Предыдущая публикация
Это Александр ехал на родину.
Мать ждала Александра всегда. Да и сестра... Вот только на сестру он был обижен.
Как-то привез матери сапоги, приметные, с вышитым золотым цветком на голенище. А через год увидел эти сапоги на дамочке – на директрисе местного клуба. Увидел, когда направился туда на танцы.
– Мам, так а где сапоги-то, подарок мой? Не носишь что ли?
Мать отвела глаза, засуетилась у плиты.
– Так ить, каблук там, Саш. Не могу я. Помнишь, нога-то подворачивалась? Не могу такое носить...
– Как нет-то? Есть... Мне уж не по возрасту.
Александр тогда рассердился на сестру, направился в город и купил матери сапоги новые. Денег не пожалел.
Как продавщице сказал, что для матери – женщины пожилой сапоги, чтоб без каблука дала, так она за бурками направилась, выставила перед ним обувь старушечью.
Александр аж обиделся. Неужели он для матери денег пожалеет? И уж из принципа взял самые дорогие – кожа и мех натуральные, финские.
Мать дома надела – аж расплакалась. Мягкие, удобные.
И какого же было удивление Александра, когда года через два приехал вновь на побывку и увидел эти сапоги на Ирине – подросшей племяннице.
– Ирка, это ж бабкины сапоги. Я ж их матери дарил.
– Да? Ну... я не знаю. Она мне подарила, – выпалила Ирка и хлопнув дверью, исчезла.
А когда мать в калошах на шерстяной носок вернулась из магазина, спросил ее – почему так. Она растерялась, застеснялась и как-то сбивчиво объяснила, что Иришке нужнее...
– Это чего? Я, значит, матери – подарки. А ты – то продала, то Ирке задарила.
– Не кричи! Не я это. Мать сама ей отдала.
– А вы и рады, и схватили, да! Чего матери надо? Пусть в валенках ходит! Я не вам, я ей покупал на свои, на кровные...
Они кричали, ругались, пока не увидели, что мать плачет. Сидит на диване – побелела вся, утирается фартуком и горько плачет.
– Ты чего, мам, не переживай, я тебе ещё куплю! Не плачь...
И сквозь слёзы услышал:
– Не ругайтеся только, не ругайтеся. Не надо мне ...
Галина хлопнула дверью, выскочила во двор. Мать с волнением смотрела ей вслед. А потом вышла тоже. И Александр наблюдал, как унизительно мать ходила за ней, уговаривала, а Галина брыкала и отходила от неё всторону, принималась за дворовые дела.
И казалось ему тогда, что не ценят мать, принижают тут, а она и сама не понимает этого по старости своей.
Все это вспоминалось теперь, когда Александр опять ехал домой, к матери и сестре. Пролетали разъезды и полустанки, поезд мчался на северо-восток. Два года уж не был он дома.
Александру было тридцать с небольшим. Был он русоголов, подборист и суховат. Жизнь его – перекати поле.
Бродяга по натуре. В последнее время он работал на монтаже турбины в сибирском вахтовом поселке. Жили они на пологом берегу реки, рядом с лесозаводом. Кругом – штабеля поваленного леса. А у них – план, спешка, ругань, шипение автогенной сварки, стук молотов и запах карбита.
И вот, наконец, в декабре – отпуск. Заработок – на руки, да ещё и какой, с премией ...
Только и дом-то у Александра, что материнский. Больше нет никакого. Но и его уж своим домом считать трудно. Осталась в доме матери старшая его сестра – Галина со своим семейством. Дом расширялся, пристроил руками бывшего зятя себе большой каменный зад, раскинулся новыми постройками двора.
Вот только вскоре зятю жизнь сельская надоела, сам он городской был. Развелась сестра с мужем, осталась в доме с матерью и двумя подросшими уже детьми.
Тогда-то про себя Александр и решил, что женится он лет в тридцать, и непременно на своей – из села. Увезет её, и будут приезжать они домой вместе. Он уверен был, что мать присмотрит уж ему двух-трёх невест, и что они непременно будут очень хороши.
Но шло время, девчонки– ровесницы повыходили замуж, уже в школу водили детей. Да и те, кто помладше тоже не ждали его – такого принца. Ну, а юные создания начали называть его – дядя Саша. Дядя Саша удивлялся, расстраивался и смотрел в зеркало, потирая щетину щек. С удивлением видел, что и правда – для них он, скорее, дядя.
