Предыдущая публикация
Михаил Танич: «Поэт-песенник - это нечто среднее между баянистом-затейником и сочинителем кроссвордов»
Сегодня исполняется 101 год со дня рождения автора множества советских хитов
Своей книге мемуаров Михаил Танич предпослал эпиграф: «Жизнь – отвратительная штука, но ничего лучше не придумали». Он сам сочинил эту безрадостную фразу. И у него были для этого основания. Когда он был ребенком, арестовали и расстреляли его отца, а вскоре посадили и мать. В середине 40-х, после войны, когда казалось, что перед ним открыта тысяча дорог, внезапно арестовали его самого. Причина была абсурдной: Танич неосторожно похвалил качество немецких автобанов и и радиоприемников «Телефункен». Этого было достаточно, чтобы стать «врагом народа». На следствии его не били, но мучали бессонницей. А потом дали шесть лет, - хотя прокурор просил пять…
Парадоксальным образом, в тех же мемуарах Танич пишет: «Я все равно считаю свою жизнь счастливой. Если обрубить все ветки подробностей, то останется: пришел с войны живым и приблизительно целым – раз. Пришел из тюрьмы живым и по видимости здоровым – два. Женат сорок четыре года на любимой и красивой женщине. Это вам не три, это три-четыре-пять. Чего тебе еще, чтобы жаловаться и сочинять трагедию из тех небольших испытаний, сквозь которые провела тебя судьба?..»
Он родился в городе Таганроге, в еврейской семье, и по документам носил фамилию Танхилевич. Отец его в 19 лет уже был заместителем начальника мариупольской ЧК, и влюбился в его мать, когда она принесла передачу своему арестованному неизвестно за что отцу. Этого самого отца, своего будущего тестя, юный чекист немедленно освободил. А потом, ради того, чтобы жениться на любимой девушке, бросил ЧК и поступил в институт. (Будущий тесть после ареста чекистов как-то недолюбливал).
Михаил рано научился читать, а как только научился писать, принялся сочинять стихи. Еще не зная, что их полагается записывать «в столбик», накатал целую поэму о Павлике Морозове, занявшую полтетрадки. Потом увлекся Чеховым и Пушкиным, и почему-то показалось, что Чеховым стать слишком трудно, «а Пушкиным - можно попробовать!»
Школу Михаил окончил в июне 1941-го, а год спустя отправился на фронт. Воевал храбро, получил орден Красной звезды и орден Славы III степени. Называл свое пребывание в действующей армии «одиннадцатимесячной командировкой в ад». Сохранилось несколько особенно ярких воспоминаний, - например, как подбили немецкий самолет, и он, охваченный пламенем, стал падать прямо ему на голову (упал в нескольких десятках метров)…
Потом был арест. Потом - поселок Светлый Яр недалеко от Сталинграда: Танич начал сотрудничать в местной газете, публиковать там фельетоны и стихи. Появились и две тоненькие книжечки. Ну, а потом была Москва, которая показалась начинающему поэту городом очень гостеприимным: «То в одном, то в другом издательстве выплатной день. 5-го – 10-го – 15-го. На Чистых прудах сразу в трех газетах за три стихотворения денежку получил. А сколько в столице изданий всяких – воля вольная после провинции!»
