Предыдущая публикация
— Дайте мне второй шааанс, — опять заныла девчонка, вынула из маленького кармашка носовой платок, быстро вытерла нос.
Платочек был белый, с голубенькой каймой и цветочками по уголкам.
«Трогательно, — подумал Андрей. — Ишь! Как ведь чувствует, что не люблю, не переношу я женских слез!»
— Никаких шансов. Попробуйте на следующий год, душа моя, а пока, хотите, я вас санитарочкой устрою в больницу? Работа грязная, тяжёлая, но зато уж посмотрите, так сказать, изнутри, где работать хотите. Вы–то все, — Андрей Юрьевич оглядел полный студентов двор института, — все представляете себе халат белоснежный, блестящие инструменты, коридор, всё стерильно и солнечно, и вы идете, такие все полубоги, киваете пациентам, а они на вас смотрят умоляюще, приниженно. Так?! — профессор опять поднырнул под девчушкину панамку, замер. — Сколько ж у тебя веснушек, Красильникова! Ну любит тебя солнышко, всю зацеловало.
И вдруг хохотнул. Ему стало весело и от этих нежных, светло–охристых веснушек на девичей коже, и от того, что солнце ее, эту Дашку Красильникову, целует взахлеб, и от того, что сегодня у жены день рождения, и они поедут на дачу, а там окуньки, щучка ходит, зубастая, ловкая, попробуй, поймай! И пчелы в ульях сидят, жужжат возмущенно, а Андрюша с ними разговаривает, уму–разуму учит.
Дарья изумленно подняла голову, прищурилась. Профессор, а смеется… Странно. И вообще всё это неправильно, нехорошо! Она так готовилась, а всё перепутала, смутилась перед комиссией, мяла потными руками билетик, глаза поднять боялась. Ну что ж такое…
— Ээээ… Извините, я не над вами смеюсь. Вы, Дарья, очень красивая девушка, — разоткровенничался Андрей Юрьевич. — Фух, а давайте–ка по мороженому! Не могу, жара какая, а! — Он оттянул воротничок рубашки, зажав подмышкой свой потрепанный портфельчик. — Да не краснейте! Я же вас не в ресторан зову или в кордебалет, а просто съесть мороженое. Так, вот вам деньги, — он покопался в кармане брюк, весь взмыленный под шерстяным пиджаком, взопревший, вынул скомканные бумажки. — Идите и купите себе и мне по мороженому. Я вас на лавке буду ждать. Вот там! — профессор махнул рукой в сторону.
Даша прищурилась, пожала плечами.
— А какое вам взять? — тихо спросила она.
— Любое. И побыстрее. А то вместо профессора останется мокрое место, а оно, душенька, никогда не устроит вас санитарочкой. Бегом, Дарья!
Он с удовольствием наблюдал, как Дашка действительно припустилась своими худыми, маленькими ножками к мороженщице.
— Ну девчонка совсем, как есть, ребенок! — покачал он головой. — Откуда ж такая на нашу голову?!..
Усевшись на скамейку и пристроив рядом портфель, Андрей Юрьевич вынул из кармана пиджака носовой платок. Он, в отличие от Дашиного, был огромный, в крупную сине–зеленую клетку, совершенно уродливый. Промакнув лоб и протерев шею, профессор поморщился. Противно! Противно быть потным, уставшим и старым. Противно ощущать своё величие рядом с этой веснушчатой, нежной девочкой. И не потому противно, что хочется с ней флиртовать, нет! Упаси, Боже! Андрюша любит свою жену больше жизни, на студенток никогда не засматривается. Просто жалко, что жизнь прошла, и остается только любоваться чужой жизнью, молодой, смелой, как эта Красильникова, упрямой и уверенной. И всё у них, этих Красильниковых, впереди, и кажется, что они будут лучше нас, поизносившихся, плешивых, отслуживших своё…
Андрей Юрьевич всё ещё внимательно смотрел на подошедшую Дарью. Та смутилась.
— Почему вы так меня изучаете? Вот мороженое, я вам пломбир взяла… — Девушка протянула мужчине завернутый в бумажку холодный брикетик.
— А себе? Себе что? — профессор с досадой оглядел пустые руки девчонки. — Я же сказал, чтобы два взяли. Ну вот, вы уже не слушаетесь! Как же дальше? Что дальше? А я вам скажу! — Он страшно выпучил глаза, сделавшись похожим на ту самую щуку, которую собирался выловить завтра в прудике у дома. — Ни–че–го! Вам велено, а вы не делаете! Вам говорят, а вы не слушаете! Вы…
— Нет! Нет, я поняла! Я сейчас! Сейчас! — красно–белая панамка опрометью кинулась обратно к мороженщице, купила второй пломбир, прибежала обратно. — Вот! — И плюхнулась на скамейку рядом с профессорским портфелем.
