ИСКОННАЯ РУСЬ СВЯТАЯ - ОТДЕЛЕНА БЫЛА МАСОНОМ ЛЕНИНЫМ И ПЕРЕИМЕНОВАНА - НА УКРАИНУ !

8 июня 1648 года Богдан Хмельницкий
(1596 -1657)
отправил из Черкасс
Русскому Царю Алексею Михайловичу письмо
с сообщением о победах
над Польско-шляхетскими войсками
и желании Запорожской Сечи воссоединиться с Россией.
Терминов "Украина" и "украинцы"
не содержалось
ни в письме Богдана Хмельницкого,
ни в ответе Земского собора,
ни в решениях Переяславской рады.
Однако
в истории осталось такое высказывание полководца,
гетмана войска Запорожского,
государственного и политического деятеля Богдана Хмельницкого:

"Негоже казаку под жидом ходить".

Аминь !

И ДУША ОТЫСКИВАЕТ БОГА...

Странный сон. Осиновая роща. Озеро. Крестьянка. Листопад. Две избушки. У дороги лошадь. И в жару кленовом палисад. Неотмирной тишины чудесность. За окном Всемилостивый Спас. Полная забытость и безвестность. Видно, здесь Макар телят не пас. Ясный месяц узкою пиро́гой Выплывает из огня осин. И душа отыскивает Бога В уходящей навсегда Руси... Не вернуться веку золотому. И народ совсем уже не тот... Панихиду по всему святому Заказал вчера один юрод. Иеромонах РОМАН скит Ветрово 26 марта 2011 г.,

МАТЕРИНСКИЙ ПОДВИГ. 

