартирантка – одна, и что у нее нет особых требований. Просторная светлая комната, застеленная ковролином, самая необходимая мебель и лоджия, выходящая на зеленый двор – все это Соню вполне устроило. Особенно порадовал большой холодильник в кухне. Значит, «в мир» можно будет выходить редко, сделала запас продуктов – а потом снова сиди тихо, как мышь. «Гулять» - на балконе. Отсюда видно даже как вдали блестит река.
— Будете мне звонить раз в месяц, чтобы я приезжала за оплатой, — сказала хозяйка, узнав, что Соня хочет расплачиваться наличными.
Не успела за хозяйкой закрыться дверь, как Соня прилегла на постель – просто, чтобы немного отдохнуть. И сразу крепко уснула. Сон был на редкость глубоким, мертвым.
Проснулась она в первом часу ночи. В квартире стояла тишина. Бесшумно ступая по мягкому ковролину, Соня прошла на лоджию, и долго стояла, глядя на другие дома – кое-где в окнах горел свет. Почему-то это успокаивало ее. Значит, были люди, которым тоже что-то не давало спать.
Дома, Алексей и мать, наверное, сидят в кухне и ждут звонка от нее, хотя бы короткого – просто, услышать ее голос, понять, что она жива. Чувствуют ли они себя виноватыми за то, что скрывали от нее? Или, наоборот, испытывают облегчение от того, что узел развязался вроде как сам собой…
***
…Когда-то в другой жизни его звали Костей. От таких мальчиков учителя в школе берутся за голову, не зная, что с ними делать. Их одновременно жаль, им хочется помочь, и в то же время педагог спит и видит, что доживет до той поры, когда этого ребенка переведут в другое учебное заведение или, хотя бы девятиклассник-выпускник покинет школу, ибо в десятом таким, как он делать нечего.
Семья у Кости была неблагополучной.
Мальчик почти не помнил своего отца. Разве что, если нырнуть в глубины самой ранней детской памяти, где всё настолько расплывается, что не уверен – было оно или это тебе привиделось… Там маячила широкоплечая мужская фигура, а еще там был запах табака, и почему-то игрушка – бархатный медведь с бочонком в лапах.
Отец — шофер-дальнобойщик — однажды не вернулся из рейса. Мать, наверное, знала, но не говорила, что с ним случилось. Погиб ли он, или ушел к другой женщине, а может – просто ушел в никуда, оставив подругу с двумя детьми.
Мать любила старшего сына, Вовку. Это было ясно всем. Может быть, потому что на внешность он был довольно пригож – краше всех в их маленькой семье. Может, от того, что, когда он родился, у матери с отцом еще была любовь, счастливое время. А может потому, что в детстве Вовка часто болел. За слабых всегда боишься, а страх и привязанность ходят рядом
Но в подростковом возрасте произошел перелом, парень резко повзрослел, окреп, болеть перестал – и почти сразу начал пить. Вовка как-то незаметно приохотился к алкоголю – то бывая в гостях у родственников, то навещая друзей. От пива перешел к «чему покрепче» и в восемнадцать лет уже лечился в нар---кологии.
Мать работала уборщицей. Но среди уборщиц она могла считаться элитой, так как устроилась на ГЭС, и наводила порядок на втором этаже, где сидело самое важное начальство. Несколько раз она брала с собой Костю, хотя попасть в большое, серое, сталинских времен здание было не так уж просто – сначала металлическая ограда, потом проходная с пропусками. Костя запомнил туалетную комнату, которую драила мать. Здесь всё было роскошным – и зеркала в раме, и немыслимой красоты узорчатая плитка на стенах, и сияющие краны.
— А из унитаза хоть чай пей, — сказала мать, с непонятной ему тогда грустью.
Она знала, что сколько бы ей ни биться – вытащить семью из существования на грани бедности и нищеты, она не сможет. И единственная возможность для нее прикоснуться к «богатству» — это убирать пресловутый второй этаж с его огромными, как залы, кабинетами, и, надев перчатки наводить блеск на унитаз и раковину в туалетной комнате.
Мать каждый год получала «от ГЭСа» — для Вовки и Кости — билеты «на елку» во Дворце культуры, подарки там давали щедрые. Но один раз потолкавшись среди нарядных детей в маскарадных костюмах – Костя почувствовал себя изгоем. Мать купила ему новые колготки. Черные шортики, белая рубашка и дешевая маска зайчика… Кажется, малыши не обращают внимания на такие «мелочи», но Костя каким-то образом почувствовал, что одет хуже всех, что ему нет места на этом «празднике жизни», друзей себе он здесь не найдет. Возможно ли, чтобы такая мелочь, как детская «ёлка» стала тем поворотным моментом, после которого Костя начал отдаляться от других?
Когда мальчик пошел в школу, почти сразу выяснилось, что и подготовлен он слабее остальных ребят. Многие уже бегло читали, считали, кто до двадцати, а кто и до ста. Костя же только осваивал буквы и счет. У него не было ни красивого модного рюкзачка, ни канцелярских принадлежностей с яркими картинками, которые так любят рассматривать дети.
