Предыдущая публикация
За него заступались дочь Сталина и академик Сахаров, но это не спасло от пермского лагеря по статье "измена родине" .
В 1976 году лётчик Валентин Заси́мов бежал в Иран на кукурузнике Ан-2. Для экстрадиции пилота в СССР Москва оказала беспрецедентное давление на Тегеран. Тогда с призывом не выдавать лётчика выступали академик Сахаров и дочь Сталина, но Засимова всё же вернули в Советский Союз и осудили на 12 лет. В середине 1980-х годов следы лётчика затерялись, и до сегодняшнего дня о его судьбе было мало что известно. RT удалось выяснить, что Валентин Засимов умер ещё в 1995 году. Его сын подробно рассказал об обстоятельствах побега.
Судьба Валентина Засимова связана с куда более известной историей другого советского перебежчика — Виктора Беленко. 6 сентября 1976 года, за 17 дней до побега Засимова, он перелетел на своём МиГ-25 из СССР в Японию. Впоследствии США предоставили Беленко политическое убежище, а американцам достался самолёт, полный секретной аппаратуры.
Предательство военного лётчика было болезненно воспринято руководством Советского Союза. Поэтому, когда через две недели отставной лейтенант Засимов в одиночку угнал гражданский кукурузник и улетел в Иран, СССР оказал беспрецедентное давление на власти республики.
В случае невыдачи Засимова советские руководители грозили начать поставки оружия местной оппозиции, а также курдским и азербайджанским сепаратистам и даже намекнули на возможность открытого военного конфликта.
Кроме того, согласно рассекреченным архивам украинского КГБ, непосредственно из-за побега Засимова была проведена спецоперация, в результате которой в Киеве 28 сентября 1976 года за незаконные валютные операции с поличным был задержан 31-летний гражданин Ирана. Он проходил обучение на Коммунарском металлургическом заводе в Алчевске, вместе с двумя соотечественниками прибыл в Киев 26 сентября как турист и решил приобрести валюту через посредника. В справке главы КГБ Украинской СССР Виталия Федорчука, подготовленной на имя первого секретаря ЦК КП Украины Владимира Щербицкого, прямо отмечалось, что «чекистские мероприятия» были проведены «с целью оказания давления на иранские власти по выдаче советского гражданина».
В поддержку Засимова направляли письма известные правозащитники, в том числе академик Андрей Сахаров, а верховный комиссар ООН по делам беженцев лично просил власти Ирана предоставить лётчику политическое убежище и не выдавать его.
Однако шах Мохаммед Реза Пехлеви предпочёл не усугублять ситуацию, и Засимова вернули в СССР. Тем более что, в отличие от Беленко, никакого интереса советский лейтенант запаса для иностранцев не представлял.
В СССР лётчика приговорили к 12 годам лишения свободы. Однако сведения о его дальнейшей судьбе до сих пор были крайне обрывочны и состояли в основном из коротких упоминаний других политзаключённых, с которыми Засимов сидел в лагере. Даже его фамилия в различных исторических материалах, как правило, пишется иначе — Зосимов.
RT удалось узнать подлинную историю жизни и неудавшегося побега Валентина Засимова от его младшего сына Александра.
— Александр, о вашем отце известно очень мало. Расскажите о его ранних годах, где он родился.
— Отец родился 6 октября 1939 года. Точное место рождения я не знаю, но детство он провёл на Сахалине. Рос в семье военного, мой дедушка был артиллеристом. Они с бабушкой были из Баку, и вполне возможно, что отец родился тоже там, а потом семья уехала на Дальний Восток. После того как дед завершил службу, семья вернулась в Азербайджан, где отец окончил школу.
— Насколько известно, он решил пойти по стопам отца и сделать военную карьеру, но она почему-то не сложилась.
— После школы он поступил в Батайское лётное военное училище — тогда оно так называлось. Выучился на лётчика-истребителя, но летать на боевых самолётах так и не начал.
— Почему?
— В 1960 году Хрущёв массово сократил советскую армию, больше чем на 1 млн человек. И отец сразу после окончания училища попал под это сокращение, став лейтенантом запаса.
— Как на него повлиял этот поворот судьбы?
— Я думаю, самым драматичным образом. Мне кажется, это то, что как-то надломило видеологическом плане и впоследствии, с годами, привело к тому решению, которое он принял. Он был очень разочарован, потому что мечтал о карьере в армии, продолжить военную династию.
В итоге он вернулся в Баку — и то ли там не смог найти работу, то ли был направлен по распределению, но оказался в итоге в небольшом азербайджанском городке Евлах. Работал в гражданской авиации, летал на Ан-2, потому что после военного училища на него допускали без переучивания. Отец на тот момент уже женился, в 1962 году родился мой старший брат. Потом родители переехали во Львов, где в 1971 году родился уже я.
— Во Львове он тоже летал?
— Да, он всё время летал на Ан-2. Помимо грузо-пассажирских рейсов, он также занимался опрыскиванием полей. То есть он на какое-то время уезжал на точку. Помню, что за это очень хорошо платили, мог за такую поездку заработать и 1000 рублей, так что в финансовом плане всё было нормально.
— Помимо недовольства увольнением из армии, какие-то претензии к властям, советской действительности у него были?
— Я думаю, он в целом скептически относился к советскому образу жизни. Я не знаю до сих пор, откуда у него возникли такие взгляды, что в СССР всё не так хорошо, как говорят по телевизору. Может, он слушал «Голос Америки»*, может, под влиянием общения с кем-то.
— А мысль о побеге из страны у него когда возникла?
— Сложно сказать. Был у него во Львове один эпизод, из-за которого они и уехали оттуда обратно в Азербайджан. Отец был командиром Ан-2, но у него был и второй пилот. И вот, когда он пилотировал самолёт, они задели провода. В итоге отвечать пришлось отцу, его понизили до второго пилота. Его эта история очень возмутила. Папа был очень амбициозным, и я думаю, что этот случай тоже сильно на него повлиял.
— Какие ещё черты характера отличали вашего отца?
— Он был всегда за правду. Даже когда он сидел уже в лагере «Пермь-36», сотрудники жаловались маме, что с ним очень тяжело: он хотел, чтобы там всё было как положено, по нормативам. То есть если надо человека в течение 36 часов доставить к стоматологу, то он требовал, чтобы это исполнялось. Если положена пища определённого качества, то она должна быть такой. Он постоянно писал по всем таким случаям многочисленные жалобы в Москву.
— Итак, побег в Иран. Ваша мама знала о нём?
— Насколько я знаю, разговоры про это в семье были, может быть, даже за несколько месяцев до его осуществления. Он говорил, что улетит, так как не хочет тут жить, а потом нас заберёт к себе.
— А каким образом он это планировал сделать?
— Тогда, насколько я знаю, работала программа по воссоединению семей. То есть, если человеку давали там политическое убежище, то потом к нему выпускали членов семьи. Не знаю, было ли так на самом деле, но он точно планировал нас забрать потом.
— Он улетел 23 сентября 1976 года. Эта дата была заранее выбрана или просто подвернулась возможность?
— Скорее второе, так сложились обстоятельства. У него был очередной рейс, он высадил всех пассажиров и, оставшись один, полетел в Иран. Вполне возможно, что это могло случиться и раньше, но, может быть, тогда были какие-то пассажиры, которых, допустим, надо было везти куда-то дальше от границы, а он не хотел никого подвергать риску и подбирал подходящий момент.
— Среди немногих сведений о побеге вашего отца есть и информация о месте приземления в Иране — где-то в районе города Ахар. Если посмотреть на карту, то этот небольшой населённый пункт сильно удалён от советской границы и города Ленкорань, который, как я понимаю, был конечной точкой его рабочего рейса. Получается, что над территорией самого Ирана ваш отец, не имея, как я понимаю, никаких карт, летел достаточно долго.
— Я не думаю, что он летел целенаправленно в район этого города, скорее, просто горючее закончилось — и сел, где смог. Со слов отца я знаю, что он приземлился прямо в кукурузном поле, он же всю жизнь садился в таких полевых условиях, и это не было для него проблемой. У меня был разговор с одним из его приятелей, и он объяснил, что отец так построил маршрут, чтобы границу СССР пересечь над морем и на очень маленькой высоте. То есть, получается, он сначала летел вдоль береговой линии на юг. Видимо, так пересечь границу было легче с точки зрения обнаружения силами ПВО. А уже затем, в воздушном пространстве Ирана, повернул опять к суше и летел вглубь Ирана так долго, как мог.
— Иран был конечной целью или просто служил промежуточной точкой для дальнейшего пути на Запад?
— Конечно, он там оставаться не планировал. Его конечная цель была попасть в Америку, надеялся, уже будучи в Иране, попросить политического убежища в США.
— Он рассказывал, что с ним было после приземления?
— Отец вспоминал, что очень долго ждал людей на месте посадки. Он-то думал, что будет как в СССР: к нему как к нарушителю сразу приедут соответствующие органы с мигалками и так далее. А там этого не было. В итоге, конечно, всё-таки к нему приехали.
— Какие вещи у него были с собой? Всё-таки бежал в один конец.
— Он был в своей лётной форме — и всё. Ему в Иране даже сделали небольшой шопинг, чтобы были хоть какие-то повседневные вещи: купили гражданскую одежду, обувь. Отца, естественно, охраняли, но это было какое-то такое помещение, не тюрьма, и он вполне нормально прожил там месяц. — И пока он там ждал своей участи, вокруг его побега развернулся настоящий геополитический триллер. СССР требовал от шаха вернуть лётчика, а мировая общественность, наши известные диссиденты, в том числе академик Сахаров, писали обращения в его в защиту. За него также заступилась ещё одна известная советская невозвращенка — дочь Сталина Светлана Аллилуева.
— Конечно, он ничего этого не знал и даже не догадывался, какие страсти разгорелись вокруг его побега.
Выдача в СССР и суд в Доме культуры
— Спустя месяц под нажимом СССР шах Ирана всё же отказал в убежище Валентину Засимову и выдал его. Ваш отец рассказывал, как это происходило?
— Да, в тот день ему завязали глаза, посадили в автомобиль и очень долго куда-то везли. Потом машину остановили. И, не снимая повязки, его пересадили в другой автомобиль. Уже во второй машине один из находившихся рядом людей чихнул и затем, видимо, поясняя, произнёс слово «грипп». Как отец мне рассказывал, в этот момент он сразу понял, что его выдали назад.
— То есть его не отправили в Москву, а просто довезли до границы с тем же Азербайджаном и там передали СССР?
— Да, как я понял, так и было. Его в итоге доставили в Баку, где и проходил суд. Процесс вёл Верховный суд Азербайджанской ССР, и проходил он в Доме культуры им. Дзержинского, который принадлежал КГБ, — это в самом центре города. Ещё я помню, как мы приезжали к нему на краткосрочные свидания в КГБ Азербайджана, где его содержали. Но что он там говорил, как проходили эти встречи, я, конечно, уже не помню, мне было тогда всего пять лет.
— Суд, по всей видимости, был закрытым?
— До нашей с вами встречи я был в этом уверен, но как раз, чтобы освежить в памяти какие-то моменты, пообщался с мамой, и она сказала, что суд был открытым, там присутствовали и выступали бывшие коллеги отца, в том числе из Львова приезжали лётчики, и все они давали ему очень лестную характеристику. Мама говорила, что судья даже шутил: такие отзывы коллег прекрасные, семья образцовая, тебе будто командировку в Кремль дают, а не судят, мол, что тебе ещё надо было в жизни.
— Известно, что на суде говорил отец?
— Спрашивал маму, но она мало что помнит.
Сказала лишь, что была у него такая фраза: «Я разуверился в советской действительности».
— В очередной раз ссылаюсь на скудные источники, согласно которым ему дали 12 лет. По тем временам достаточно гуманно, ведь за «измену Родине» ему грозил расстрел.