Вздрагивал вагон, неярко горели матовые лампочки под потолком. Все приглушенно, тихо. Александру не спалось.
Промчался с пронзительным гудком встречный поезд, плотной струёй пронеслись мимо освещенные окна. Мимо проплывали темные деревни, реки и озера. Стучали колеса. А Александр все думал – счастлива или несчастна мать?
Тогда с Галиной они не разговаривали несколько дней, а мать по очереди их уговаривала помириться.
– Ты, Саш, не серчай на Галю-то. Ей нелегко ведь. Ирка – девица, Петя растет не по дням, а по часам, не успеваем штаны покупать. А зарплата-то у неё – с гулькин нос, а Колька её пропал, ничего не помогает. А такой мужик, вроде, неплохой был, и вот те на...
– Мам, ну, это не твои проблемы. Ты-то должна хоть немного пожить нормально. Для себя.
– Так ведь разве это жизнь, когда для себя-то? Для себя, так и жить не стоит. Дети ж — это цепи, соединяющие мать с жизнью.
– Это получается, мам, по твоей логике, моя жизнь не имеет никакого смысла. Ни жены, ни детей. Так что ли?
– Ну, что ты. Вот обо мне заботишься. Хочется тебе заботиться, силы есть для заботы. Переживаю за тебя – семью-то надоть.
– Опять разговор переводишь? Мы, вообще-то, о тебе говорили, о твоей жизни.
– А моя жись – это вы. Дети мои да внуки. А коли у вас миру нет, так и жить мне незачем. И сапоги не нужны никакие. До сапог ли...
– Мам! А здоровье? Я ж тебе, чтоб тепло было ...
– А я вот вижу, что Ирке надеть нече, глаза грустные. Сапоги-то как достала, как надела она – глаза горят, радости – полны штаны...! Так и я счастлива, счастливей всех... Мы – семья, Саш. А в семье, разе будешь счастлив, когда другой горюет.
– А они не горюют, что ты разута?
– Они ещё молоды. Настанет и их время.
– Не пойму, мам. Я тоже молод. На десять лет Галину моложе, так и то понимаю...
В тот раз он не поехал за очередными сапогами. Ну их! Опять мать без сапог оставят. Хоть с Галиной и помирился. Ради матери, конечно.
Два года не был он дома. Много чего произошло у него за это время. А мать писала. Прошлой осенью написала, что сапоги ей купили, и ещё кое-что. Мечта матери, чтоб дети были дружны – так и просматривалась, сквозь ровные материнские строки.
И часто думал он о словах матери.
А ведь и верно. Это он оторвался, как лист осенний, а Галина с матерью осталась одним целым – семьёй. Вот и болит у матери за неё сердце. Поистине, материнская любовь делает женщину самым уязвимым существом на земле.
Поезд притормаживал у его станции. Александр оделся, стащил чемодан.
На станции шёл снежок мелкой пылью. Александр спустился, огляделся, закурил. Сквозь березы виднелось здание станции. Но он зашагал в другую сторону, на лесную тропу.
И тут из леса выскочил бегом с санками парнишка. Александр узнал Петю – племянника. И хоть и было ему всего двенадцать, ростом он был с Александра.
Обнялись..
Они водрузили чемодан на санки и покатили по редкому ещё снегу.
– Переживает. У нас Ирка замуж собралась.
Александр остановился.
– Как это? А сколько ей?
– По какой справке?
– По такой. Беременная она.
– Вот это новости! Ну, ребята, вы даёте...
– Это Ирка даёт! – хмыкнул Петька и глянул на дядю, не перегнул ли с юмором.
– А мать не знает, где денег взять на приданое, да на свадьбу. Не думали же... Переживает, плачет даже. У Генки-то родители свадьбу хотят, гостей много.
– А бабушка как?
– А бабушка ... А вот бабушка – молодец! Вообще, не переживает. Она и сказала – пусть женятся, найдем денег. Хочет золотое кольцо свое продать, и дедово.
Петька тащил санки, полозья плохо скользили по замёрзшей земле. Александр замолчал. Помнил, как ценила мать эти кольца. Уж раз их жертвует, значит ничегошеньки у неё не изменилось – готова все отдать, ради своих.
