Предыдущая публикация
8 апреля 1933, в Вербную субботу, умер от туберкулеза брат Марины Цветаевой и Анастасии Цветаевой Андрей Иванович Цветаев.
Его мать, Варвара Цветаева, умерла через несколько дней после рождения Андрея. Семья его жила в доме, завещанном Варваре, его матери. Андрея часто навещал дед, относившийся с неприязнью к неродным родственникам.
Во всех остальных упоминаниях про Андрея сказано, что он был джентльменом с большими знаниями минимум пяти языков. После кончины отца Андрей унаследовал дом в Трёхпрудном переулке. Был юристом по образованию, специалистом по западноевропейской живописи и фарфору. Его мать, Варвара Цветаева, умерла через несколько дней после рождения Андрея. Семья его жила в доме, завещанном Варваре, его матери. Андрея часто навещал дед, относившийся с неприязнью к неродным родственникам.
Во всех остальных упоминаниях про Андрея сказано, что он был джентльменом с большими знаниями минимум пяти языков. После кончины отца Андрей унаследовал дом в Трёхпрудном переулке. Был юристом по образованию, специалистом по западноевропейской живописи и фарфору
*****************************
Из публикации Анастасии Цветаевой "О брате моём Андрее Ивановиче Цветаеве".
Журнал "Наука и жизнь", №3, 1987.
– Что Вы сделали с собой, Андрей Иванович, – сказал огорчённый
врач, – почему же так поздно? У Вас уже нет одного лёгкого, а от другого остался кусок… – Боли желудка оказались отражёнными нервными болями, и оказалось, увы, слишком поздно «усиленное питание»… Евгения Михайловна снесла всё, что можно было снести в Торгсин, я – серебряную ризу от одной уцелевшей иконы, принесла брату несколько апельсинов и две бутылочки сливок… Брата теперь надо было «заливать жирами», но, как все туберкулёзные, он отвращался от жирного…
И болезнь продвигалась.
Дочке его Инночке шёл только ещё третий годок, а отец её уже давно не вставал с постели, глаза его делались всё больше, кашель не давал
покоя…
Инночку он с рождения очень любил и всё ею любовался. Всегда
тайно играл с ней – по застенчивости и сокровенности этих игр не желал, чтобы их видели. Теперь её к нему уже не подпускали. С ним у кровати его, заставленной от другой части комнаты шкафами, неотлучно находилась его любимая охотничья собака, выводила её теперь во двор няня Паша…
Ира, уже одиннадцатилетняя, всё понимала и чувствовала, старалась, приходя из школы, по мере сил своих утихомиривать Инночку,
чтобы не беспокоил отца её громкий смех. Евгения Михайловна металась с утра до ночи между работой (она заведовала сельскохозяйственным отделом Политехнического музея) и уходом за больным мужем.
Я же, в то время уже покинувшая музей, окончила курсы английского языка и преподавала в одном из институтов Тимирязевки. Вечером, возвращаясь домой, я заезжала к брату Андрею, сидела возле него.
Было восьмое апреля 1933 года, вербная суббота. Я приехала навестить брата. Он, как все последние недели, лежал на постели справа
от входа в их комнату, далее уставленную старинной мебелью – расставленной так, чтобы не мешать бегать детям. Собаки возле него не было. Накануне он просил увести её, передать какому-то другу и, как
я потом узнала у Евгении Михайловны, простился с ней, погладив по
давно знакомой, исчезающей от него голове. Я никогда не спросила
его жену, как отец простился – простился ли? – с дочкой… Я никогда
до того не видела таких глаз, какие были в тот день у брата. Карий их
с детства знакомый цвет был окружён будто расширяющейся вокруг
белизной, что делало их огромными, глаза казались светящимися. Он
говорил мало, весь как бы уйдя в себя, откуда было трудно общаться.
Нет, не в тот день, раньше это было, раньше – он вдруг сказал, точно к
себе прислушиваясь:
– Нет, не умеют писатели описывать болезнь… – И, помолчав,
словно хотел удержаться, не смог. – И смерть не умеют…
Почему в эти часы 8 апреля я не помню с нами Евгении Михайловны? Нет, она была, конечно, и была сестра Лёра, и я помню её заплаканное лицо и то, как она пыталась удержаться от плача. Не помню
никаких слов. Лёра уехала, я сидела возле брата Андрея, но, подумав,
что, может быть, моё присутствие его утомило, тихо встала, отошла…
Вдруг слабый голос брата позвал меня: «Ася»… Как только могла,
быстро я подошла. Он не поднял головы с подушки, мотал рукой по
воздуху, как бы ища меня… Взяв его руку, я, растроганная, не зная, по целовать ли её и чем-то удержанная, гладила её, сев возле него, искала и не находила слов. Его рука устала, бессильно выпала из моей, должно быть, ища покоя. Взгляда его я не помню – значит, были закрыты глаза.
Быть может, впервые мы побыли вдвоём. Как мне хотелось поцеловать
его руку!
Я приехала домой в тяжёлом предчувствии, но ничего не додумывая… (день работы и вечер с ним…).
В дверь постучали: – Анастасия Ивановна, сейчас звонили от Андрея Ивановича… Должно быть, его супруга… Андрей Иванович скончался…
Я не помню подробно начала того «потом». Я тогда же поехала назад, откуда приехала, - уже не к нему – к Евгении Михайловне. Я и тут
не помню Инночки. Но я помню худенькую фигурку Иры, одиннадцатилетней, сотрясающиеся от плача её плечики: – Дядя Андрюша!.. Она всегда любила его, и он любил её, хотя и дивился отсутствию детскости в ней.
Не говорили. Он уже лежал на столе, одетый в тёмно-серый костюм, с тёмным галстуком, прибранный. Рука к руке. Жёлтые (одна из
них искала меня в воздухе полтора часа назад…). Он был бесконечно
далёк теперь, в необъятности. Знал всё, чего не знали мы. Потом была
долгая ночь. Целая маленькая жизнь до утра: мы просидели возле него,
я – слева, Евгения Михайловна – справа.
Брата похоронили на Ваганьковском кладбище в могиле нашего
отца. Гроб на гроб, в сухой песчаной земле.
Следующая публикация
Комментарии 62
Книжек море, а время для их чтения конечно.
Да я никогда не читал Цветаеву, может если она что толковое с французского перевела.
А уж печальная жизнь её гнилых родственников, как развивает в человеке кругозор и "образование"?
А о душонке, побеспокойтесь о своей, чужие душонки не ваша забота а попов. Перефразируя "если Попадья, спит с попом, это не значит что она разбирается в христианских душах"
Некоторые кузнецы Монтеня и Ларошфуко на память главами цитируют(цитировали). А вы знаете хоть кто это такие, и об чём они писали, если в гуглю не лезть?
Вы знаете что написал Фирдоуси, (без гугля)?
Бл@ть, снобизма выше крыши, а вы знаете кто первый описал и начертил крепости бастионно-равелинного типа, вы её произведения читали? А ведь её идеи только великий художник Дюрер лет через сто воплотил и то в усеченном виде....
Цветаева..., что она вам дала в голове, кроме чувства сопричастности к "гнилой интеллигенции"?
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
...
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Если б он, приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре бл***м буду
подавать ананасную воду!
1915 г.