Зона комфорта

У нас с сестрой были две бонны. Мы чинно гуляли с ними поочередно в Пушкинском сквере и были воспитанными барышнями. Но однажды, внимательно глядя на нас за обедом, папа сказал маме: «У меня такое впечатление, что мы воспитываем наших двух сте-е-гв не как советских гражданок». Это была роковая фраза, потому что нас отослали в пионерский лагерь. У нас с Марианной было два чемодана – немецкие, из светлой кожи. Туда нам положили гамаши, рейтузы, боты, платья, фуфаечки… Я ничего не помню в этом лагере, кроме страшного чувства голода и странной неловкости, когда на линейке пели «взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих». Как было бы хорошо, думала я, если бы мой папа писал такие песни, вместо песен про каких-то балерин, клоунов, пахнувших псиной, рафинированных женщин… Вот написал бы эту, про детей рабочих, я была бы горда… Когда мы приехали обратно, у нас был один фибровый чемодан на двоих, и там было два предмета. Марианне принадлежала голубая застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», а мне черные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд». Мы ввалились в дом, шмыгая носом, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в праздничном костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогами. Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну че стоите? Как обосравшийся отряд! Жрать давайте. Потом прошли на кухню, открыли крышку кастрюли и руками съели полкастрюли котлет. Папа, как глава этого… отряда, тихо прошел в кабинет и стыдливо закрыл за собой дверь, долго не выходил, потом впустил туда маму и мы слышали мамины всхлипывания и папины строгие бормотания. Но было поздно. Советская власть вошла в нас с сестрой с полной неотвратимостью. Мы стали полными бандитками. И мы чесались. Бабушка обнаружила вшей. Нас замотали в керосиновые полотенца, но лагерные вши были на редкость живучи. Тогда нас обрили налысо и волосы сожгли. Вшей вывели, но мы остались неуправляемыми оторвами. Когда нам купили велосипед, мы на даче ездили, держась за борт грузовика, без рук. Когда папе об этом доложили, у него чуть не случился сердечный приступ. Нас невозможно было остановить. Так на нас подействовал лагерь. (с) Анастасия Вертинская

Туристическая фирма Ивановых процветала. Сейчас младший член обширного семейства — девятнадцатилетний Максим — вёз на экскурсию группу богатых туристов из Японии. — Итак, — привычно вещал он, перекрикивая шум вертолёта, мы летим в «подлинную, нетронутую древнюю русскую деревню». Деревня была не так давно случайно обнаружена в глухом лесу экспедицией Академии наук. Специальным решением правительства она была засекречена, чтобы сохранить уникальную возможность на практике изучать быт и нравы древних славян. Лишь нашей фирме дано эксклюзивное право на проведение экскурсий, и то при условии, что мы не будем открывать местоположение деревни и допускать контакты туристов с аборигенами. Фотографировать в интересах науки тоже запрещено… Слушая пронзительный щебет переводчицы, японцы послушно кивали и улыбались, предвкушая экзотику. Наконец вертолёт приземлился, шум винтов стих. Максим открыл дверцу, выпрыгнул наружу, огляделся и приглашающе махнул рукой. Японцы с опаской вылезли из вертолёта и сгрудились вокруг Максима, крутя головами по сторонам. Они находились на краю большой поляны, окружённой со всех сторон лесом. На другом конце её виднелось несколько строений, напоминающих избу, шалаш и блиндаж времён Великой Отечественной войны одновременно. По знаку Максима группа туда и направилась. — Итак, перед вами чудом уцелевшее поселение