Предыдущая публикация
Воспоминания старого корниловца
Автор: М.А.Моисеев
Июль месяц для нас, еще живущих чинов Корниловского Ударного отряда - в дальнейшем Корниловского Ударного полка - остается памятным: 25 июля - день прорыва на участке Юго-Западного фронта 8-й Армии около города Станиславова в Галиции. В то время Великая Русская Армия, с вековыми устоями, с вековой славой, пошатнулась, и все разлетелось прахом. Это произошло и из-за усталости от продолжительной войны, и от большевицкой пропаганды из-за границы, которая оплачивалась, главным образом, немцами. Да и не только немцы были заинтересованы в развале Российской Державы, но и, не в меньшей степени, Англия.
На фронте началась анархия, нужно было создавать что-то иное, свежее, благодаря чему можно было бы поддержать дисциплину. Надо принять во внимание, что от кадрового офицерского корпуса остался ничтожный процент, так как большинство погибло в начале войны; их место пришлось пополнять молодежью - прапорщиками, но прапорщики были разных категорий. Были такие, которые за боевые отличия стали Георгиевскими кавалерами, в прошлом окончив учебные команды в Старой Армии. Теперь же, пройдя еще курс в Школах прапорщиков (таких школ было несколько), они были на своем месте. Вот из таких вышло много выдающихся полководцев во 2-ую Мировую войну. Что касается прапорщиков, окончивших ускоренные курсы военных училищ и школы прапорщиковs то и из их среды много было героев, которые шли на подвиги. В 1917 году ниже командиров полков была молодежь, среди которой и создавался основной кадр для ударных батальонов и Добровольческой армии. Эта молодежь готова была идти на любую жертву во имя Родины - России. Стали формироваться "Батальоны смерти" или "Ударные отряды", задачей которых (я беру Юго-Западный фронт) было увлечь своим примером солдатскую массу, что нужно было для успешного окончания войны: одно наше наступление - и война с немцами была бы нами выиграна. Немцы это предвидели, и им нужно было, чтобы как можно больше грязи было вылито на Императорский режим, им нужно было разложить армию, для чего они использовали большевиков во главе с Лениным, Троцким и другим интернациональным сбродом. Всей этой интернациональной своре интересы России были чужды. Первое выступление "батальонов смерти" 18-19 июля под Тарнополем не дало желаемых результатов, из-за того, что не было поддержано армейскими резервами. Приблизительно в те же времена молодым капитаном Генерального штаба Митрофаном Иосифовичем Неженцовым недалеко от города Черновицы было приступлено к формированию Корниловского отряда, впоследствии переименованного в ''Корниловский Ударный полк".
Форма предполагалась следующая: мундир и брюки черные с белым кантом, фуражка черная, околыш черно-красный с белыми кантами (фуражка впоследствии была - красный верх и черный околыш с белыми кантами), погоны офицерские серебряные с черно-красным просветом; у рядовых погоны черно-красные, обшитые белым кантам, приклад серебряный и петлицы черно-красные, обвитые белым кантом. На левом рукаве носился синий щиток с Адамовой головой и гранатой. Со временем этот щиток был заменен большим щитом, тоже синим. На верхней части была надпись "Корниловцы", ниже Адамова голова, два скрещенных меча и внизу красная граната, и под этим щитом черно-красный треугольник: "Лучше смерть, чем рабство". Отряд формировался из добровольцев, которых прибывало ежедневно большое количество из всех родов оружия, добровольно пришедшие в ударный отряд готовы были на всякую жертву. Были и малодушные, мечтавшие уйти в тыл, и не только среди рядовых, но и среди офицеров.
В отряд поступали не только единицами, но и организованными подразделениями, как, напр., сотня 38-го Донского полка во главе с двумя штаб-офицерами: полковником Краснянским и Дударевым, и группа артиллеристов 3-го Сибирского горного Артиллерийского Дизизиона, во главе с поручиком Барановым. При прорыве фронта они первые устремились в атаку, наравне с пехотой. Куда они делись потом, я не знаю, так как при моем возвращении в полк после ранения я их уже не встречал. Из прибывавших добровольцев было сформировано три батальона, пулеметные команды и пр. Среди окружающей анархии это была дисциплинированная часть, против которой шла травля со всех сторон; особенно со стороны наших врагов - большевиков.
