Предыдущая публикация
«Раскулачивание» док.
№№ 74–77
Док. 74
Распопова (Аксенова) Евдокия Павловна родилась в 1922 г. в с. Ариничево нынешнего Ленинск-Кузнецкого района Кемеровской области. Рассказ записала Тюпина Наталья в 1999 г. (п. Абашево)
…в 1933 г. голод был... Люди тогда лебеду ели. В 1937 г. еще хуже получилось. Ночью приедут на «черном вороне» и заберут человека. Вся деревня знала, что он ни при чем. Это я хорошо помню. Большая уже была. Никакие это были не враги народа. Посмотришь — ни богатый, ни тунеядец, ни вымогатель, честный колхозник. А оказывались врагами народа. За что их так, спрашивается? А я так думаю: некоторые люди хотели выслужиться, вот и доносили [план убийств, о чем говорят оставшиеся об этих массовых преступлениях большевиков документы, поступал сверху, и если он не выполнялся, «черный воронок» забирал посмевших ослушаться режиму комиссаров на местах — и тогда расстреливали их самих — А.М.]. Говорю сейчас об этом и невольно боюсь. Тем более что ты записываешь на магнитофон. Может, не надо?.. Каждый жил за счет своего хозяйства. Но на них все время какие-то ограничения были. Например, коровушку держишь, а теленочка не смей. Столько-то овечек есть, больше — нельзя. А в городе еще хуже было. У моей сестры семья большая была. У них поросенок был. Но держали они его в погребе. Чтобы никто о нем не знал и не наказал их. Когда война началась, мужиков на фронт забрали. Тогда, мне кажется, никого не спрашивали, хочешь не хочешь. Наверное, желания особого у них не было. Но никто и не отказывался. Из двух моих братьев один не вернулся, а один всю войну на «катюше» провоевал. Многие-многие-многие не вернулись. Где-то сразу после войны нам облегчение вышло. А потом опять все зажали. Займы были. Ой-ой-ой! Какие займы были большие! Налоги в войну и после войны страшные были. Молоко сдай, овчину сдай, яйца, масло. Трудно людям жилось. Чересчур трудно жили! Есть-то нечего было. Люди пойдут в поле, соберут колоски. А их плетьми гоняли, судили [вот в какую эпоху в России был рабовладельческий строй — А.М.]. Трудно людям жилось... хорошо живет тот, кто ворует… ты спрашиваешь, через сколько лет после свадьбы мы с мужем купили мебель. Так всю жизнь и прожили без нее. Что бедно, то бедно жили. По чуть-чуть скапливали и что-то покупали. Но у других и того хуже было. В годы нынешних реформ для нас жизнь никак не изменилась. Хорошо хоть пенсию стали давать вовремя! А то ведь задержки были по три-четыре месяца. Как жить? Тебе вот интересно, почему деревня до сих пор не может выбраться из нищеты. Ты, Наташа, поди, думаешь — сами люди виноваты? Но я отвечу: правительство. Оно не дает жить людям. Правительство не может устроить так, чтобы человек мог жить и работать нормально. Знаешь что? Ты бы не писала эти слова.
На XIV съезде партии в 1925 году секретарь Центральной контрольной комиссии С. Гусев имел все основания заявить: «…Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т.е. смотреть и доносить… Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства… Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше — идти на доносительство».
А доносчики получали 25% от изъятого.
Док. 75
Лушина Прасковья Алексеевна родилась в 1922 г. в д. Пашково Яшкинского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала внучка Петренко Надежда в 2001 г.