При этом Костя вёл себя так, чтобы его заметили, на него обратили внимание…
И тут он преуспел – к концу первой четверти внимания ему доставалось больше, чем отличникам. Никто другой не догадался бы на перемене закопать очки учительницы в цветочный горшок, никто не рисковал делать на турниках столь опасные трюки, аж физрук за голову хватался. Костя дерзил педагогам, дрался с ровесниками и даже ребятами постарше. Он сломал руку, на спор прыгнув со второго этажа, а как-то раз перебудоражил всю школу, позвонив куда только мог – и в полицию, и в МЧС – мол, на их учебное заведение напали пре--ступники, бегают тут с ор--ужием, и захватывают детей в зал---ожники. И бо---мбу тоже подложили, да…
Тут же примчались люди в форме, всех ребят и учителей эвакуировали, искали взры---вчатое устройство, и даже не дали девчонкам потискать служебную собаку – ротвейлера по кличке Амбал.
В тот вечер мать, у которой редко доходили руки до каких-то воспитательных моментов, выдрала сына как сидорову козу, но он забыл об этом неприятном моменте раньше, чем зажила его пятая точка.
К девятому классу от Кости устали все. За эти годы две учительницы написали докладные записки директору – они отказывались быть руководительницами в том классе, где учился Завьялов.
О том, что Костя уйдет в какое-нибудь училище, мечтали и педагоги, и мальчишки, которых он бил, и девчонки, над которыми он тоже изрядно поиздевался.
В этом ряду выделялась лишь учительница истории, Наталья Степановна. Она была уже пенсионеркой, и другие педагоги считали ее немножко блаженной, потому что ни о каком заслуженном отдыхе она не думала, и была уверена – смысл ее жизни в том, чтобы учить детей, быть с ними, думать о них, с головой погружаться в их беды и радости.
Когда Наталья Степановна выпускала очередной класс (всегда – самый любимый) и ей давали следующий, в первую же неделю она приходила в ужас, и говорила в учительской, что таких трудных ребят ей еще не доставалось. Это могло быть правдой, так как ей действительно старались сбагрить, что потяжелее.
Еще через пару недель Наталья отмечала:
— Мальчишки, конечно, ужасные, а девчонки у меня очень даже ничего…
К концу четверти уже во всех своих питомцах она умела найти что-то хорошее, а к концу года говорила, что «плохих детей в моем классе нет».
И действительно все ее ребята подтягивались в учебе, отпетые двоечники становились неотпетыми троечниками, а то и хорошистами, хулиганы все реже проявляли свой буйный нрав, тихони раскрепощались, отличники переставали задаваться, и класс становился по-настоящему единым коллективом.
Наталья Степановна не была классной руководительницей Кости, но она выделила этого мальчика, который стал для всех головной болью. И неожиданно предложила ему поехать после восьмого класса в археологическую экспедицию. Студенты исторического отделения пединститута отправлялись на практику, их вез на раскопки один из бывших учеников Натальи Степановны, и она уговорила Павла взять с собой «этого сорви-голову из восьмого бэ».
Затея показалась авантюрой всем, включая Костю. Если бы это задумал кто-то другой, парень решил бы, что над ним изощренно издеваются, что в экспедиции хотят сделать из него козла отпущения. Но всем было известно, что Наталья Степановна никогда не смеется над ребятами.
…Эти три недели, проведенные на берегу Волги, оказались самыми счастливыми в жизни Кости. Он работал на раскопках на равных со студентами, нашел друзей, научился играть на гитаре, ездить верхом, и как все новички, получил в конце смены археологическое имя – Кистень. Рука у него таки была тяжелая, в драках с ним лучше было не связываться. Имя написали тушью на осколке древнего кувшина (таких осколков там попадалась тьма, они хрустели под ногами),и Костя гордился этим кусочком глиняного сосуда – так, как никогда и ничем не гордился.
Он даже хотел побольше заниматься в старших классах, и пойти в пединститут, выучиться на историка. Ну и в экспедиции, само собой, ездить каждое лето. Однако все пошло наперекосяк.
Когда Костя учился в девятом классе, Наталье Степановне пришлось уехать из города – в далекой Сибири заболела ее дочь, нужно было приглядывать за внуками.
Никто другой, кроме любимого педагога, поддерживать Костю в его планах не захотел, напротив, все учителя, будто не замечая, что парень взялся за ум, вспоминали только о том, как Завьялов досаждал им прежде. Поэтому ему сразу дали понять, чтобы на перевод в десятый класс он не рассчитывал.
Мать тоже покрутила пальцем у виска, когда младший сын заикнулся ей об институте.
— Скажи еще, что космонавтом хочешь стать. Хватит уже сказки придумывать…Нечего тебе в вузе делать. Я не потяну тебя еще шесть лет кормить.
Вовка к тому времени спился окончательно, он только ждал момента, когда дома не будет матери и брата, чтобы вынести мало-мальски ценные вещи и пропить. Уплыли в неизвестном направлении синтетический ковер, покрывало с кровати, хрустальная вазочка, которую сыновья как-то подарили матери на день рождения, статуэтка балерины, стоявшая на трюмо…Мать ругалась, а один раз не выдержала и расплакалась. Тогда окна лишились штор – без них квартира стала выглядеть на редкость голой, бомжатской.
