Предыдущая публикация
«Холера пожинала свою жатву повсюду и наводила ужас...
» Как возник и как был подавлен холерный бунт в Петербурге.
В июле 1831 года столица Российской империи взбунтовалась против строгих санитарных ограничений. Одни мятежники считали эпидемию выдумкой, другие — хитро срежиссированной диверсией и даже злокозненной чередой отравлений. Пришлось даже привлекать войска, но к тому времени главная городская больница оказалась в руках толпы, а лечившихся в ней успели «выпустить на волю». В подавлении волнений принял личное участие император Николай I.
«Нет холеры! Какая там холера! Морят да разоряют только!.. Прочь ее!.. Не надо нам холеры!.. Говори, что нет ее!..» — с такими словами обескураженного Александра Башуцкого, адъютанта генерал-губернатора Санкт-Петербурга, встречали мятежники на Сенной площади. Разгоряченные горожане требовали снятия санитарных ограничений и быстрого возвращения к привычной столичной жизни.
Среди этой пестрой толпы были и сторонники теории заговора, и подавленные убытками представители малого бизнеса, и просто скептики, отказывавшиеся признавать болезнь,и отчаявшиеся родственники умерших. Но к ужасу городских властей, все сомневавшиеся в холере нашли в себе силы объединиться против лечения. Главный в столице лазарет в июле 1831-го взяли с боем, больных «освободили» и, чтобы продемонстрировать, что те ничем не больны, торжественно провезли их по площади. Для подавления волнений не оставалось другого выхода, кроме как пустить в ход войска, после чего к остаткам толпы неожиданно для всех обратился Николай I. Его усилиями страсти утихли, но спустя считаные дни бунт с нападениями на врачей (15 из которых погибли) разгорелся в Старой Русе. Холерные волнения в империи не остановились, пока сама эпидемия, пришедшая из Индии, не стала в том же году сходить на нет.
Сказать, что вспышка заболевания была неожиданной, нельзя. Годом ранее холера накрыла Москву, где, впрочем, до бунта дело не дошло. Более того, времени, чтобы как следует подготовиться к чему-то похожему, было даже в избытке. Да и о том, что такое холера, знали достаточно достоверно.
Современник и очевидец первой эпидемии холеры в России, Александр Пушкин, писал: «В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом (это был Алексей Вульф, сосед Пушкина по имению — прим.) Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конём мат моему королю и королеве, он мне сказал при том: «Cholera-morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас». Студент объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила не только людей, но и животных, что, по мнению некоторых, она зарождается от гнилых плодов и прочее — всё, чему после мы успели наслыхаться. Таким образом, в дальнем уезде Псковской губернии молодой студент и ваш покорнейший слуга, вероятно одни во всей России, беседовали о бедствии, которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы».
⠀
В апреле 1831 года появились первые признаки холеры в Петербурге, вызвав здесь страшную панику. Особо ужасала современников стремительность и безжалостность холеры: еще утром человек мог быть совершенно здоров, а уже вечером отправиться в последний путь. При этом усилия медиков слишком часто оставались тщетными.
«Болезнь свирепствует с адскою силой, - писал А.Никитенко. - Стоит выйти на улицу и встретишь десятки гробов на пути к кладбищу. Народ от бунта перешел к безмолвному глубокому унынию. Кажется, настала минута всеобщего разрушения, и люди, как приговоренные к смерти, бродят среди гробов, не зная, не пробил ли уже и их последний час». А княгиня Надежда Голицына позже использовала почти те же слова: «...Холера пожинала свою жатву повсюду и наводила такой ужас, что все теряли голову».
⠀
Внезапность действия болезни, её ужасные симптомы и то обстоятельство, что она непосредственно развивалась после дурной пищи и холодного питья, породили мысль, что люди заболевают и умирают вследствие отравления, в чём участвуют и доктора, и полиция.
Необразованные горожане верили, что за симптомами холеры скрывалось действие яда, опрыснуть которым можно было всё, что угодно: и овощи, и фрукты, и одежду, и оставленный без присмотра квас, и даже саму акваторию Невы.
