__________________________________________
Когда к площади привели схваченных партизан и поставили лицом к станичникам Шольц объявил амнистию тем, кто отречётся от партизанщины и перейдёт на сторону германской армии. Все тридцать семь человек не пошевелились. Шольц ещё раз повторил своё условие. И вновь партизаны молча смотрели на него. Немцы выжидали. Станичники сходились к площади, про себя проклиная оккупантов. Никто не принимал их с открытым сердцем, даже сторонники понимали, что пришлые ничего хорошего не принесут жителям.
К партизанам спустился комендант, знающий русский язык и зачитал текст обвинения. Его речь сводилась к пресечению подрывной деятельности и бессмысленности сопротивления. Также он упомянул фамилии известных казачьих генералов, добровольно вступивших в германские войска и верно служащих на Балканах и в центральной Европе. Но речь оратора не захватила умы станичников. Многие из стоявших на площади знали лично перечисленных генералов и добрым словом их не вспоминали. Старик Никодим Никифоров при упоминании Шкуро и других генералов перекрестился и прошептал на ухо стоявшей старухе Ильиной Матрёне: «Може када и родяца оболтусы, и воспоют имена белобандитов, а пока мы знаем, шо дураки в Куршаве». Матрёна Степановна закивала согласно головой, грустно улыбнулась от упоминания жителей дальнего села и протёрла слёзы на щеках платком. Комендант осмотрел партизан, людей, стоящих друг напротив друга и продолжил зачитывать перечень нарушений. Судя по сказанному, партизаны обвинялись во всех смертных грехах, даже в тех, где физически не могли участвовать. К примеру, двумя неделями ранее старушка Ильина пришкандыляла к стансовету и пожаловалась, что у неё ночами по потолку кто-то бродит. Через несколько дней другие жители выловили ласку, но топот по чердаку в хате Ильиной приписали партизанам, воровавшим добро из имущества одинокой старушки. Среди серьёзных обвинений, проскакивали и такие как воровство нижнего белья, кур, овощей с грядок и прочего, чтоб окончательно дискредитировать партизанское движение в глазах простых людей. После окончания выступления Шольц третий раз предложил перейти на сторону Германской армии и вновь никто не отреагировал на его предложение. Тишина и безмолвие утяжеляли положение партизан. Немцы ждали, что хотя бы один человек перейдёт на их сторону или покается перед ними. Но люди оставались верными коммунистическим идеям.
- Да что же вы несёте чушь! – закричала и вышла из толпы Калинина Екатерина Саввична. Орден Ленина блестел на груди и женщина по-учительски, с надрывом и полной увереностью в своих словах отчитывала солдат и молчавших станичников. – Какой топот по чердаку, какие яйца в курятнике, какие украденные репетузы? Очнитесь! Нас дурачат как слабоумных. А мы проглатывает эту чепуху! Мы молчим и загоняем себя в рабство! Мы победим этих нелюдей, этих тварей и гитлеровских прихвостней! Наше дело правое!
Калинину подхватили двое мужчин под руки и утащили за клуб. До людей доносились звуки пощёчин и ударов, но ошеломлённые боялись пошевелиться. Трое снайперов окружали площадь.
Начался расстрел. Громкие очереди оглушали. Перепуганные птицы разлетелись. Собаки вмиг умолкли. Вместе с ними умолкла всякая животина. Люди онемели. Всякий раз когда проходят массовые полевые суды люди молча смотрят на эти акты и молчат, утопая в бессилии. Если ещё в 18 году во время первых расстрелов или повешений кто-то осмеливался выступать против палачей, то давно перевелись подобные смельчаки. Прошли годы и они показали, что жизнь человека ничего не стоит в попытках удержаться у власти. Мужчины упали на землю. Кровь растекалась из-под их тел. Люди отворачивались и шептали слова прощения за то, что никто не заступился за расстрелянных. Ужас, смятение и отчаяние сдавили суворовцев, ставших свидетелями бесчинств. После проводимых зачисток мало кто верил в рассказы о счастливой и справедливой жизни при власти захватчиков. Люди разбегались с подобных мероприятий и старались не обсуждать проводимые зачистки, дабы в следующий раз самим не попасть на расстрел. Показательное наведение порядка изрядно удивляло бургомистра и его окружение. Шольц не допонимал почему люди не принимают немецкие методы ведения хозяйства и управления на местах. Он отвечал не только за Суворовскую, но и за ближайшие мелкие поселения, находящиеся под его управлением. Об этом он часто разговаривал со Слободским и ответы станичного старосты ему совершенно не нравились. Хитрый фашист понимал, что и Ефим совсем не восторге от отношения к мирным людям.
- Я заметил, что у тебя пропал запал…
- Мне больно смотреть на мучения моих родных. – ответил Слободской грустным грудным голосом. Он метался из стороны в сторону и не знал куда деться.
- Твои родные – дочь и внуки. Остальные – коммунистические враги.