Кроме меня в семье было пятеро ребятишек: три сестры и два брата. Я родилась четвертой, назвали меня в честь тети. Жили дружно. Играли все вместе, хотя игрушек почти никаких не было, кроме тех, что вырезал из дощечек отец. Мебели в доме было совсем немного, все самодельное: стол, стул, кровати и шкаф. Мама ткала холсты, шила белье, одежду, которая передавалась от старших сестер, братьев. Обувались в лапти. Ели немного, но не голодали. Сажали картошку, сеяли овес, рожь, разные овощи. Всегда любили есть мамин ржаной хлеб с молоком. До сих пор эта еда для меня — лакомство. По праздникам готовили мясо... С колхозами все больше стало появляться обедневших семей. Многие люди были просто вынуждены идти в колхозы, так как боялись раскулачивания. Отнимали все: животных, утварь, запасы. Некоторые специально прятали, скрывали свое имущество. Сбегали из деревни, хотя никто не хотел покидать свой родной дом. Были и такие, которые нарочно докладывали начальству об излишках соседа. Таких людей власть чтила, уважала, ставила в пример остальным. Иногда в деревне возникали слухи о возможном восстании, несогласии с порядками. Всегда находился такой человек, который агитировал крестьян. Но люди были в страхе, опасались, что отнимут последнее. Колхозы, тем временем, разрастались. Разными способами: угрозой, насилием — людей вовлекали туда. Работать было очень сложно, безконечные запреты, суровый распорядок дня. Невыполнение нормы, непослушание, опоздание жестоко карались. В семьях не хватало еды, люди были вынуждены воровать колхозное, но это не считалось преступлением, так как люди брали то, что у них когда-то отняли или то, что они заработали сами. В колхозе работали за трудодни, на которые получали минимум продуктов. Паспортов нам не выдавали, наверное, чтобы не сбежали из колхоза. Это время моей жизни я могу назвать нищетой, разрухой, голодом. Деревня разрушена и разграблена коллективизацией, стала в запустении. Надо много сил и времени для ее восстановления.
Док. 76 Баянова Евдокия Владимировна родилась в 1923 г. в д. Подъяково Щегловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записал Лопатин Леонид в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования»), (д. Подъяково)
До колхозов у нас была своя пашня, где сеяли пшено, гречку, овес. Мы тогда хорошо жили! У нас был большой амбар. Так он всегда полон был. Мы не были богачами, были и справнее хозяйства. Только коллективизация разорила и нас, и их. До колхозов, бывало, отец летом на себя поработает, все заготовит, а зимой пьет, гуляет. Он у нас трудолюбивый был, кадушки хорошие делал. Помню, продаст на базаре кадки, приедет домой, ставит четверть самогона на стол. Половину выпивает и засыпает. Проснется, вторую часть выпьет, опять заснет. А потом за работу. Тогда в каждом доме самогон делали. Мужики любили выпить, но и поработать тоже. Как поработал, так и погулял. Когда началась коллективизация, хорошая жизнь закончилась. Амбар наш стал пустовать. Отец все продал и вступил в колхоз в 1931 г. Он говорил, что все равно отберут, да еще сошлют на Север. Которые из деревенских не вступали в колхоз, у тех отбирали нажитое и ссылали. Хоть богатый, хоть бедный — значения не имело. Главное, что в колхоз не вступили. Так мою сестру с мужем сослали… Наша мама работала в колхозной огородной бригаде. Очень уставала. Я с десяти лет помогала ей поливать. Каждой колхознице в бригаде надо было полить примерно 30 соток огурцов. А воду носили на коромыслах из речки — тоже не ближний свет. Идешь, где подъем, где спуск. Не бабья это работа ведра таскать в такую даль… А с 14 лет я на лесозаготовки поехала. На колхоз давалось задание по заготовке леса, и каждая колхозная семья обязана была кого-то отправить работать на лесозаготовках. Лес готовили для государства или еще для кого, не знаю. В мае начинался лесосплав и по месяцу, а когда и больше, жили на лесосплаве. Не ездить на лесозаготовки было нельзя. За это судили. Раньше