Форма предполагалась следующая: мундир и брюки черные с белым кантом, фуражка черная, околыш черно-красный с белыми кантами (фуражка впоследствии была - красный верх и черный околыш с белыми кантами), погоны офицерские серебряные с черно-красным просветом; у рядовых погоны черно-красные, обшитые белым кантам, приклад серебряный и петлицы черно-красные, обвитые белым кантом. На левом рукаве носился синий щиток с Адамовой головой и гранатой. Со временем этот щиток был заменен большим щитом, тоже синим. На верхней части была надпись "Корниловцы", ниже Адамова голова, два скрещенных меча и внизу красная граната, и под этим щитом черно-красный треугольник: "Лучше смерть, чем рабство". Отряд формировался из добровольцев, которых прибывало ежедневно большое количество из всех родов оружия, добровольно пришедшие в ударный отряд готовы были на всякую жертву. Были и малодушные, мечтавшие уйти в тыл, и не только среди рядовых, но и среди офицеров.
В отряд поступали не только единицами, но и организованными подразделениями, как, напр., сотня 38-го Донского полка во главе с двумя штаб-офицерами: полковником Краснянским и Дударевым, и группа артиллеристов 3-го Сибирского горного Артиллерийского Дизизиона, во главе с поручиком Барановым. При прорыве фронта они первые устремились в атаку, наравне с пехотой. Куда они делись потом, я не знаю, так как при моем возвращении в полк после ранения я их уже не встречал. Из прибывавших добровольцев было сформировано три батальона, пулеметные команды и пр. Среди окружающей анархии это была дисциплинированная часть, против которой шла травля со всех сторон; особенно со стороны наших врагов - большевиков.
Со временем многое забылось, забылись и имена, а кто остался в памяти, тех здесь и вспомяну: Адъютант - поручик князь Ухтомский из Дикой Дивизии, командир 1-го батальона кап. Савинов, офицер бронированных частей, командиры 3-го и 4-го батальонов капитан Карпенко и капитан Скоблин. Капитан Скоблин обратил на себя внимание, так как имел орден Св.Георгия 4-й степени и Георгиевское оружие. По какой причине, я не помню, но я с ним сошелся, и у нас создались братские отношения, которые продолжались до моего ухода из Корниловского полка, после того, как был убит командир полка полковник Индейкин под Ставрополем и полк принял капитан Скоблин. Я немного отклонюсь в сторону и припомни последнюю встречу со Скоблиным в эмиграции: это было в Польше, в гор.Гродно, куда Скоблин приехал с Плевицкой дать концерт. Вместо бравого Скоблина, подтянутого, в военной форме, я встретил Скоблина в штатском костюме. Встреча была неожиданной для него, и она что-то пробудила в нем: он что-то порывался сказать, держал обеими руками мою руку, смотрел пытливо в мои глаза, но долго ничего не говорил. Наконец сказал, как старому другу, что он плывет по неизвестному для него течению. Куда судьба вынесет - он не знает, хорошего ничего не ожидает. "В нашей борьбе нас победили, - проговорил он, - но в этом вина не наша, т.е. молодежи, а тех, кто был у Власти, исключая генерала Врангеля, да безвременно погибшего ген.Корнилова. Со смертью я не раз играл - Бог хранил. Посмотрим, чем теперь все кончится, но того Скоблина, которого ты знал в 1-м и 2-м Корниловских походах - уже нет. Храни тебя Господь! - Крепко пожали руки, поцеловались, и он быстрыми шагами ушел к извозчику. Это была последняя моя встреча с очень большим боевым офицером и Старой Русской, и Белой Армии, в числе первых пришедший спасать Россию. Что касается других офицеров, в памяти остались немногие, которых помню по фамилиям: Капитан Петров, которые впоследствии был командиром батальона. Он же был при усмирении какого-то запасного полка, который взбунтовался благодаря большевицкой пропаганде и убил владельца имения князя Сангушко, о чем будет сказано дальше; Капитан Морозов, кап.Заремба, командир 3-ей роты поручик Князев, который трагически погиб во время учебного метания гранаты. Из 3-ей роты припоминаю пр.Мельникова, пр. Трущова, бывшего офицера Л.Гв.Гренадерского полка, и пр. Семейкина.
