"Тихий Дворик"

Её не стало 28 декабря 2004 г. Она, вся в цветах, лежала на сцене своего театра. Тихо звучали мелодии Кальмана, Легара, Штрауса... Через слезы в микрофон что-то шептали люди... А в его голове звучало беспощадное эхо: «Опустела без тебя Земля. Как мне несколько часов прожить?..» Эта песня, которую они оба когда-то любили, теперь обрела смысл, проникающий до самого сердца, заставляющий дрожать душу. Внутренний мир его кричал: "Почему я не смог спасти тебя, как ты меня тогда?" Да, тогда... Четверть века назад она спасла его от верной гибели. Молодой и сильный, он вечером наткнулся на группу агрессивных мужчин, окруживших женщину. Не задумываясь, он вмешался. Одного из нападавших, самого крупного, смог обезвредить, не дав ему добраться до ножа. Но остальные быстро схватили водопроводные трубы (тогда в районе шла ремонтная работа). Противостоять такому оружию и в таком количестве было нелегко. При этом ещё и дождь делал асфальт скользким... У него были повреждены шейные позвонки, ключица, рука. После удара трубой в лицо он упал. Затем хулиганы опустили на его голову тяжелую урну. Ему потом рассказали, что «скорая» дважды в помощи отказала: «Покойников не берём». И лишь в третий раз забрали. Будучи в бреду, каким-то образом он назвал врачу свой адрес и ещё добавил: — Если не довезёшь до жены — меня не будет... После того как дошли до жены, весь день они провели в поисках. Его не приняли ни в Мечниковской больнице, ни в Поленовском институте, мест не было для «покойника». Ей всюду говорили: — Это благо, если умрёт, – и для вас, и для него. Ведь, если выживет, в лучшем случае будет смотреть в потолок и ходить под себя. Вас это устраивает? Она отвечала: — Меня это устраивает. Только в старой лечебнице на Фонтанке хирург Гурчин, который знал её как актрису сжалился над ней (она молила: «Пожалуйста, сделайте безнадёжную операцию под мою расписку!»), и решился. Склеил затылок, а где костей не хватило, осталась дыра. Шли дни, недели. Он боролся вместе с ней за жизнь. В момент шестой клинической смерти заорала нечеловеческим голосом: "Не умирай! Лётчик найден!" – и он, кто в своё время активно искал лётчика Литвинова, доставившего в осажденный Ленинград Седьмую симфонию Шостаковича, открыл глаза..." И все последующие двадцать шесть лет она стала для него не только самой любящей женой и самым верным другом, матерью, нянькой, медсестрой, поводырем. Ещё недавно за её спиной другие актрисы шептались: «Вот бы мне её росточек!.. А мне бы её пластику!..» Они ей завидовали. А теперь жалели: «Ой, такая молодая, красивая, талантливая! Бросила бы его! У неё же столько поклонников!» Однажды, у него прихватило сердце, кардиолог в реанимации сказал жене: «Готовьтесь к худшему. Он может умереть, и произойдёт это, самое позднее, между пятью и шестью утра...» Она всю ночь сидела у его изголовья и умереть не позволила. А вечером блистательно играла Сильву... Впрочем, это было в порядке вещей: днём делала ему уколы, массаж и прочие процедуры, а вечером выходила на сцену, и зрители восхищенно аплодировали: на «Баядере» – её Одетте, на «Весёлой вдове» – её Ганне Главари, на «Фиалке Монмартра» – её Нинон, на «Летучей мыши» – её Розалинде. А ещё – «прекрасная Елена», а ещё – Фраскита, впрочем, всего не перечислить... Как люди обожали её божественное сопрано, искрометный танец, дивное актёрское обаяние! А дома же для неё пел он: «Говорят, бабье лето, говорят, бабье счастье – то, что солнцем согрето после бед и ненастья...» Или читал: «Кто говорит, что первая любовь любви последней ярче и сильнее?..» Он посвятил ей около ста стихов, ещё больше – песен. Если бы вы слышали его тенор, если бы видели, как стремительно бегали по клавишам фортепиано и по струнам гитары его пальцы (а ведь ложку до рта не мог донести!). Она любила эти песни и стихи. Вспоминала как он поднимал стосорока килограммовую штангу лежа, а двух пудовку выбрасывал вверх сорок семь раз, а всего за день суммарно осиливал сто тонн! Вместе они поднимались на Эльбрус. Вместе, на «Запорожце», одолели Каракумы. За свою жизнь он «износил» двенадцать автомобилей. Все фотографии он хранил в альбомах и утверждал, что нет в стране такой церкви, которую