Ну, а в конце концов он начал сочинять тексты песен. Самый первый текст был такой: «Водят девки хоровод, / Речка лунная течет, / Вы, товарищ Малиновский, / Их возьмите на учет». Потом ему самому было стыдно за это сочинение. Его не стали публиковать. Но оно попалось на глаза композитору Яну Френкелю, который быстро сочинил немудреную мелодию. И Танич переделал под нее стихи, убрав оттуда упоминание министра обороны и слово «девки». Получилось: «Ходят девочки в кино, / Знают девочки одно – / Уносить свои гитары / Им придется все равно!» Родилась песня «Текстильный городок», ставшая большим хитом…
Всю жизнь Танич мечтал получить звание народного артиста, но в советское время об этом нельзя было и думать. Поэты-песенники считались поэтами второго сорта, «ненастоящими, уцененными, секонд-хэндом». «Пусть твои стихи звучат в каждом доме с утра, начиная с физзарядки, пусть девочки переписывают их друг у друга нарасхват, а солдаты маршируют с ними по мостовой – ты не возомни о себе лишнего: для деятелей высокой Музыки и Поэзии, так уж повелось, ты прохиндей из какой-то параллельной культуры, что-то среднее между баянистом-затейником и сочинителем кроссвордов для «Огонька». Звание народного ему дали, только когда он уже был стариком…
При этом песни его действительно пела вся страна. «Черный кот», «Идет солдат по городу», «Ну что тебе сказать про Сахалин?», «На дальней станции сойду», «Когда мои друзья со мной», «Адресованная другу, ходит песенка по кругу», «Мы выбираем, нас выбирают…», «На недельку, до второго, я уеду в Комарово»… Естественно, его часто критиковали. Причем среди критиков был, например, Владимир Высоцкий, которого возмущала песня «На тебе сошелся клином белый свет». Точнее, то, что в этой песне по три раза повторяется одна строка. Танич обиженно говорил: «Дай Бог мне написать еще раз такую всенародно любимую песню! Ее спел 170-миллионный хор! Такие песни неподсудны…»
Всю жизнь Танич мечтал получить звание народного артиста.
Песню «Гляжусь в тебя, как в зеркало», для которой музыку написал Юрий Антонов, разнесли на худсовете в пух и прах, причем и слова, и мелодию. («Инфаркт случился позже», - меланхолично замечал Танич). Наконец, обливали потоками яда несчастного «Черного кота». Одни углядели в ней аллегорию гонений на евреев в Советском Союзе. Другие вообще заявили, что речь в песне идет «о сельском хозяйстве» и поэтому она «запрещена» (что имелось в виду, Танич так и не понял до конца жизни).
Уже в постсоветское время он основал группу «Лесоповал», которая стала его главным проектом в последние годы. Сам Танич говорил, что песни «Лесоповала» вызрели в нем во время заключения, когда он плотно общался «с ворами, мошенниками, взяточниками и насильниками».
«Я МОГ БЫ НАЗВАТЬ ЖЕНУ МУЗОЙ, НО МНЕ ЧУЖД ПАФОС»
Ну, а что касается женщины, с которой Танич провел всю свою жизнь, - ее он встретил на вечеринке в общежитии, куда заглянул случайно. «Одна девочка, была она тростиночкой, в голубом, очень даже столичном крепдешиновом платье с моднейшими переплетениями, взяла в руки семиструнную гитару (…) «А теперь, – сказала девочка, – я спою вам две песни нашего поэта Михаила Танича. Музыку, какую-никакую, я подобрала сама». Она не знала, не могла знать, что это за незваные пришельцы навестили их тем вечером, что этот вылупившийся на нее тридцатилетний старик и есть «наш» Михаил Танич, стихи которого частенько заполняли местную безгонорарную газету».
Когда они поженились, ему было 33, ей - 18. Оба были нищими. Танич ушел от первой жены (которая отнюдь не ждала его из заключения, как Пенелопа), захватив с собой только мельхиоровую чайную ложку, книгу «12 стульев» и подушечку-думку, вышитую крестиком. У молодой супруги тоже за душой ничего не было. Долго не получалось обзавестись элементарной мебелью. Но «мы все постепенно нажили, любовь помогла это сотворить», - говорила она. А он писал про нее: «Как кто-то сказал о Пушкине, скажу о ней: «Она – мое все!» Она – моя дочь, я вырастил ее из ничего, от нуля. Она – моя мать, я часто прислушиваюсь к ее разумным советам. Всюду в мире, где мы побывали, мы побывали вместе. Все, что я написал, посвящено ей и первой прочтено ею. Мы, в сущности, не разлучались за эти 44 года. Меняли города и квартиры, клеили обои и воспитывали детей. Я ее зову «Люба», и многие думают, что и на самом деле она Люба, а не Лида. Я мог бы ее, как делают журналисты, назвать своей Музой, но мне чужд пафос – а то, пожалуй, меня надо бы фотографировать с лирой и отпущенным ногтем на мизинце. В наброшенном пледе…»
Парадоксальным образом, в тех же мемуарах Танич пишет: «Я все равно считаю свою жизнь счастливой. Если обрубить все ветки подробностей, то останется: пришел с войны живым и приблизительно целым – раз. Пришел из тюрьмы живым и по видимости здоровым – два. Женат сорок четыре года на любимой и красивой женщине. Это вам не три, это три-четыре-пять. Чего тебе еще, чтобы жаловаться и сочинять трагедию из тех небольших испытаний, сквозь которые провела тебя судьба?..»
Он родился в городе Таганроге, в еврейской семье, и по документам носил фамилию Танхилевич. Отец его в 19 лет уже был заместителем начальника мариупольской ЧК, и влюбился в его мать, когда она принесла передачу своему арестованному неизвестно за что отцу. Этого самого отца, своего будущего тестя, юный чекист немедленно освободил. А потом, ради того, чтобы жениться на любимой девушке, бросил ЧК и поступил в институт. (Будущий тесть после ареста чекистов как-то недолюбливал).
Михаил рано научился читать, а как только научился писать, принялся сочинять стихи. Еще не зная, что их полагается записывать «в столбик», накатал целую поэму о Павлике Морозове, занявшую полтетрадки. Потом увлекся Чеховым и Пушкиным, и почему-то показалось, что Чеховым стать слишком трудно, «а Пушкиным - можно попробовать!»
Школу Михаил окончил в июне 1941-го, а год спустя отправился на фронт. Воевал храбро, получил орден Красной звезды и орден Славы III степени. Называл свое пребывание в действующей армии «одиннадцатимесячной командировкой в ад». Сохранилось несколько особенно ярких воспоминаний, - например, как подбили немецкий самолет, и он, охваченный пламенем, стал падать прямо ему на голову (упал в нескольких десятках метров)…
Потом был арест. Потом - поселок Светлый Яр недалеко от Сталинграда: Танич начал сотрудничать в местной газете, публиковать там фельетоны и стихи. Появились и две тоненькие книжечки. Ну, а потом была Москва, которая показалась начинающему поэту городом очень гостеприимным: «То в одном, то в другом издательстве выплатной день. 5-го – 10-го – 15-го. На Чистых прудах сразу в трех газетах за три стихотворения денежку получил. А сколько в столице изданий всяких – воля вольная после провинции!»
Ну, а в конце концов он начал сочинять тексты песен. Самый первый текст был такой: «Водят девки хоровод, / Речка лунная течет, / Вы, товарищ Малиновский, / Их возьмите на учет». Потом ему самому было стыдно за это сочинение. Его не стали публиковать. Но оно попалось на глаза композитору Яну Френкелю, который быстро сочинил немудреную мелодию. И Танич переделал под нее стихи, убрав оттуда упоминание министра обороны и слово «девки». Получилось: «Ходят девочки в кино, / Знают девочки одно – / Уносить свои гитары / Им придется все равно!» Родилась песня «Текстильный городок», ставшая большим хитом…
Всю жизнь Танич мечтал получить звание народного артиста, но в советское время об этом нельзя было и думать. Поэты-песенники считались поэтами второго сорта, «ненастоящими, уцененными, секонд-хэндом». «Пусть твои стихи звучат в каждом доме с утра, начиная с физзарядки, пусть девочки переписывают их друг у друга нарасхват, а солдаты маршируют с ними по мостовой – ты не возомни о себе лишнего: для деятелей высокой Музыки и Поэзии, так уж повелось, ты прохиндей из какой-то параллельной культуры, что-то среднее между баянистом-затейником и сочинителем кроссвордов для «Огонька». Звание народного ему дали, только когда он уже был стариком…
При этом песни его действительно пела вся страна. «Черный кот», «Идет солдат по городу», «Ну что тебе сказать про Сахалин?», «На дальней станции сойду», «Когда мои друзья со мной», «Адресованная другу, ходит песенка по кругу», «Мы выбираем, нас выбирают…», «На недельку, до второго, я уеду в Комарово»… Естественно, его часто критиковали. Причем среди критиков был, например, Владимир Высоцкий, которого возмущала песня «На тебе сошелся клином белый свет». Точнее, то, что в этой песне по три раза повторяется одна строка. Танич обиженно говорил: «Дай Бог мне написать еще раз такую всенародно любимую песню! Ее спел 170-миллионный хор! Такие песни неподсудны…»
Всю жизнь Танич мечтал получить звание народного артиста.