Кроме того, появление холеры в Петербурге пришлось на время польского восстания, поэтому большинство жителей столицы приписывало эти мнимые отравления непосредственному действию поляков. По всему городу разошлись и повторялись нелепые слухи о том, как поляки ходят ночью по огородам и посыпают овощи ядом; как, незаметно проходя в ворота домов, всыпают яд в стоящие во дворах бочки с водою; как зафрахтованные мятежниками корабли привозят целые грузы мышьяку и всыпают их в Неву...
⠀
Страх расползался со скоростью света, и под подозрения стали подпадать люди, носившие при себе склянки с медицинскими жидкостями, которые несведущие путали с ядом. В Петербурге даже создавались отряды по поиску «подозрительных» людей и их отравы. И всякий раз исход был непредсказуем. «Взятых с поличным» то заставляли выпивать всё содержимое своих аптечек, то избивали до полусмерти, а могли лишить и жизни. По горькой иронии медицинская наука того времени рекомендовала против холеры именно жидкие микстуры. Те, кто верил врачам, становились подозрительнее в глазах «холерных диссидентов», так что страхи этих невежественных людей только обострялись.
⠀
Охоту на «отравителей» упоминал в своих статьях Александр Герцен. А гражданская супруга поэта Некрасова, Авдотья Панаева, описала нападение, которое наблюдала воочию: «Я видела с балкона, как на Офицерской улице, в мелочной лавке, поймали отравителя и расправлялись с ним на улице. Как только лавочник, выскочив на улицу, закричал: «Отравитель!» — мигом образовалась толпа, и несчастного выволокли на улицу. Отец побежал спасать его. Лавочники и многие другие хорошо знали отца, и он едва уговорил толпу отвести лучше отравителя в полицию, и пошел сам с толпою в часть, которая находилась в маленьком переулочке против нашего дома. Фигура у несчастного «отравителя» была самая жалкая: платье на нем изорвано, лицо в крови, волосы всклокочены, его подталкивали в спину и в бока; сам он уже не мог идти. ... Это был бедный чиновник. Навлек на него подозрение кисель, которым он думал угостить своих детей. Идя со службы, он купил фунт картофельной муки и положил сверток в карман шинели... Вспомнив, что забыл купить сахару, он зашел в мелочную лавку, купил полфунта сахару, сунул его в карман, бумага с картофельной мукой разорвалась и запачкала его руку. Лавочники, увидав это, и заорали: «Отравитель»...
⠀
Архивные документы сохранили свидетельства многих новых инцидентов. Как-то утром на Разъезжей улице, например, взбудораженная толпа заметила проезжавшего в дрожках штаб-лекаря Московской части коллежского асессора Кралицкого. Врача узнали, поднялся крик, народ попытался остановить экипаж и принялся бросать камни, но кучер сумел выбраться из толпы – и Кралицкий в итоге спасся. Позже полиция выяснила, что зачинщиком беспорядков стал мещанин Дмитрий Васильев, торговец писчей бумагой в Гостином дворе, у которого от холеры умерла дочь…
⠀
Неприятие санитарных и ограничительных мер в столице не всегда диктовалось только мракобесием или недалекой доверчивостью к слухам. Часть возмущенных несла весомые экономические потери, за которые рассчитывала поквитаться. Например, торговцы фруктами сетовали генерал-губернатору Петербурга, Петру Эссену: «..ворохи ягод повыкидаем; персиков, слив, разного фрукта погноили на большие тысячи». Да и ресторанный бизнес страдал не меньше лавочников и особенно - продажа копченых и соленых блюд, противопоказанных при пандемии холеры. Врачи призывали к самоизоляции, а доходы харчевен и трактиров падали, пусть те и оставались открытыми. Недовольство среди предпринимателей росло с неимоверной быстротой.