В Корниловский полк он пошел, как сам говорил, вспоминая слова военной юнкерской песни: "Светлее перед Господом и на сердце радостней - как сложить головушку за Родимый Край...". Он и сложил ее там, где-то в Галиции. Нельзя обойти молчанием и забыть орловца поручика Родионова, бывшего командира одной из рот, с которой он во время прорыва фронта наткнулся на батарею, оставленную австрийцами и мимо которой уже прошли и казачья сотня и другие подразделения, но никому не приходило в голову обратить внимание на стоящие орудия. А пор.Родионов обратил внимание, вскочил на одно из орудий с криком, что он "взял батарею!". Дело статутное, и вот в молодом ударном полку появился Кавалер ордена Св.Георгия 4-й степени, что касается Георгиевских Крестов, то таковые имели все офицеры, которые получили их по постановлению "Солдатской Думы". На колодке этих крестов носились еще лавровые венки. Прошло несколько недель, и сформировалась дисциплинированная часть, с которой должны были считаться и, я бы сказал - побаиваться. Теперь ожидали уже и отправки на фронт. На фронте шло братание. Большевицкая газетенка "Окопная Правда" делала свое дело в смысле развала Армии и подрыва авторитета боевых офицеров. Шпионаж для немецкой армии работал вовсю. Существовал подпольный террор против симпаизирующей России галицийской интеллигенции - а надо сказать, что таковой было абсолютное большинство, не то что теперь, когда почти каждый галичанин в лице русского старается видеть не брата-славянина, росса, а врага. Это все создано немцами, австро-венгерцами и Польшей с ее католическими ксендзами, врагами православной веры
В Корниловский полк он пошел, как сам говорил, вспоминая слова военной юнкерской песни: "Светлее перед Господом и на сердце радостней - как сложить головушку за Родимый Край...". Он и сложил ее там, где-то в Галиции. Нельзя обойти молчанием и забыть орловца поручика Родионова, бывшего командира одной из рот, с которой он во время прорыва фронта наткнулся на батарею, оставленную австрийцами и мимо которой уже прошли и казачья сотня и другие подразделения, но никому не приходило в голову обратить внимание на стоящие орудия. А пор.Родионов обратил внимание, вскочил на одно из орудий с криком, что он "взял батарею!". Дело статутное, и вот в молодом ударном полку появился Кавалер ордена Св.Георгия 4-й степени, что касается Георгиевских Крестов, то таковые имели все офицеры, которые получили их по постановлению "Солдатской Думы". На колодке этих крестов носились еще лавровые венки. Прошло несколько недель, и сформировалась дисциплинированная часть, с которой должны были считаться и, я бы сказал - побаиваться. Теперь ожидали уже и отправки на фронт. На фронте шло братание. Большевицкая газетенка "Окопная Правда" делала свое дело в смысле развала Армии и подрыва авторитета боевых офицеров. Шпионаж для немецкой армии работал вовсю. Существовал подпольный террор против симпаизирующей России галицийской интеллигенции - а надо сказать, что таковой было абсолютное большинство, не то что теперь, когда почти каждый галичанин в лице русского старается видеть не брата-славянина, росса, а врага. Это все создано немцами, австро-венгерцами и Польшей с ее католическими ксендзами, врагами православной веры
В окрестностях нашей стоянки было совершено несколько убийств местных руссофилов, и мне было приказано с двумя взводами обследовать одно село и лес, где находилась "лесничувка" (дом лесного обьездника). Указанная операция должна была совершиться ночью. В село мы прибыли около 12 часов ночи и узнали, что здесь на-днях был убит священник, доктор и молодой адвокат, брат священника. В начале войны, в 1914 г., отец священника и адвоката, в числе многих сотен, были австрийцами расстреляны в Талергофе, как руссофилы, о чем должно знать наше молодое поколение. Лошади наши остались с коноводами у околицы и там же на всякий случай я оставил еще 10 всадников, а с остальными, поделив их на три группы, отправился в село. В центре села я решил зайти к священнику. Дом оказался открытым, но никто нам не ответил на наш вопрос - есть ли кто? Зажгли стоявшую на столе лампу, осмотрелись: как будто бы все было в порядке, и только когда мы вышли с лампой во двор через черный ход и я по-русски спросил, есть ли кто здесь, предупредив, что мы русские, - послышался женский голос и к нам смело подошла родственница убитого священника. Мы вернулись в дом и узнали, что австрийские агенты терроризируют местных жителей, из-за чего многие на ночь уходят из домов. Мы узнали, что в 7 километрах в лесу есть "лесничувка" и там находится штаб австрийской разведки. Не теряя времени, отправились к коноводам.