( Знаете - это просто не возможно читать не рыдая !!!!! ) 
Рассказ-быль.
Тревожное ржание заполнило округу. 
Скорее, это было не ржание, а в переводе на человеческий язык, раздирающий душу, крик о помощи.
В огромном котловане, метров пятнадцати в диаметре и глубиной не менее трёх-четырёх, в холодной мартовской воде тонул жеребёнок. 
По краю котлована метались откормленный жеребец и плотная низкорослая лошадка, видимо, первородок, каурой масти с красивой гривой и «белыми носочками» на ногах.
Это была лошадиная семья одного из зажиточных казахов, который проживал в частном доме неподалёку от многоэтажек. 
Кони свободно расхаживали по территории посёлка и были любимцами, как взрослых, так и детей.
Они были настолько доверчивы, что даже брали из рук незнакомых людей сахар и хлеб.
Особой любовью пользовался подросток – жеребёнок, который сейчас находился в беде.
Котлован, вырытый экскаватором на месте порыва водопровода, года три назад располагался между домов густонаселённого района и давно превратился в не огороженное озеро, заполненное, постоянно текущей туда водопроводной водой, в паводок талой, а осенью дождевой.
Глинистая почва не позволяла воде высыхать.
Ступив на затянутую тонким, весенним ледком поверхность, жеребёнок тут же провалился и теперь пытался выбраться из ямы.
Тонким, подростковым фальцетом он пытался призвать на помощь метущихся, здесь же - родителей.
Они в безпокойстве, то подбегали к краю, то с тревогой поглядывали на собирающихся к месту происшествия любопытствующих людей. 
К слову сказать, их набиралось всё больше; многие спешили на работу, в школы, вели детей в детские сады…
Лошадка опустила передние ноги и голову на край ямы и старалась успокоить тонущего сына. 
Но, видя, что ситуация опасна, прыгнула в холодную, серую жижу. 
За ней, с громким ржанием, последовал и жеребец.
Люди, стоящие неподалёку, оказались окутаны огромными кляксами грязных брызг и отпрянули от края.
Теперь, уже, вся семья барахталась в тине, разрывая воздух тревожными криками. 
Водой  - месиво грязи, прошлогодней травы и осенних, опавших листьев, перемешанных в одну массу, назвать было трудно.
И жеребец-отец, и лошадка пытались помочь, подталкивая мордами, но 
высокий берег никак не поддавался слабеющему с каждой минутой, жеребёнку. 
Борьба длилась довольно долго.
Бедный жеребчик, поддерживаемый с обеих сторон родителями, в изнеможении падал и падал вниз, окунаясь с головой в жижу. 
Осклизлые края ямы не давали ему возможности зацепиться за что-либо. 
Из-под сорванных копыт текла кровь.
Стоящие люди со страхом и болью смотрели на трагедию, разыгрывавшуюся на их глазах, но помочь ничем не могли…
Жеребёнок совсем ослабел. 
У его родителей силы тоже были на исходе. 
Видимо, понимая, что борьба за жизнь сына безполезна, жеребец с усилием выбрался из ямы и молча стал наблюдать за бултыхающейся лошадкой и сыном, понурив голову. 
Глаза его тоскливо покрывались поволокой. 
С туловища стекала грязно-серая жижа, которая, на пронизывающем ветру, прозванным казахами - «бишкунаком», коркой застывала на нём. 
По корпусу жеребца, время от времени, пробегала дрожь. 
Иногда он призывно ржал, видимо для того, чтобы поддержать и успокоить тонущую семью.
А смертельная схватка продолжалась…
Жеребёнок поднимал голову, которая, сразу же, сникала, как подкошенная, хриплый стон вырывался из его груди. 
Сам он, каким-то чудом, ещё оставался на поверхности. 
Вылезшие от страха и ужаса происходящего из орбит глаза смотрели на людей умоляюще. 
Он старался открытым ртом хлебнуть, как можно, больше воздуха, но горло его уже было наполовину заполнено грязью, и жеребчик, задыхаясь, снова уходил в глубину.
Мать, почти потерявшая силы, плавала возле него, стараясь крупом подтолкнуть сына к берегу. 
Но, она всё чаще давала передышку себе.
Время от времени они вместе уходили в хлябь. 
Из уст лошади раздавалось уже не ржание, а такой же, как у жеребёнка, хрип. 
Пена клубками растекалась по поверхности, оттеняя взбаламученное озеро.
Родители, ведущие детей в детский сад, старались не задерживаться и торопливо взглянув на трагедию, быстро удалялись. 
Остальные, устав наблюдать, молча расходились по своим делам, виновато опустив головы от безсилия...
Прижав сына к скользкому краю, перебирая ногами, лошадка и жеребёнок затихли. 
Налитые кровью от натуги глаза матери смотрели на утреннее солнце, на кроны нераспустившихся деревьев, на таявшую толпу людей и понурого жеребца.
- Давай, давай, выбирайся, - молил жеребёнка мальчик лет десяти. 
Он уже опоздал в школу. 
Расстегнув портфель и вытащив припасённый матерью бутерброд с сыром, подросток протянул его жеребёнку. 
И тут же, чуть не угодил в яму, но был схвачен за капюшон мужчиной…
Ни мать, ни сын, ни на что не реагировали. 
Голова жеребёнка от безсилия не держалась. 
Казалось, он был в глубоком обмороке.
Оба вновь оказались под грязной жижей.
Внезапно, лошадка скрылась с головой и поднырнула под неподвижное тело сына. 
Издав, почти предсмертный хрип и подняв вулкан грязно-серой массы, спиной вытолкнула жеребёнка из котлована...
Он лежал на голой земле, не реагируя ни на что.
Толпа ахнула и отодвинулась. 
Лошадь делала попытки выбраться ещё минут десять и наконец, выкарабкалась из ямы. 
Трепеща всем телом, тут же, начала слизывать с жеребчика грязь, толкая его носом в бок и помогая встать.
К ним подошёл жеребец и начал зубами легонько покусывать сына за холку. 
Наконец, детёныш поднялся и на трясущихся ногах медленно пошёл, опираясь на бок матери.
С другой стороны, чуть в сторонке от них, шёл отец, готовый в любой момент поддержать их...
Они неспешно шли по дороге, тесно прижавшись и поддерживая друг друга. 
Люди со слезами на глазах провожали лошадиную семейку, преподавшую всем урок безграничной любви к ребёнку и восхищаясь подвигом Матери… 
Воистину, велика любовь, даже лошадиная!..

ДЕТИ ВОЙНЫ.

