Предыдущая публикация
Одержимость
С одержимостью я впервые столкнулась, когда мне было пятнадцать. Вик (именно Вик, свое полное имя Виктор он терпеть не мог) не говорил прокуренным голосом на латыни, его тело не корчилось в судорогах и не взлетало в воздух, как показывают в ужастиках. Правда, запах ладана, признаюсь, он не любил. Думаю, это первое, что должно было меня насторожить.— Чем это так жутко пахнет? Ой, как болит голова, — помню, жаловался он, потирая виски. И бледнел так, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Но, быть может, проблема была в том, что я тогда потащила его полюбоваться церковью, когда на улице стояла жара, — вот и разболелась голова от солнцепека?
«Это не я, это Он. Другой», — второй тревожный звонок. Фраза достойная накосячевшего ребенка, который хочет свалить все на одноклассника. Странно слышать ее от парня, которому минул второй десяток лет. Еще более странно слышать ее от своего парня. Любая бы напряглась, но не я. В конце концов у каждой пары есть свои фишки, кто-то играет в деточку и родителя, кто-то выдумывает свой «птичий язык», так чем наша игра хуже? Тот, Другой, был сильнее, смелее и в чем-то даже умнее моего Вика (если можно назвать умом Его мелочную хитрость).
Иногда это было даже мило (по крайней мере я так старалась себя убедить). Помню, мы гуляли по осеннему парку и у меня замерзли руки. Вик стащил с себя пальто, укутал меня как куколку, а сам остался в одной футболке.
- Дурачок! Ты простудишься! - смеялась я.
— Когда Он просыпается, мне не бывает холодно, — пожал плечами. Про себя я подумала: это любовь его греет. Нам, девушкам, свойственно придумывать такую ерунду.
Только мой кот Его не любил, хотя обожал Вика (играл с парнем в фантик и даже урчал на коленях). Когда же просыпался Он, Васька шипел, как будто и правда чувствовал кого-то другого, чужого.
Вик часто называл Его имя, но я не могла удержать в голове. Простое такое. Опытный экзорцист через десять лет рассказывал: «Кто знает имя Твари, имеет над ней власть» — а его темный друг явно не хотел оставлять мне такой привилегии.
**
Когда это начало выходить за рамки нашей игры, я точно не знаю. Но впервые это меня насторожило во время похода на каток. Мы здорово так покатались, жаль, что поссорились из-за такой ерунды: ко мне подошел познакомиться мальчик, а Виктор взбесился (если, конечно, можно сказать про одержимого). Вообще-то мы ссорились редко: Вик был очень нежным и в чем-то даже кротким. И тут на его вечное «Это не я приревновал, это Он», — во мне что-то щелкнуло:
— Кто, блин? Черт-те кто?
— Я же говорил! ...й! Я тебе про него рассказывал!
Может, и обмолвился, но я не помнила. До этого информация будто пролетала мимо, не задерживаясь в моем сознании, как не задерживаются сны. Вик говорил весь вечер. У него почти не было друзей. Психологи считают, жертвы сами виноваты, не учитывая, что ребенка никто не спрашивает, когда другие дети надевают на него табличку «изгой». Родители часто бьют своих детей. Отец Вика работал крупным начальником. Он приходил домой и доставал ремень.
— Виктор! — разносился по комнате грозный голос. Вик знал, что это означает. С тех пор он не любил свое имя. Доставалось за все, что угодно. За двойку по математике. За недомытую чашку. Хотя Вик мыл и за собой, и за мамой, и за отцом, чтобы немытых чашек не оставалось, и учил уроки по пять-шесть часов, чтоб не допустить ни одной помарки.
Вик всего лишь хотел перестать чувствовать боль. И представил, что призывает его. Старшего брата, который защитит. Вик сам его придумал, это не шизофрения: Он— всего лишь плод воображения.
Сначала Он научился считать. (Цифры ему давались гораздо проще). Так они с Виком выиграли городскую олимпиаду по математике. Потом — говорить. У Него вырывались ужасные каркающе-булькающие звуки, но постепенно Он научился складывать их в слоги. Потом — в слова. Иногда эти слова получались похожими на человеческие, да-да, почти похожими. Вик договорился: братик будет о нем заботиться, забирая боль. (Потрогай — тут шрамы от ударов ремнем на ноге. Не больно! Даже если пролить кипяток не больно! Вообще ничего не чувствую!)