— Ешьте, — приказал Андрей Юрьевич. — А потом до свидания. У меня много дел, мне ещё супругу на дачу везти, грузиться, узлы–свертки–котомки носить. Ешьте–ешьте! А вы сейчас куда?
Дарья вытерла пальчиком уголок рта, пожала плечами. Мороженое было всем не вкусное, приторно–сладкое, слишком жирное. От него только пить захочется…
— То есть как не знаете? Вы же где–то обретаетесь? — возмущенно топнул ногой Андрей Юрьевич. Вот опять он будет волноваться, что она бесхозная…
Даша подумала, что если бы у него была борода, то профессор вполне сошел бы за старика Хоттабыча. Очень похож, даже удивительно.
— Обретаюсь, — согласилась девчонка. — Я у тётки пока остановилась. Но сегодня к ней приезжает родня, из Воркуты, кажется, а я, значит, уйду. Не резиновая же квартира.
Да, тетя Лена так и сказала, что, мол, Даш, ты совесть–то поимей, квартира не резиновая. Не поступила — уезжай. И весь разговор.
— Домой поедите значит? Где вы живете? Откуда к нам? — доедая мороженое, поинтересовался Андрей Юрьевич.
— Да не важно. Вы лучше примите меня, а? Ну устройте ещё один экзамен, ну я вас очень прошу! — принялась за своё Даша. — Я могу и три билета рассказать, и четыре, просто тогда я испугалась, в голове всё перепуталось и…
— Ой, бросьте. Вот это никак нельзя, душенька, чтобы в голове все путалось, — погрозил пальцем профессор. — А как же будете потом, на работе–то? Тоже испугаетесь и вырежете человеку не аппендикс, а, скажем, селезенку. Нет! Это немыслимо!
— Да ну как же можно вырезать одно вместо другого? — вытаращила глаза Даша. — Это же разное всё… А хотите ещё мороженое? Хотите два? — схватила она за руку профессора, тот вырвался, возмущенно фыркнул.
— Не хочу. И вам не советую. Излишества это. Прощевайте, Дарья Красильникова. Мне пора, жена ждет. А вы на следующий год приходите, сейчас уж всё.
Встал, раскланялся и пошел по аллее сквера прочь, даже не оглянулся, а девчонка в бело–красной панаме, удрученно вздохнув, так и осталась сидеть на скамеечке. Там, в кустиках, она припрятала свой чемоданчик, малюсенький, как будто игрушечный или бутафорский.
«Всё… Это и правда всё… — сокрушенно всхлипнул усыпанный веснушками носик, ручки безвольно легли на коленки. — Дома засмеют. И так никто не верил, что на врача стану учиться…»
В Краснознаменном, небольшом поселке полугородского типа, который был разделен изгибающейся лентой шоссе на две вечно враждующие половины «городских» многоэтажек и сельских домиков с веселыми наличниками и петушками на крыше, никто и правда не верил, что махонькая, похожая на кузнечика Дашка поступит в медицинский и когда—нибудь вернется с дипломом, станет разгуливать по местной больнице в белом халате и давать ценные указания медсестрам, самой молодой из которых было сейчас под шестьдесят.
Молодежь из краснознаменской больницы бежала без оглядки. Ни инструментов, ни условий, окна, и те до сих пор старыми колготками зимой затыкали, а главврач как будто свято верил, что от всех болезней непременно помогут спиртовые припарки. Поэтому запасы спирта таяли с невероятной силой, и он, главный врач, Николай Фомич, имел вид весьма прискорбный: красный, распухший, с синими прожилками нос, отекшее лицо, глаза с огромными мешками под ними, темные, сухие губы. Он редко обходил свои владения, «не считал себя обязанным», новеньких, «современных», на работу не принимал, всегда был в плохом настроении. А Даша решила пойти ему наперерез, готовилась, но всё завалила — и русский, и биологию с генетикой… Видно, не судьба…
Андрей Юрьевич уже скрылся из глаз, а Даша всё сидела на скамейке и держала в руках палочку от мороженого.
«Теперь пить хочется…» — рассеянно подумала девушка, вытащила из кустов свой чемоданчик, огляделась и пошла к остановке. Успеть бы на электричку, да и там, в поселке, не в темноте ж идти.