Вдруг слышу около одного домика крики - орудует здесь вахмистр М. Спрашиваю: "В чем дело?" – Вахмистр сразу же притих и заявил, что стучат, а двери им не открывают - значит, есть что-то неладное. Я подошел к дверям и сказал, что я русский офицер, что мы пришли сюда, чтобы создать покой и оказать защиту от всяких бандитов. Двери открылись. Передо мною стояла, обливаясь слезами, девушка лет 22-23-х, сказочной красоты, а сзади - женщина лет 50-ти. Они, по галицийскому обычаю, бросились целовать мои руки. Через пару минут все успокоилось, и я узнал, что красавица была русинкой, то есть, по нашему, русской галичанкой, по имени Мария или, по-польски, панна Мария. Отец ее был расстрелян в Талергофе еще в 1914 году. Старший брат был офицером резерва в Австрийской армии, ушел к нам в плен и теперь живет где-то на Волге. Младший брат тоже ушел к русским, а вот они теперь должны за все отвечать. Мой вахмистр, хотя был очень твердый человек, но и то расчувствовался. Просьба моих милых русинок сводилась к тому, чтобы им помочь выехать в Россию, не оставлять здесь. Просьба их была удовлетворена: ночью же была найдена подвода и они с кое-каким багажом были отправлены в город Черновицы, где получили нужные бумаги, а потом уехали в город Льгов, Курской губернии, где в то время жил мой отец. В последующих боях я был ранен и, по дороге в госпиталь города Воронежа, имел возможность заглянуть в отчий дом, где и встретил милую панну Марию. Дальше - Белая Армия, и уже никого больше не удалось встретить - ни своих, ни милых галичанок, а многие годы еще верилось, что это была не последняя встреча... Из села быстрым аллюром с проводником мы отправились к "лесни-чувке", и нам повезло, так как находившийся там штаб шпионажа, в числе 17 человек, спал, не выставив охраны. Мы их сонными так и накрыли: было несколько револьверных выстрелов, разорвалась одна граната, осколками был ранен австриец. На месте, под полем, были найдены ценные документа. Наш проводник в одном из 17-ти узнал диверсанта. Тот сознался в своей грязной работе и вместе со своими друзьями (в числе 11 человек) был на месте расстрелян. Остальные отправлены в гор.Черновицы. Нужно добавить, что я допустил самосуд только потому, что всюду царила анархия. До революции подобный случай не мог быть разрешен без полевого суда. Формирование нашего полка закончилось и нас по железной дороге перебросили в район города Станиславова... Вот мы уже и на фронте. Отношение к нам, ударникам, со стороны стоящих здесь воинских частей, особенно пехотных, далеко не дружелюбное. Большевики пропагандировали: "Бей офицеров!", "Мир хижинам - война дворцам", "Бросай оружие - довольно воевать!"... На реке Быстрице шло братание, но с появлением Корниловцев братание прекратилось и вообще почувствовалась дисциплина, так как было кому усмирять буянов. На офицерский состав жалко было смотреть, так как они были терроризированы и много их погибло от руки своих же солдат... Упокой, Господи, их души! Недалеко от нашей стоянки стояла доблестная, увенчанная славой 12-я Пехотная дивизия. Туда приезжал Керенский, уговаривал солдат идти в наступление, давал солдатам пожать свою руку, но в результате никакие уговоры не помогли. В одну из ночей мы перешли реку Быстрицу и заняли окопы, сменив З-ью Амурскую дивизию. Утром поднялся туман и мы увидели местечко Ямницы, где намечался прорыв фронта. Участок был закреплен и с нашей стороны, и со стороны противника многими рядами проволочного заграждения, расстояние между окопами местами не превышало 100 метров. Артиллерия противника обстреливала наше расположение "кряквами" с розовым дымком. Прорвать указанный участок было не легко: нужны были немалые жертвы, но на эти жертвы мы были готовы.