Мать жалела, что всё скудное добро ее тает, жалела вещей, но больше всего страшила ее судьба Вовки, который уже не по одному разу «отмотал срок» в трех закрытых нар---кологических стационарах города, но как только его выписывали – в тот же вечер он напивался снова. Мать привозила его в больницу снова, плача, и обвиняя врачей в том, что «плохо лечили» сына, Вовка возвращался на свое место – на постели его иной раз еще не успевали сменить белье, а соседи по палате спрашивали:
— Ты где был, на процедурах, что ль?
Мать предвидела, что ее собственного здоровья не хватит, чтобы «доглядеть» пропащего сына, а без нее пьяный Вовка, конечно, замерзнет где-нибудь под забором.
На Костю у нее уже не оставалось ни времени, ни душевных сил.
Матери хотелось одного – чтобы младший скорее встал на ноги, а если судьба будет к ним троим добра, то начал зарабатывать столько, чтобы хватало на жизнь. Чтобы не думать, как растянуть на месяц скудную зарплату уборщицы, чтобы не наматывать полиэтиленовые пакеты на ноги , перед тем, как сунуть их в сапоги, которые промокают…
— В техникум иди, — говорила мать Косте – Милое дело, десять минут от дома…
— Там одна математика, меня от нее тошнит.
— Ну тогда в тридцатку…
Бывшее ПТУ №30 теперь именовалось лицеем, но там по-прежнему учили на штукатуров-маляров, сварщиков, стропальщиков и кровельщиков. Почетный и крайне необходимый труд, но в народе «тридцатка» считалась местом, куда идут самые-самые, те, кто ни на что больше не способен. И это было, конечно, несправедливо.
Прежде, чем забрать документы из школы, Костя позвонил Наталье Степановне.
— Я…это…чтобы проститься.
Старая учительница оставила ученикам свой телефон. Она считала, что с каждым из питомцев ее связывает нить не менее прочная, чем соединяет между собой родных людей.
И теперь у Кости сами собой вырвались эти слова – он чувствовал, что своим выбором предает Наталью Степановну, и знал, что больше не станет ей звонить.
— Простите меня, — повторил он, не объясняя больше ничего, и повесил трубку.
С одноклассниками ему не жаль было расставаться. Ни с кем из них у него не сложилось дружбы.
Вот только девочка Соня из параллельного класса, застенчивая и тихая, заставляла его взгляд смягчаться. Он смотрел на нее так, как бездомный замерзающий пес мог глядеть бы в окно дома, где тепло, и где все друг другом дорожат.
На Соню достаточно было взглянуть, чтобы понять – ее действительно любят. Этот воротничок, который связала ей бабушка или мама, эти банты в косах, похожие на розочки, а пуще всего – этот ясный взгляд существа, который не сталкивался с жестокостью, равнодушием и подлостью.
…Пять лет спустя, в самый глухой час ночи в городскую больницу, в отделение травматологии привезли трех жертв пьяной драки.
Приемный покой «травмы» ночью – это особая песня. Усталый врач, замученные медсестры, то и дело хлопающая дверь – подъехала «скорая», ввозят кого-то на каталке, приходят сами те, кому срочно нужна помощь. Тут же, на втором этаже, хирургия – так что публика самая смешанная. Подросток с подозрением на аппендицит, женщина, укушенная собакой, еще одна дама – пробка от шампанского ударила в глаз…
А теперь и эти трое. Одного с ножевым сразу подняли в операционную, у другого были сломаны ребра, но особая суета поднялась вокруг третьего, которому в драке… откусили нос…Нос прибыл вместе с пострадавшим, черный, в угольной пыли…где уж там они дрались…
Видавшие виды медики на этот раз спорили – удастся вернуть часть тела на место, или это дело безнадежное…Большинство склонялось к тому, что ничего сделать нельзя – и все же позвонили самому искусному хирургу в городе, разбудили его и попросили срочно приехать…
Забегая вперед, нужно сказать, врач сам не верил, что операция удастся. Но он пришивал нос самыми тонкими иглами, потел больше часа, и через несколько недель пострадавший уже смотрелся в зеркало, и говорил, что такого красивого носа у него никогда не было…
Соня тогда только что начала работать здесь. Она окончила медицинское училище на одни пятерки, но еще очень робела, сомневалась в себе, боялась что-нибудь перепутать. И все же, когда увидела, как парня, с которым она когда-то училась в школе, мчат на каталке к лифту, требуя: «Дорогу!» …
Соня поднялась вслед, на четвертый этаж, где были «большие» операционные, и реанимация. Внутрь ее не пустили, она была здесь чужой, да и свои обязанности у нее имелись в это ночное дежурство.
И все же Соня находила время, чтобы несколько раз за ночь подойти и заглянуть в окошечко в двери. Операция все шла и шла…И старый хирург Николай Васильевич только плечами пожал, когда вышел из операционной. А когда поймал взгляд Сони – отмахнулся от него, таким безнадежным жестом, что девушка поняла – дело плохо.