А потом Он попросил нечто большее — иногда говорить и действовать вместо Вика. Взамен Он давал ему силы — энергию на длительном забеге, задорную злость в драках. Больше никто, ни один человек не мог Вик ударить, даже отец, с того самого дня, когда Он впервые дал сдачи.
Как это случилось, Вик не помнит. Наверное, это Его рук дело, потому что тогда у Вика впервые помутилось сознание. Когда очнулся, мама почему-то плакала. Сказала — с папой случился несчастный случай, папа неделю полежит в больнице. А потом у них все будет хорошо. (Все по-прежнему будет, сынок, обещаю!) Но по-прежнему не было. Из больницы папа вернулся другим, заискивающе-ласковым. Никогда больше не повышал голос на них с мамой и даже водил Вика в дельфинарии и аквапарки, как и положено хорошему родителю.
Только в его взгляде появилась опаска, словно Вик — бомба и его часовой механизм начал обратный отсчет. Люди почувствовали изменение, особенно девочки. В нем появилась незнакомая мужская притягательность. Забавно слышать признание в любви от девчонок, которые еще пару месяцев назад тайком заливали его портфель пепси-колой. Но стоило ему заспорить о чем-то, начать горячиться, девушки сразу сжимались. Словно боялись чего-то.
«Хорошо-хорошо. Ты только не кипятись», — шептали они, и Вику казалось — любая готова согласиться с чем угодно. Лишь бы не встретиться с Ним.
***
«Шизофрения? Интересничает, пытаясь произвести впечатление?» — думала я, и по коже прошелся неприятный холодок. Вик словно прочитал мои мысли. И вздрогнул, как будто бы я его ударила. Нет, не шизофрения. И не раздвоение личности. Вик помнит, что происходит, когда появляется Он. Помнит почти всегда.
Это всего лишь плод фантазии, уловка психики. Он лишь работает как генератор — забирает плохие эмоции, а взамен Вик отдает немного хороших. Немного счастья, немного любви. Немного воспоминаний...
— Считай, что это тот же я, только более взрослая часть моей личности, моя броня, — тогда это объяснение почти успокоило. Мы прочитали две-три книги по психологии и мнили себя великими психологами, способными познать души друг друга. Демоны и ангелы, духи и бесы казались нам лишь красивой метафорой человеческих переживаний. Метафорой, в которую все так охотно поверили. Я обещала, что буду любить их обоих. Когда любишь, ведь принимаешь полностью?
***
Моя уверенность в этом пошатнулась, когда это существо впервые вырвалось наружу. Мы ехали в метро из парка, где полдня валялись в обнимку на травке и ели банановое мороженое. Мы ехали, а я все болтала о чем-то совершенно неважном: про подругу, про то, что погода хорошая — солнышко. И среди этой болтовни все хотела сказать что люблю. Люблю, когда Вик прижимает меня к себе, как бережно гладит мои волосы. Люблю, как он хмурится задумываясь о чем-то своем, как улыбается, и даже за дурацкую привычку грызть ногти люблю! Люблю просто за то, что мой Вик — это Вик!
Вдруг его лицо почернело от злости. Дело было, конечно, не в черном цвете. Просто его черты на секунду как будто бы заострились, он стал мрачным. Полез в карман за ручкой, разломил ее надвое. Потом снова на двое. И снова. Он ломал и ломал несчастную ручку, пока от нее не остались какие-то рваные обломки, и смеялся дурацким смехом диснеевского злодея. Его походка изменилась, движения стали резкими. Он шел, безумно размахивая руками.
Мне казалось, если я его обниму, поцелую, жуткий приступ пройдет. Он расколдуется, как в страшной сказке!
— Не лезь, — пробурчал Вик. Я уже собралась обидеться за эту мерзкую выходку, но вдруг мой Вик пошатнулся. Он бы упал, если бы я не подхватила. Еле довела до дома, тащила, как пьяного. Тяжелее всего нам дался лестничный подъем.
Потом он, качаясь, добрел до постели, лег и тут же уснул тяжелым сном. Во сне дергался, охал, но лицо снова стало прежним, лицо мальчика, которого я так опрометчиво успела полюбить. Я сидела рядом несколько часов, как над больным ребенком. «Когда проснешься, вспомнишь ли ты что-нибудь?..» А может, мне показалось? Проснувшись, Вик чувствовал слабость, голова ужасно болела. И ничего не помнил! Парк, а потом…
— Он снова появился? — по выражению моего лица Вик все понял, — Он никогда не причинит тебе зла. Только не уходи!