Даша боялась ходить вечером одна, шарахалась от каждого куста, всё ей чудились приведения и духи. Это от бабушки, болтливой выдумщицы, которая в детстве пугала Дашку демонами и лешими. Маленькая Дашенька укрывалась с головой и дрожала, прислушиваясь к ночным звукам: скрипнет досочка в заборе, хрустнет ветка, упадет на землю с глухим стуком яблоко, закудахчут куры, заполошный петух примется кричать ни свет ни заря, залают собаки где–то в подворотне — а Дашка уже покрылась холодным потом, вжалась в перину и едва дышит. А за стеной, там, в бабушкиной комнате, раздавался мощный, с присвистом и перекатами храп деда. Дед что–то бормотал во сне, ругался и ворчал. И это вдруг успокаивало кузнечика–Дашу. «Ну кто полезет к нам в дом, если у нас спит такой дедушка!» — думала она и наконец тоже засыпала…
А теперь деда нет, сгинул в той самой больнице, не спасли от воспаления легких. Николай Фомич вместо уколов прописал свои вечные припарки. Дед угас за двое суток, до самого конца храбрился, хорохорился, пытался ругаться, а потом затих. Дашенька, её мама и бабушка испуганно смотрели, как разгладились ворчливые морщинки на дедовом лице, как разжались руки, выпустив наружу складки одеяла.
— Ну вот и всё, — пробасила сзади санитарка, Тамара Егоровна. — Отмучился…
Деда нет, а вот темная дорогу до дома от станции всё там же, и кусты, и деревья, и заброшенные кирпичные домики, в которых, наверное, полным–полно нечисти. И мимо этого бредет маленькая фигурка, тащит свой чемоданчик, всхлипывает. Ну почему так? Почему этот Андрей Юрьевич ей не поверил? Она бы не подвела, она бы стала лучше всех! Правда!
«Не добрали баллов, душа вы моя. Бывает. На следующий год приходите!» — как будто оправдывался в голове у Дашки профессор. И что она к нему прицепилась? Зачем? Да не зачем, просто она почему–то ему доверяла. Зря, выходит…
Понурую фигурку догнал какой–то паренек, зашагал рядом, наклонился, забрал чемодан. Даша сначала вздрогнула, хотела закричать, потом узнала — Вовка.
— Ты чего здесь? Караулишь? Ты же не верил, что я поступлю, да? — с вызовом бросила она. — Отдай, я сама понесу. Отдай, говорю, чемодан!
— Охолонись, кнопка! — буркнул парень. — Да я больше всех за тебя кулаки держал, поняла? И ругал тебя самыми последними словами. Тетка позвонила твоим, сказала, что ты обратно едешь, вот я и вышел встречать. Расстроилась?
Он вдруг остановился, бредущая следом Даша налетела на него, забарахталась в крепких, горячих объятиях, а потом тоже выпростала в стороны свои тоненькие ручки, обняла Вовку, прижалась щекой к его груди и заревела, по–детски, горько–горько.
И тогда он, Вовка, наконец–то её поцеловал. Три года собирался, на станции, когда в институт провожал, почти решился, но потом стушевался, отвернулся, сделал вид, что ищет что–то в кармане, а теперь поцеловал.
Вышло как–то неловко, мокро и смазано, как будто два птенца клюнулись, Даша нахмурилась, замерла на миг, а потом сама потянулась к парню, тот вытянул губы трубочкой, наклонился.
— Это, конечно, плохо, но я рад, что ты вернулась, — прошептал Вовка, когда поцелуи закончились, и все между ним и Дашей стало понятно. — Но, если бы ты там осталась, я бы к тебе приехал, точно!
Даша кивнула. Хорошо. Всё хорошо. Деда только жалко и мечту…
… Морщась от влетающей в окно воробьиной трескотни, всё в том же шерстяном костюме, чуть постаревший, но живенький и как будто чем–то озабоченный, Андрей Юрьевич выхватил у Надюши, занимающейся списками поступающих, эти самые списки, стал судорожно листать.
— Так! Карасева, Карцева, Каракатина… Ох, дал же Бог фамилию… Дальше: Кержакова, Кепланова, Куницына, Куркина, Куйбышева… — Он быстро водил своим костлявым пальцем по столбикам фамилий, недовольно хмыкал.
