Предыдущая публикация
— Нет, пора.
Маме надо помочь Славика искупать. Паш, пусти… — Лена вырывается слабо, хочет оттолкнуть руки парня, а потом ослабевает, кладет свою голову ему на плечо и вздыхает.
—Ну подожди ещё немножко. А хочешь, в кино пойдем, а? Успеем! Давай! Скорее!
Кинотеатр совсем недалеко, если идти быстрым шагом, то можно успеть на сеанс! Паша знает, что, скорее всего, все билеты распроданы, и в кино они с Ленкой не попадут, но зато всё это время, пусть хоть десять минут, но она будет с ним.
— Нет, нельзя. Паш! Ну Паша! — Лена подняла голову, подставила свое маленькое личико Пашкиным поцелуям, потом резко оттолкнула его, вся сжалась. — Мама из окна смотрит. Сейчас начнет ругаться. Я пойду, Пашенька! Пора мне!
— Я провожу! — кинулся, было, он за ней следом, но Лена покачала головой.
Тётя Ира, Леночкина мама, Павла не любила, считала, что у него одно на уме, то самое, постыдное, низкое, противное. А Лена совсем глупая, ведется на Пашины ухаживания, ничего не понимает.
Как только Паша появлялся в зоне видимости Ирины, она начинала ругаться, угрожала, что, если к Лене он ещё хоть на метр подойдет, то «она не знает, что с ним сделает!». А Пашка только усмехался:
— Ну вот когда узнаете, тогда и пугайте! А сейчас нечего! — И уходил, по–моряцки чуть загребая ногами и насвистывая что–то легкомысленное.
… Лена рванула тяжёлую дверь подъезда, зашла в темноту. Кисло пахло плесенью, прелыми тряпками и мокрой штукатуркой.
— Лена! — на первом этаже распахнулась одна из обитых дерматином дверей, на лестницу упал разрезанной тенью от женской фигуры прямоугольник света. Лена зажмурилась. — Ну и сколько я должна тебя ждать?! Ты на часы хоть иногда смотришь? Славку пора купать, а у меня спина, ты же знаешь! — Ирина смотрела на быстро поднимающуюся по лестнице дочь. Лена юркнула внутрь, быстро скинула пальтишко, разулась. — Опять с этим своим была? Нашла себе ухажера, гляди ты на неё! Одно у вас только на уме, одно свербит! А как мозги включить, так вас нет! Ну что ты встала? В зеркало она на себя любуется! Вон, щеки горят! Лена, ты ещё в школе учишься, ну нельзя тебе гулять с такими…
Лена последний разочек полюбовалась своим разгоряченным от Пашиных поцелуев лицом и послушно поплелась в комнату, где в деревянном манеже среди игрушек сидел Славик, её младший брат. Славка потряс погремушкой, пнул ногой машинку, стал валяться на спине, потом, увидев вошедшею Лену, засмеялся, потянул к ней руки.
— Купать его иди! Лена! Я сказала, иди брата мыть. Ему уж есть скоро. Лена! — над самым ухом дочки крикнула Ира.
Леночка хотела ей что–то ответить, но передумала, надела фартук, взяла Славку на руки и понесла его в ванную.
Налив воды и проверив, не горячая ли, Лена посадила мальчика в ванну и присела рядом. Она молча подпихивала ему игрушки, Славка кидал их, наблюдая за брызгами, смеялся и дергал Лену за волосы, потому что она совсем отвлеклась и не смотрела, как он хорошо играет.
— Не трогай меня! — зашипела на него сестра. — Дернешь ещё раз — ударю, понял?!
Славка испуганно распахнул глаза, голубые, с пушистыми ресницами, какие были у папы, вытянул губы трубочкой. Он никак не мог понять, почему эта девочка не радуется всему вокруг также, как он.
А она давно уже не радуется. Очень давно, кажется, целую вечность.
Вечность эта началась тогда, когда умер отец.
… В тот душный июльский день Лена была дома, лежала у себя в комнате на кровати и слушала какие–то пластинки. Кого же она тогда слушала? Магомаева, кажется… Закрыв глаза, она представляла, как идет по улице и встречает его, он, конечно, в неё сразу влюбляется, зовет с собой, а она смущенно пожимает плечиками… Мечты прервал телефонный звонок. Вот тогда и наступила эта «вечность».
— Ленок, послушай! У меня руки в муке! — кричала дочке из кухни Ирина. Лена послушно встала, подошла к стоящему на полочке в коридоре телефону с блестящим диском и черными цифрами. Полочку делал отец, и телефон он починил недавно… Всё он.
— Алло, — зевая и рассматривая себя в зеркало, сказала Лена в трубку. — Да, это квартира Никитиных. А что вы хотели? Что вы… — Она не договорила, потому что девчонка в отражении вдруг вся как—будто посерела, лицо её перекосилось, рот раскрылся и показались Леночины неровные зубы. — Что вы… Вы… — шептали совершенно белые, бескровные губы. — Вы…
Выскользнула из рук и повисла на проводе–пружинке телефонная трубка, принялась раскачиваться, ударилась о стену. Лена смотрела на неё и не понимала, как теперь, что теперь делать. Отражение в зеркале было страшным, как будто из преисподней. Горе вообще некрасиво, оно уродливо по своей сути, потому как забирает всё то хорошее, что было до него…
— Лена, что там? Что? Тетя Маша звонит? Скажи, я попозже…— высунулась из кухни Ирина. С её рук сыпалась мука. Она была уже и на её щеках, носу, на шее. А потом она, кажется, стала везде — душная, забивающаяся в нос, не дающая дышать мука, белая, как Леночкины губы. Ирина Владимировна услышала хриплый дочкин шёпот, схватилась за живот, медленно, скользя руками по стене и оставляя на них белые полосы от пальцев, зловещие, неровные, опустилась на стул. — Как же он, а, Лен? Как же? — всё спрашивала она, а потом застонала, согнулась пополам.