за любой невыход на работу судили. Судили и за то, что мало трудодней выработал на лесозаготовках. А их надо было иметь не меньше 120 в год. Судили за это даже после войны. У меня тогда уже было двое ребятишек 5 лет и 8 месяцев. Их оставить не с кем, ясли закрыли. Так меня чуть не посадили, уже и повестку прислали на суд. Так, спасибо, секретарь сельсовета дала мне справку, что у меня двое детей. Мне пришлось эти трудодни вырабатывать уже в поле. Я уходила на работу, а ребятишек закрывала на замок. На пятилетнюю дочку оставляла восьмимесячного сына. Пока на работе — сердце не на месте. Кроме лесосплава и работы в поле мы еще строили дорогу на Барзас. И ничего за это не получали. Кажется, не получал за нашу работу в лесу и на дороге и колхоз. Мы работали на государство безплатно. Нам ставили палочку трудодень. А на этот трудодень должны были давать зерно. Считалось, что кто больше заработает трудодней, тот больше и зерна получит. А на самом деле, все получали по чуть-чуть. И по полученным продуктам не особенно было заметно, как ты работал. Хорошо, что еще сам ничего не должен оставался колхозу или государству! А то, бывали случаи, люди работали, работали, а с них за что-то высчитывали, и они оставались ни с чем… Урожайность зависела от председателя. Хороший председатель — хороший урожай, плохой председатель — плохой урожай. Куда они хлеба сплавляли, мы, дураки-колхозники, ничего не знали. Может, государству сдавали, может, продавали, а может, еще куда девали, не знаю. У нас председатели очень часто менялись. Председатель год-два побудет, наживется и уедет. Потом другого присылают. Один председатель у нас толковый был. Он после уборки норму хлеба сдал государству, а остальное — раздал людям по трудодням. Так его, бедненького, посадили… В то время был «Закон о колосках», сажали по нему страшно. Мама моя в 70 лет на плейтоне работала, принесла отходы домой, ей за это дали год отработки. Ее напарницу отправили в Кемерово на годичный срок. Колхозникам пенсии не было никакой. Мама прожила 105 лет, ей стали выплачивать по 8 рублей уже в конце жизни, хотя она осталась одна без мужа в 40 лет и подняла нас. Налоги у нас были огромными. С одной овцы две шкуры сдать нужно было, потому, что она ягненка приносила. Яйца, мясо, молоко — все нужно было сдать. Чтобы никто не знал, что я держу овечку, я выпасала ее тайком ночью, а днем прятала в стайке. Днем намотаешься, устанешь, а ночью еще и овечку пасешь. После смерти Сталина Маленков такие налоги убрал. Мы сразу задышали легче — овечек, поросят завели. Сталин с Берией такое в стране творили, что невозможно! Насмерть людей уничтожали. У нас многие так считают... Советский Союз другим странам помогал, а мы сами голые да босые ходили и вечно голодные. Зачем спрашивается? Проклятие какое-то над страной!
Проклятьем заклейменные Россию захватили — вот какое над страной стояло проклятье.
Док. 77
Голубева Анна Антоновна родилась в 1922 г. в д. Карабинке на Алтае. В 1927 г. перехали в д. Чешник Таштагольского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Клокова Наталья в 1999 г. (п. Кузедеево)
Во время гражданской войны власть в деревне, рассказывали, была то белая, то красная. А хорошего мы не видели ни от той, ни от другой. Прискачут белые, выведут десяток мужиков и для острастки расстреляют. А на другой день красные приезжают и опять бить мужиков начинают. Однажды белые уехали, а тут снова красные нагрянули. А в церкви списки лежали, в которых было записано, кто белым помогал. Если бы те списки красным достались, много народу бы побили. Мой дед тогда церковным старостой был. Он те бумаги выкрал и сжег. Приехали мы в Кузбасс. Дом был небольшой, всего одна комната. Печка стояла да палати, где мы и спали. Ни одежды, ни хорошей еды у нас никогда не было. Корова была, огород. Но ни молока, ни мяса мы не видели. Все сдавали в налог. Родители не вступали в колхоз. Жили единоличниками, вот нас налогами и давили. Но те, кто в