Ещё с утра по всем бригадам и фермам, по всем избам, из конца в конец, прошла молва: Кудрявцева будут обсуждать на собрании. И валом повалил народ в клуб. Пожилые припоминают: так много людей видят третий раз в жизни – первый, когда насчёт организации колхоза приезжали, второй – когда колокола с церкви снимали, и вот теперь…
Зал притих, когда предоставили слово Стрыгину. Он напомнил о письмах, поступивших в райком, сказал, что бюро нашло невозможным дальше оставлять Кудрявцева на посту председателя за его, как он выразился, «Аморальные чудачества».
- Бюро, - закончил Стрыгин, - поручило мне доложить о своём решении общему собранию. Думаю, что вы понимаете назревшую ситуацию. Надо единым махом разрубить гордиев узел.
Любил Стрыгин козырнуть мудрёными словечками, которые, по его мнению, производили неотразимое впечатление, заставляли глубже вдумываться в суть, придавали вес толкованию.
Вслед за секретарём райкома выступил секретарь партийной организации Шиндряев. От него собрание узнало, что мнения коммунистов при обсуждении решения бюро райкома разделились: не все голосовали за освобождение Кудрявцева.
Разговор о председателевой судьбе начался как-то сам собой. Тон ему задала свинарка Екатерина Салманова.
- Всю подноготную нашего председателя вывернули, абы опорочить человека. Он, мол, и такой и сякой. Где правду сказывали – ничего не возразишь. И про машину верно говорили. Зря он на ней без роздыху раскатывает, бензин тратит. Я так скажу: то не бензин, а доход колхозный в дым превращается, по трудодню по нашему родненькому бьёт. Скакали бы больше на жеребцах стоялых да меринах, с жиру готовых лопнуть. Чего это вы лошадей жалеете, товарищи правленцы? Не в музей ли сдать собираетесь? И ещё, что бы не забыть: тут говорили, что Семён Михайлович Ефимову по дороге подвёз. Ну и што-ка? Если бы вы знали, как я жалею, что не меня подвёз. Человек он видный, симпатичный, с ним и посидеть-то рядом – одна приятность, право слово.
Засмеялось собрание, забурлило, из берегов вышло. Председательствующий Василий Михеев закричал: - Хватит ржать! Это вам не кино, а общее собрание. Посадить бы вас в президиум, тогда бы смирно сидели. А что касается Катерины, то её, анчутку, ветром что - ли занесло. Вон как вынарядилась, словно на праздник. Хотя бы нынче языку выходной дала.
А Катерина, как бы назло Михееву, вышла на середину клуба и, направилась к сцене.
- Ты куда? Может быть, сама себя в президиум избрать решила? Садись, дальше ходу нет! – повысил голос Михеев.
- Будя тебе молоть – то, Василий. Ишь, швыряешься словами, как щуплым горохом. А того в толк взять не можешь. Собрания у нас часто бывают? То – то и оно что редко. Ревкомиссия перед нами отчитывается? Как бы не так. Ты, Семён не зажимай, когда с низов гутарят. Устраивай собрания чаще, чтобы каждый досыта наговориться мог.
А что касается нас, женщин, то вы, в глазах у вас стыда нет, всё наровите их послать туда, где работа тяжельше, а сами учётчиками позаделались, в кладовках прохлаждаетесь, не доверяете нашей сестре. И правление с партийным секретарём промашку делают: нет ходу женщинам в руководство. Вон полюбуйтесь: в президиуме двенадцать мужиков и одна баба, вот и высчитайте процент. Только один день мы верховодим – восьмого марта. В президиуме – мы, в зале - тоже мы А если собрание созывают девятого, то картина иная: мужики - в президиуме, женщины в общей массе.
Михеев опасался: прозовут ещё зажимщиком.
- Ну ладно, ладно, говори, хоть сверх регламента, одним словом, пока все слова не переберёшь. Только выходи на трибуну, чтобы и ты всех видела и сама у всех на виду была. А так твоё красноречие, хоть и под аплодисменты, не в счёт.
Секретарь райкома поправил Михеева:
- Товарищ Салманова дело говорит. Пусть выскажет всё, что наболело. Не нравится, видно, как она правление пушит.
И кладовщица Пелагея Немцова того же мнения:
- Верно, товарищ Стрыгин, пускай Катерина до конца речь доскажет. Она и так обижена: мужик в войну пропал, не с кем ей словом переброситься.
- Завладевай трибуной, Катерина, - звал Михеев, - видишь, на твоей стороне собрание.
- Кончилась моя прения, слово у меня не писано, а в уме сложено. У тебя, Семён, поди, одна заботушка – протокол написать. Ничего, секретарь шибко грамотный, всё как есть опишет, оформит и в дело подошьёт.