бы ей не показал. Однажды, уже добравшись до границы с Турцией, вдруг она вспомнила: — Боже! У меня же послезавтра «Баядера»! Он резко развернул машину и за 48 часов ни на миг не сомкнул глаз добрался до места. Когда подкатили к театру, до начала спектакля оставалось сорок минут. И пока она блистала на сцене он крепко спал, уронив на руль «Запорожца» свою седую голову. А один раз, вернувшись сюда же, на площадь Искусств, из Уфы, они глянули на спидометр, а там: 999999! Он – ей моргнул и улыбнувшись сказал: — Берём шампанское и делаем вокруг аникушинского Пушкина круг почёта! А ещё они вдвоем помогали другим. О нем часто писали, особенно в газете «Советский спорт». Однажды ему позвонила женщина из Ростовской области: «У меня "сын-афганец" после тяжелейшего ранения готов наложить на себя руки. Помогите!» И они проехали 1750 километров, до города Шахты, и спасли его. А всего за двадцать шесть лет вернули к жизни двести тридцать пять инвалидов). Со своими учениками, коллегами он начал создавать музей, который был открыт 16 марта 1968 года. – Наш музей, – говорил Евгений Алексеевич , – рассказывает о подвиге служителей всех искусств блокадного Ленинграда. Для нас все равны и до́роги одинаково: и артисты, и писатели, и билетеры, и осветители – все, кто с честью спасал город. Мы живем по принци-пу: «Никто не забыт и ничто не забыто». В экспозиции музея – более 20000 экспонатов, документов, вещей, среди которых уникальные, как, например, часы Н.И. Римского-Корсакова, переданные в дар музею потомками композитора, рояль, на котором играл Д.Д.Шостакович, его ноты, письма, фотографии, личные вещи. Здесь же хранится и дирижерская палочка Карла Элиасберга, под управлением которого в Ленинградской филармонии 9 августа 1942 года впервые прозвучала Седьмая симфония Д.Д.Шостаковича. Они вместе открывали музеи по всей стране... Например музей Шостаковича, что в Калининграде, Музей Чести, что в Тверском крае, неподалеку от могилы Анны Керн и те, что в Минске, Ангарске , музей А.А. Ахматовой в Слободке и других местах... За неделю до её кончины, когда к нему по поводу нового музея, сто одиннадцатого, посвящённого на сей раз тяжёлой атлетике, пришли телевизионщики, а он от горя уже не имел никаких сил с ними общаться, она шепнула: «Пойдите на кухню и там займитесь делом, это важно...» Она как самоотверженно боролась за его жизнь, так и мужественно сопротивлялась своей болезни. Он чувствовал себя хлюпиком по сравнению с ней. Когда она получила «первую группу без права работы» то поняла, что жить осталось совсем немного, но работу не бросала. Профессор оперного факультета Консерватории (многие её студентки – лауреаты международных конкурсов), она назавтра, 24 ноября, участвовала в заседании кафедры, но на мастер-класс сил уже не осталось. Вечером 26 декабря позвонила в театр: — Прошу гроб на сцене не открывать. Пусть будут мелодии Кальмана, Легара, Штрауса, и непременно – увертюра к «Летучей мыши». Потом сказала ему: «Умру завтра». Назавтра приоткрыла глаза: «Я вас немножко обманула... Дорогой, не забудь 29-го поздравить Витальку Копылова с днём рождения». Её не стало 28-го. Он держал её руку до последнего удара пульса... Она лежала на сцене своего театра. Оркестр исполнял увертюру к «Летучей мыши». Кто-то читал стихи в микрофон. Потом над ней стал опускаться занавес, и людские рыдания слились с долгой-долгой овацией Актрисе. А он всё шептал: «Опустела без тебя Земля. Как мне несколько часов прожить?..» Он прожил без неё триста пятьдесят четыре дня. И теперь они навеки вместе – на Смоленском кладбище… ЛЮДМИЛА ФЕДОТОВА — советская и российская актриса и певица, народная артистка Российской Федерации. (12 мая 1939 г — 28 декабря 2004 г. (65 лет), Санкт-Петербург). ЕВГЕНИЙ ЛИНД — почётный академик спорта. (08.04.1935-18.12.2005) Он воспитал тридцать пять мастеров спорта, чемпионов Советского Союза и Олимпийских игр. В его жизни было шесть клинических смертей. Седьмая оказалась настоящей. Имя Линда ещё при жизни было вписано на страницы Золотой книги Санкт-Петербурга. ЛЮБОВЬ !!! Чувство , которое не знает границ и ограничений. Покойтесь с миром прекрасные, сильные духом люди, люди с большой буквы