Им надо было пройти километра четыре. Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег шел все сильнее, пеленой повисал между стволами.
Вот и родное село. Дымы поднимались столбами к небу, а потом сваливались, растекались, закутывали окрестные холмы прозрачной синью. Как всегда тут у Александра всегда возникало трепетное чувство – чувство родины.
И вот с этим чувством и пришло осознание того, что сделает он на этот раз. Нет, не для сестры, и даже не для беременной племянницы – для матери сделает. Любовь нужно проявлять действием.
Сестры дома не оказалось, на работе. Но уже с вечера, как всегда при его приезде, в доме было наготовлено, как на стол праздничный. Только атмосфера висела другая – волнительная.
Мать постарела ещё на пару лет. И казалось Александру, что есть у этих лет какая-то геометрическая прогрессия, как будто старость наступает ускоряющимися шагами.
Он обнял мать, прижал крепко. Та утерла старческие слёзы.
– Что у вас тут, мам?
А мать так держалась перед Галиной, потому что той и так было нелегко пережить новости дочки, держалась перед Иришкой, чтоб поддержать девчонку, решившую резать себе вены, когда узнала, что беременна от сокурсника ... так держалась, что, увидев сына, разревелась.
– Такие дела, сынок, Иришка-то ведь ребёночка ждёт. О-ох, какие дела у нас. А родители жениха ее свадьбу хотят. Небедные, видать. Кафе хотят. Ирка плачет. Галина черная вся ходит.
– Мам, так жених-то хоть хороший?
– Да, Бог его ведает! – мать утирала слёзы, – Вроде, хороший. Учатся они вместе.
– Тогда, это счастье, а не горе. А деньги – дело наживное. Денег я найду. Сыграем племяннице свадьбу! Только ты больше не плачь, – нарочито бодрым голосом приговаривал Саша.
Мать затаила дыхание, подняла на него глаза.
– Верно, что ли, Саш? Поможешь?
– Конечно, мам! Мы ж одна семья. А деньги у меня есть. Вот в банк съезжу, ещё сниму с книжки. Сколько потребуется, столько и сниму. Тебе платье купим и туфли. Ты у меня самая красивая будешь в этом кафе. Всех затмишь.
– Да ладно,– она махнула рукой, – Чай и ты не просто нашел деньги-то. Иришке б...
– И Иришке, мам, и Гале. Не переживай! Кажется мне теперь, что я для этого и копил.
– Сейчас обедать будем, – начинает привычно хлопотать.
И только Галина пришла с работы, и вся в волнении.
– Саш, я отдать-то скоро не смогу. Вот считаю, считаю – не смогу. Даже за год, наверное... Каждую копейку считаем. Зря ты...
– Забудь, Галь. Пусть это будет моим подарком вам всем, и тебе, и Иришке – с днём свадьбы. Ведь мать права – счастлива она только, когда мы все счастливы.
И закружилась свадебная подготовка, суета. И Саша был как никогда тоже задействован во всей этой кутерьме.
За день до торжества пришлось ему по делам к жениху, к Генке, поехать. А у него сестра старшая – Маша. За стол его усадила.
А он все глядел и глядел, как неслышно она сновала в серых шерстяных носках от плиты к столу с отварной горячей картошкой, с яичницей, как до блеска протирала стаканы. Такая домашняя, в кофточке с короткими рукавами. Опускала глаза, как будто стеснялась гостя.
И понял тогда Александр, что хочет смотреть на эту девушку всю жизнь. Что не хочет больше по общагам мотаться, а хочет вот так – вдвоем...
Александр уже добавил в этот список и свое имя.
– Дядя Саш, я так тебе благодарна! Так благодарна, – шептала на свадьбе на ухо ему юная невеста, – А Маша у них просто умница, хватай!
А он и ухватил. Свадьба откружила и закружила их отношения. Отпускать, оставлять девушку Александр уже не мог.
– Сашенька! Машенька! Детки мои, дай вам Бог! – провожала их мама, – А мы вас ждать будем всегда.
Маша уехала вместе с ним. Зарегистрировали брак они уже в далеком сибирском городке.
И приезжали на их общую родину впредь только вместе.
***
Не важно, сколько нам лет и чего мы добились: нам все равно нужна мама...
Автор: Рассеянный хореограф
Следующая публикация
Нет комментариев