К утру пришла мать Кости, худенькая, маленькая женщина, выглядевшая старухой. Черный плащик, опухшее от слез лицо…
Костя мог не дожить до утра, но он дожил, всё ещё теплился…
Соне можно было уходить домой, но она почти обрадовалась, когда старшая медсестра попросила ее подменить товарку- та неожиданно заболела.
Мать Кости весь день просидела в приемном покое, хотя ее гнали домой – в реанимацию все равно не пустят, чего без толку ждать. Утром и вечером можно звонить по телефону – справляться, как сын. А если умрет – врачи позвонят сами…
Мать не уходила.
И каждый час Соня спускалась к ней по лестнице. Она почти ничего не могла сказать, только кивнуть – мол, жив. Матери и этого хватало.
Соня ушла из больницы поздно вечером – она сама еле держалась на ногах.
А на другой день…
***
Соня как пришла, после дежурства в больнице, так рухнула в постель и проспала чуть ли не до полудня. Ей не нужно было выходить на работу, но очень тянуло прийти и узнать, как Костя. Ужасно просто тянуло. Хотя бы позвонить…. Но она запрещала себе это делать.
Уже несколько раз говорили ей и коллеги медсестры, и врачи, что нельзя так близко к сердцу принимать судьбу пациентов. Тогда неизбежно – и очень скоро — наступит профессиональное выгорание. Можно сломаться и уйти из профессии вообще. Или стать истеричкой. Или циником. Ничего из этого нельзя было себе позволить. Необходимо соблюдать золотую середину.
Костя Завьялов — чужой ей человек. После школы они ни разу не пересекались.
В те годы, когда они были еще детьми, и каждое утро приходили в свою старую школу (здание пятидесятых годов, двухэтажное, раскинувшее белые оштукатуренные крылья) – в ту пору все знали, что Косте живется несладко. Не раз, и не два учителя обсуждали вопрос – мол, хорошо бы передать этого мальчика в интернат. Там и жизнь у него была бы более сытая, и за учебой и поведением его приглядывали бы педагоги и воспитатели, привыкшие работать с трудными детьми.
Такие ребята могут вызвать жалость.
Но Костя Завьялов не позволял себя жалеть – он был насмешливый и колючий, как еж. Его боялись.
Соня росла тихой мышкой, не умевшей отстаивать себя. Ее легко было ранить даже словом, и она долго, молча переживала обиду и несправедливость, мысленно возражала обидчику, находя нужные слова. Но это всё – в уме…Наяву же она сразу тушевалась и уступала. Всем, всё, всегда.
К тем, кто вёл себя противоположным образом, кто не боялся возразить – хоть учителю, хоть директору, если те были не правы, Соня испытывала сложные чувства. Немножко им завидовала, немножко восхищалась, сама не признаваясь себе в этом. Но с такими смельчаками она не сближалась – они были совсем чужие для неё по складу характера.
А Завьялов, хоть и не боялся ни Бога, ни черта, тоже держался особняком. Соня не могла вспомнить, чтобы у него были друзья.
Когда после девятого класса их пути разошлись, Соня иногда вспоминала Костю, но в особом контексте. Она почему-то думала, что с Завьяловым что-то случится — он рано уйдет из жизни, и уход этот будет трагическим.
И вот прошло всего-ничего после того, как Соня получила диплом, а если оглянуться назад – уже нескольких ее бывших одноклассников нет на свете. Димка Димухамедов уто--нул в строительном озере. В народе водоем так называли потому, что когда-то его тут не было. В районе дач экскаваторы вырыли котлован, и со временем он заполнился водой. Дачники ходили туда купаться – до речки было далеко. Хотя водолазы предупреждали – мелководья здесь почти нет, а на дне лежит строительный мусор. Опасно. Почему Димка не выплыл – Бог весть….Может, нырял, и ударился обо что-то? Соня точно не знала.
Потом, когда она училась в медколледже, кто-то расправился с Маринкой Быковой. Она была маленького роста, голубоглазая, густые рыжеватые волосы красиво пострижены….Нашли ее в лесополосе…Говорили, что пре--ступника так и не задержали.
А Лиля Токаева просто ушла вечером за хлебом, и не вернулась…И не было никакой зацепки, где она и что с ней случилось.
В юности веришь в бессмертие. Но этих ребят не стало так рано, на взлете…Как Лиля играла на пианино «Лунную сонату»… Маринка хотела стать врачом, а Димка так никуда и не успел поступить…
Неужели теперь к ним присоединится и Костя Завьялов?
Не думать….
Соня надела наушники, включила музыку фоном. Механически делала она домашнюю работу, стараясь отвлечься. Вымыла полы, запустила стиральную машинку. Приготовила ужин – макароны с сыром и базиликом.
Но когда с работы пришла мама, поддерживать обычный вечерний разговор – оказалось выше сил. Обычно Соня рассказывала матери о том, что нового у нее в травматологии – там всегда хватало необычных случаев.