Хотите узнать мужчину получше - сходите с ним в кафе.

«Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию? Самую простую. Простую — как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. На очень хороших и очень плохих. Плохих во все века было больше, много больше. Хорошие — всегда исключение, подарок Неба». Майя Плисецкая

«Дожив до своего возраста, я открыл совершенно невероятную вещь. На склоне лет выясняется, что все, что с вами происходило — тяжелого, ужасного, иногда невыносимого, — это звенья одной цепи, которая называется ваша жизнь. Нельзя выбросить ни одно звено. Она только тогда будет ваша, если все звенья останутся на месте. Даже тяжелейшие периоды жизни принесли что-то бесценное. Но надо дожить до старости, чтобы понять, как все тонко и взаимосвязано вокруг. Ни за что на свете, как говорил поэт, мне не нужна другая судьба кроме той, которую мне подарил Бог в России». Алексей Баталов

Предъявляя свой паспорт там, где это требовалось, я очень часто замечал некую озабоченность в лице милиционера, когда он читал: «Плятт Ростислав Янович, русский», и затем пристально вглядывался в меня. Это продолжалось до той поры, когда меня стали узнавать по фильмам. А из-за «Яновича» многие считали меня прибалтом. На самом деле мой отец, Иван Иосифович Плят, был поляк, правда сильно обрусевший. Во всяком случае, польской речи я дома не слышал. По профессии он был юристом. Невзирая на русское имя отца, все родные и близкие звали его Ясик, от польского Ян. А мать моя, Зинаида Ивановна Закаменная, была, как тогда говорили, «хохлушка», из Полтавы... Жили они с отцом очень дружно, хотя кто-то говорил, что союз поляка и украинки — гремучая смесь, вспоминая историю войн между этими народами... Мне рассказывали, что у моей колыбели сходились две бабки — Жозефина Феликсовна, мать отца, и Александра Лукинична, мамина мать, — и начиналась тихая битва. Одна следила, чтобы дитя не усвоило ничего из хохлацкой речи, другая, наоборот, охраняла слух ребенка от всяческих полонизмов. Успеха добились обе: когда я вырос, выяснилось, что я не знаю ни одного языка, кроме русского. © Ростислав Плятт, из книги «Без эпилога»Предъявляя свой паспорт там, где это требовалось, я очень часто замечал некую озабоченность в лице милиционера, когда он читал: «Плятт Ростислав Янович, русский», и затем пристально вглядывался в меня. Это продолжалось до той поры, когда меня стали узнавать по фильмам. А из-за «Яновича» многие считали меня прибалтом. На самом деле мой отец, Иван Иосифович Плят, был поляк, правда сильно обрусевший. Во всяком случае, польской речи я дома не слышал. По профессии он был юристом. Невзирая на русское имя отца, все родные и близкие звали его Ясик, от польского Ян. А мать моя, Зинаида Ивановна Закаменная, была, как тогда говорили, «хохлушка», из Полтавы... Жили они с отцом очень дружно, хотя кто-то говорил, что союз поляка и украинки — гремучая смесь, вспоминая историю войн между этими народами... Мне рассказывали, что у моей колыбели сходились две бабки — Жозефина Феликсовна, мать отца, и Александра Лукинична, мамина мать, — и начиналась тихая битва. Одна следила, чтобы дитя не усвоило ничего из хохлацкой речи, другая, наоборот, охраняла слух ребенка от всяческих полонизмов. Успеха добились обе: когда я вырос, выяснилось, что я не знаю ни одного языка, кроме русского. © Ростислав Плятт, из книги «Без эпилога» #ростиславплятт #извоспоминаний #светланаткачёва

