Предыдущая публикация
По-хорошему, его имя надо было бы дать не НИИ скорой помощи, к которому Николай Васильевич Склифосовский не имел ни малейшего отношения, а клиническому городку на Девичьем поле.
Его-то как раз создал Склифосовский, но клинический городок носит имя Сеченова…
Декан медицинского факультета Московского университета Николай Васильевич Склифосовский был не силён в чтении лекций — во всяком случае, на взыскательный вкус московских студентов. Он не обладал особым ораторским талантом, а его педантизм порой граничил с занудством.
Кстати, насчёт педантизма. На генеральском кителе Склифосовского никто никогда не видел ни пылинки – даже когда он под Шипкой в военно-полевом госпитале оперировал трое суток подряд без сна и отдыха. Николай Васильевич никогда не изменял своим привычкам. Как однажды взял себе за правило начинать день с купания, так каждое утро в любую погоду и ездил на дрожках к Москве-реке, а позже, в Петербурге, на Неву (зимой для него специально вырубали прорубь). Еще он никогда не повышал голоса и никому не «тыкал», а к собственному фельдшеру, с которым проработал бок о бок два десятка лет, обращался исключительно «господин Савицкий». Говорил, например: «Господин Савицкий, будьте любезны подать ляпис». Студенты, вечно дававшие своим профессорам прозвища, звали его «аристократ». И лекции его при всяком удобном случае прогуливали.
Другое дело — его открытые уроки в операционной! В те времена факультетская клиника располагалась на Рождественке: всего 50 коек, особенно не развернешься. Но едва Склифосовский был назначен заведующим этой клиники, он развернул бурную деятельность по её расширению. Недаром Николай Васильевич носил генеральские погоны. Прибавить к ним присущее ему невозмутимое упорство — и любые двери открывались перед Склифосовским. Деньги на строительство клинического городка он раздобыл лично у министра Витте. Разрешение на установку там памятника Пирогову (до этого в России памятников ни врачам, ни ученым не было — только царям да полководцам) — у самого императора. Оба сопротивлялись, но в конце концов сдались под напором Склифосовского.
Кстати, поставить памятник Пирогову было для него делом чести — шестнадцатью годами ранее Николай Васильевич, обнаружив на языке Пирогова раковую опухоль, не сумел настоять на операции. Пирогов сказал тогда: «Склифосовский хороший врач. Но такую операцию смог бы успешно провести только один хирург: я сам». В считанные месяцы старик сгорел. И Склифосовский винил себя в этом всю оставшуюся жизнь. Тем более, что всего через несколько лет после смерти Пирогова он сам, так же как и десятки других хирургов, уже совершенно уверенно оперировал пациентов с такими опухолями. Такой уж был век: медицина делала качественные скачки чуть ли не каждое десятилетие!
▼ О БЕЛЫХ ХАЛАТАХ
Тот же Пирогов, опережая свое время лет на двадцать, ратовал за мытье рук перед операцией и протирание ланцетов спиртом ¬— увы, в русской медицине это так сразу не прижилось. Большинство врачей даже обычное мыло использовать не желали: от него, как известно, сохнет и преждевременно стареет кожа на руках. Что же касается обстановки в операционных и перевязочных — там трудились в заношенных сюртуках, в порядке вещей было перевязывать раны полосками старого белья, ланцеты после использования в лучшем случае опускались в чашу с водой, деревянные операционные столы протирались раз в сутки, а под ними часами стояли ведра с окровавленными тряпками, из-за чего воздух хирургических клиник был пропитан зловонием. Неудивительно, что хирургические больные выживали редко — их убивала травматическая лихорадка, проще говоря, заражение крови.
Тем временем в медицинском мире разгорелись ожесточённые споры вокруг идеи обеззараживания, выдвинутой англичанином Листером. Листер предложил покрывать раны полотном, пропитанным карболовой кислотой, и её же распылять в воздухе. Даже в продвинутой Европе мало кто принял этот метод всерьез — Склифосовский одним из первых взял его на вооружение. Коллеги над ним потешались. «Не смешно ли, господа, такой крупный мужчина, а боится таких мелких тварей, как бактерии, которых он даже не видит!» — острил профессор Корженевский, хирург французской школы.
Николай Васильевич не замечал насмешек и делал по-своему. Новый клинический городок, который он построил на Девичьем поле, был на тот момент чуть ли не самым чистым в Европе. Врачи, все как один, носили белые халаты, больных перед операцией брили и мыли, столы использовались только металлические, стены покрашены в белый цвет, полы покрыты масляной краской, чтоб не впитывалась влага, а в операционных и вовсе асфальтом. Ну и конечно всё вокруг заливалось листеровской карболовой кислотой.
Правда, вскоре выяснилось, что от кислоты больше вреда, чем пользы: она не только не убивала споры бактерий, но и разрушала живые ткани. Мало того, парами карболовой кислоты травились и сами врачи, теряли зубы, болели. Но наука не стояла на месте: открыли, что высокая температура убивает бактерии и их споры вернее всякой кислоты, и в клинике Склифосовского появились аппараты для кипячения бинтов, халатов, перчаток, инструментов. Это было уже похоже на то, что сегодня можно увидеть в операционной. В клинике Склифосовского брались за самые сложные операции. Например, по удалению мозговой грыжи или зоба. А камни из мочевого пузыря и кисту яичников Николай Васильевич стал удалять одним из первых в мире. Словом, скоро слава клиники на Девичьем поле гремела по всей Европе. Было столько желающих осмотреть её, что по предложению Склифосовского один из международных медицинских конгрессов провели в Москве (председательствовал на нём сам Николай Васильевич).
Но вот кого было не заманить в прославленную клинику — так это состоятельных москвичей, куда приличнее считалось по старинке приглашать врача на дом, даже если речь шла об операции. Доводы о стерильности никого не убедили даже после того, как губернский предводитель дворянства, которому Склифосовский на дому ампутировал мизинец на ноге, чуть не умер от заражения крови. Что уж говорить о знатных дамах, у которых Склифосовский был чрезвычайно популярен как гинеколог.
▼ ОБ ИСКУССТВЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ШАНС
На самом деле, происхождения Николай Васильевич был невысокого. Его отец, обнищавший мелкопоместный дворянин, служил письмоводителем карантинной конторы в городе Дубоссары Херсонской губернии. Детей у письмоводителя и его жены народилось двенадцать (Николай был девятым), скромного жалования не хватало, вот и пришлось половину потомства отдать в приют. Николай попал в одесский сиротский дом. С тех пор с родителями и не виделся — не мог простить, а впрочем, они и сами им не слишком интересовались.
Шансов пробиться в жизни у него было немного, зато Николай умел пользоваться теми, что есть! Он так рьяно учился, что на выпуске кроме серебряной медали получил еще и ценнейшую бумагу: официальное прошение от Одесского приказа общественного призрения в Московский университет принять талантливого юношу студентом медицинского факультета на казенное содержание.
Так называемые казеннокоштные студенты жили припеваючи. Их общежитие располагалось прямо в здании университета — в левом флигеле дома на Моховой, на четвертом этаже. Стипендию им не платили, зато за счет казны обеспечивали всем необходимым: едой, одеждой, книгами, свечами, бумагой, чернилами, перьями, перочинными ножами. Им не нужно было заботиться ни о чем! Ушел утром на лекции — в комнате прибирает университетская прислуга. Снял на ночь одежду — утром нашел сапоги вычищенными, вицмундир выглаженным, недостающую пуговицу пришитой. Многие своекоштные студенты мечтали так жить, но казеннокоштных мест было немного.
Одно плохо: сдав выпускные экзамены и получив звание лекаря, казеннокоштные обязаны были шесть лет отслужить там, куда их направят (в случае Склифосовского это была одесская городская больница). А своекоштные могли остаться при университете — готовиться к специальным экзаменам на звание доктора медицины, что было куда престижнее лекаря и давало больше перспектив. Был, правда, крохотный шанс попасть в число тех счастливчиков, которым за особые таланты разрешалось сразу сдавать «докторский» экзамен. И Склифосовский в этот шанс вцепился!
А ведь учеба давалась ему нелегко. На первой операции, при которой он присутствовал, он вообще упал в обморок. Но уже через год Николай ассистировал самому профессору Иноземцеву, знаменитому хирургу, который в итоге и дал талантливому студенту необходимую рекомендацию. Словом, в Одессу Склифосовский уехал не лекарем, а доктором медицины. Для сравнения: великому Боткину, окончившему тот же университет четырьмя годами ранее, пришлось не только специально готовиться к экзамену «на доктора», но и несколько раз его пересдавать.
Дальше — больше. Медицинская наука в те времена бурно развивалась в Германии. И все, кто хотел по-настоящему овладеть врачебным искусством и сделать карьеру, а не прозябать всю жизнь земским врачом или ординатором в провинциальной больнице, должны были ехать учиться в Германию, лучше всего в Берлин, в Патологоанатомический институт к профессору Вирхову. А это стоило дорого! Тот же Боткин потратил на германскую стажировку 20 тысяч, доставшихся ему в наследство от отца. Ординатору одесской больницы Склифосовскому наследства было ждать неоткуда. Но он нашел выход…
В 1866 году в Германии разразилась австро-прусская война. И Вирхов возглавил прусскую военно-санитарную службу. Это был шанс! Склифосовский списался с Вирховым, попросился ассистентом в военно-полевой госпиталь, сумел добиться разрешения от русских властей и попал-таки в Германию! Он остался там и после победы Пруссии, а потом еще съездил в Англию и Шотландию. Словом, домой он через пару лет вернулся с таким багажом знаний и опыта, каким могли бы похвастаться от силы десятка два русских врачей. Сам Пирогов признал это и раздобыл ему профессорскую кафедру на медицинском факультете Киевского университета. Вот только прослужил там Николай Васильевич недолго: горе прогнало его из Киева.
▼ О БЫВШЕЙ ОТРАДЕ
Еще в Одессе Склифосовский женился — по большой любви. За четыре года у них с Елизаветой Георгиевной родилось трое детей. В Киеве Николай Васильевич получил приличное жалованье — жизнь только-только стала налаживаться. И тут возьми да и случись в университетской клинике тифозный больной. Склифосовский подхватил страшную болезнь, но перенес ее почти легко. А вот жена, ухаживая за ним, заразилась и умерла. Ей было всего 24 года. Кстати, Склифосовский был не первым русским великим медиком, умевшим вылечить кого угодно, кроме собственной жены. Такая же трагедия в свое время случилась и у Боткина, и у Пирогова, и у Мечникова. Последний, кстати, после смерти жены пытался отравиться морфием. Склифосовский решил иначе. Поручив детей попечению наспех нанятой гувернантки, он отправился на первую подвернувшуюся войну: франко-прусскую, к тому же самому Вирхову. Ездил с первым в мире военно-санитарным поездом, собирал по лазаретам раненых, дизентерийных, тифозных. Спал на носилках, подвешенных к потолку вагона. Зато о своем горе думал мало.
А когда вернулся в Россию, снова женился. На той самой гувернантке. Потому что Софья Александровна сумела заменить детям мать. Впрочем, она и женой оказалась прекрасной. Талантливая пианистка, выигравшая международный музыкальный конкурс в Венской консерватории, ради мужа она оставила все это, растила его детей, родила ему ещё четверых, кроме того, ассистировала при операциях.
В 64 года Склифосовского — энергичного и полного сил — подкосило новое несчастье. К тому времени он давно уже переехал из Москвы в Петербург, возглавил там Еленинский клинический институт усовершенствования врачей. Семья же перебралась в Полтаву, купив имение. Исторически оно называлось Яковцы, но супруги Склифосовские переименовали его в Отраду. Завели там персиковый, яблоневый и грушевый сады, парк с дубами и оливковыми деревьями, где жили ручные газели, виноградник, скотный и птичий дворы, плантацию хмеля — у Николая Васильевича, бывавшего в имении частыми наездами, хватало организаторского таланта на всё! Дошло до того, что его хмель стали закупать… в Чехии, где, казалось бы, умеют выращивать эту культуру как ни в одной другой стране.
И вот из Полтавы пришло страшное известие: застрелился сын Володя. Этот тихий юноша служил секретарем у вице-губернатора. При этом состоял членом тайного террористического общества. Кончилось тем, что ему поручили убить собственного патрона — человека, между прочим, порядочного и честного. И Владимир Склифосовский, не в силах предать ни одну из враждующих сторон, покончил с собой. По дороге на похороны сына у Николая Васильевича случился инсульт, и из Полтавы он больше не выехал. Еще четыре года он тихо угасал в имении, переживая инсульт за инсультом, пока очередной не прервал его жизнь.
Отрадой имение уже никто не называл — снова вернулись к названию Яковцы, ведь беды просто посыпались на семью: один за другим ещё при жизни Склифосовского погибли два сына: Константин — от туберкулеза, Николай — от пули в Русско-японскую войну. Ещё двое умерли вскоре после отца. Собственно, дожить до старости и продолжить род удалось только одной дочери Склифосовского — Ольге. Что же касается его жены Софьи Александровны, её конец был совсем страшен. В 1919 году она, уже полупарализованная, оставалась в имении вместе с дочерью Тамарой. И вот в Яковцы ворвались красные. Сначала барынь не трогали, просто грабили дом. Но, увидев на стене портрет «белогвардейского генерала» (то есть самого Склифосовского в генеральском мундире), рассвирепели, выволокли женщин в парк и зарубили шашками.
▼ О ПОСМЕРТНОЙ СЛАВЕ
Финал биографии замечательного русского врача как-то даже по русским меркам до нелепости жесток. И было бы совсем грустно, если бы история на этом кончилась, а Николая Васильевича Склифосовского помнили бы лишь в узком кругу историков медицины (судьба, постигшая многих его не менее выдающихся коллег). Но вышло не так. В 1923 году имя Склифосовского практически случайно дали НИИ скорой помощи. Это было сделано по просьбе собрания московских медиков — среди них было немало тех, кто в своё время слушал лекции Склифосовского и проходил практику в его клинике. Это, собственно, единственное объяснение, почему «Склиф» стал именно «Склифом». Сам Склифосовский к скорой помощи отношения не имел — хотя первые «скоропомощные» станции появились в России еще при нем, и это — отдельная история.
И вот с того времени, как новая власть, так чудовищно расправившаяся с вдовой и дочерью Склифосовского, увековечила его имя, нет в России врача известнее! Не знаю уж, можно ли считать это запоздалое извинение судьбы достаточным. Но всё-таки, от этого как-то легче…
Автор: Ирина Стрельникова
Следующая публикация
Комментарии 31
Первое, никакая Власть не виновата в гибели семьи Склифосовского. Его жену и дочь убили махновцы, а не "красные". Причём сами махновцы говорили, что это была банда дезертировшая из их стройных анархических рядов.
Второе, главное в возникновении ИНП, это то что "кровавые" bilsheviks, собственно создали его. Не успев получить от медиков предложение организовать научное учереждение, тут же его реализовали.
При этом назвали его просто, спросили у сообщества кадетствующих медиков (см. Преображенский, Борменталь), в честь кого назвать институт?
Назвали не в честь Марата, Робеспьера или Кибальчича, а в честь того врача кого предложили люди не очень-то приязненно относящихся к народной власти.
Нет автор всё-таки, специально на ровном месте, всю заметку написала именно для того что бы, наврать с три короба.
Некоторые даже этим сильно гордились.
Опять же Колчака, трупик в прорубь спустили. Правда там тоже не совсем красные.
А тут прям как девочки начали отнекиваться....и кто им предъявлял за из смерть?
Кто вообще знал бы Склифософских, если бы Моссовет не назвал бы в честь него организованный ими де институт?
Вы вообще знаете только тех врачей времён царизма, в честь которых большевики называли Институты, больницы, клиники.