⠀
Еще большую обиду на докторов затаили родственники умерших от эпидемии, не оправившиеся от горя. По версии современника событий Петра Каратыгина, начало бунту июля 1831 года положила новость о смерти от холеры супруги кучера одного из купцов, госпитализированной во время его отсутствия, а до того совершенно здоровой. Мужчина не поверил настолько быстрому течению болезни, и когда по завершению смены обнаружил жену в «мертвецком» отделении лазарета еще живой, потребовал от врачей немедленной выписки. Продержалась женщина всего несколько часов — поскольку действительно болела, но слух о врачах-преступниках успел распространиться по Петербургу.
Последовавшие за этим события вызвали ужас у образованной части общества. Лазарет на Сенной взяли приступом, при этом несколько человек лишились жизней от рук толпы. «Все этажи в одну минуту наполнились этими бешеными, которые разбили окна, выбросили мебель на улицу, поколотили до полусмерти больничную прислугу и самым бесчеловечным образом умертвили нескольких врачей», - описывал эти события шеф жандармов Александр Бенкендорф. Во время этого погрома удалось спастись только одному доктору, престарелому Георгу Магнусу фон Молитору — его пощадили именно в силу его возраста.
Больных мятежники считали пострадавшими и с радостью «освобождали» от «ненужного» лечения. Как оказалось, не все госпитализированные и сами верили, что заразились. Их посадили в повозки и стали катать по городу, показывая всем как доказательство обмана. «Глядите, вон они, больные-то, что травят в госпиталях! Вишь каковы!» — торжествующе провозглашали в толпе.
Башуцкий увидел дальнейшее так: «Из угла от больницы медленно тянулась оригинальная процессия: с дюжину кроватей высоко несли на руках, за ножки, над головами толпы; люди, стоя на них, в больничных халатах и колпаках, со штофами, кривлялись, весело приплясывали, подпевали и выпивали за здравие православных да за вытолканье за заставу холеры… Народ расступался, очищая путь и приветствуя смехом и восторженными криками это триумфальное шествие. «Вот те холера, больные-то пьют да пляшут! Знатно! Вон ее, чтоб не было у нас и духу холеры!» – гудело по площади, как по морю буря».
⠀
Конец кровавому бунту, перешедшему в шествие по городу, положило вмешательство войск — лейб-гвардии Семеновского полка, взявшего Сенную площадь в кольцо. Когда часть бунтовщиков забрали под арест, а других оттеснили, на место событий нежданно для всех прибыл император, не побоявшийся обратиться к оставшимся лично.
Сведения о том, как это происходило, разнятся. По одной из версий, император показал народу склянку с меркурием и при всех пригубил ее содержимое, чтобы продемонстрировать, что речь не шла об отраве.
Сопровождавший императора медик побелел от ужаса и предупредил Николая, что тот может лишиться зубов. «Тогда ты сделаешь мне новую челюсть», — хладнокровно отвечал ему царь.
Конечно, многие ставят этот эпизод под сомнение: меркурием, то есть ртутью, холеру не лечили. Да и вообще, будто бы Николай никого не уговаривал, а сделал ставку только на грубую силу. «На колени! — прорычал он. — Русские ли вы? Зачем вы бунтуете, подобно французам или полякам? Вы забыли ваш долг покорности мне; я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе перед Богом – Я. Отворите церковь — молитесь в ней за упокой душ невинно убитых вами»...
⠀
Но как бы то ни было, встреча императора и народа закончилась взаимным согласием, и Николай, пренебрегший санитарными правилами, даже поцеловал одного из бунтовщиков в лоб. «Слова императора произвели волшебное действие. Вся эта сплошная масса, за миг перед тем столь буйная, вдруг умолкла, опустила глаза перед грозным повелителем и в слезах стала креститься», - описывал происходящее Александр Бенкендорф.