- Я всю жизнь ненавидел всё, связанное с красными. Они уничтожили казачий строй, лишили нас свободы, заарканили. – ударив по столу кулаком, прорычал Ефим Николаевич.
- Их нужно уничтожить и вернуть каждому своё. – заявил Шольц. Он верил, что народ поддержит немцев как только на горизонте замаячит возможность вновь распоряжаться собственной землёй. Ему, действительно, было до сих пор не понятно почему в России не хватает людям земли. Здесь земли было в десятки раз больше чем в Германии и при правильном распределении люди могли получать в распоряжение семьи настоящие вотчины, а не обрывки земель с непригодным для посевов грунтом. Вы сейчас живёте как муравьи или как пчёлы. У вас отнимают мёд, а вы рады тому что мёд в хороших руках. Германия дарит вам свободу, а вы принять не хотите.
- Нет. Нужно оставить как есть. – тихо, почти утробным голосом сказал казак.
Шольц удивлённо посмотрел на Ефима.
- Почему?
- Русские вас победят и продолжат жить как прежде.
Шольц удивился ответу. Реплика старосты сначала вызвала удивление и усмешку, но через секунду она оказалась как ледяная вода, вылитая за шиворот.
- Этого не может быть.
- Так было во все века. И так останется во всех веках. Мы сначала долго проигрываем, а потом в один момент побеждаем. Так победили поляков, так победили французов, так победили немцев и опять победим. Вот увидишь, если мы останемся живы.
Шольц оторопел. Он ничего не ответил старику. В этот миг Шольц вспомнил рассказа отца о взятии Осовца. В этой битве применялся ядовитый газ, но русские вышли из него и одержали важную психологическую победу. По всей видимости русские и в этот раз адаптируются к войне и пойдут на немцев в атаку. Об этом думать страшно и Шольц гнал от себя такие мысли. Ефим встал из-за стола, и направился к выходу из стансовета. Шольц безмолвно докурил трубку и проводил взглядом удаляющегося казака, а сам старался взвесить все «за» и «против» сказанных слов. Он снова распорядился, чтоб трупы с площади не убирали. Сам же не мог смотреть на мертвечину и при удобном случае отворачивался. От слов Слободского разило разочарованием и отчаянием, словно эти чувства воняли протухшим мясом и гноем. Шольц взял в руки газету. Это был номер берлинской газеты недельной давности. В ней рассказывалось о величии германской нации, о достижениях на восточном фронте и о многом другом, о чём постоянно пишут пропагандисты. Читая подобную прессу, мозг перестаёт критически мыслить и если исключить из своего окружения людей с другим взглядом на жизнь, можно слепо поверить что война - это благо, смерти и трагедии покорённых народов – благо. Через четверть часа в кабинет постучался Слободской. Он пришёл с донесением о замеченных партизанах.
- Если ты считаешь, что русские победят зачем ты помогаешь нам?
- Потому что мне не будет жизни здесь когда вы уйдёте.
- Мы пришли сюда на века!
Ефим Николаевич засмеялся.
- Что? Что ты смеёшься? – закричал Шольц.
- Я недавно понял – русские вернутся сюда. Наша власть здесь не продержится и полгода.
- С чего ты взял?
- Наши всегда возвращаются. Я помню как мой дед рассказывал о своём деде, который был одним из первых переселенцев на Кавказ. Они по десять раз за месяц теряли станицы и крепости, убегали от горцев и осман, спасаясь в непролазных рощах, а потом вновь занимали станицы и посты, а горцев выгоняли.
- Мы не отсталые горцы. Мы – величайшая нация в мире! – воскликнул Шольц.
- Помянешь мои слова когда придёт время отступать. Ты думаешь партизаны – это горсточка людей, прячущихся под станицей? Нет, Шольц, это каждый житель станиц и городов. Каждый терпит нас здесь до поры до времени, а потом погонит ссаными тряпками.
Шольц пристально посмотрел на Слободского. Он не допонимал поведение казака, который мысленно уже проиграл, но судорожно, по инерции продолжает служить. Этот чёртов хитрец знал нечто большее, чем говорил, но ведь не станешь пытать помощника.
- Говори! – приказал Шольц Слободскому.
- Разговор должен остаться между нами. У меня нет прямых доказательств – слукавил Ефим, но Шольц уловил его ложь. – В наши дни повторяется история нашей многострадальной Гражданской войны. Только тогда люди страдали ото всех сторон, а ныне только от немецкой.
- Почему русские нас называют немцами?
- Потому что немец – означает «не мой», «не наш», «чужак».
Шольцу не понравился такой ответ.
- Мы свои. Коммунисты – враги.
- Коммунисты вмиг стали родными. Вы думаете, что ваши расстрелы и перегон людей испугали станичников? Как бы не так! Мы тут такого повидали, что вам за многие века не снилось! – в это мгновение Слободской вспомнил несколько страшных эпизодов из собственной жизни после которых расстрел партизан кажется театрализованным представлением. Здесь и красные секли детей и белые подрывали мирных. Здесь и соседи вешали детвору на заборы в отместку за служение врагам. Отцы убивали сыновей при семейных разборках, сыновья казнили родителей и так далее и тому подобное... – Теперь каждый житель будет партизанить. Все жители поделятся с партизанами последним куском хлеба.