Дальше были врачи, приехала скорая, увезла Ирину в больницу, а Лена осталась с тем, что случилось. Вот тогда она и разозлилась на мать. Той хорошо, она спряталась в больнице, ей нельзя волноваться, ей нельзя тревожиться, ей нельзя, нельзя, нельзя… А Лене, значит, можно?! Мать там все жалеют, а кто её, Лену, пожалеет? Кто? Приехавшая помогать с похоронами тетя Маша? Да у той только и на уме, что на стол подавать и сколько водки купить, ведь у отца было много друзей, всех надо уважить.
Да, тетя Маша так и говорила — «уважить», как будто папа в чем–то провинился, и они все на него в обиде, а тетя Маша должна сделать так, чтобы они его простили.
Сало, капуста, колбаса тонкими, полупрозрачными кусочками, холодец, салаты — Лена до сих пор помнит этот отвратительный запах, смесь чеснока, лука, бульона и вареного мяса.
— Ленок, поможешь? Надо порезать… — сунулась в комнату к племяннице Маша, увидела ту лежащей на кровати, лицом к стене, подошла, села, стала гладить своими противными, шершавыми руками. Сухая кожа в заусенцах цеплялась за Леночкину шерстяную кофту, из той выдергивались волосинки.
— Не трогай ты меня! Отстаньте вы все! Не буду я ничего резать, поняли?! — резко села и вдруг закричала Лена. — Праздник у вас? Водка — селедка? Салатики, закусочки? «Леночка, надо бы в магазинчик сбегать, а то дядя Костя любит коньячок, а у нас нет», — передразнила Лена тетю. — Да сами бегайте за своим коньяком. Ненавижу вас! Ненавижу! Папа умер, умер, понимаешь?! Он меня бросил, мама там со своим ребёнком спряталась, хорошо ей, поди? А я тут одна! Я теперь совсем одна, тётя Маша! И…
— Леночка, детка, ну как же одна? — попыталась обнять её Мария, но девчонка вырвалась, больно пнула женщину в плечо. — Ты с нами. Мама скоро приедет, ты ей сейчас нужна, ей очень страшно, что малыш погибнет. А ты ей поможешь, ведь правда? Поможешь?
Маша понимала, что говорит что–то не то, что надо про Лену, про то, что ей кто–то поможет, её спасет, но не получалось. Ира там, в больнице, как будто с ума сошла, то мечется, то пластом лежит; с ребенком, говорят, что–то не то. Её, Иру, надо спасать, но Маша остаться надолго не может, ей только вот на похороны и отпустили с работы, и отпуск не дают, надо, чтобы Леночка собралась…
— Да не буду я никому помогать! И ребенок этот уже ни к чему! Папа его хотел, а теперь папы нет, значит, и ребенка пусть не будет! Уходи! Слышишь, уходи! — Лена заплакала, опять упала на кровать, укрылась с головой одеялом.
Мария Владимировна закрыла глаза и тоже заплакала, тихо–тихо встала и ушла на кухню…
Ира те дни в больнице помнила плохо. То ли во сне была, то ли под действием лекарств, всё было как в дымке: голоса, Машино лицо, соседки по палате, какие–то чужие люди, навещающие их, врач, который хватал Иру за руки и говорил, что надо бороться.
А она не хотела. Пусть этот ребенок погибнет… Пусть. Ну и что? Фёдора–то больше нет, как же она одна вырастит, воспитает?! Нет, она не сможет! Нет…
Главой в семье, опорой, главным добытчиком, третейским судьей в доме был Федя. Ира всегда пряталась от житейских бед за его спиной, иногда только головку высовывала, чтобы посмотреть, как всё хорошо Фёдор устроил, какое у них светлое настоящее и безоблачное будущее.
Когда Ире пришел срок рожать Леночку, скорая не могла доехать до приемного покоя, столько снега выпало. Так муж на руках свою Иришу нес и там, уже внутри, на каталку положил, бережно, как пушинку. Он её всегда спасал, оберегал, радовал… А теперь как же?..
— Глупая вы, Ирина Владимировна! — однажды утром сказал ей врач. — Ребенок — это продолжение. Это тот, ради кого вы жить будете, кому всё про отца расскажете. Ну умрет он у вас, прямо сейчас, хотите, сделаем? А что вы меня за руку хватаете?! — прикрикнул он на стоящую рядом медсестру. — Спишем на стресс, бывает же! И всё. Нет ребенка. Вам же он не нужен? Не нужен. Вы в горе, пьете его, как воду, и напиться не можете. А дитя, значит, ни к чему. Давайте, идите в операционную, идите! Ну! — он дернул Иру за руку. — Выкидыш, и всё тут. Был один мертвец, станет два!