Ген.-майор М.А.Моисеев
Вдруг слышу около одного домика крики - орудует здесь вахмистр М. Спрашиваю: "В чем дело?" – Вахмистр сразу же притих и заявил, что стучат, а двери им не открывают - значит, есть что-то неладное. Я подошел к дверям и сказал, что я русский офицер, что мы пришли сюда, чтобы создать покой и оказать защиту от всяких бандитов. Двери открылись. Передо мною стояла, обливаясь слезами, девушка лет 22-23-х, сказочной красоты, а сзади - женщина лет 50-ти. Они, по галицийскому обычаю, бросились целовать мои руки. Через пару минут все успокоилось, и я узнал, что красавица была русинкой, то есть, по нашему, русской галичанкой, по имени Мария или, по-польски, панна Мария. Отец ее был расстрелян в Талергофе еще в 1914 году. Старший брат был офицером резерва в Австрийской армии, ушел к нам в плен и теперь живет где-то на Волге. Младший брат тоже ушел к русским, а вот они теперь должны за все отвечать. Мой вахмистр, хотя был очень твердый человек, но и то расчувствовался. Просьба моих милых русинок сводилась к тому, чтобы им помочь выехать в Россию, не оставлять здесь. Просьба их была удовлетворена: ночью же была найдена подвода и они с кое-каким багажом были отправлены в город Черновицы, где получили нужные бумаги, а потом уехали в город Льгов, Курской губернии, где в то время жил мой отец. В последующих боях я был ранен и, по дороге в госпиталь города Воронежа, имел возможность заглянуть в отчий дом, где и встретил милую панну Марию. Дальше - Белая Армия, и уже никого больше не удалось встретить - ни своих, ни милых галичанок, а многие годы еще верилось, что это была не последняя встреча... Из села быстрым аллюром с проводником мы отправились к "лесни-чувке", и нам повезло, так как находившийся там штаб шпионажа, в числе 17 человек, спал, не выставив охраны. Мы их сонными так и накрыли: было несколько револьверных выстрелов, разорвалась одна граната, осколками был ранен австриец. На месте, под полем, были найдены ценные документа. Наш проводник в одном из 17-ти узнал диверсанта. Тот сознался в своей грязной работе и вместе со своими друзьями (в числе 11 человек) был на месте расстрелян. Остальные отправлены в гор.Черновицы. Нужно добавить, что я допустил самосуд только потому, что всюду царила анархия. До революции подобный случай не мог быть разрешен без полевого суда. Формирование нашего полка закончилось и нас по железной дороге перебросили в район города Станиславова... Вот мы уже и на фронте. Отношение к нам, ударникам, со стороны стоящих здесь воинских частей, особенно пехотных, далеко не дружелюбное. Большевики пропагандировали: "Бей офицеров!", "Мир хижинам - война дворцам", "Бросай оружие - довольно воевать!"... На реке Быстрице шло братание, но с появлением Корниловцев братание прекратилось и вообще почувствовалась дисциплина, так как было кому усмирять буянов. На офицерский состав жалко было смотреть, так как они были терроризированы и много их погибло от руки своих же солдат... Упокой, Господи, их души! Недалеко от нашей стоянки стояла доблестная, увенчанная славой 12-я Пехотная дивизия. Туда приезжал Керенский, уговаривал солдат идти в наступление, давал солдатам пожать свою руку, но в результате никакие уговоры не помогли. В одну из ночей мы перешли реку Быстрицу и заняли окопы, сменив З-ью Амурскую дивизию. Утром поднялся туман и мы увидели местечко Ямницы, где намечался прорыв фронта. Участок был закреплен и с нашей стороны, и со стороны противника многими рядами проволочного заграждения, расстояние между окопами местами не превышало 100 метров. Артиллерия противника обстреливала наше расположение "кряквами" с розовым дымком. Прорвать указанный участок было не легко: нужны были немалые жертвы, но на эти жертвы мы были готовы.
Ген.-майор М.А.Моисеев
Следующая публикация
Нет комментариев