И снова собрание вошло в «нормальное» русло. Один за другим выступали колхозники, давали оценку своему председателю, который, как заметил учётчик третьей бригады Андрей Антонидин, «больше всех разных построек наставил, с кукурузой размахнулся, трудодень подравнял».
- Чудно, - говорит, - получается: человек старается, а мы, выходит, должны говорить о нём плохое. Не согласный я с таким подходом. Товарищ Кудрявцев хорошее обхождение к каждому имеет, никого сроду дурным словом не обругал. Аккурат нам такой председатель нужен. Пока он нами командует, и государство продукцию сполна получает, и на трудодень мы не в обиде.
- Чего там, оставить Кудрявцева! – раздались голоса.
Михеев был неумолим: он призывал к соблюдению порядка, стучал по пустому графину, разъяснял, что выше общего собрания в колхозе ничего нет, и потому провести его надо серьёзно, чтобы потом никаких кривотолков.
- Кому предоставить слово? – обращался он в зал.
- Дайте мне…
Фёдор Иванович Глотов – говорун известный. Сейчас соловьём зальётся, нарисует такую картину, что все будут виноваты, а он, Глотов, сухим из воды выйдет.
- Так вот, значитца … - начал Глотов. – Приехал к нам Кудрявцев, люди вздохнули: ну, мол, возьмётся за гуж, потянет. А он потянул, вернее сказать, потянулся к бутылке и бабьей юбке. А эти предметы с добром не в дружбе. Недавно стало известно, что председатель единолично, одним росчерком пера отправил на сторону полтонны гвоздей. Куда это годится? Во что он превратил правление – в послушную канцелярию?
Стрыгин сделал в записной книжке пометку: «Полтонны гвоздей на сторону?» Факт веский.Вот начнут сейчас разоблачать по «части гвоздей» и он Кудрявцев, признается во всём. Но верно ли это? Может быть, Глотов имеет зуб на Кудрявцева? Ведь он до сих пор не смирился с тем, что после войны, когда в сельском хозяйстве начались большие перемены, его, Глотова, сменил молодой бригадир тракторной бригады Рязанов, а того – Кудрявцев, тридцатитысячник, присланный с центральных чернозёмов. Недружелюбно, холодно встретил Глотов Кудрявцева. «И не такие были, да рога обломали. Одну, от силы две кампании протянет и уедет. Земли безымянские не одну карюху укатали. Приехал, понимаешь, на готовенькое, теперь любой руководитель сможет. На счету в банке денежки есть, машин много. Поработал бы в наше время…».
Глотов прославился тем, что за восемь долгих председательских лет побывал в каждом из трёхсот шестидесяти двух домов и везде его угощали. Водка, к которой он прикладывался изрядно, выкрасила ему нос. «Ты знаешь, - говорил он собеседнику, когда подвыпьет, - вот в том доме я был дважды, там наливают по полному гранённому и закуски ставят в огромном количестве. А вон в том, что справа, жадные черти – четвертинку на троих делят. Спросил однажды, почему так, а хозяйка в ответ: «Как аукнется, так и откликнется. Помнишь, говорит, непутёвый, однажды я у тебя мучицы белой попросила. Ты бумажку кладовщику отписал. Повертел тот её в руках и сказал, что муки в ларе ни фунта. А после, через год, когда мы вместе ехали на базар, кладовщик рассмеялся и говорит: «Глотова понимать надо. У него каждый шаг со значением. Взять ту записку о муке. Действительно, там было предписано «отпустить». Но как подписался Глотов? Вот в чём весь корень зла. Если он ставил подпись завитушкой кверху, значит – выдать, если книзу – ничего не получишь. Так вот, в записке твоей подпись была завитушкой книзу. Ловчила! А помнишь, как он отчудил с Дарьей. Приносит она мне бумажку от Глотова. Я читаю и не могу удержаться от смеха. Ведь чего отмочил. Пишет: «Отпустить Дарье Смагиной килограмм мёду из ведра, в каком нету». Наверное, не угостила.
Гвозди … Удобный момент выбрал Глотов. Здорово пригвоздил Кудрявцева. А как же, он помнит фразу, не то где – то вычитанную, не то от кого – то услышанную: «Выбор момента плюс решительное действие есть верная гарантия успеха». Вот так – то Кудрявцев, на ржавых гвоздях засыпался.
И вдруг, как молнией тёмной ночью:
- Не брал Кудрявцев гвоздей.
- Глотов сводит давнишние счёты.
- знаем мы его ухватку…
Михеев весь взмок. Ему никогда не приходилось руководить собранием. Какое это, если бы вы знали, тяжёлое занятие! Смотришь в зал, всех видишь, на тебя все смотрят, теряешься, не знаешь, чем повлиять на людей, чтобы они не «переходили повестку».