— Вы что–то конкретное ищите? — спросила Надежда, устало сняла очки, подышала на стекла, вытерла их носовым платочком, белым, с голубой каемочкой и цветочками по углам.
— Откуда у вас он?! — строго спросил профессор.
— Кто? — испугалась Надя.
— Платок.
— На базаре купила. Там ещё были с желтыми цветками, но мне такой больше нравится. А что? — Надя смущенно спрятала в сумочку платочек.
— Ничего! — огрызнулся Андрей Юрьевич. — Куклова, Колбина, Костякова, Кюрай–Бон… Господи! Да где ж она?
— Кто, Андрей Юрьевич? — Надя совсем разволновалась, погладила свой выпирающий животик.
— Не нервничайте. Вам нельзя нервничать! — приказал профессор. — Красильникова Дарья. Мне нужна такая абитуриентка. Где она?
Он посмотрел на беременную Надю, та виновато пожала плечами, потом вынула из сумочки яблоко, принялась жевать. От волнения ей всегда хотелось есть.
— Нет её, вот что! Не приехала! А я ж из–за неё Таечке, супруге своей, все нервы вымотал. А она, эта Красильникова, не приехала! Вот народ! Мечта у неё, призвание! И не приехала. А я ж тогда декану нашему звонил, просил, чтоб вне конкурса, умолял, тот уперся, мол, нет мест. Всех я растревожил, ничего не сделал, а она и не приехала в этом году. Вот и верь этим студентам! Вы им, Надюша, не верьте, хорошо?
Надя кивнула. Не станет она никому верить, больно надо!
Андрей Юрьевич был вскоре замечен и у вывешенных списков поступивших, в очках и с недовольным лицом.
— Ищете кого–то? Протеже? — засмеялась доцент Фадеева, вредная, обиженная на весь мир женщина. — Ну, не всем сегодня повезло, не всем.
— Да никого я не ищу! — вырвал свою руку из доцентовских цепких пальчиков профессор и зашагал прочь, к тележке с мороженым.
Купил пломбир, уселся на ту самую скамейку, стал сосредоточенно жевать.
— Ну и ладно, — наконец решил он. — Так ей и надо. А у меня щучка в прудике и окуньки. И у жены опять день рождения, вот!..
И почему из всех неудачников он запомнил именно Красильникову? Многие же пытались и пытаются его подкупить, уговорить, просят о милости, а он запомнил только её. Наверное, потому, что она ничего не предлагала взамен. Совершенно ничего, только обещала хорошо учиться. Наивно и странно, а ещё как–то чисто. Вот потому и запомнил. Ну теперь уж ни к чему. Прошлое..
…Таечка, нарядная, счастливая, смотрела на мужа. Мужчины жарили на улице шашлыки, пели под гитару, говорили о рыбалке и футболе. Женщины вместе с именинницей сидели на веранде профессоркой дачи, смеялись и листали модные журналы.
Всё шло хорошо, как обычно, а потом Андрей Юрьевич вдруг как–то осел, бледный, трясущийся, стал хватать ртом воздух.
Все разом засуетились, стали щупать его пульс, посыпались диагнозы. Тая и не заметила, как уже сидит в машине, а Андрюшина голова покоится на её коленях. Машина куда–то едет, уже совсем темно, вдоль дороги нет фонарей, и становится страшно.
— Что с ним, а? Что? Скорее же! Скорее! — шепчет Таисия, крепко схватив мужа за руку. А тот как будто спит, стонет только иногда.
— Сердце, наверное. Да что ж такое! — сидевший за рулем друг семьи, Игорь, выругался, вглядываясь вперед, в месиво фар и стоящих по обочине людей. — Почему стоим? Нам срочно проехать надо! — закричал он, опустив стекло.
— Вертай взад, — шлепая губами, ответил какой–то старик. — Бензовоз перевернулся, всю дорогу перегородил. И кто им права выдает, молокососам этим! — плюнул и пошел куда–то, а Игорь выскочил, догнал его, схватил за рукав.
— Ближайшая больница где? Больница мне нужна, отец. Куда ехать?
— Дык назад и в объезд, к поселку. Там, конечно, больница — одно название, но других нет. А чего? Рожаете? — кивнул дед на скрючившуюся над мужем Таечку. — У нас в деревне повитуха есть, ловкая, вмиг разродится краля твоя. Позвать?
Но Игорь его уже не слушал. Развернув машину, помчались «в объезд».
— Ну вот как так–то, Таисия?! Ни лекарств, ничего в доме нет! Сапожник без сапог, прости, Господи! — ругался Игорь. — Ну не дети уже, надо понимать!