В одном женском монастыре выбирали игуменью.
Старая игуменья умерла,
а новую надо было выбрать самим сестрам.
Были предложены кандидатуры трех монахинь,
которые,
по мнению сестер, достойны были занять место игуменьи.
Пока сестры в трапезной подсчитывали голоса
(талончики при тайном голосовании),
в коридор вошел старенький архимандрит
и, позвав к себе одну сестру,
отвел ее в уголок
и сказал ей:
– Никому не скажешь, чего открою тебе?
– Никому, – отвечает сестра.
– Слушай, игуменья будет та, – сказал он тихо,
– которая будет иметь один голос.
– Как так? – удивилась сестра.
– Вот увидишь, – сказал старец и пошел в свою келию.
Действительно, когда подсчитали голоса,
то оказалось,
что за двух сестер было подано по 50 голосов,
то есть поровну,
а за третью – всего один голос.
Не зная, что теперь делать, сестры решили вынуть жребий.
Они написали три бумажки с именами прежних кандидаток,
положили их в клобук
и попросили маленькую девочку вынуть одну бумажку.
И что вы думаете?
Девочка вынула бумажку с именем сестры,
получившей на выборах всего один голос.
Вот как действует и избирает Бог.
Люди избирают человека в большинстве случаев
по внешним качествам,
они смотрят на лицо,
Бог избирает по внутренним качествам,
Бог зрит на сердце человека.
Так не смущайся, раб Христов,
когда ты видишь,
что тебя никто не защищает из людей.
И ты сам не старайся искать себе сторонников,
которые бы
за тебя заступились в трудную минуту.
Но ищи себе опоры в Боге.
Он Один постоит за тебя в правом деле твоем,
и, если еще медлит заступиться за тебя,
ты все равно верь,
что окончательная победа будет за тобой,
хотя
и никто из людей тебя не поддерживал бы.
И вот эта игуменья, которую выбрал «один голос»,
потом
творила великие добрые дела.
Так, например,
в Великую Отечественную войну,
она со своими сестрами спасла более трехсот малых детей.
Эти малютки были силой отняты у матерей гитлеровцами,
которые хотели увезти их в Германию.
Однако, им этого не удалось сделать.
Советские войска перешли в наступление
и гитлеровцы бросили детей
на одном из глухих полустанков Украины.
Была зима, суровые морозы.
Жители все скрывались по лесам и дети мерзли
и умирали от голода.
Игуменье, которую звали Павлина,
кто-то сказал,
что в тридцати километрах от монастыря погибают дети.
Недолго думая, мать Павлина,
с сестрами обители,
взяла провизию и отправилась пешком к полустанку.
Каждую минуту могли нагрянуть немцы и убить сестер,
но они шли и шли,
не обращая внимания на опасность.
Когда они добрались до эшелона, в котором были дети,
то ужаснулись:
ребятишки кричали и плакали, зовя на помощь своих мам.
Те, которые побольше, вылезли наружу,
рваные и голодные.
Они замерзли на снегу,
не имея сил забраться в вагоны.
А малые детишки, лет четырех-шести, не вылезали из вагона.
Они от голода и холода умирали на дощатых нарах,
лежа на сырой и грязной соломе.
На весь длинный эшелон слышались одни вопли,
плач и стоны умирающих детей.
Мать Павлина со своими сестрами поспешила к ним на помощь.
«Мама! Мама! Милая мама!» – закричали в один голос дети,
увидев сестер, подбежавших к вагонам.
Какая же радость, растворенная плачем, посетила души этих малых страдальцев,
когда увидели они ласковые лица сестер
и принесенные им хлеб и продукты.
Дети плакали, особенно девочки, они обнимали и целовали монахинь,
видя их материнскую заботу.
Плакали и сестры, сочувствуя горю несчастных детей,
брошенных на произвол судьбы.
Сестры всех накормили, приласкали и повели детей в свой монастырь.
Тех, которые не могли идти, несли на руках.
С большим трудом добрались они до своей обители, приютили детей,
где только могли, в своих убогих помещениях,
помыли их, одели
и затем,
воспитывали их у себя с материнской заботой и любовью.
Кончилась война.
Дети были переведены в детские дома и приюты разных городов.
Сколько было слез и плача при расставании!
Многие дети совсем не хотели уходить из монастыря,
полюбив сестер своими детскими благодарными сердцами.
Прошло несколько лет.
В монастырь стали поступать письма благодарности от взрослых ребят и девушек.
Они уже учились в вузах, многие из них стали инженерами, техниками, врачами.
И мать Павлина, получая эти письма, радовалась со своими сестрами
и благодарила Бога,
что Господь помог им сотворить такое доброе дело".
Архимандрит Тихон
(Агриков)

НАГРАДА.