Порядок воцарился, когда председатель пустил в ход спасительное слово «товарищи».
Новую запись делает секретарь райкома: «Ситуация. Выходит, при проверке не всё выяснено. Не учтено настроение». Последние три слова трижды подчеркнул. Потом обратился с предложением:
- Кудрявцеву предъявлено и так тяжкое обвинение. Пусть председатель ревизионной комиссии и заведующий складом перед всеми скажут: была махинация с гвоздями или нет.
- Какая там махинация? – удивился председатель ревкомиссии. – У нас на складе никогда столько гвоздей в остатке не было. Наверное, они во сне Глотову приснились. Вообще он мастер раздувать факты. Услышит звон, да не знает, где он.
- Итак, - подытожил «гвоздевой вопрос» Стрыгин, - данное обвинение с Кудрявцева снимается. Нельзя, в самом деле, на не виновного валить все грехи. И то, что ему предъявляется, - ноша не из лёгких.
Восьмой час шло собрание. Заработала электростанция, и село озарилось светом. Станция, механическая мельница, мастерские, каменная школа – восьмилетка, животноводческие постройки – всё это дело рук их безымянских колхозников во главе с партийной организацией, правлением и. конечно Кудрявцевым. Правда, он нигде не подчёркивал это, не выпячивал себя на первый план, терпеть не может «ячества». Однажды на общем собрании, когда обсуждали поведение бригадира Телегина, Кудрявцев сказал: «Организаторского таланта у тебя, Телегин, ни вот столечко, а гордости в сундук не уместишь. Только и слышишь от тебя: «я», «у меня», «обо мне». Видать, до того заважничал, что самого себя перед зеркалом на «вы» величать стал. Любишь ты, однако, личное местоимение». И зачитал выдержку: «Для того, чтобы руководить людьми, надо превосходить их знаниями, а не только характером».
Пастухи уже пригнали стада, и бурёнки, привыкнув к дойке в одно и то же время, протяжно ревели, взывая к хозяйкам, что засиделись в клубе.
- Голосуйте, чего тянуть! – требовало собрание.
Михеев то и дело смотрел на часы, призывая соблюдать порядок. А что касается курящих, то он уже давно перестал делать им внушение – всё равно чадят, словно последний день на белом свете.
В пятый раз попросил слово Кудрявцев.
- Дорогие товарищи колхозники и колхозницы! Сердечно благодарю вас за тёплые слова по моему адресу. Не скрою: приятно, даже очень. Но есть мера оценок. Не кажется ли вам, что роль моя преувеличена. Всё что сделано в колхозе, - плоды прежде ваших рук, вашей воли. Я вам откровенно скажу: не получилась у меня семейная жизнь. И некрасиво было бы с моей стороны всё валить на жену. Но в одно прошу поверить: не запятнал я вашей чести, товарищи. Ведь я не только председатель, но ещё и коммунист. И вот как коммунист, которого партия при вашей поддержке поставила на пост руководителя, я прошу понять: партия поставила, она может и отстранить. Бюро райкома сочло, что дальше оставлять меня в колхозе нельзя. Солдат партии, я обязан подчиниться решению. Раз бюро постановило…
- А мы ничего не имеем против решения, - перебил комбайнёр Василий Долгих. – Хоть мы и не коммунисты, мы тоже не беспартийные. Мы за решение, только пусть райком учтёт и нашу просьбу. Так и передайте, товарищ второй секретарь, членам бюро. Мы за Кудрявцева, значит, оказываем ему доверие, даём поручительство. Человек столько хорошего сделал. Зачем же его снимать, тем более накануне уборки. Кудрявцев прирос к безымянской земле, его теперь вагой не сдвинешь. И мы к нему привыкли, хотя он порою и резок.
Михеев поставил вопрос на голосование.
- Кто за снятие Кудрявцева, поднимите руки. Одна, две, пять, десять, пятнадцать. Кто против? Остальные.
- А кино будет? – загалдели ребятишки.
- Будет, будет, пострелы, у вас только на уме кино, - урезонил Михеев. – Или вам этой драмы мало?
Выйдя из клуба, Кудрявцев усталой походкой направился на временно снятую квартиру. Только сейчас он почувствовал, как утомился. Последние десять дней он жил ожиданием, что решит, куда повернёт собрание.
И прошла за эти дни перед Кудрявцевым вся его жизнь: батрак, солдат – пехотинец, бригадир, техникум, агроном. Что – то, вроде, сделано, если оглянуться на прожитое. Конечно, маловато, и всему вина – не хватает знаний. Хотелось бы совершить революцию в структуре посевов, иметь во главе каждой бригады толкового агронома. И ещё зрел один план – озеленить Безымянку, чтобы над каждым окошком шумели клёны и берёзки. Собирался, мечтал, но сколько разных кампаний!