Игорь, Паша, Виктор с женой… Да все, кто были сегодня в гостях у Андрея Юрьевича, к медицине не имели совершенно никакого отношения, могли разве что корвалол дать или аспирин найти в аптечке. Тая, женщина творческая, филолог, тоже в лекарствах не разбиралась, всегда полагалась на мужа, а тут…
Женщина слушала, как распекает её Игорь, кивала, хотя совершенно ничего не понимала, только гладила Андрея по голове и плакала.
До поселковой больницы, серого трёхэтажного здания с желто–зелеными разводами плесени под кое–где облупившейся штукатуркой, доехали ближе к ночи.
— Где у вас тут приемный покой? — крикнул сидящему на лавке дворнику Игорь. — У нас, похоже, инфаркт! Врача зови! Зови, говорю, врача!
Дворник слабо дернулся, скривился весь, как будто ему дали съесть лимон, зябко передернул плечами.
— У нас тут везде покой, барин! Везде, где хошь. Инфаркт? Это который микарды? Старуха моя от него померла. Да… Да… — заплетающимся языком стал он рассказывать, как хоронил свою «старуху», как плакали над могилкой её сестры, как…
— Хватит! Я сказал, зови врача! Светила Гиппократовские где тут у вас?! Тая! Беги внутрь, пусть каталку везут! Андрей, потерпи, родной, потерпи… — приговаривал Игорь, похлопывая друга по щекам.
Таисия поднялась по ступенькам деревянного крыльца, дернула рукой дверь. Та оказалась заперта. Тогда женщина принялась барабанить руками по доскам, топать и кричать.
Наконец за дверью что–то клацнуло, к ней вышел Николай Фомич, как обычно, заспанный, краснолицый, с крепким запахом перегара, от которого у Таи закружилась голова.
— Ну чего шумите–то, черти? Женщина, не топайте так, голова раскалывается. Ну чего у вас тут? Да не частите! — закричал он на Таю, та замолчала, выпрямилась, а потом, оттолкнув доктора, пошла внутрь…
… Андрей Юрьевич лежал в пустой, холодной палате. За окнами едва–едва забрезжил рассвет. Он пробивался сквозь обклеенные бумагой окна, полз по выкрашенным в грустный голубой цвет стенам, потом стекал на пол и терялся в темном цвете линолеума.
— Тая… Таечка… — позвал мужчина, повернул голову. Что с ним, где он, почему вокруг так некрасиво и пахнет хлоркой? Почему болит голова и в груди печет?
Жена сидела рядом, на жёстком металлическом стуле, и спала. Андрей хотел дотронуться до её руки, но не смог пошевелиться, застонал и закрыл глаза.
И тут двухстворчатая дверь палаты открылась, внутрь прошла какая–то женщина в синем халате и с косынкой на голове. Слишком большой халат на худой её фигурке болтался мантией, но женщину это не смущало. Она поправила косынку, тихонько подошла к лежащему на койке мужчине, быстро посмотрела на спящую женщину, покачала головой.
— Водички? Давайте, попьем водички! — склонилась она над профессором, осторожно приподняла его голову. — Ой…
— Красильникова?! Вы?! — изумленно спросил Андрей Юрьевич усыпанный веснушками носик. Носик кивнул, губы улыбнулись.
— Я, Андрей Юрьевич. Но вы бы не волновались. Наш Николай Фомич сказал, что инфаркта не было, что–то другое. Но вам нельзя волноваться. Вот, попейте. Ох, какой вы бледный…
Она поднесла к его губам стакан, мужчина сделал несколько глотков, благодарно кивнул.
— Дарья, что вы тут делаете? Я искал вас в списках, два года искал, а вы… Ну как же так, Красильникова?! — возмущенно зашептал он, но Даша прислонила палец к своим губам, велела профессору замолчать.
— Я приеду. В этом году обязательно приеду. Просто… Просто тогда, в тот раз, я вернулась, и Вова встретил меня на станции, а потом мы поженились, у нас родился Сережка. Он был такой маленький, что я не смогла от него уехать, понимаете?.. И вот, я устроилась санитаркой, как вы говорили. Я многому научилась и…
— Где, Дарья?! В этой дыре? Что это вообще за больница? — застонал Андрей Юрьевич. — Чему здесь можно научиться, Даша? Это ужасно!
— Ужасно, — согласилась санитарка. — Вот поэтому я и решила стать врачом. Стану, приеду сюда и всё–всё поменяю!
— Или сопьешься, как этот ваш врач, что меня смотрел, — усмехнулся профессор. — Кошмар!
— Я тоже раньше так думала, Андрей Юрьевич, — Даша поправила под головой больного подушку, подоткнула одеяло. — Я мечтала его прогнать, а самой всё здесь поменять. А когда стала тут работать, поняла, что он тоже хочет, но нет уже сил… Он писал, требовал, жаловался, но… Таких больниц очень много, очень! До нас пока не дошла очередь.
— Да её ломать надо, эту вашу богадельню! Ломать! — разошелся профессор, приподнялся на локте, стал бить кулаком по одеялу. — Плесень и сквозняки, никакого ухода. Ничего!
— Андрюша! — встрепенулась Таисия. — Андрюша, не надо так кричать! Тебе нельзя. Успокойся!
Даша улыбнулась.
— Вы похожи на Хоттабыча, — сказала она. — Бороду вам бы только и…
— Что?! Что?! Красильникова! Вы, Красильникова… Вы…
— Я. Я Красильникова. А вы профессор, и никакой вы не Хоттабыч. Ну простите меня, простите! Я сейчас врача позову. Таисия…
— Фёдоровна.
— Таисия Фёдоровна, пойдемте, я вам чай налью. С пряниками. Будете пряники? — Даша совершенно просто, как будто знала эту женщину сто лет, взяла её за руку, повела куда–то. — Да не волнуйтесь вы так. У нас хороший врач, только устал он очень… Устал…
… — Колька?! Ты? — профессор удивленно смотрел на стоящего перед ним мужчину, сутулого, неказистого, лохматого. Николай Фомич давно не носил белую шапочку, да и белый халат его стал серовато–желтым, замызганным, как вся его жизнь.
— Я, друг, я… Узнал? Значит не совсем я пропал! — Врач засмеялся, да как–то невесело.
— Как же ты здесь? Тут же совершенно невозможно работать, Коля! Ты же такие надежды подавал! И вдруг здесь… Спился? — кивнул сам себе Андрей.
— Спился. Только в обратном порядке, Андрюш. — Коля сел к нему на кровать, почесал затылок. — Сначала тут воевал, всё пытался людям хорошо сделать, а средств нет, лекарств нет, ничего нет. Вот и махнул на всё рукой. И ведь молодые приходили, работать устраивались, а я понимал, что и они здесь погибнут, вот всех и гнал. Остались только закаленные старухи да я. Вот и все надежды, Андрюша. Такие дела. А Дашка эта все уши мне про тебя прожужжала, стрекоза! Готовится, поступать будет. Мальчонка у неё, правда, совсем маленький, ну ничего, решат как–то. Ты уж там её научи хорошо, чтоб мне смена была.
— Коля… Коля… Да, Красильникову я научу. Всему научим, не обидим. Но ты… Да как же?! Ну надо бороться, Коля! Надо писать! Просить! — Профессор раскраснелся, стал заикаться от волнения.
— Надо, милый. Надо. Ты пока уймись. Потом повоюем. Потом. Отдыхай. Ну вот… Опять пульс у тебя расшалился! Не хватало ещё приступа…
Николай Фомич дождался, пока Андрей уснет, тихонько вышел из палаты, встал у окна в коридоре, стал смотреть на запущенный, неприбранный садик. Нет, всё же хорошо, что он тут, хорошо! И с Андреем свиделись. И все на своих местах, все там, где они нужнее.
— Николай Фомич, идите позавтракайте! — окликнула доктора Даша. — Давайте, уж десятый час.
— Иду, Дашка. Иду. Профессор твой спит, нормально всё будет.
Даша кивнула…
…Андрей Юрьевич стоял и с какой–то немыслимой гордостью читал вот уже в пятый раз знакомую фамилию в списке, висящем за стеклом.
«Красильникова Дарья Ивановна». Поступила. Теперь будет Николаю Фомичу смена. Дождаться бы только. И он дождется. Непременно. Ну а пока Андрей впрягся в нудную затею обустройства больницы в Краснознаменном.
— Эх, Коля, Коля! Всегда был гордым, помощи не принимал. А теперь придется! — Андрей Юрьевич улыбнулся и направился к тележке с мороженым. Он, Андрюша, ещё ого–го! Горы свернет, если захочет! Правда–правда!..
(Автор Зюзинские истории )
Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/istoriiday (нажав: "Вступить" или "Подписаться")
ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ
Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤
Следующая публикация
Нет комментариев