— Сегодня больной поступил с вывихом. Оказывается, он повредил руку два дня назад, думал обойтись без врача, лечился водочкой. Нынче к утру водочка помогать перестала. А с вывихом же – чем дольше тянешь, тем сложнее вправлять. Два врача с ним работали…
— Представляешь, к нам привезли бомжа….Травмы там не тяжелые, но его выписывать потом просто некуда. А дядька там такой забавный…худенький, седые волосы до плеч и стихи Бродского читает… При этом бездомный. Ему будут хлопотать место в доме престарелых.
Но этим вечером Соня ни о чем не могла говорить. Она сослалась на головную боль, и на то, что ей завтра к восьми на работу – мол, нужно принять таблетку и отоспаться. Ушла к себе, но уснуть не могла, конечно… Всё внушала себе, что постарается не принимать близко к сердцу, если придет в травматологию, и ей скажут….
…Костя был жив. Ей сказали, что вчера он ненадолго приходил в себя, но не сказал ни слова. Однако, показатели были лучше и, вопреки прогнозам врачей, похоже было, что парень выживет.
Соня ушла в самый дальний уголок больницы, где пылилась пальма и стояли сломанные стулья – отчего-то она плакала и не могла остановиться, наверное, накопилась усталость. Но такого чувства облегчения, как от этого известия, она почему-то не испытывала давно.
С этой времени она была уверена, что Костя начнет поправляться, и больше не поднималась наверх, не справлялась о нем, а если видела в приемном покое его мать, то не подходила к ней, а только кивала издали.
Но настал день, когда Костю спустили из реанимации на второй этаж, и положили в обычную палату. Всего тут было четыре койки, но ожидалось, что двух мужчин должны вот-вот выпишут, а двое было тяжелых. Костя и еще один парень, возле которого сидела мать.
Вечером, когда Соня обходила палаты с градусниками, мать сама взяла у нее термометр, поставила сыну. А Костя лежал, не открывая глаз. И тогда Соня поступила также – осторожно отвела его руку, сунула под мышку градусник, и присела на край постели, придерживая стеклянную трубочку, чтобы не выпала.
…Оказывается, глаза у Кости были закрыты неплотно. Он рассматривал ее из-под ресниц. И вдруг спросил – тихо и хрипло:
— Ханчина, я че – сдох?
От неожиданности Соня вздрогнула, градусник выскользнул и разбился.
— Завьялов, ты дурак… Боже мой… Ну вот что ты наделал… — Соня не понимала сама, почему забыла о том, что она медсестра, почему перенеслась мысленно в те времена, когда они учились в школе. И заговорила тем языком
— Тогда что ты здесь забыла? — Костя чуть помахал ладонью, будто надеялся, что видение Сони Ханчиной в белом халате развеется как дым, — Говорят, у людей перед концом глюки бывают….
— Тебе эти глюки должны были три дня назад в реанимации мерещиться, когда ты не мог определиться – на тот свет или на этот….Завьялов, пусти меня, мне ртуть убрать надо…
Он разжал пальцы, но, когда Соня повернулась, чтобы идти, он очень внимательно смотрел ей на спину, будто рассчитывал увидеть там крылья, хотя бы сложенные….
С тех пор, когда Соня заходила в палату, а делать ей это приходилось не раз в течение дня, он больше не заговаривал с ней, а всё равно чувствовалось, что между ними – иная, особая связь, чем у этой медсестры – с другими больными.
Кормили в больнице скудно – конечно, и на таком рационе можно было продержаться, особенно, если есть кто-то, кто сидит рядом и кормит тебя с ложечки. Второго тяжелого больного звали Никитой, ему было двадцать четыре года, и он всё время температурил. Мать не решалась уйти домой, на раздаче санитарки не отказывали ей в лишней тарелке супа и стакане компота.
А маму Кости, после того, как угроза жизни ее сыну отступила, Соня видела редко.
И тогда Соня стала готовить дома – что-то диетическое: суп, паровые тефтели, кашу – приносила еду всегда в двух баночках и говорила Нине, матери Никиты:
— Вот, покормите обоих, пожалуйста…
И добавляла, будто извиняясь:
— А то мне некогда….
Женщина растроганно благодарила, и действительно скармливала принесенное до последней ложки – сначала сыну, потом – Косте.
Двух других мужчин, пострадавших в той драке, давно уже выписали из больницы к той поре, когда Костя начал вставать.
Всё длиннее становились ночи, всё жарче наливалась алым соком рябина, и Соня в ночные дежурства свои останавливалась то у одного, то у другого окна, и порой ей удавалось увидеть, как падают звезды – будто Бог чиркает спичкой и никак не может ее зажечь.
В первый раз Костя вышел из палаты, как раз когда Соня дежурила. В коридоре царила полутьма, только «на посту» горела настольная лампа.
Костя ступал еще неуверенно, будто сомневался после каждого шага, что его сил хватит на следующий. И передвигался согнувшись, словно получил удар в живот. Держаться прямо было слишком больно.
Услышав его шаркающие шаги, Соня подняла голову. И ахнула внутренне.