Вик правда так думал, во всяком случае хотел так думать. «И ты не уходи тоже. Не уходи, не давай проникнуть в себя Другому, непонятному, страшному», — хотелось закричать мне.
Как это ни странно, Он не был против НАС. По каким-то своим, неведомым мне причинам Он хотел, чтобы я оставалась рядом. Когда мы поссорились, из-за какой-то ерунды, именно Он подсказывал Вику слова (очень нужные, правильные, попадающие прямо в цель), от которых я млела и не могла его не простить.
Когда у меня выпала золотая сережка на перроне в метро, Он подскочил и схватил ее, не дав ей упасть на рельсы. Когда я плакала (поссорилась с одноклассницей) Он рычал: «Говори, кто тебя обидел», но я не сказала: мне показалось, он может сделать что-то ужасное той девочке. То, что Вик, мальчик, которому я подарила свой первый поцелуй, даже придумать не мог!
***
Когда Он уснул (иногда он засыпал на несколько месяцев), я спросила у Вика то, что должна была спросить очень давно:
— Он точно забирает отрицательные эмоции?
Вик кивнул, но в этом коротком кивке не было уверенности. Нет, то, что он забирает эмоции, я не сомневалась. Я видела это, когда умерла его любимая тетка Вик не слезинки ни проронил. Занимался похоронами, решал проблемы с документами. Все восхищались его силой духа, его железной выдержкой.
— Смотрите, таким и должен быть настоящий мужчина!
Я одна знала, он правда не ничего испытывает! "Братик" съел чувства и не облизнулся. Но самое страшное, он не просто забирает отрицательные эмоции, он их организует! Как когда на Вика напали хулиганы! Как когда Вик чуть не сошел с ума, увидев как девушку в куртке, похожей на мою, сбивает машина!
Я пыталась говорить с ним, тем существом. Оно сюсюкало, улюлюкало, издевалось. Нарушало все клятвы, хрупкие условия и табу. Когда оно предложило мне семь счастливых лет без ссор и любых преткновений и запросило цену в половину моей и жизни, и жизни любимого я поняла ему наплевать на Вика и тем более на меня. Оно обманывает нас! Держит за двух идиотов, использует, даже не как людей, как материал!
Когда я решилась на этот разговор, стоял летний день. Вик спасался у кондиционера. Он не любил жару (у нечисти, как я впоследствии узнала, температура тела ниже), и Вик перестал ее любить, хотя еще несколько лет назад обожал греться на солнышке!
— Так больше не может продолжаться, — не думала, что мне в жизни придется говорить эту банальщину тому, кого считаю самым близким. Вик в последнее время стал измученным, худым, черты лица его заострились. Сначала он долго делал вид, что не может понять, о чем это я. (На самом деле он все понимал, все понимал!)
Потом Вика понесло: «Это мой старший брат, он обо мне заботится. Он старше, опытнее, мудрее! Без него я пропаду! Если вся боль, что он съел, хлынет на меня то… я не переживу! Я не хочу этой боли, не хочу, не хочу!» — мне показалось, он вот-вот заплачет, как ребенок. И во время этой безумной исповеди отпали последние сомнения: Виктор не врал.
— Он заботится обо мне, я — его крест, — нервно шептал мой мальчик, неизвестно кого пытаясь в этом убедить — меня или себя самого. — Я не могу вспомнить, что было до его появления!
Не помнил свою первую собаку, не помнил, как учился ездить на велосипеде.. Не помнил даже бабушку, которая умерла до ЕГО появления. Не помнил, что произошло с его папой в тот странный вечер, когда ОН дал отпор, и почему они с мамой ходили к нему в больницу.
А потом произнес фразу, после которой у меня до сих пор, спустя двадцать лет мурашки по коже:
— Я не помню, кто из нас был в начале, — и посмотрел на меня огромными перепуганными глазами. Мне хотелось обнять его и увести далеко-далеко, туда, где никакой «Брат» его не найдет.
Успокаивать, таскать по психологам, врачам-психиатрам, а, если не поможет, по магам и колдунам. Но эти слова: «Я не помню, кто из нас был в начале!», произнесенные с таким не поддающимся описанию отчаянием... Я вдруг заткнулась. И поняла: «Никуда я его не потащу. Не даст».