- Наказать! – взревел Шольц.
- Погоди.
- Всех наказать!
- Доказательств нет. Нужно найти главарей и по одному переловить. Если жителей поставить перед стеной на расстрел взбунтуется весь регион. А тут мы все братья-сватья.
Шольц замолчал и не отрывая взгляда, смотрел на старика.
- Вы не сможете противостоять самой сильной армии мира! С 1939 года никто не смог нас остановить. И никто не сможет в бу-ду-щем.
Ефим Николаевич опрокинулся на спинку стула и почесал правой рукой затылок. Казак посмотрел влево, затем вправо и уставившись в глаза Шольцу, начал свой рассказ.
- Ты только не думай, что пужаю, или заранее сдался. Давеча узнал, что с кажного двора партизанам передано много продуктов. Из кажного! Понимаешь, из кажного! У нас под носом люди не то, что кило картошки и бидон молока под подолом пронесли, а брычками вывезли незнамо куда продукты, да десяток коней увели! У нас подполье орудует и все станичники в этом замешаны. А доказательств – ноль! Ноль! – Слободской скрутил указательный и большой пальцы и показал Шольцу получившеюся цифру 0. Двадцать четыре года назад у нас полыхала Гражданская. Ух сколько бед натворили и белые, и красные, и зелёные. Кажный занимал станицу и требовал контрибуцию. Кажный грабил и убивал, убивал и грабил. Выдохлись люди и сами с голода вымирали. Однажды даже саранчу жарили и ели. Много бед тогда насмотрелись и когда пришла советская власть утихомирились, но всегда голодного кормили и помогали. Хаты заново отстраивали всей станицей: саманы лепили, сушили, складывали. Потом началась коллективизация: силком всё отняла власть, последние крохи в колхозы сдали. Опять с голоду чуть не подохли. Многих выслали отсюда, многие сбежали, многие сгинули в буераках. Лебеду ели мы и сырую и варёную и жарёную. И опять выстояли, помогая друг дружке. У нас в станице много контры до сих пор: помнють люди, что пришлось пережить и самим, и родителям и бабкам с дедами. Когда поселились греки, тоже люди приносили им всё, что готовили сами. Помогали чем могли. А вот контра была рада вашему приходу. Да что греха таить и я был рад! Всех домашних насмерть перепугал радостью своей. А теперя радость моя щезла. Я понимаю, что дело ваше сгинет. Люди испугались вашего прихода, затаились, примирились, а сегодня очухались. Люди наши хитрые: дурят вас, а вы, наивные, не замечаете энтого.
- Чем же дурят? – выдавил из себя Шольц слова, застрявшие в горле занозой.
- Комсомольцев в станице тьма. Они завербовали всех.
- Ты выжил из ума!
Слободской засмеялся.
- Вся станица, все хутора только и ждут когда Красная армия вас погонит и тогда дадут вам приём достойный врага.
- Ты решил предать нас?
- Нет. я с вами. Я предатель сваго казачьего народа! Я суворовский Иуда, продавший жизнь за 30 Серебрянников. Своим меня тут никто не назовёт. Даже дочь моя считает меня предателем.
- Она комсомолка?
Ефим замолчал и от прозвучавшего вопроса замер. Шольц уловил страх казака.
- С неё и начнём зачистку станицы от красной чумы. – железобетонным голосом заявил Шольц.
- Она – нет.
- Она должна знать тогда… раз она твоя дочь, значит она должна нам помогать.
Шольц вызвал помощника и отправил троих солдат к дому Слободского. Ефим взял в руки газету «Пятигорское эхо», в которой прочёл: «9 августа, когда германские войска победителями вступили в Пятигорск, явился началом строительства новой счастливой жизни. Крестьяне и рабочие! Верьте Адольфу Гитлеру и исполняйте распоряжения назначенных им руководителей…»
- Не верят и никогда не поверят вам в то, что здесь написано.
- Ты думаешь мы в Германии живём также ужасно как вы здесь? – злое удивление появилось на лице Шольца.
- Вы нам не дадите жить припеваючи. Повидали мы ваши наведения порядка. Я же сам возил в Минеральные воды тех, кого потом расстреляли. А расстрелянных больше чем живёт в нашей станице.
- Вы сами друг друга убивали в Гражданскую.
- Убивали, да помирились.
- Потом вас коммунисты запугали.
- Запугали – правда.
- А мы пришли вас освободить от красной чумы.
Солдат постучал в двери. Надежду привели в стансовет. Она посмотрела на сидящего отца и посмотрела на Шольца. Он внимательно рассмотрел девушку.
- Вы обвиняетесь в помощи партизанам и утром будете расстреляны вместе со всеми подпольщиками.
#Владимир_Романов
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев