Надежда Панасюк

Начало шестидесятых. Первые мотоциклы Иж. Гордость сельских парней. Ребята могли сами починить практически любую поломку . На мотоциклах они ездили в сельский, к девчонкам в другую деревню, в магазин за покупками, на рыбалку и на охоту. • У молодых парней мотоциклы были в основном без колясок. • Мотоцикл можно было почти всегда свободно купить в райцентре или областном городе. На фото: За рулем- Отраднов Владимир. Пассажир- Куликов Владимир. Сельчане – Бугаев Владимир, Лашков Александр, Куликова Мария, Никитина Варвара.

Какие овощи растили русские до появления картофеля? "Лекaрство, что стоит тысячу монет, растет у самого плетня". Есть такая не очень известная, к сожалению, русская пословица. Текст ниже отчасти пояснит ее смысл. Пoчти все, что растет на грядках у современного русского садовода, никакого отношения к традиционному русскому огородничеству не имеет. Кaртошка? Еще в середине XIXвека ей было занято всего 1,5% сeльхозплощадей страны. Особо ортодоксальные крестьяне и вовсе cчитали что картофелина — это тело злобного подземного жителя, голова и кoнечности которого невидимы для православных. Помидоры? Они и в Еврoпе на грядках и столах появились только к концу XIXвека. Морковь? Да, ее на Pуси ели активно, но вовсе не тот голландский ярко-оранжевый сорт, который распространен сейчас. Восстанавливаем историческую справедливость и рассказываем о том, что должно расти на правильном русском огороде. Репа. Несомненный номер один. Важнейший русский (и не только русский — ту же роль «второго хлеба» до появления картошки он играл, например, в Средней Азии) овощ, опытные огородники умудрялись собирать за лето два урожая. Ранней весной сеяли белую репу — более скороспелую, но не так хорошо хранящуюся и не такую сладкую. Убрав ее в середине лета, сеяли уже более знакомую нам желтую репу, которая держалась в земле до заморозков. Она прекрасно хранится в погребе вплоть до Рождества. Лук кубастый. Лука наши предки выращивали множество сортов — сначала зеленый лук и лук-порей, затем репчатый, шалот и батун. Все эти сорта известны и сейчас, а вот кубастый лук забыт. Выведенный ростовскими огородниками из обычного репчатого, он лишен остроты и может употребляться, как обычный овощ. Брюква. Гибрид репы и капусты. По вкусу схожа с первой, но гораздо питательней и неприхотливей репы, поэтому особенно активно выращивалась в северных и северозападных регионах Российской империи. Не менее активно на русских огородах выращивали корень петрушки, пастернак, свеклу, редьку и редис (все это есть и сейчас, а вот о брюкве забывают) — корнеплоды хорошо хранятся, а это крайне важно в условиях долгих и холодных зим. Листовая капуста. Знакомая нам кочанная капуста выращивалась лишь зажиточными крестьянами — ведь она на грядках занимала куда больше места, чем капуста листовая, которая росла сплошным листовым покровом. Не такая сладкая и сочная, как кочанная, эта капуста целиком шла на приготовление крошева. Для него капусту мелко-мелко нарезали, укладывали с крупной солью в бочки, дно которых присыпали ржаной мукой. Всю зиму из крошева варили щи, называемые холопскими. Примула. Молодую зелень этих цветов с философско-автомобильным названием выращивали на салаты, начинку для ботвиньи, тюри и прочих летних яств с зеленью. Ревень Неприхотлив, нетребователен, растет буквально как сорняк — но из его стеблей готовили прекрасные кисели и морсы, варенье и начинку для сладких пирогов. Посмотрите внимательно — возможно, среди лопухов и одуванчиков на вашей даче тоже растет ревень. Конопля. Главная масличная культура в средней полосе России, сейчас из-за заморского неестественного употребления запрещенная. Конопляным маслом заправляли каши и кисели, на нем жарили, с ним ели зелень или просто свежий ржаной хлеб. Листовая горчица. Пряная зелень, напоминающая по вкусу горчицу и хрен одновременно. Листовую горчицу добавляли в окрошки и ботвиньи и ели так, с другой зеленью. Известная нам зерновая горчица появилась в России только в конце XVIIIвека, когда дикой горчице привили черенки горчицы немецкой. Немцы, собственно, это и сделали. Козлобородник Он же овсяный корень. К овсу, впрочем, не имеет никакого отношения — это родственник обычных садовых астр. Длинные белые, с легким рыбным привкусом корни растения крестьяне собирали по осени, варили, тушили и жарили, как и прочие многочисленные корнеплоды.

В начале XX века, когда слово «автомобиль» только начало входить в лексику русского языка, в России появились первые грузовики. «Моторные телеги» – так их часто называли в те времена. Этот термин как нельзя лучше подходит к уникальной в своём роде грузовой машине, построенной 100 лет назад в уральском посёлке Верхняя Тура Дмитрием Николаевичем Петуниным. «Оригинальная конструкция, заря автомобилизма. Видите, Балаганов, что можно сделать из простой швейной машины Зингера? Небольшое приспособление – и получилась прелестная колхозная сноповязалка». Фразой Остапа Бендера из романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой телёнок» можно было бы охарактеризовать моторную телегу Петунина, но по конструкции этот автомобиль, очевидно, ещё проще, чем швейная машина «Зингер». Тем не менее забытая многими оригинальная машина заслуживает того, чтобы написать о ней и её конструкторе пару слов.  Дмитрий Николаевич Петунин (1877–1958) Он был одним из самых известных жителей Верхней Туры, сын рабочего Богомоловских золотопромысловых приисков пошёл по стопам отца и в тринадцать лет поступил на прииски учеником токаря. С 1903 года стал работать на Верхнетуринском казённом заводе, где начал свой трудовой стаж слесарем, а закончил старшим конструктором, проработав на предприятии более 40 лет. Автор многочисленных изобретений и рационализаторских предложений «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 сентября 1945 года за успешное выполнение заданий Государственного Комитета обороны по производству боеприпасов и обеспечения ими Красной Армии и Военно-Морского Флота в Великой Отечественной войне Дмитрий Николаевич Петунии награждён орденом Красной звезды». В 1987 году здание управления Верхнетуринского машиностроительного завода украсила мемориальная доска, посвящённая Д. Н. Петунину.«Верхнетуринский левша», «уральский Кулибин» – так прозвали его современники и потомки, и было за что! В ряду его изобретений числятся миниатюрный, величиной с напёрсток и весом 5,8 грамма, работающий от трёх капель воды паровой двигатель. Петунин смастерил и подарил своей младшей дочери для защиты от хулиганов оригинальный двухствольный пистолет, изготовил и многие другие безделицы и полезные вещи, например, моторную лодку. За разработанный и внедрённый в производство «прибор для одновременного измерения трёх промеров» в 1940 году он получил премию в размере 500 рублей. Но самым замечательным изобретением Петунина была построенная им собственноручно в 1914 году компактная моторная телега.  Деревянный автомобиль Это транспортное средство было изготовлено из подручных средств. Не игрушка, а действительно автомобиль, который верой и правдой служил своему владельцу 40 лет, в основном для перевозки сена, дров и других хозяйственных нужд. Моторная телега Петунина проста, даже примитивна, но надёжна и аналогов ей нет во всём мире. Большинство деталей, включая раму, конструктор сделал из дерева. На одноцилиндровом двигателе с блоком, изготовленным из чугунной батареи отопления, нашли применение деревянные детали. По данным конструктора, мотор с воздушным охлаждением при помощи вентилятора развивал мощность 6 л.с., двухступенчатая КП, главная передача карданная, максимальная скорость – 10 км / ч, грузоподъёмность – 20 пудов (320 кг), длина машины – 3500 мм, ширина колеи – около 2000 мм. Передняя подвеска на пружинах, а задняя – на деревянных рессорах, рулевая колонка вертикальная, рулевое колесо расположено низко. Вся конструкция «до безобразия» проста, но надёжна. Говорят, что во время Великой Отечественной войны, когда бензин в Верхней Туре купить было невозможно, Дмитрий Петунин соорудил и установил на машину газогенератор, «телега» ездила на древесных чурках.  Моторная телега Петунина в музее. Оригинальное устройство капота из жести и заднего моста, шины железные, карданный вал и некоторые детали отсутствуют, в основном же машина в комплекте Уникальный экспонат Самодельный автомобиль конструктора-самоучки Дмитрия Петунина хранится в Екатеринбурге в одном из филиалов Свердловского областного краеведческого музея. Машина не принимает участия ни в «Олдтаймер-галерее», ни в праздничных парадах, в столицах про неё мало кто знает, специалисты относятся к ней с иронией… Но моторная телега Петунина – один из сохранившихся до наших дней автомобилей, изготовленных в Российской империи, а их можно пересчитать на пальцах одной руки! И не важно, что машина самодельная и примитивная. В те далёкие времена многие конструкторы, не только забытые ныне, но и прославленные во всём мире на века, начинали свою деятельность с простеньких самодельных автомобилей, собранных в гаражах и сараях. 

Рапорт акушерки из Освенцима. Аушвиц, Аушвиц-Биркенау, Биркенау, Освенцим, Станислава Лещинска. Это надо читать, знать и передавать поколениям чтобы больше этого не происходило!!! Из тридцати пяти лет работы акушеркой, два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных. Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости. Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки. О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут. В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена сама себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли запятнать своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права. Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача, Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными. О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации. Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное. Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий. Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша. Стирка пеленок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле. До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами. В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной. Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди нееврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака. Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети; из Советского Союза было около 50% узниц. Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди… Ее губы беззвучно шевелились — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил… она не могла издать ни звука — только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы. Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей было вывезено в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерло от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года). У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка. Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то — я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка. В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребенка. © Станислава Лещинска. польская акушерка, узница Освенцима.