Песню «Гляжусь в тебя, как в зеркало», для которой музыку написал Юрий Антонов, разнесли на худсовете в пух и прах, причем и слова, и мелодию. («Инфаркт случился позже», - меланхолично замечал Танич). Наконец, обливали потоками яда несчастного «Черного кота». Одни углядели в ней аллегорию гонений на евреев в Советском Союзе. Другие вообще заявили, что речь в песне идет «о сельском хозяйстве» и поэтому она «запрещена» (что имелось в виду, Танич так и не понял до конца жизни).
Уже в постсоветское время он основал группу «Лесоповал», которая стала его главным проектом в последние годы. Сам Танич говорил, что песни «Лесоповала» вызрели в нем во время заключения, когда он плотно общался «с ворами, мошенниками, взяточниками и насильниками».
«Я МОГ БЫ НАЗВАТЬ ЖЕНУ МУЗОЙ, НО МНЕ ЧУЖД ПАФОС»
Ну, а что касается женщины, с которой Танич провел всю свою жизнь, - ее он встретил на вечеринке в общежитии, куда заглянул случайно. «Одна девочка, была она тростиночкой, в голубом, очень даже столичном крепдешиновом платье с моднейшими переплетениями, взяла в руки семиструнную гитару (…) «А теперь, – сказала девочка, – я спою вам две песни нашего поэта Михаила Танича. Музыку, какую-никакую, я подобрала сама». Она не знала, не могла знать, что это за незваные пришельцы навестили их тем вечером, что этот вылупившийся на нее тридцатилетний старик и есть «наш» Михаил Танич, стихи которого частенько заполняли местную безгонорарную газету».
Когда они поженились, ему было 33, ей - 18. Оба были нищими. Танич ушел от первой жены (которая отнюдь не ждала его из заключения, как Пенелопа), захватив с собой только мельхиоровую чайную ложку, книгу «12 стульев» и подушечку-думку, вышитую крестиком. У молодой супруги тоже за душой ничего не было. Долго не получалось обзавестись элементарной мебелью. Но «мы все постепенно нажили, любовь помогла это сотворить», - говорила она. А он писал про нее: «Как кто-то сказал о Пушкине, скажу о ней: «Она – мое все!» Она – моя дочь, я вырастил ее из ничего, от нуля. Она – моя мать, я часто прислушиваюсь к ее разумным советам. Всюду в мире, где мы побывали, мы побывали вместе. Все, что я написал, посвящено ей и первой прочтено ею. Мы, в сущности, не разлучались за эти 44 года. Меняли города и квартиры, клеили обои и воспитывали детей. Я ее зову «Люба», и многие думают, что и на самом деле она Люба, а не Лида. Я мог бы ее, как делают журналисты, назвать своей Музой, но мне чужд пафос – а то, пожалуй, меня надо бы фотографировать с лирой и отпущенным ногтем на мизинце. В наброшенном пледе…»
Следующая публикация
Комментарии 17
Человек талантливый и порядочный.
Светлая память