древних славян, — сказал Максим, подойдя к крайней хижине, у которой сидел на корточках человек в шкуре. На земле перед ним была расстелена другая шкура, по которой он мерно молотил камнем. — Дядь Лёш, без огонька работаешь, — тихо сказал Максим и, повернувшись к японцам, продолжил: — Это, как вы, наверно, уже догадались, — первобытный славянский портной. Портной, и в самом деле бывший не так давно театральным художником по костюмам, сумрачно глянул на туристов, оскалился и сильнее замолотил камнем по шкуре. — А это — первобытный славянский музыкант. — Он указал на другого своего дядю. Дядя действительно когда-то играл на скрипке в симфоническом оркестре, пока тот за неимением денег не приказал долго жить. — Рядом с ним вы видите первобытную балалайку. Музыкант, не обращая на туристов никакого внимания, вдруг схватил корявую балалайку и самозабвенно забренчал, напевая что-то невнятно-заунывное, должное изображать, по его мнению, настоящую первобытную песню. — Он поёт, что медведь большой и сильный, но великий охотник сильнее, — пояснил Максим и указал на сидящую в стороне женщину. — Это жена музыканта. Добывает огонь трением. Тётка Ольга, всю жизнь проработавшая инженером в почтовом ящике, высунув от старания язык, изо всех сил ввинчивала палочку в дощечку, пытаясь добыть огонь. Пока ей это не удавалось ни разу, поэтому под дощечкой на всякий случай была припрятана зажигалка. — А здесь живёт первобытный изобретатель, — сказал Максим, когда группа переместилась к следующей хижине. — В данный момент он изобретает колесо. Отец Максима, по основной профессии — физик-теоретик, глубокомысленно изучал большой овальный камень со следами немногочисленных сколов. Японцы с уважением последили за его умственными потугами и пошли дальше. — Перед вами жилище первобытного художника, — сказал Максим у следующей хижины. — Вот некоторые образцы его творчества. — Он запустил руку в хижину и достал несколько дощечек. Японцы заахали, глядя на примитивистские изображения — помесь русского лубка и Миро. — А где сам художник? — спросил один из них. — Изображает на скале сцену последней охоты, — не задумываясь, ответил Максим и поднял вверх палец. — Слышите? — А можно ли приобрести эти картины? — робко спросил другой японец. — Нельзя! — строго отрезал Максим. — Охраняются государством. Японцы приуныли и завздыхали. В этот момент мимо них, многозначительно покашливая, прошёл двоюродный брат Максима, одетый, как и положено, в шкуру, из-под которой торчали бледные волосатые ноги в лаптях. В руках он держал уже знакомые японцам первобытную балалайку, бубен и дощечку с палочкой для добывания огня. — А это тоже первобытный музыкант? — заинтересовалась одна из японок. — Нет, — подчёркнуто недовольным тоном ответил Максим, — это первобытный коммерсант. Беда прямо с ним, — жалуясь, добавил он, — всё готов продать. И ушлый такой — только за доллары. Говорит, на зелёные листики похожи. Куда он их потом девает — непонятно. Коммерсант, на прощание обернувшись и вполне явственно подмигнув туристам, скрылся в своей хижине. Японцы переглянулись. — Пойдёмте, — делая вид, что ничего не заметил, сказал Максим и двинулся дальше. Японцы, озираясь на хижину коммерсанта, нехотя последовали за Максимом. Пройдя ещё несколько хижин и познакомившись с первобытным рыболовом (братом жены дяди Лёши), пчеловодом (его сыном от первого брака) и лучшей собирательницей съедобных кореньев и плодов (матерью Максима), группа вышла в центр селения и остановилась, поражённая открывшейся перед ней величественной картиной. Всего в нескольких шагах от неё лежала огромная туша медведя, а рядом с ней, опираясь на немыслимых размеров дубину, стоял полуобнажённый великан. Это был ещё один дядя Максима — бывший чемпион-тяжеловес. — А вот и великий охотник племени со своей добычей. Он только что убил этого медведя и сейчас должен исполнить ритуальный охотничий танец. Великий охотник поднял вверх дубину и начал тяжело сотрясаться, иногда ударяя себя кулаком в грудь и зловеще выкрикивая: «Ух!» Японки запищали и полезли прятаться за японцев, хотя у тех самих заметно дрожали колени. Видя такое дело, великий охотник окончательно вошёл в раж. Он отбросил в сторону дубину, ощутимо сотряся почву, запрыгнул на медведя, плюнул ему в оскаленную морду и начал плясать уже на нём. Максим, видя такое варварское обращение с реквизитом, страдальчески скривился, покосился на японцев и решительно шагнул вперёд. — Дядь Миш, — прошипел он, — кончай сигать на чучеле! Если развалится — сам новое доставать будешь! Великий охотник тут же спрыгнул с медведя, ещё немного посотрясался, побил себя в грудь и затих. Японцы облегчённо перевели дух. — А сейчас, — сказал им Максим, — мне надо поговорить с вождём. Ждите меня здесь и никуда ни шагу. Максим с переводчицей направились к хижине вождя. Тут же возле туристов нарисовалась фигура первобытного коммерсанта… — Плохо дело, — вернувшись, озабоченно произнёс Максим. — Вождь сказал, что медведя на всё племя не хватит, и спросил, кто из вас самый аппетитный на вид. — Он дождался перевода и добавил: — Надо уходить. Последние его слова были явно излишни. Сильно побледнев, туристы уже вовсю неслись к вертолёту. Максим и переводчица поспешили вслед за ними, старательно не замечая оттопыренных карманов и обилие пакетов и сумок, которых при выходе из вертолёта у туристов не было. Особенно трудно было не замечать, как трое японцев, согнувшись в три погибели, бегом волокут трёхпудовую дубину охотника. Когда вертолёт взмыл в небо, Ивановы, наскоро переодевшись, заторопились напрямик через лес в сторону ближайшей деревни, где их ждал комфортабельный автобус. Уже темнело, а до Москвы им предстояло добираться ещё целых два часа. (с) Алексей Андреев

У нас тpадиция была в семье. Всегда пpοвοжать дpуг дpуга у οкна. Махать pукοй дpугοму, пοка тοт не скpοется за пοвοpοтοм. Пοтοм быстpο пеpейти из кухни пο длиннοму узкοму кοpидοpу в кοмнату, чтοбы еще и с тοгο οкна пοмахать, кοтοpοе выхοдит на дpугую стοpοну знакοмοй улицы с высοкими тοпοлями вдοль дοpοги. Кοгда я была маленькая - я с pадοстью махала. Мне οчень нpавилοсь этο делать. В 14 стеснялась и пpοстο οглядывалась пοсмοтpеть на οкнο — былο как-тο стыднο махать (я же не маленькая!!). С 18 сильнο уставала, сοвмещая pабοту и стациοнаp, пοэтοму частο (чегο гpеха таить) οпаздывала на паpы и pοдители ухοдили pаньше... Сейчас, пοчти в 37, я делаю «лунную пοхοдку», и все виды танцев (кοтοpые знаю) пο 15 секунд каждый. Инοгда мοгу «ластοчку» сделать. Рοдители стοят вοзле οкна и машут мне. И я знаю, чтο οни улыбаются или смеются. «Анна... как всегда…» — скажет папа. Я наpисую οгpοмнοе сеpдце pуками, οтпpавлю пο 5 вοздушных пοцелуев с каждοй pуки… и еще немнοгο «луннοй пοхοдки» (с дpугοй стοpοны улицы между высοкими тοпοлями) пpежде, чем уйти. А пο дοpοге снοва и снοва загадывать самοе главнοе желание — чтοбы пοдοльше в этοм οкне гοpел свет, чтοбы там былο ДВА силуэта… чтοбы былο бοльше мοей такοй жизни, куда я мοгу вοзвpащаться, чтοбы pассказать, вздοхнуть, οбнять... и пοтанцевать пοтοм сpеди миpа на глазах у всех кοму интеpеснο, нο тοлькο pади двух улыбοк, кοтοpые не виднο на такοм pасстοянии, нο я тοчнο знаю, чтο οни есть. (с) Anna Enbert