А вот и собрание началось и кончилось. Сколько горячих речей – в поддержку и в осуждение. Всего коснулись – учёта, охраны, бережливости… Критика, она что молния – в любой закоулок заглянет, всё высветит. Вон Андрей Жевлаков. Его мимоходом упомянули в числе пекущихся о личном хозяйстве, и то он заёрзал на стуле, полез в карман за платком, чтобы вытереть вспотевшую шею. А тут по человеку со всех сторон ежеминутно обстрел вели.
- Это ты, Михайлыч? – окликнул кто – то Кудрявцева.
Он не ответил. Пришёл домой и, как подкошенная трава, свалился на неразобранную постель. А когда Лукьян встал в три часа утра, Кудрявцева и след простыл. Он отправился пешком в поле, что бы снова увидеть, почувствовать неповторимую красоту степи, услышать птичьи голоса, взахлёб напиться чистого воздуха, вобравшего в себя аромат трав. Для него расстаться с землёй – всё равно, что командиру проститься с родным полком. Ходи, Михайлыч, на душе отляжет, лёгкие станут чище, глаза зорче. Из строя ты не вышел, сегодня же на тебя навалится куча всяких дел; только успевай поворачивайся. Вот – вот уборка, а там пахота, сев. Беспрерывный круговорот – год за годом, день за днём.
В районный центр Стрыгин возвращался с неприятным осадком на душе. Правильно ли поймёт его Ненашев? Поехал, мол, отстаивать решение бюро, а с чем вернулся? Ненашев был в курсе происшедшего.
- Вот где, Григорий Николаевич, обнаружился наш изьян. Когда проверяли объёмистое письмо на Кудрявцева, не посоветовались, видать с активом, не приняли во внимание самое главное – настроение людей. Выходит, на человека многое зря наклепали. Нам, партийцам-руководителям, надо уметь отмести всё наносное, зряшное, взять из факта его суть, сердцевину. Представь себе, снимают человека с поста. Это же крайняя мера, когда все другие исчерпаны и ни к чему не привели. Сейчас не время разбираться в кудрявцевской истории. Надо сделать вот что: пригласить Кудрявцева в райком и поговорить с ним по душам, подбодрить. Ведь он сейчас как рассуждает? Райком, мол, всё равно настоит на своём, раз принял решение. Какой уж тут стимул, какое рвение? Вот это настроение и надо разбить, сказать человеку прямо, без дипломатии: мнение колхозников – это компас. Одним словом, Кудрявцевым я займусь сам.
Тянуть с задуманным Ненашев не любил. Денька через три, будто случаем, завернул в Безымянку. Поездил, походил вместе с председателем по полям, поговорил с людьми. Потом, заглянув Кудрявцеву в глаза, сказал:
- Проводи меня, Семён Михайлович, до развилки дорог, в машине договорим обо всём.
Доехали до кукурузы, остановились и не спеша вошли в посевы. Дул лёгкий ветерок, шептались широкие листья, создавая гимн нови, «королеве», что пришла на безымянские поля, как робкая гостья, а стала хозяйкой. Ненашев отломил тугой початок и по-мальчишески начал грызть его, наслаждаясь живительным сахарным соком.
- Смотри, Михайлыч, - воскликнул Ненашев. – Лес и лес, одно лишь небо видно. Это твой аттестат. И вот тут, без свидетелей, с глазу на глаз, сказать тебе хочу, как старший по должности:
- Брось ты эту уху с хмельным наваром, строже следи за каждым своим шагом. Учти, у тебя два глаза, а у народа – подзорная труба. Посторонний человек все заметит, даже зубы во рту пересчитает. Ты сам сказывают, признал на собрании, что иногда выпиваешь. Слово «иногда» могут истолковать всяко. И вот расползаются слухи, идут анонимки. Запомни древнюю мудрость: капля долбит камень не силой, а частым падением. Сегодня подозрение, завтра - донесение. Так оно и водится – одно к одному, глядишь – пора выводы делать. И насчёт семьи. Давай брат, решай, не тяни. Нельзя тебе бобылём болтаться, не солидно, ты же руководитель. Сколько людей под твоим началом, а с женой общего языка найти не можешь. Я за определённость в семейных отношениях. Пойми: мы тебе силой Васёну не навязываем, возможно, у неё крутой нрав. Тогда ты объяснись с ней начистоту, и нечего тебе по чужим квартирам слоняться.
Семён Михайлович слушал внимательно, как первоклассник. А когда секретарь подал ему на прощание руку, посмелел: - Скажите, Иван Александрович, откровенно, мне верите?
Нет комментариев