Доктор распалялся, ему порядком надоела это вечно скулящая женщина, он не знал, как с ней быть, он не умел утешать, вернее, не знал, что ещё сделать, сказать, чтобы Никитина опомнилась. Она же совсем не думает о том, кто внутри неё! Совсем!
Ира очнулась, только когда зашла в оперблок. На неё удивленно смотрели врачи в масках, а она, босая, в просвечивающей ночной рубашке, с налившейся, тяжелой грудью, растрепанная и бледная, стояла, обхватив свой живот руками, поддерживая его снизу, и широко распахнутыми глазами смотрела на виднеющийся в залитой светом операционной стол. Белый–белый, а стены облицованы голубым кафелем, как будто стол — это облако, оно парит в небе, дарит покой, такой покой, что все беды сразу забываются.
— Рожать что ли? Кесарево? — растерянно спросила операционная сестра. Она только–только вернулась с улицы, где жадно выкурила папиросу. Хотела закурить вторую, успокоить нервы после сложной недавней операции, но одернула себя и вот, вернулась. А тут Ира…
— Нет… Нет, мне рано ещё. Я перепутала. Простите! Я не хочу! Пусть он живет, пусть родится, хорошо? — спросила Ира у медсестры. — Можно?
— Ну можно, а чего ж нельзя–то? Иди к себе, детка. Чего шатает–то тебя? Голова кружится? Мишка, проводи! — крикнула женщина болтающемуся рядом санитару, мужичку с пухлыми, в трещинках губами и лицом в красных прожилках.
Михаил подхватил пациентку под локоть, дыхнул на неё вчерашним перегаром. Раньше Иру бы стошнило, а теперь нет, она как будто специально повернулась и стала нюхать. Так иногда пахло от мужа, значит, он где–то рядом, он с ней и их ребенком…
Она родила через месяц. Славик оказался очень милым, пухлым малышом, похожим на отца.
Лена нехотя взяла брата на руки, пока мама надевала в выписной плащ. Никаких цветов или коробок конфет медсестрам они не дарили. Маша оставила денег, чтобы Лена обо всем позаботилась, но та не стала.
— Тоже мне, праздник какой?! Сорок дней только прошло, как папу похоронили, а тут веселье на всю катушку! — буркнула она и спрятала тетины деньги.
— Неудобно, Леночка, как же? — шептала смущенная Ира.
— Ничего. Обойдутся. На трамвае поедем? — пожала плечами Лена. Ребенок у нее на руках заплакал, девчонка скривилась.
— Давай–ка я сама понесу. Да, давай на трамвае. Пойдем, дочка, — осторожно забрала сына Ира.
Лена не приподняла уголок конверта, чтобы посмотреть на личико брата, не улыбнулась, не поцеловала мать. Не до того сейчас, горе у неё, у Лены, горе! И пусть все оставят её в покое!..
Утром Лена уходила в школу, потом до вечера болталась по улицам, гуляла с Пашей, возвращалась довольно поздно, ела и сразу ложилась спать. У Лены горе, она должна побыть одна! И не лезьте к ней с вашими младенцами!
— Знаешь что! — не выдержала вконец измотавшаяся Ирина. — Давай–ка тоже помогай! Ужинать все любят, а купить продуктов, приготовить — всё на мне?! Я не железная, Лена, я спать постоянно хочу. У Славика животик болит и…
— Так и не рожала бы его, а?! — вскинулась Лена, отставила тарелку. — Куском хлеба меня попрекаешь? Да я потом всё тебе отдам, до копейки! Мне учиться надо, школу оканчиваю, и тоже не сплю, мама, потому что твой Славик постоянно плачет.
— Мой? Лена, она наш! — покачала головой Ирина. — наш, твой братик, мой сынок. Ну бывает у маленьких, что болеют, плачут, что же делать… Но я прошу тебя мне помочь, хоть немного, а?
— Нет уж. Я тоже устаю! И вообще! Был бы папа, он бы не позволил тебе так со мной говорить! Не позволил бы! Ты черствая, ты его никогда не любила! Ты только о себе всегда! О себе!..
И опять были слезы, Лена жалела себя, запершись в комнате, а Ира сидела на кухне и баюкала заливающегося плачем мальчика. Раскачивалась и, крепко зажмурившись и закусив губу, уговаривала себя не выть от тоски. Нет, она любила мужа, так любила, что сердце теперь кровоточит, рекой льются кровавые слезы. Лена этого не видит, она молодая, никогда не любила так… Потом, потом она всё поймет!
Ирино терпение окончательно закончилось весной, когда Лена сдавала выпускные экзамены. Слава стал часто болеть, она сидела с ним, денег за больничный получала немного, уставала, а Лена помогать опять отказывалась, ссылаясь на то, что должна учиться. И тогда в Ирине проснулся демон.
— Где ты болтаешься ночами?! Какие такие экзамены ты учишь ночью–то, а? — прямо с порога стала она кричать на дочь. — Гуляешь? По углам тискаешься?! Смотри у меня, Ленка, принесешь в подоле, не знаю, что я с тобой сделаю!