⠀
Тем временем смерти продолжались; вид бесконечных погребальных дрожек производил самое угнетающее впечатление на жителей столицы – и Николай I решил запретить дневные похороны жертв эпидемии. Отныне их хоронили только ночью. Писательница Мария Каменская описывала случай, произошедший с ее знакомой, Марфой Афанасьевой, которая умерла от холеры в эту эпидемию, причем умерла, как пишет Каменская, «чисто от страха»: «Она так боялась холеры, что закупорила все свои окна и сидела впотьмах. Раз ночью ей понадобилось взять что-то с окна, она приподняла занавеску и, как нарочно, увидала, что со двора их выносили гроб; этого было довольно, чтобы ее в то же мгновение схватила скоропостижная холера, и она в страшных судорогах к утру окончила жизнь. Две дочки ее, которые не захотели жить без своей мамы, нарочно для того, чтобы заразиться от нее и умереть, сняли с покойницы чулки и надели себе каждая по одному чулку на ногу, но, к великому отчаянью их, обе остались живы, что, кажется, ясно доказывало, что холера от носильных вещей не приставала».
Бунты и вспышки насилия завершились в короткие сроки, но ужас и непонимание, вызванные распространением болезни, оставались. Многие из тех, кто вовсе не собирался браться за оружие, так и не доверились медицине. Они искали спасения у шарлатанов, медиумов и — что могло быть даже хуже — в придуманных самими собой способах лечения. По сведениям Авдотьи Панаевой, находились те, кто мазал себя кошачьим жиром, употреблял деготь, пил бычью кровь (и даже употребляя ее рюмками). Это вызывало интерес и подражание. Генерал-губернатор Москвы, князь Дмитрий Голицын, увлекся примером одного народного целителя по фамилии Хлебников — тот боролся с заразным недугом при помощи двух ингредиентов: уксуса и сена, которое распаривал в горшке. Несмотря на скептическое отношение официальной медицины, Голицын не только проникся «народным методом», но даже призвал к себе Хлебникова и убеждал москвичей следовать его советам. К генерал-губернатору, естественно, прислушивались.
⠀
Всё же выразительнее других был способ лечения, изобретенный самолично другим аристократом — грузинским князем Окропиром, и заслуживший называться «кошкотерапией». Сведения о нем сохранил историк XIX века Михаил Пыляев: «В многочисленный штат этого князя входило несколько заклинателей от разных болезней. Он их считал единственными знатоками и практиками медицины. Но когда первая холера посетила столицу, заклинателей у князя заменили кошки. Как-то покушав не в меру жирного пилава, он почувствовал припадки страшной гостьи, сейчас же прибегнул к заклинателям, но они не принесли пользы. В отчаянии он разослал всех своих людей за докторами. Оставшись один, он кидался из угла в угол, не зная, что делать, и, нечаянно наткнувшись на своего любимого кота, с грустью прижал его к своей груди. Каково же было его изумление, когда, согревшись прикосновением своего фаворита, он почувствовал облегчение и вскоре задремал. Когда же открыл глаза, толпа докторов стояла в безмолвии перед его креслом. Болезнь миновала. С тех пор князь Окропир кошек считал единственной панацеей не только от холеры, но и от всех болезней, и более сотни этих разношерстных четвероногих стали навсегда обитателями его апартаментов».
⠀
Помимо всевозможных чудаков на фоне эпидемии появлялись и злонамеренные лица, содействовавшие невежественным бунтам. Известно об этом немного. Но по крайней мере один подстрекатель, некто штабс-капитан Сверчевский, остался в истории своими прокламациями. Они начинались так: «Православные христиане, великий народ русский! Вы по добродушию своему не подозреваете, что начальники ваши — злейшие враги ваши, взявшие с поляков большую сумму денег, чтобы всех вас отравить к Ильину дню (2 августа)».
Карантинные меры (и агитация Сверчевского) стали прологом к большому бунту в Старой Русе как раз к этому времени — в июле-августе 1831 года. Поселяне не верили в действенность того, что предлагала им медицина, — окуривания домов и соблюдения карантинов, а масла в огонь подливали высланные из столицы смутьяны — участники холерного бунта. 23 июля Старая Руса запылала. На то, чтобы погасить мятеж, у властей ушло более десяти дней, и 15 врачей в первые дни выступлений лишились жизней. Впоследствии холерные бунты ожидались повсюду, но постепенное иссякание эпидемии все же избавило Россию от продолжения этой напасти.
Следующая публикация
Нет комментариев