Городок у нас маленький, но есть в нём две достопримечательности: узловая станция,
с которой идут поезда в разные концы страны и две загородные улицы.
Там только одноэтажные дома и у каждого — сад и масса цветов.
И вот, мой муж Фёдор — золотые руки — построил там дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами.
Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей — у нас их двое было, Иван и Костя.
Но, всё сложилось по-другому.
Началась война с фашистской Германией.
Сначала ушёл мой Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка — погибли оба...
Я сходила с ума.
Хожу по пустому дому-дворцу и думаю — как жить?
Работала я в это время в райкоме, мне очень сочувствовали, успокаивали, как могли.
Однажды, иду я около вокзала и вдруг, летят три самолёта.
Люди, как закричат:
“Немцы, немцы!” — и рассыпались в разные стороны.
Я тоже в какой-то подъезд забежала. И тут зенитки стали по самолётам бить:
узловая станция сильно охранялась, через неё шли поезда с солдатами и техникой.
Вижу — бежит по площади женщина с девочкой на руках.
Я ей кричу:
“Сюда! Сюда! Прячься!”
Она ничего не слышит и продолжает бежать.
И тут, один из самолётов, сбросил бомбу прямо на площадь.
Женщина упала и ребёнка собой прикрыла.
Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая.
Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять.
Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам и сую им удостоверение райкомовского работника.
Они говорят — иди и чемодан той женщины отдали.
Я — в райком:
“Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили, а об отце в документах — прочерк...”
Они сначала стали отговаривать:
“Лиза, как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь — они забиты”.
А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении:
“Не пропаду, — говорю, — надомницей пойду, гимнастёрки солдатам шить”.
Унесла я домой мою первую дочку — Катю, пяти лет, как было указано в документах,
и стала она Екатериной Фёдоровной Андреевой по имени и фамилии моего мужа.
Уж как я любила её, как баловала... Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо, что-то делать.
Зашла я как-то на свою бывшую работу в райком, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх-четырёх, в детдом оформляют.
Я к ним:
“Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую”.
Так появились у меня Маша и Настя.
А тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать.
“Его мать беженка, в поезде умерла, — объяснила она, — возьми и этого, а то, что у тебя — одни девки”.
Взяла и его.
Живу с четырьмя малютками.
Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть,
да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время — ночами их шила.
И вот, развешиваю, как-то, во дворе бельё и входит мальчик лет десяти-одиннадцати,
худенький такой, бледный
и говорит:
— Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь?
Я молчу и смотрю на него.
А он продолжает:
— Возьми меня, я тебе во всём помогать буду,
— и, помолчав, добавил:
— И буду тебя любить.
Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились.
Обняла его:
— Сыночек, а как звать тебя?
— Ваня, — отвечает.
— Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок, да парнишка.
Их-то будешь любить?
А он так серьёзно отвечает:
— Ну так, если сестры и брат, как не любить?
Я его за руку и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами.
— Вот, — говорю, — ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его.
И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был.
Взял Ваня на себя заботу о малышах и так у него складно всё получалось:
и умоет, и накормит, и спать уложит,
да и сказку почитает.
А осенью, когда я хотела оформить его в пятый класс, он воспротивился, решил заниматься самостоятельно,
сказал:
— В школу пойду, когда подрастут младшие.
Пошла я к директору школы, всё рассказала и он согласился попробовать.
И Ваня справился.
Война закончилась.
Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала,
ответ был один:
пропал без вести.
И вот, однажды, получаю письмо из какого-то госпиталя, расположенного под Москвой:
“Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии:
ему сделали две операции и отняли руку и ногу.
Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне.
Но, когда я его переодевала, то нашла у него в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой.
Так вот, — писала Дуся, — если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай,
а если не ждёшь или замуж вышла, не езди и не пиши”.
Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне.
Прочитала я письмо Ване.
Он сразу сказал:
— Поезжай, мама, ни о чём не безпокойся.
Поехала я к мужу...
Ну, как встретились?
Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался.
Я всю обратную дорогу о них говорила, а больше всего о Ванюше.
Когда зашли в дом, вся малышня облепила его:
— Папа, папа приехал! — хором кричали.
Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал:
— Спасибо, сын, спасибо за всё.
Ну, стали жить.
Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать на стройку, где когда-то начинал Фёдор
и одновременно, поступил на заочное отделение в Московский строительный институт.
Окончив его, женился на Кате.
Двойняшки Маша и Настя вышли замуж за военных и уехали.
А через пару лет женился и Пётр.
И все дети своих дочек называли Лизами — в честь бабушки.
Любовь Ганаго.
* * * *