Жен известных людей чаще всего представляют как «муз» - все равно что «бесплатное приложение» к великому супругу. Татьяна Евгеньевна Михалкова - не из таких. Могла бы, в принципе, сидеть себе в большущем доме на Николиной Горе, заниматься детьми да мужа, Никиту Сергеевича, со съемок ждать. Но вместо этого она, бывшая манекенщица, открыла фонд “Русский силуэт" и помогает начинающим дизайнерам.

«Наше положение на Земле поистине удивительно. Каждый появляется на ней на короткий миг, без понятной цели, хотя некоторым удаётся цель придумать. Но с точки зрения обыденной жизни очевидно одно: мы живём для других людей — и более всего для тех, от чьих улыбок и благополучия зависит наше собственное счастье.» Альберт Эйнштейн

Удивительная красота Екатерининского Дворца в Царском Селе...

Перед Новым годом родители послали меня в магазин на станцию, за селедкой. У отца любимое новогоднее блюдо — селедка под шубой. Очередь в магазине оказалась огромной, и я сел на ближайшую табуретку — ждать лучше уж сидя, чем стоя. Вскоре рядом со мной присела какая-то бабуля — и вдруг начала бормотать, что она тут постоянно закупается, что здесь суповые наборы очень дешевые, вот и набирает побольше, чтобы собачек бездомных накормить… Затем старушка спросила меня, знаю ли я, сколько у нее собачек. И сама же ответила, что их у нее двадцать человек. Именно так и сказала: «двадцать человек». Странная женщина, довольно нелепо одетая, в старом поношенном и явно нетеплом пальто (а на улице минус пятнадцать), серенькой вязаной шапке, из-под которой выбиваются седые волосы, а на ногах так вообще валенки. Маленькие вылинявшие голубые глаза на загорелом сморщенном лице, казалось, вцепились в меня и не собирались отпускать. Рукой, свитой из сухожилий и вен, она ухватила меня за рукав, и я почувствовал себя мухой, попавшей в паутину. Она говорила о том какие у них большие и мокрые носы (по мне так сомнительный комплимент), выразительные глазки, бровки. Ну и хвостики! Какие у них хвостики! Я не совсем понимал, к чему идет разговор, однако продолжал смирно сидеть. А она вновь начала говорить, что стану я таким, как она, называла меня внучком, убеждала, что тоже буду заниматься собаками. Ну я и сказал ей, мол, у меня аллергия на собак — то есть мне, конечно, нравятся всякие песики, но я бы на ее месте лучше занимался своими внуками, чем кормил чужих собак. Даже не знаю, почему я так грубо ответил. Может, во мне резко всплыла обида на своих бабушек за то, что я их интересую исключительно с точки зрения отметок. И может, мне показалось, что я совсем не хуже каких-то собачек. После небольшой паузы она мне ответила, зачем кормит ничейных собак. Так получилось, что нет у нее ни детей, ни внуков. Давным-давно, в семидесятые годы уже прошлого столетия она закончила институт, стала микробиологом — и ее как молодого специалиста распределили работать в закрытый НИИ. И вот она, молодая девчонка, попала, по ее словам, «в ад на земле». Ей пришлось работать в лаборатории, где разрабатывали вакцины от смертельно опасных инфекционных болезней — потому что эпидемии время от времени вспыхивали, умирали люди, просто в советское время об этом запрещалось писать в прессе. Для опытов лучше всего подходили обезьяны, но они очень дорого обходились государству, и приходилось брать собак. Нужны были большие собаки. Были выловлены все крупные дворняги по округе. Потом стали привозить собак из милицейских питомников. Но вольеры очень быстро освобождались. Звучит это пафосно, а все-таки