колхозе был, жили еще хуже, чем мы. Когда их в колхоз заманивали, много им обещали. Они и отдали последнюю скотину. Она у них стала общая, а, значит, без хозяина. Подохла вся! За работу в колхозе им на трудодни давали чуть-чуть хлеба, да немного картошки. Вот и жили впроголодь. Мы, единоличники, как-никак, а все же получше их жили. И мы, и они работали с утра до ночи. Но мы все церковные праздники соблюдали. У деда красная рубаха была. Как какой праздник наступал, он ту рубаху надевал и выходил на крыльцо. Люди идут, видят, дед Семен сидит в красной рубахе. Значит, праздник какой-то пришел. У колхозников таких праздников не было. Кулаков в нашей деревне не было. Не раскулачивали. С детьми из нашей деревни куда-то не угоняли. Но в тридцать седьмом году некоторых наших деревенских все же забрали. У мужа моего (я за него уже после войны вышла) отца и брата Виктора забрали. Просто пришли ночью, постучались, да и увезли их. А куда? За что? До сих пор никто не знает. А ведь они много хорошего для людей сделали. Виктор, например, жил в Атаманово. Школы у них не было. А он взял и построил ее. Сам построил. До сих пор эта школа там стоит. А его забрали и сгубили. Александра, мужа моего, из-за них даже в армию не взяли. И на фронте он не был. Боялись дать оружие родственнику врагов народа. Его заставили КМК строить. Он его строил по пояс в ледяной воде. Из-за этого потом всю жизнь болел. А в 1991 г. его паралич разбил, ноги отнялись. С тех пор он не ходит. Деревня наша, что до колхозов бедная была, что и после них — лучше не стала. А вот бедняков куда больше появилось. Колхозники-то на власть понадеялись. Все свое добро ей отдали. Думали, лучше будет. А стало совсем худо. Мы своим соседям-колхозникам то картошечку, то горбушку хлеба носили. Сильно голодно они жили. Сильно! Но на власть никто не жаловался. Все работали. Думали, что пройдут трудные времена и всем станет хорошо, заживут люди. Не дождались. Школы в нашей деревне не было. Мы с братьями ходили учиться за тридцать километров в соседнюю деревню. Соберет нам мать картошки, и пойдем мы в воскресенье на всю неделю. Снимали мы там угол в одной семье. Их самих шестеро было, да нас с братьями трое. Так нас девять человек в одной избе и жили. Спали на палатях, ели с хозяевами из одной чашки. Тарелок и даже ложек на всех не было. В школе учителей было совсем мало. Я хорошо закончила семь классов. Позвала меня учительница и говорит: «Оставайся, Аня, у нас! Учительницей будешь». Так и стала учительницей. Хотя самой тогда и 16 лет не было. Учила детей письму, математике. А на каникулах и летом сама ездила учиться в Сталинск. И учить и учиться было трудно. Ни ручек, ни чернил, ни тетрадок не было. Линовали газеты. Чернила делали из свеклы. Вся писанина, конечно, расплывалась по газете. Как проверить, не знаешь. Дети всегда голодными были. Одежонки на них — никакой. Помню, учился у меня мальчонка. Лет восемь ему было. Он в одной рубашонке, босиком ходил в школу. А осенью и зимой мать его утром приносила на руках в школу. А после уроков забирала. И таких детей много было. Трудно жили! А тут еще война началась. Еще труднее стало. Весь хлеб, масло на фронт забирали. Нам мало что оставалось. Нам с учениками приходилось по полям ходить и крысиные норы искать. Крысы да мыши таскали в запас самое отборное зерно. Как найдем такой запас, сильно радуемся. Наедимся… После войны тоже трудно было. Мужиков не было. В деревнях одни бабы остались. На себе пахали, сеяли и убирали. Многие умирали от голода и истощения. Совсем бедно жили...
Вот так, люди на своих плечах вытащили погибающую страну к победе, а властям на этих людей было наплевать. Вместо помощи русскому селу в 1946 году зерно отправили в побежденную Германию. А с 1950-го года началась еще и безвозмездная помощь дружественному Китаю… А вот свои в это время от голода умирали — их власти большевицкой жалко не было. Так чья это была власть?
Следующая публикация
Нет комментариев