— Ну ты же принесла, — огрызнулась тихо Лена, вешая пальтишко на крючок. — Что? Что ты сейчас сказала?! Я с твоим отцом сначала расписалась, а потом спать стала. Так нормальные люди делают, Лена! — покраснела Ирина. — Ты хлеб купила? Я просила тебя купить хлеба!
— Вот тебе твой хлеб. На! — кинула Лена на пол авоську с буханкой. Ира дала дочери пощечину. Она даже сама не поняла, как так произошло, как вышло, что она ударила собственную дочь.
Лена заплакала, убежала к себе.
Они потом не разговаривали неделю, так только, угукали и зыркали друг на друга. Потом Лена как будто оттаяла, стала помогать с братом, иногда сидела с ним, пока мать ходила в парикмахерскую или в магазин.
Ира радовалась, считая, что Лена наконец «выздоровела», образумилась, и теперь всё снова станет как раньше, они опять подружатся, Леночка полюбит Славку.
Но дело тут было совсем в другом. Пашка признался Лене в любви, обещал, что, как только она окончит школу, они поженятся. Лена наконец нашла того, кто будет её, худенькую, маленькую, несчастную, жалеть, защищать, кто будет опять за нее все решать, как решал раньше папа…
— Она мучает меня, заставляет нянчиться с этим ребенком. А я не могу, понимаешь? Совсем не могу! — уткнувшись в Пашкино плечо, говорила Лена. Она опять сегодня задержится. Паша повел её смотреть фильм, купил билеты на последнем ряду. На Лену с Павликом оборачивались, шикали.
— Ну что ты, Лена! Это же твой братик! Он маленький, ему надо помогать. И маме помогать тоже надо. Ну это же семья… — шептал ей на ухо Паша.
Он вырос с бабушкой, семьи, как таковой, у него и не было. А очень хотелось! Хотелось, чтобы дети были, жена, чтобы уютно, и пахло в доме булками. Бабушка всегда пекла по выходным творожную ватрушку или булочки с корицей. Это был праздник. Бабушки нет вот уже три года, Паша живет один и мечтает о своей собственной семье…
— Мне плохо, Паш, понимаешь?! Когда папа умер, никто из них — ни мама, ни тетя Маша — меня не пожалели. Только о своем думали! Тетка — о водке и поминках, мать — о животе. И ревели все в три ручья. А это не они, это я папу потеряла! Пожалей меня, а? Пожалей, пожалуйста…
И он жалел. Паша не очень точно понимал грань между жалостью и любовью, да и не хотел в этом разбираться. Он сразу решил, что Лена и станет его семьей. У них будет свой дом, шторки на окнах в цветочек, клеенка на столе клетчатая, как у бабушки была, на окне — герань, на телевизоре — вязаная крючком салфеточка, на полке слоники, идущие караваном к счастью. Будут вазочки на столе, в них цветы, которые Павлик будет дарить своей жене, Леночке. И ватрушки Лена станет печь, и булочки, и много чего ещё! Женщины всё умеют, они же хранительницы домашнего очага!..
Надо только дождаться, пока Лена получит аттестат, а уж тогда…
Кое–как Лена окончила десятилетку. На «Последнем звонке» она была одной из самых красивых девочек, потому что мать сшила ей платье, очень изящное, по точеной Леночкиной фигурке, и прическу сделали в парикмахерской, и даже глаза подкрасить Ирина дочке разрешила.
— Красавица ты моя, Леночка! — вытирая слезы, шептала Ирина, глядя, как дочке вручают аттестат. Ну и пусть не «с отличием», это ничего! Главное, что Лена теперь совсем взрослая, помощница!
Павлик тоже пришел поздравить Лену с окончанием школы, даже отгладил пиджак и попросил у друга галстук.
Вот тогда Ирина его и заметила, увидела, как он Лену обнимает, как лезет целовать её, а она смеется, смущается, а потом подставляет свои холодные губы его губам…
Ира хотела прогнать его, но заплакал у нее на руках Славик, пришлось уйти.
Лена, видя, что матери нет, злорадно улыбнулась. Вот и хорошо, и пусть она носится со своим сыночком, а Лена будет гулять и делать всё, что захочет. Она теперь взрослая…
Дочка вернулась домой утром. Ира спала, сидя на стуле рядом с кроваткой сына. Девушка хотела прокрасться к себе в комнату, но задела ногой стоящее в коридоре ведро, то опрокинулось набок, загромыхало.
— Лена! — Ирина вздрогнула, выскочила из комнаты, прикрыла за собой дверь. — Лена, где ты была?! Разве так можно?! Я переживала. Мы же договорились, что ты вернешься вечером! Все твои подруги дома, я узнавала.
— Что? Ты бегала по моим одноклассницам? Мам, ты меня позоришь! — фыркнула Лена, бросила на стол аттестат. — Неужели, обегала всех? Мам, не стыдно?
Ира хотела что–то ответить, но только растерянно вздохнула, пожала плечами.
— Я не понимаю. За что ты так со мной… — наконец тихо сказала она. — Что такого я тебе сделала? Лена, я же люблю тебя, а ты так со мной разговариваешь… Прости, я не хотела тебя позорить, просто переживала. Ты у меня такая красивая… — Она потянулась, хотела погладить Лену по спине, поправить рассыпавшиеся по её худым плечам волосы, но Лена отпрянула, усмехнулась.
— За что? А за то, мамочка, что ты меня совсем забыла. Как родила Славку, так всё о нём и думаешь. И папу забыла, а я помню и плачу, и мне его не хватает, а ты… Ты только пользовалась им, а теперь всё повесила на меня! Да–да! Продукты раньше покупал он, теперь ты меня гоняешь, по дому прибраться — тоже я, а тебе некогда, ты у нас молодая мать. — Лена рассмеялась.
— Лена, опомнись! Ну я же не могу всё делать сама! Ты мне помогаешь, я тебе… — удивленно вскинув брови, ответила Ирина.
— Ты мне? Ну разве что платье это сшила. Нет, мам, я замуж выхожу. За Павлика. И он будет всё–всё для меня делать, любить будет, жалеть. А ты сама возись со Славиком. Мы сегодня заявление подавать идем, вот так.
— Чего? — переспросила Ира.
— Того! Заявление, говорю, подаем. Отстань, я спать хочу.
Лена ушла к себе в комнату, заперла дверь на шпингалет. Проснулся Славик, Ира пошла разогревать ему кашу. А в голове всё не укладывалось, что Лена станет чьей–то женой…
Скромная свадьба, мало гостей, только самые близкие. Праздновали в кафе. За длинным столом Ира, раскрасневшаяся от вина, бледная Лена, нервный, с трясущимися от волнения руками Паша, его друг Денис, балагур и шутник, взявшаяся откуда–то гитара…
Лена помнила всё, как в тумане. Её мутило, постоянно хотелось пить, а ещё лучше уехать отсюда, лечь и спать, спать постоянно, и чтобы окна настежь, и ветер гулял по комнате.
У Паши маленькая, душная квартира, однокомнатная. Но зато в ней нет хнычущего Славика, нет матери, вечно вздыхающей и бледной, нет никого, только Паша и она, его Лена. И он гладит её по спине, по плечам, согревает ее холодные руки, шепчет о своей любви, а она слушает, не кивает, ничего не говорит, просто впитывает его слова в себя…
— Поехали домой, — прошептала Леночка, схватила Павлика за руку. — Я устала, поехали же!
Он согласился. Быстро со всеми попрощались, забрали цветы и, поймав такси, уехали. А Ира всё следила за дочкой глазами. Что же между ними не так? Что же сломалось, когда?! Почему Лена так оттолкнула её, словно брезгует?
— Может быть, вас проводить? — галантно поинтересовался Денис.
— Нет, спасибо. Я сама дойду. До свидания, — Ирина встала, кивнула Леночкиным подругам, ушла. Дома её ждет сын, с ним пока сидит соседка, но и ей нужно отдыхать. Да и Славик соскучился, конечно! «Молодая мать, — усмехнулась Ирина. — Да уж, моложе не найти!»
— Вы на Павлика не обижайтесь! — догнал её уже на перекрестке Денис. — Он очень хороший парень, правда!
Ира усмехнулась:
— А что ж он дочке моей жизнь–то ломает? У неё и работы нет, и образование только школьное. Теперь и не станет она никуда поступать. Увязнет в домашних делах. Да и Паша ваш не особенно–то взрослый, чтобы семью заводить. Не справится!
— Паша–то? Обижаете. Он с чем хотите справится. Он золотой человек, вот увидите!..
… Лена, как только отгуляли свадьбу, совсем перестала навещать мать и брата, даже не звонила. Ира приходила к ним сама, приносила какие–то Леночкины вещи, но дочка только гнала её.
— Мам! Хватит сюда ходить! Что ты, как надсмотрщица?! У нас всё хорошо, поняла? — шипела она, пока Ира укладывала в холодильник принесенные продукты. — Паша всё купит сам.
— Да он–то купит, а готовить кто будет?! Лен, ну что ты всё лежишь и лежишь? Хоть бы картошку сварила! — покачала Ирина головой.
— Хочу и лежу. Уходи! — надулась Лена.
Хлопнула входная дверь, вернулся с работы Павлик, сразу прошел на кухню.
— Здравствуйте, Ирина Владимировна. Очень хорошо, что вы пришли. Будете торт? А Славка где? Вы опять без него? — поискал он глазами мальчишку. Кажется, Пашина мечта сбывается! Вот у него уже есть жена, у жены есть мама и младший брат. И все они на этой кухне, сейчас все вместе будут пить чай, а слоники на полке всё идут и идут к счастью. Хорошо…
— Я его у знакомой оставила. Ну что он тут будет мешаться… — невольно улыбнулась Ира. Ей было очень приятно, что Паша спросил про Славочку. Лена вот даже не заикнулась.
— Да как же мешаться?! Вот вы придумали! Ладно, я ставлю чайник, а вы… — махнул рукой Паша. — Лен, вынимай чашки!
Он весело насвистывал, включая газовую конфорку, улыбался и даже притоптывал, пока раскладывал по тарелкам кусочки песочного торта, а потом замер, потому что Лена вдруг сказала:
— Мама уже уходит. Она не станет пить чай.
Паша хотел возразить, но Ирина слегка покачала головой.
— Я пойду, Паш, спасибо. Я вам голубцов принесла. Угощайтесь, — сказала она уже в прихожей, пока Павлик помогал ей надеть плащ.
— Остались бы… — протянул парень. — Нехорошо.
— Хорошо. Всё хорошо. Лена не в настроении, я пойду…
Дождавшись, пока уйдет Ирина, Леночка выбежала к мужу, бросилась к нему на шею и, вдруг заплакав, сообщила, что беременна.
— И что же ты плачешь? — сглотнув, спросил Паша, вытер слезы с ее щёк.
— Я не знаю… Я боюсь. Ты же будешь за мной ухаживать, жалеть меня, мне же будет тяжело. Будешь? — прошептала она, потом посмотрела на него своими большими, грустными глазами.
И он жалел. И гладил ее по коленям, и приносил воды, когда она вдруг просыпалась ночью и просила попить, и убирался в квартире, и выгуливал беременную Леночку, баловал её фруктами, и ел не дома, а в столовой, потому что Лена совершенно не умела готовить, а если он укорял её в этом, сразу обижалась и напоминала, что вообще–то она потеряла отца, у нее горе, а он лезет с какими–то котлетами. Из той же столовой он приносил ей еду. Приезжала с судками Ирина, но у нее было много дел, Славик, и вырваться надолго, чтобы помочь Паше с домашними делами, она не могла.
— Ты на неё не обижайся, Паша, — теперь частенько говорила Ирина зятю. — Лена хорошая, просто… Просто я её берегла, избаловала, видимо, ничему не научила. Но я всё думала, попозже, потом… Фёдор, её отец, Леночку всегда очень жалел, не разрешал мне ее ругать, даже если она сильно набедокурила. Извини…
— Да вы что, Ирина Владимировна! Всё хорошо! У нас будет ребенок, у нас семья, а вы о какой–то ерунде! Лена всему научится, я уверен! Она очень хорошая! —мотал головой Павлик.
Ира просто не понимала, как же он хотел семью…
Лена страдала, и даже, кажется, наслаждалась тем, как тяжело носила ребенка. Токсикоз, слабость, головокружения — а Паша всегда рядом, укачивает её, как младенца, жалеет. Если позвонить, то сорвется с работы, приедет и будет сюсюкаться. Да потому что он её любит! А мама… Ну что мама… Она уже как будто из прошлой жизни.
Скоро Павлик начал задумываться, где будет спать ребенок, накупил каких–то игрушек, вещей, кто–то отдал ему пластмассового коня на колесиках, кто–то пирамидку. Соседи предложили коляску, старую, с выцветшим куполом. Паше, не раздумывая, согласился.
Лена пришла домой, увидела это линялое чудовище, стоящее посередине комнаты, и вдруг заплакала. Павлик, чинивший колеса нового приобретения, вскочил, испуганно уставился на неё.
— Что?! Болит где–то? Что случилось? — кинулся он к жене, вытирая о штаны масляные руки.
А Лена только мотала головой и плакала, зажмурившись и трясясь. Ей не нравилась коляска, вообще вся эта затея не нравилась. Паша теперь только и делал, что говорил о ребенке! А она, Лена, осталась где–то в стороне.
— Я не инкубатор, Паша, я живой человек! Сам бы походил с пузом, помучался! Вам с матерью меня совсем не жалко! И знаешь что, я не хочу никакого ребенка! Понял? Не хочу. Я рожу его и отдам. Потому что мне тяжело, потому что всё не так!
Она топнула ножкой, и всё сработало!
Паша с новой силой стал её жалеть, уговаривать, предложил сбегать за её любимыми пирожными, уложил в кровать, накрыл одеялом, стал массировать отекшие ноги. Он снова был её, полностью. И она не станет делить его с каким–то ребенком! Маму она со Славиком делила, Пашу же вообще никому не отдаст!..
Лена родила в срок здоровую девочку. Всё прошло хорошо, теперь только бы дождаться выписки! Паша то плакал, то смеялся, сидя на кухне у Ирины Владимировны, то хватал улыбающегося Славика и прижимал его к себе. Мальчик не сопротивлялся, как будто изучая прикосновения кого–то, кроме матери.
— А как же назовете? Да оставь ты его, со своими ещё навозишься! — махала Ира на зятя рукой. — Имя придумали?
— Нет. Лена сама решит. Я же не знаю, какое ей нравится! Леночка моя… — как полоумный, твердил Павлик. Как же прекрасен этот мир! В нем есть он, Леночка, их ребенок, девочка, хорошенькая, с пухленькими ручками. Он будет о них очень хорошо заботиться, будет стараться! И есть в этом мире Ирина Владимировна, её Славка, есть Денис и все остальные люди. И все они должны знать, что Пашка сегодня — самый счастливый человек на Земле!
А Лена лежала в палате и смотрела на сосущую грудь дочь. Всё в ней было каким–то неприятным — и кряхтения эти, и то, как она чмокает, и то, что даже не держит голову. Славка тоже был такой, но с ним возилась мама, а с этой придется Лене управляться самой. Или нет? Отказаться, может? А Паше сказать, что умерла дочка. Нет… Врачи же ему правду расскажут. Да и не согласится он бумаги подписать. Нда…
Из роддома Леночку везли на таски. Были цветы и конфеты медицинским работницам, был букет для Лены. Мать постоянно плакала, любовалась внучкой, а Паша суетился вокруг жены, уж очень измученной она выглядела.
Но эта суета закончилась, как только приехали домой.
Лена прогнала маму, думала, что они с Пашей отдохнут, а потом пойдут гулять, но Танюша, так назвали дочку, постоянно плакала, Павлик, как заведенный, качал и качал ее на руках, просил Лену покормить ребенка, хотел вызывать неотложку, потому что Таня заходилась в крике.
— Дети все плачут, это нормально. Легкие пусть развивают. Да пеленки ей поменяй, папаша! — рассмеялась Лена. — Но сначала разогрей мне супчику. Я есть хочу, Паш.
Но тот почему–то не метнулся на кухню, не перелил суп, свежий, вкусный, в маленькую кастрюльку, на одну порцию, не подогрел его и не подал жене с кусочками мягкого белого хлеба. Он был рядом с Танькой, красной, беззубой, противной.
Приехала зачем–то опять Ирина, Паша трясущимися руками в первый раз помыл дочку, потом завернули её в одеяльце. Ира что–то говорила, Павлик записывал, а Лена ждала свой суп. Не дождалась.
Ночью Павлик тоже постоянно сидел у детской кроватки. Лена, было, потянулась к нему, хотела обнять, но он отстранился.
— Не надо сейчас, Лен. Танечка кряхтит. Ты покорми её, — только и сказал он.
Лена усмехнулась. Вот и вся любовь…
И сколько она не говорила, что Павлик совсем её не замечает, и сколько бы не тянула его внимание на себя, Таня побеждала…
Лена уехала через месяц. Просто собрала вещи и уехала к подружке в другой город. Ни записки, ни адреса, где её искать, не оставила.
Растерянный Павлик появился на пороге Ириной квартиры вечером, втащил на третий этаж коляску, позвонил в дверной звонок, а когда Ирина Владимировна открыла, тяжело вздохнул…
— А перебирайтесь с Таней ко мне, — предложила, немного придя в себя, Ирина. — Так всем удобней. У вас будет комната, и у нас со Славиком. Проживём как–нибудь. Ты прости, Паш, меня. Это я виновата. Во всём я виновата, наверное…
Паша не знал, да и не хотел разбираться, кто тут виноват. Глупо это как–то, ни к чему. Он просто всё думал, как же объяснить потом дочке, почему ушла мама…
Через два года Лена объявилась, сказала, что хочет развестись, что на Татьяну не претендует, что выходит замуж за хорошего человека, а вот детей больше рожать не собирается.
— Господи, Лена, да что же это такое?! — ужаснулась Ирина Владимировна.
— Что, мама? Думали, я вернусь, и станем мы жить–поживать и добра наживать? — взяла в руки одного слоника Лена. Паша перевез их сюда, к теще на квартиру, даже полочку прибил. — Да какое с вами добро–то?! Меня там любят, ценят. А для вас я была только молокозаводом. Ой! — Она как будто случайно уронила слоника, у того откололся белый фарфоровый носик. — Ну ничего, на счастье! Я у подружки поживу пока.
— А на Таню ты не хочешь посмотреть, дочку свою? Они сейчас придут с Пашей с прогулки. Ты подожди. Хочешь, пока чаю попьем, а? — хотела обнять дочку Ира. Но та не далась.
Ей маминой жалости теперь не надо. Поздно спохватились!
И маму ей не жалко. Чего она плачет–то?! Трудно? Двоих детей на ноги поднимать трудно? Ну, всем нелегко! Не нравится — можно сдать Славку в детдом, делов–то!
Леночка развернулась и ушла…
… Вечером, после суда, Ира боялась даже заговорить с Павликом. Всё у него поломалось, всё не так, только Танюшка радует. Как же он теперь?! Не запил бы!
— Паш, ты только не пей, ладно? Не пей, пожалуйста. Муж у меня паленой водкой отравился, не спасли. Ой, Пашенька… — Она заплакала, спрятала лицо в ладонях.
— Да не буду я пить, теть Ир! Некогда мне и не хочется. А давайте творожник печь, а? Научите меня? Тань, и ты будешь печь! Ишь, слушает! И ты, Славка! Ну? Что надо делать? Тёть Ир, вы только запомните, вы — моя семья. Я вас не подведу! Всякое в жизни бывает, но хорошего всё же больше! —сказал он нарочито уверенно. Ирина кивнула…
… Татьяна, затаив дыхание, огляделась. Кабинет! Ей выделили её собственный кабинет! Она теперь врач, самый настоящий, как мама.
Отец сегодня утром особенно долго возился в прихожей, всё ждал свою Танюшу, хотел проводить.
— Паш, ну что ты копаешься? Шапку не забудь, вон она, на полке! — кивнула на притаившуюся на полочке черную ушанку низенькая, уютная, в домашнем платье и с волосами, заплетёнными в «косу», женщина.
— Да. Да, спасибо, Лёль. Ну где там наша доктор? Тань! — крикнул Павел, переступя с ноги на ногу. Он волновался, кажется, больше самой дочки. Ну как же! Она теперь у него врач, милая, маленькая Таня!
— Иду! Иду! — на ходу дожевывая бутерброд, прибежала в прихожую Танюшка, чмокнула маму в щеку, обулась, Павел помог ей надеть пальто.
— Ну, с Богом! — Ольга поцеловала дочку, погладила её по рукам, сунула варежки. Вечно Тане жарко, а на улице–то мороз!
На автобусной остановке Татьяна попрощалась с отцом. Тот ещё долго смотрел вслед бегущей по тротуару девушке. Всё бегом, ну что за человек такой!..
И вот начался приём пациентов. Таня очень волновалась, у нее даже руки дрожали, но всё как будто было хорошо.
Ближе к полудню в кабинет вошла женщина, села, недовольно отбросила скатившийся со стола ей на колени карандаш, плюхнула сумку на пол.
— Я за рецептом. Я уже полчаса в очереди сижу, неужели нельзя было побыстрее работать? Вы кто? Врач? — уставилась она на Татьяну. — А где Борисова? Борисова где, я вас спрашиваю?
— Уволилась ваша Борисова, — ответила за Таню медсестра, Анна Львовна.
— Да? Ну и правильно. Она была никчемным специалистом. А вот вы, девочка, мне поможете. Вот, мне нужен этот препарат. Я прочитала, что помогает хорошо. Но он дорогой, вот, я тут название написала.
Таня взяла протянутый женщиной листок. За спиной пациентки Анна Львовна что–то пыталась показать Танюше, но та не понимала.
— Извините, но это не рецептурный препарат. Да и зачем он вам? У вас нет показаний… — покачала головой Татьяна Павловна.
— Чего? И вы туда же?! Да у меня мигрени такие, что хоть на стенку лезь! А ваши таблетки не помогают! — ударила кулаком по столу посетительница. Карандаш опять скатился ей на колени. — Безобразие!
Она вскочила, наклонилась над столом, нависла над Таней, задышала ей в лицо.
— Да я вас засужу, поняли? Бездушные, черствые люди! Откуда вы такие беретесь, врачи, а?! Я в газету напишу, вас тут всех пересажают! Всех! — распалялась она.
Но тут Татьяна тоже встала, гордо вскинула голову. Она была выше своего противника, и от этого пациентка вся как–то скукожилась. Она стала играть по–другому.
— Ну пожалейте вы меня! Прошу вас… Никто не жалеет… Выпишите же, ну! — зашептала она, сунула Татьяне в записную книжку деньги.
— Уберите! Немедленно! — испугалась Таня, посмотрела на Анну Львовну, та закатила глаза. — То, что вы хотите, эти лекарства, очень сильные, они вам только навредят. Вам обследоваться надо! Ваш препарат только для продажи. Я ничем не могу вам помочь. На обследование пойдете?
— Ага! Щас! — кивнула женщина, расстегнула воротничок блузки. — Ну нет у меня денег, понимаете? И помочь некому. Вот так, прожила жизнь, себя тратила, а люди мне потом в спину нож, понимаете? И ведь муж был, семья, дочку я ему родила, а он… Он меня и выгнал! Да–да! — рассказчица быстро закивала, Анна шумно выдохнула. Историю про плохого мужа она слушала уже раз двадцатый. — Ну и вот, выгнал, а дочку себе оставил, и видеться мне не разрешил, Пашка–то! Ничтожества они все, эти мужчины! Гниль болотная они! — перешла женщина на крик. — и дочь меня знать не хочет, а я ведь ее рожала, страдала, чуть не умерла. Дети — зло! Ну выпиши ты мне этот рецепт, соплюшка! Пожалей! Думаешь, халат белый надела, так сразу выше всех стала? Нет… Нет! — сорвался на визг её голос. — Мучаете все меня, и мать меня мучала. Уууу!
Она затрясла руками, треснул шов у рукава, упал назад стул.
Анна Львовна покрутила пальцем у виска, а Таня, вдруг вся побледнев, сказала:
— Елена Фёдоровна, я не могу выписать вам этот препарат. Если есть вопросы, идите к главному врачу. И ещё запомните — у вас нет дочери. Нет! У неё другая мама, понятно вам? Та, что любила и жалела, радовалась и всегда была рядом. И не смейте говорить про моего отца гадости. Уходите! Ну же, уходите!
Таня отвернулась. Хлопнула дверь, Анна Львовна протянула девушке стакан воды.
— Спасибо, — тихо кивнула Таня.
— Ничего, девочка. Ничего… — гладила её по спине медсестра. — Бывает же…
— Из–за нее папа очень долго мучался, очень, и бабушка тоже, — сказала Татьяна. — Надо же, встретились мы. Но знаете, я даже рада, что у меня другая мама. Мама Оля. Она мне родная, а эта женщина совсем не моя.
Анна Львовна кивнула, улыбнулась.
— Ну вот и хорошо. Отвел Бог беду. Давай–ка, Танюшка, работать! Полный коридор народа. Мож и мой бывший прибежит?.. Вот я его полечу! — злорадно потерла руки медсестра. — Следующий!
Таня улыбнулась. Да, надо идти вперед. Идти и радоваться тому, что дома её ждет папа, мама Оля, а на выходных приедут бабушка с дядей Славиком. Он уже тоже взрослый, красивый парень. Надо же, они совсем почти одного возраста.
«Спасибо, Господи, что дал мне таких людей, позволил мне любить их!» — Таня моргнула и улыбнулась своему следующему пациенту. Это был Михаил Олегович, Миша, её будущий муж…
Следующая публикация
Нет комментариев