— Что случилось?
Она решила, что ему стало хуже, и он выполз искать помощи у медиков. У нее.
— Да ничё…выспался просто на три года вперед…Как там нас учить заставляли? «Не спится, няня…» - так, что ли… Не спится, мне, няня, то есть, сестра…
Она невольно оценила, что он вспомнил ради нее школьную программу, которую терпеть не мог.
— Так, — она возвысила голос, — А теперь возвращайся назад и ложись…Ходить тебе можно днем, и лучше с кем-нибудь, чтоб был на подстраховке.
— А тебя каким ветром сюда занесло, Ханчина? Я ж видел, кого сюда привозят…Каких…Делать тебе больше нечего, как бульончики всем варить.
— Завьялов, у тебя с годами ума не прибавилось. Ты лучше скажи, как сам сюда попал?…
Соня уже примерно знала – как. После того, как Костя пришел в себя, в больницу приходил следователь. И, хотя делу предстояло до поры до времени быть покрытому тайной, досужие медсестры уже разузнали, что была обычная разборка по пьяни, каких за год случается немало, и что Завьялов глупо подставился под удар ножом. Тот, что чуть не лишился носа, хотел попугать парня, со сломанными ребрами, а этот …просто оказался между ними…
— Тебе до того света вот столечко оставалось, — говорили сестры, и показывали между пальцами расстояние, которое разделяло нож и сердце.
И сейчас Костя Завьялов ничего не ответил Соне, усмехнулся и поплелся обратно в палату, придерживаясь рукой за стену.
*
Нельзя сказать, что Соня не чувствовала особого отношения к себе со стороны Кости. Но она совершенно не знала, почему он ее особым образом выделял. И тем более не догадывалась, что он думал о ее семье…
Поэтому она не могла сказать ему, что он ошибается.
Да, у нее в семье всё было пристойно и относительно благополучно. Сначала их было четверо, отец и мама, Соня и ее бабушка со стороны матери. Дома царил порядок, все разговаривали друг с другом вежливыми красивыми фразами, будто по-книжному, и никогда не повышали голоса. И бабушка действительно вязала внучке белоснежные ажурные воротнички – пусть и отменили давно школьную форму, а с воротничками было наряднее. И стол к ужину, и по выходным, когда все собирались дома, накрывали не в кухне, а в столовой, и первое на стол подавали в супнице…
Вот только чего-то ощутимо недоставало. Соня по младости лет не могла понять – чего. Она перешла в четвертый класс, когда из семьи ушел отец. Без всяких ссор, собрал вещи, чинно попрощался с Соней и с бабушкой (с мамой, наверное, он простился раньше) и сказал, что уезжает.
— А когда ты приедешь? — спросила Соня.
Отец стоял в передней, а она – в двух шагах от него, то приоткрывала, то притворяла дверь в столовую.
Отец улыбнулся своей мягкой улыбкой и сказал:
— Я приеду….
Но больше Соня его не видела. Отец исчез из ее жизни. И удивительнее всего было то, что ни мама, ни бабушка не говорили о нем, словно его и не было. Ни осуждения, ни каких-то сплетен не было и в помине.
Позже, когда ей было лет четырнадцать, Соня попыталась узнать у матери – почему все произошло именно так. Мама сидела за столом и шила. Вопрос дочери не смутил ее, она лишь задумалась. Отложила шитье.
— Видишь ли, мы не любили друг друга…, — сказала она, наконец, — И, в конце концов, у нас…у меня сложилось ощущение….как тебе объяснить… Будто ты находишься в душной комнате, и в ней всё меньше остается воздуха, чтобы дышать…Я думаю, нам обоим стало легче после развода…Когда человек дорог, там всё происходит совсем по-иному, поверь, мне есть, с чем сравнивать…
— А без меня отцу тоже стало легче?
Мама еще немного помолчала.
— Я думаю, он не хотел, чтобы ты рвалась между нами…
И она снова взяла недошитое платье, показывая, что всё сказано.
После у отца была другая семья, а мама замуж так и не вышла, но в каком-то смысле да…хоть они и остались втроем, но дышаться им стало легче. Бабушка стала чаще готовить свои любимые драники, которые отец не признавал, мама каждые выходные брала теперь Соню то в кино, то на каток… И порой они обе смеялись так беззаботно, словно не одна Соня, но и мама была девчонкой.
***
Соня находилась в том возрасте, когда «хорошим девочкам» еще не тягостно жить в семье, с родителями. Они будто немножко задержались в детстве, привыкли слушаться, подчиняться. Еще не хочется своего дома, еще не пробудилась страсть, на фоне которой рутинная домашняя жизнь покажется пресной.
Соня продолжала считать маму – главным человеком в своей жизни. И даже не спрашивая ни о чем, Соня знала, что мама никогда не приняла бы такого человека, как Костя. Про его мать-уборщицу она знала давно, как и про алк--оголика брата. А молоденькие медсестры, которым во все нужно сунуть свой носик, между делом рассказали Соне, что Костя в последние годы работал сварщиком, левачил с помощниками, что в частном секторе их почти всегда кормили, и им наливали. Что Завьялов отказывался, дома насмотрелся, к чему это приводит, а помощники не отказывались никогда, и вот чем это, в конечном, счете кончилось.
В обществе, когда-то громогласно заявившем, что в нем нет деления на классы, на самом деле существовали, если не классы, то четко выраженные слои, которые смешивались редко. И в первую очередь против такого «смешения» выступали родители, желавшие найти сыну или дочери достойную пару.
Впрочем, Соня обманывала саму себя. Она понимала, что дело в ином. Соня боялась Костю Завьялова. Страх этот можно было бы объяснить логически – раньше, в школе, Завьялова старались обходить стороной даже мальчишки. Но Соне он ничего плохого не сделал, не сказал ей дурного слова. Однако его общество приводило ее в трепет – и все тут.
Было в ее жизни уже такое — она трусила одного хирурга, может быть, от того, что у него были пронзительные черные глаза. И да, он был строг. Но был он — профессионал высокого класса, и да, добрейший человек в душе. Они работали в одном здании, и долго Соня теряла дар речи и старалась стать незаметной в его присутствии.
Но вот теперь от Кости ей деться было некуда. Когда он немного окреп, и его уже не приходилось кормить с ложечки, несколько раз в день она подходила к нему, исполняя свои обязанности медсестры. А он все чаще выходил из палаты, прохаживался по коридору, и потом уже выходил курить на балкон, тот, что с торца, маленький, как гнездо ласточки, нависающий над тем входом, куда машины «скорой помощи» доставляли экстренных больных.
Костя почти не заговаривал с Соней, только отвечал на ее вопросы - безликие, медицинские. Лишь как-то раз вышел он во время ее очередного ночного дежурства, когда она сидела за столом – островок света от настольной лампы в темном коридоре.
— Ханчина, тебя из дома выгонят с такой работой, — сказал он ей.
— Мама привыкла…
Соня откликнулась, а потом поняла, что раскрыла себя – теперь он знал, что кроме мамы за нее некому бояться.
А один раз – она вместе с Завьяловым ехала в лифте, в том большом, где помещаются каталки с больными. И Соня старалась отодвинуться в самый дальний уголок, хотя Костя не сделал ни одного жеста, чтобы приблизиться к ней. И нельзя было в эту минуту не заметить, как она сторонится его.
…Его выписали, когда у нее был выходной. ..
Соня знала, что Костя в больнице — последние дни, но ей и в голову не могло прийти, что все произойдет так неожиданно.
Она пришла на работу – и увидела на месте Завьялова другого человека, пожилого дядьку, с ногою в гипсе.
— А где…., — начала было она.
И больной- старожил, поняв, о ком она спрашивает, откликнулся:
— Кистень сам вчера на выписку напросился.
— Кто?
— Завьялов. Это его кликуха…Вчера на обходе врач сказал: «Завтра выпишем вас». А он сразу: «Можно сегодня?» Какие-то дела у него важные… Ждут его… Ну и всё…
Итак, он даже не простился с ней. Многие больные, уходя, дарили что-то врачам, которые их лечили, приносили торт или конфеты в сестринскую. Кистень исчез по-английски. Сбежал…Кто-то его там ждал…
…Несколько месяцев после этого всё казалось Соне безрадостным. Мерк свет солнечного дня, Соня тяготилась привычной работой, уставала к концу дня, с трудом удерживалась от сна на ночных дежурствах. Она замечала, что один из молодых хирургов, Виталик, особенно внимателен к ней. Он часто старался рассказать что-нибудь забавное в ее присутствии, и смотрел, как она реагирует.
— Привезли к нам девчонку молодую, аппендицит то да сё…, - начинал он очередную байку, — Говорю ей – мол, сейчас прооперируем тебя, и будешь как новенькая. А она ревет, и все… Не могу понять – больно, что ли, очень? Так сейчас наркоз дадим… Она крутит головой. Оказывается, дело в другом – она только что татуировку сделала, на животе. Змеюку синюю… «Не плачь, я твою рептилию косметическим швом зашью», - пообещал, она и успокоилась…Потом, когда ее уже выписывали, ей там заплатить немножко нужно было. Она говорит: «У меня денег нет…» Ну что на это скажешь? «Иди, не болей больше…»
Но Соню не отвлекали такие вещи. И мама, и бабушка отмечали, что она стала задумчивой и грустной.
А потом мама принесла известие – в их районе пог--ибла девушка. Страшно, что так близко к их дому, такая молодая, и тот, кто с ней расправился, отличался такой жес--токостью…
— Кто мог подобное сотворить? — несколько раз, вслух, будто сама себя – спрашивала мама, и обращалась к дочери, — Будешь поздно возвращаться, только на такси, слышишь… До самого подъезда. А я выйду тебя встречать….
— Таксисты, конечно, м--аньяками не бывают, — пробормотала Соня.
— Что ты сказала?
— Ничего… Через ночные парки в одиночку ходить не буду, обещаю…
А через две недели почти то же самое произошло с другой девушкой, Лилей…У них в классе было две Лили. И для обоих имя оказалось на редкость несчастливым. Теперь не стало второй.
Но что сделалось с Соней, когда мама принесла поразительное известие – все они жер--твы одного человека. И дочь его хорошо знает.
На другой день об этом говорила вся больница.
А Соня не могла поверить. Что бы ни вытворял в юности Завьялов, она представить не могла, что он поднимет на кого-то руку…Однако сомнений быть не могло: он пришел в полицию сам, так сказать — явка с повинной.
…Дело было громкое. Районный суд осаждали журналисты, хотя само заседание сделали закрытым. Соне не только внутрь здания войти не удалось – но и во дворе она стояла далеко. Только видела, как Кистеня вывели из машины. Руки у него были ско--ваны, вывели его грубо. Соня чуть не вскрикнула: «Осторожнее!» И залилась краской, осознав собственную ду--рость…
Но не меньшим потрясением, чем сам факт преступления, стали для нее слова Кистеня, которые вытащили на Божий свет журналисты. От него же все доискивались – мотив! Расскажи мотив… Почему девушки – среднего роста, с каштановыми волосами, даже чем-то похожие?
И он якобы сказал: «Потому что они похожи на ту, которую я любил, но она боялась меня и не захотела быть со мной….»
Мама, конечно, об этом узнала, и задним числом перепугалась до дрожи.
— Подумать только… Ты была рядом с ним целый месяц…Ваша больница, я ее знаю, там в подвалах можно фильмы ужасов снимать. Он мог…
— Мама, он еле держался на ногах…
— Когда им что-то надо, — мама многозначительно выделила слово «им», — У них находятся силы… На все находятся… Ты читала, что он сотворил с девочками?
Соня прикрыла глаза. Мама накапала себе сердечные капли. А потом сказала:
— Нет, лучше это…
Выплеснула мутную жидкость, и в ту же рюмку налила коньяку.
— У тебя скоро отпуск, — сказала мама, — Уезжай. Забудь все это как страшный сон. В Евпаторию. Когда-то я провела там лучший отпуск в своей жизни…
— Ты не рассказывала…
— Не хочу вспоминать. Если я начну перебирать в памяти те дни, вся остальная жизнь покажется мне пресной.
И Соня, которая вчера еще никуда не собиралась, вдруг стала хлопотать о билетах, о гостинице…Может быть, это ей в какой-то степени помогло – ведь после всего происшедшего, она несколько дней не могла прийти в себя – даже на работе двигалась как зомби, и медсестры смотрели на нее, как на героиню фильма:
— Значит, это он из-за тебя…. Надо же, какая любовь… А если бы ты согласилась, эти девочки были бы живы? Слушай, а может, он бы тебя убил и успокоился?
Было от чего сойти с ума.
Она знала, что для Кистеня начинается долгий срок, что в то время, когда она будет пересыпать горстью золотистый песок, и слушать шум, с которым на берег накатываются волны, он будет смотреть на кол--ючую проволоку, натянутую поверх глухого забора.
Еще она знала, что сможет жить в безопасности лишь до той поры, пока его не выпустят. Потому что, если у него поднялась рука сотворить такое из-за нее, значит, он отыщет ее любой ценой.
…Соня уехала. Она выбрала недорогую гостиницу в Заозерном, близ Евпатории, бывший пионерский лагерь, где когда-то были Янтарный, Солнечный и Лазурный корпуса, а в конце центральной аллеи плескалось море. Именно в этом месте, как сказала ей мама – она провела лучшие дни своей жизни.
Соня совсем не знала Крыма, никогда не была здесь, и конечно, растерялась, выйдя на привокзальную площадь, где ее, как и других курортников, тут же атаковали таксисты. Покачивая на пальце ключи от машины, они предлагали наперебой.
— Ялта, Алушта…
— Любой поселок на побережье, любая гостиница…
— Севастополь…
— Гурзуф…
Растерянная Соня обратилась к единственному таксисту, который ничего не говорил. Молодой парень, с усиками стоял возле своей, не новой уже машины, и молчал.
— Вы отвезете меня в Евпаторию?
— Вы одна? — он открыл дверцу, приглашая ее садиться, и взял у нее сумку, чтобы загрузить в багажник, — Только разговаривайте, со мной, пожалуйста по пути…Там серпантина нет, дорога равнинная, я всегда чуть ли не засыпаю…
Парня звали Славиком, и хоть сначала он и показался Соне молчаливым, но, оставшись наедине с пассажиркой, спросил сначала – почему она едет отдыхать одна. Потом начал рассказывать разные местные новости – что море в нынешнем году теплее, чем обычно – и неудивительно, стоит редкая даже для Крыма жара, что на днях наблюдалось настоящее нашествие медуз, что, если Соня заскучает, она может позвонить ему, Славику, и он покатает ее на машине, и все тут покажет. Если бы он мог предположить, насколько ей сейчас не до нового флирта…
Отель оказался простеньким, видно и вправду тут еще недавно жили дети,
Продолжение в следующем посте...
Автор Татьяна Свичкарь
канал автора: Татьяна Дивергент (Дзен)