они спасали человеческие жизни. Но какой ценой… Эта бабушка отвечала за то, чтобы прививать собак. Сначала надо было их заражать, потом пробовать спасти. Тут она начала рассказывать, как заходила в клетку, а этот большой лохматый пес так рад был ее видеть, что прижимал ушки, часто-часто вилял хвостом, вот-вот отвалится, западал на передние лапы и очень-очень хотел понравиться. Сначала пытался лизнуть ее хоть как-нибудь, но главная цель — это, конечно же, нос. Когда не получается, это огромное создание ложится брюшком вверх, показывая тебе полное свое доверие, и, продолжая бить хвостом, ждёт твоей ласки. А она… Она заходила в вольер, чтобы на острие иглы внедрить смертоносную заразу в это создание, которое ей так безраздельно доверяло. Уже со слезами старушка говорила, что у нее тогда творилось в душе! Ей было до физической боли жутко. И никакие увещевания — мол, она этим спасала жизни других людей — не помогали. Те люди были далеко, и она их не знала, а эти собаки были здесь и верили ей, а она их убивала… Полканы и Тузики довольно быстро заболевали, и каждый раз, когда она к ним заходила, те уже не прыгали — им не хватало сил. Они лежали, прижимали уши, еле виляли хвостом, по-прежнему переворачивались пузиком вверх и виновато смотрели снизу: мол, ты уж извини, я тут немного приболел. Они продолжали ей верить и не сопротивлялись, когда она им колола пробную вакцину. А она вновь и вновь заходила в вольеры. У ее «мальчиков» и «девочек» уже не было сил переворачиваться на спину, и их хвосты еле шевелились, но в глазах были все те же преданность и доверие. Ее же глаза сутками напролет были наполнены слезами. Она хоронила своих преданных друзей, и в те моменты, говорила она, «казалось, земля уходила из-под ног». А на следующий день вольеры после дезинфекции заполнялись новыми «добровольцами». И новые овчарки, ротвейлеры, кавказцы и московские сторожевые признавались ей в своей любви и преданности. Трудно представить, что она тогда пережила! Она говорила, что тогда ей казалось, будто разучилась спать, а потом и плакать. Нет, она не очерствела, просто слезы закончились. Прошло время, и ученые все-таки добились своей цели, разработали вакцины нового поколения. Руководителей лаборатории премировали. Но главной наградой были спасенные жизни людей. Потом их команде дали задачу разобраться с лейкозом, и они были близки к победе, но настали «лихие девяностые». Деньги на проект перестали давать, а потом и вовсе закрыли их лабораторию. И еще она сказала: «если вдруг среди твоих знакомых есть люди с лейкозом, передай им, что нельзя есть копченую рыбу, уж больно эта зараза любит копчености». Я ответил, что обязательно передам. Теперь я посмотрел на нее другими глазами. Теперь я понял, почему она кормит всех уличных собак и особенно любит больших. Теперь понятно, почему нет ни мужа, ни детей. Она столько лет своей жизни отдала спасению других людей, возможно, и меня. А я к ней был так жесток… И тут подошла ее очередь. Моя новая знакомая, что называется, стартанула с места и, сказав «Пока!», врезалась в толпу в надежде купить побольше и подешевле еды своим собачкам. Ей бы на пенсию себя прокормить, не то что свору лохматых, хвостатых, с большими мокрыми носами. А я остался стоять в конце очереди и ждать, когда придет мой черед купить селедку-красавицу, которую дома ждет шикарная шуба из картошки, свеклы и майонеза. Автор: Викентий Копытков

Известному музыканту, поэту и исполнителю Вячеславу Малежику 17 февраля исполнилось 78 лет.