— Да. Если брать мою маму и отца, то они опасались, что будет смертный приговор. Отец к этому морально был готов. Как я понимаю, ему переквалифицировали статью, и в итоге максимальным наказанием по ней было 15 лет лишения свободы. Именно о таком сроке просил прокурор. Ну а дали в итоге ещё меньше. Что послужило смягчающим обстоятельством, я точно не знаю. Возможно, хорошая биография и лестные отзывы, возможно, биография его дедушки, который в Гражданскую войну героически погиб в борьбе с белыми в Краснодарском крае, — это тоже могли учесть.
— По некоторым данным, неприменение к вашему отцу высшей меры наказания было одним из условий иранских властей, которые они поставили, согласившись его выдать.
— Не могу ничего сказать на этот счёт. Вполне возможно. Даже если такие договорённости были, то отец или мы о них, конечно, ничего не знали. Я знаю, что после приговора он писал письма в Москву, в высокие инстанции, мама тоже писала генпрокурору СССР Роману Руденко. Не знаю, что в них было, но, как я понимаю, это ничего не дало.
— Ваш отец вместе с другими диссидентами, перебежчиками сидел в пермских лагерях, куда свозили политических заключённых. В одном из них, так называемом лагере «Пермь-36», сейчас даже музей открыли, хотя о судьбе Засимова там, увы, ничего не знают. Вы часто ездили к нему в колонию?
— Да, в общей сложности раз шесть-восемь. Ездили всей семьёй — мама, я и брат. До сих пор помню адреса: Пермская область, Чусовской район, посёлки Половинка (там был 37-й лагерь) и Кучино (там отец сидел в 36-м лагере). Сейчас, насколько я знаю, там музей. Помню, что, когда отца запускали, я всегда самый первый бежал, вешался на шею, а потом уже остальные подходили.
— Из крайне скудных сведений диссидентов о пребывании вашего отца в лагере известно, что он несколько раз принимал участие в каких-то коллективных акциях протеста и забастовках. Кроме того, как я понял, на него там определённое давление оказывали и сотрудники КГБ, потому что я нашёл упоминание о его письме жене диссидента Виктора Некипелова, где он её просит больше не присылать ему денег из диссидентского Фонда помощи политзаключённым. И потом он этот отказ своим солагерникам объяснил тем, что на него было оказано сотрудниками КГБ давление. Вам известно что-то о том, как он вёл себя в лагере, что с ним происходило? Может, он что-то рассказывал?
— Нет, об этом я раньше не слышал, и у меня самого воспоминания об этом очень смутные. Когда мы приезжали к отцу в один из пермских лагерей на длительное свидание, никаких разговоров на этот счёт, во всяком случае при мне, не велось и жалоб на что-то я не слышал. Но нам, кстати, присылали из Италии открытки и даже посылки.
Мама рассказывала, что один раз почтальон принесла нам какие-то импортные дорогие конфеты, которые мы начали есть сразу. В письме была просьба указать размер одежды детей, чтобы нам прислали одежду. Но мама очень испугалась, она боялась, что за это могут привлечь к ответственности.
На письмо она не ответила, на почте написала отказ от посылок, а открытки приходили. Одна где-то сохранилась, но даже переписываться маме было страшно.
— При изучении скупых материалов по Засимову мне показалось, что он хоть и считался политзэком, но был не особо близок с другими заключёнными-диссидентами. Те почти не упоминают его, да и в архивах наших ведущих правозащитных организаций никаких сведений о вашем отце нет. Он действительно был в стороне от них?
— Да, конечно, он не был диссидентом в общепринятом понимании этого слова, не боролся с властью, всё-таки он был лётчиком, а диссидентами были в основном люди совсем из другой, интеллигентской среды, с другим образованием. Никаких особых связей с кем-то из них он, насколько я знаю, не поддерживал.
— Не жалел ли он о своём поступке в тюрьме или потом, на воле?
— Он никогда не сожалел. Я думаю, что он не был в восторге от того, как всё получилось, но сожалений я никогда не слышал и не замечал.
Отца освободили 23 октября 1985 года, он отсидел ровно девять лет. Почему не досидел оставшиеся три года, я точно не знаю.
— Вы сами тогда понимали уже, за что он сидел, что вообще с ним произошло?
— Как раз в том возрасте уже стал понимать. А в детстве мне рассказывали историю, что он полетел, у него закончилось горючее и не было другого варианта спасти свою жизнь, кроме как перелететь через границу. Соответственно, я так же и друзьям рассказывал, они меня тогда даже поддерживали, мол, разве им, следователям, докажешь, что у самолёта топливо закончилось.
— Какие у него тогда были мысли, планы?
— Я думаю, в его возрасте у человека, который всю жизнь пролетал, уже нет никаких особо амбициозных планов. После освобождения он устроился простым слесарем газового оборудования. Естественно, после его прошлого выбор был небольшой, и пошёл туда, куда взяли. Я думаю, его устроили по знакомству.
— Не пытался вернуть вашу маму?
— Пытался. Они ходили, разговаривали, но так ничего и не вышло у них. Брат уже к тому времени перебрался в Москву, а я виделся с отцом постоянно, выходные проводил у него. Вскоре он купил себе «запорожец», мне тогда было 15 лет, и это, естественно, добавляло стимула чаще общаться с ним.
— Получается, жизнь потихоньку у него наладилась?
— Как сказать. Из тюрьмы он вышел уже сломленным, был подавлен жизнью. Его, конечно, сильно угнетало, что к тому моменту, когда он освободился, а это уже была перестройка, за такие побеги, по сути, перестали так наказывать. Он не планировал ничего и не надеялся на что-то хорошее в своей судьбе. Слесарем он проработал два года, после чего, насколько я знаю, поехал в Москву в санаторий и познакомился там с женщиной. Через некоторое время он окончательно перебрался к ней в Москву.
— Чем он занимался в столице?
— Была не очень престижная работа, насколько я помню, какая-то котельная, где он что-то делал. Перспектив никаких не видел. Мне кажется, даже политикой в то бурное время он не особо интересовался. Во всяком случае, в разговорах мы не обсуждали её и (отец. — RT) ни на какие митинги не ходил.
С этой женщиной он вскоре расстался, сошёлся с другой, более мягкой по характеру, она и ко мне хорошо относилась — я часто к отцу в гости приезжал, останавливался у них. Но прожил он недолго.
В 1995 году. Что-то с сердцем, ему было всего 55 лет. После смерти отца кремировали, я приезжал на похороны.
— После развала СССР он не пытался добиться реабилитации, как многие осуждённые за подобные преступления, которые после развала Советского Союза уже перестали считаться таковыми?
— Нет, и меня это удивляет. Видимо, не видел в этом смысла особого, так как никаких неудобств из-за судимости у него не было, никто ему дорогу не закрывал куда-то.
— А за границей хоть раз ещё побывал?
— Нет, так никуда и не ездил больше.
— Вы думали, как бы сложилась ваша жизнь, жизнь всей вашей семьи, если бы «побега Засимова» не было?
— Я думаю, конечно, всё было бы иначе. Но здесь важно отметить, что и самого побега наверняка бы не произошло, если бы отец, как и мечтал, сделал военную карьеру. Если бы не то сокращение армии, то к середине 1970-х он бы уже был майором или подполковником, имел хороший статус, зарплату, гарантированную пенсию, а вместо этого, будучи действительно хорошим пилотом, лётчиком-истребителем, он был вынужден летать на кукурузнике и опрыскивать поля. И в итоге эта копившаяся в нём внутренняя неудовлетворённость жизнью толкнула его на отчаянный шаг. И он сделал то, что сделал.
Думаю, если бы не побег, то и мама с ним бы не развелась, и жизнь моего старшего брата сложилась бы более удачно. Он рано умер, ему было всего 47 лет.
Следующая публикация
Нет комментариев