Будет отрицать все и вся, как когда я обманом выманила его к психотерапевту. Чувствуя подвох, тварь у него внутри становилась еще более хитрой, изворотливой. Он будет вести себя более чем адекватно, будет производить впечатление умного здравомыслящего человека. Пока Вик сам не захочет, «братик» его не оставит.
***
Я думала — затеваю этот разговор, когда он уснул, но он все слышал. Гадкая месть озлобленного существа последовала незамедлительно. Он узнал, что я решила от него избавиться. Со мной больше можно было не церемониться. Я изменяла своему Вики с… ним же самим? С его братом? С тем, который был внутри и порой вырывалось наружу. То, что это Он, я поняла слишком поздно, когда у Виктора вдруг сменился тембр голоса, и посреди нежнейшего объяснения в любви зазвучали другие, совсем другие слова.
Он по-другому целовался, все делал по-другому, воплощая мои самые мерзкие фантазии, то, что я утаивала даже от самой себя. Я никогда так не чувствовала. От робких, нежных прикосновений моего мальчика («Вот так тебе приятно? А так?») мое тело так не взрывалось. Грубость, потоки мата — все это вызывало смешанное чувство наслаждения и гадливости.
В конце, когда он уснул, а Вик не помнил (когда он проснулся, снова смотрел на меня своими невинными собачьими глазами), я чувствовала себя как выдавленный тюбик с зубной пастой. Устала обманываться, врать, что смогу принять, полюбить их обоих (Ведь это же часть моего Вика? Часть его психики, да?). Я не могла сознаться себе в том позорном удовольствии.
— Я был к тебе невнимателен? Снова заснул? — лепетал Вик, а я вдруг начала истерически смеяться на его: «Я клянусь, все изменится!»
Да, все изменится, все будет еще хуже! Виктор так и не понял, почему я ушла, а я убегала, унося с собой постыдную гадкую тайну той ночи. Ночи, которую мне не забыть.
***
Потом я долго листала книги по психологии, психиатрии, пыталась объяснить все это хотя бы себе самой. Раздвоением личности, прогрессирующей шизофренией. Голоса, провалы в памяти — все казалось мне ясным, только… что-то не сходилось в этом научном объяснении.
— Чувствовала ли ты желание поджечь себя в храме на глазах у прихожан и испытать при этом ужасающее, ни с чем не сравнимое удовольствие? — однажды спросил меня тот, кого я впоследствии называла своим Учителем.
Он тоже был одержим. Два ужасных года, но нашел в себе силы произнести самые простые и в то же время самые сложные слова: «Надо мной нет твоей власти!», и не только произнести — в них поверить! Я начала учиться магии, постигать древние науки, забросила то, что у людей зовется научными дисциплинами. Чтобы однажды увидеть на фотографии этого «брата». Огромную черную тварину за спиной похудевшего Вика. Она глазела на меня и победно ухмылялась. А я смотрела и смотрела, игнорируя мурашки и подступившую к горлу дурноту.
Еще я видела мальчика, с разбитыми в кровь губами, раз за разом шепчущего одну известную ему молитву: «Пожалуйста, забери мою боль! В обмен на что угодно! Пожалуйста, забери...» Вик оставался все тем же избитым ребенком, но ребенком опасным, не желающий ничего менять, все так же трусливо прячущимся за страшным существом, наивно веря, что он Его повелитель. Мальчиком, который, больше всего боялся ни мук ада, ни потери души, а простой человеческой боли.
Мой самый сложный урок — не соваться туда, куда не просят, не спасать того, кто не хочет быть спасен. Никто не вползет в человека, если он не захочет, не даст молчаливого, но согласия. Не важно, как это воспринимать — как метафору темных сторон, злых мыслей, негативных программ, или как страшных существ, видимых на других слоях реальности.
Я видела тех, кто, улыбаясь, стряхивал это, как обычную грязь, и шел к свету, и тех, кто держался за свои самые темные страхи. Я верю — каждый может спастись. Только когда захочет!
Автор: Власова Александра
PS повествование от первого лица - литературный прием, не имеющий к личности автора отношения)) картинка из общего доступа
Понравилась история? Подписывайтесь на канал Сашины сказки, здесь много интересных историй.
Следующая публикация
Комментарии 1