Предыдущая публикация
💫💬💭
По правую от Фроськи сторону дремал незыблемой стеной лес и пики высоких елей молчаливо тянулись к розовеющему небу.
А где-то там, далеко за лугом, оставалось поле, и мать с отцом и старшей сестрой остались на ночь, чтобы утром продолжить жать рожь, а Фроську отправили домой кормить скотину, и никто из них не мог догадаться, что до дома Фроська доползёт уже другой.
Парень увязался за нею у ручья, что вился в лесочке между полем и просторным лугом. Кто он и откуда Фроська не знала, но лицо его казалось знакомым, возможно, захаживал к ним на гуляния или встречались на полях. Вел он себя приветливо, имел мягкие бабьи черты, красивые и невинные, как у телёнка, и Фроська не испугалась. Однако было в нём что-то чрезмерно игривое, глаза блестели недобрым умыслом, который Фроська уловила не сразу.
— Давай помогу донести пестерь.
— Сама управлюсь, лёгкий он, — увернулась Фроська от его руки.
— Ишь какая строптивая, — улыбался паренёк.
Как его зовут, Фроська так и не допыталась, поэтому своё имя тоже раскрывать не стала. Парень ловко забалтывал простодушную Фроську, пока они отходили далеко от поля. Ничего о себе он не рассказывал, а всё о грибах, да о неважной охоте, говорил, что комку свою с лисичками оставил у ручья. Так и не поняла Фроська откуда он взялся.
— А чего это ты увязался за мной? Тебе домой ещё. Возвращайся назад. Хватит за мной плестись!
— А я пока своё не получу от тебя, не отделаюсь.
— Чего получишь?.. — испугалась Фроська и задком, задком от него…
Ничего не ответил юноша — ка-а-ак прыгнул на Фроську, как завалил её в трескучую траву… Фроська криком зашлась, а он по щекам её свободной рукой раз-два, раз-два!
— Не ори, ду ра, всё равно никто не услышит.
Тут-то и разглядела Фроська в его лице дьявольский порок: проступал он на щеках красными пятнами да в глазах телячьих бился огнём.
Ни единой душе Фроська не поведала о случившемся. Жестокий отец точно убьёт её в гневе, вон, на матери живого места нет, всю изувечил, и саму Фроську с сёстрами тоже не жалел. Выплакала она всё по дороге и зашла во двор твёрдой поступью, сразу за дела взялась: то поросят кормить, то птицу. Всё по-тёмному.
— Ты где была так долго, Фроська? Свиньи все извизжались, чуток нас с Грушей не съели, — выговаривала ей, ходя по пятам, младшая сестра-пятилетка Дуняшка. — Мамка говорила, что ты засветло явишься, а уже темень какая.
— Сама и покормила бы! Уйди! — огрызалась Фроська, вываливая в свиное корыто подобие помоев.
— Мои обязанности — это Грушу нянькать, поди сама попробуй, уморила она меня, козявка мелкая, — бухтела наставительно Дуняшка.
— Уйди, говорю! Не хватало мне ещё твоих учений!
Фроська отёрла руки о заборную тряпку и подхватила на руки двухлетнюю Аграфену, попросту Грушу. Склонилась вместе с ней над корытом с водой, умыла и ребёнка и себя, сполоснула руки. Девочка крепко обняла за шею сестру и потрогала волосы:
— Фрося моя… Хорошая.
Фроська сдавленно всхлипнула.
***
Под конец осеннего мясоеда выдавали замуж старшую сестру Фроськи. Хоть жених был беден, сестра радовалась: наконец-то можно сбежать от тирании отца. Фроська почти ничего не ела и плясать тоже не могла — нутро её переворачивалось от запахов пищи, мутило страшно и песнопения били по ушам, как раскалённый молот. Накануне она поняла, что отяжелела… Чем признаваться в своей беде родителям, Фроське было легче накинуть верёвку в сарае на балку и удавиться — так хотя бы мучаться долго не будет. Видала не раз Фроська, как пьяный отец избивал мать за мелкие грешки: ногами по животу или головой о крыльцо. Фроська и сёстры ходили перед отцом на цыпочках от страха, даже самая младшая, и та боялась его до беспамятства и если отец брал её на руки, дрожала и задыхалась от крика.
— Тьфу! Бракованная баба, нарожала мне одних чёртовых девок! Чтоб тебя на том свете сатана в котле изжарил. Провались ты пропадом, гадкое бабьё! — шумел по привычке отец.
Как выкрутиться из сложившейся ситуации, Фроська не имела ни малейшего понятия. Каждое утро она начала придирчиво рассматривать себя в зеркало, вертелась и так, и эдак… Живот долго не показывался, но Фроська отлично чувствовала, как бьётся внутри дитё. Поначалу Фроська ненавидела то, что было у неё в животе. Никаких материнских чувств не возникало в голове у шестнадцатилетней девчонки. Каждый день, просыпаясь, она мечтала, что ребёночек не подаст признаков жизни, не коснётся её нутра крылом бабочки и каждый раз, когда Фроська начинала думать об этом, ребёнок зачинал пинаться.
После нового года Фроськин живот усиленно попёр в рост. Сложнее стало Фроське управляться по дому — как потаскает что-то тяжёлое, так ноет и ноет он…
— Что такое, Фрося? Не заболела? — интересовалась мать.
Фроська, отдышавшись, разгибалась.
— Нет, маманя, здорова я.
Скрывать живот под широкими сарафанами было не сильно трудно, тем более полнела Фроська во всех частях, наливалась соком, как яблоко. Ближе к весне и отец заметил:
— А ты, Фроська, покруглела за зиму, — уцепился он взглядом за располневшую фигуру дочери.
У Фроськи вся краска с лица сошла. Втянула в себя живот, как могла- да где там. Мысленно приготовилась к смерти.
— Мда! Вот это я понимаю баба растёт! Хорошо мы тебя откормили, да и не битая ты всю зиму считай. Может, и жениха хорошего удастся сыскать, — довольно заключил отец.
У Фроськи как камень с души упал — не догадываются!
— А ну-к! Покрутись перед батей!
Фроська скованно прошлась по избе, насилу выдавливая улыбку. Мать, лучась гордостью, подошла к дочери. Покрутила её, любуясь.
— А какая она у нас красавица, ты только посмотри, папаня! Волосы чёрные, как сажа, глазки зелёные, как травка весенняя, а носик-то какой! Чисто картошечка!
Фроська нахмурилась — уж кем-кем, а красавицей она себя отродясь не считала. Что хорошего в тех глазах её, грустных, как у коровы? А волосы тёмные и толстые, как леска для крупной рыбы? Вот у Дуняшки, мелкой пакостницы, другое дело: мягкие, белые, как пушок… А уж о носе и говорить не приходится — картошка она и есть картошка!
Вскоре пришлось Фроське утягивать живот тряпками и за это ребёнок толкал её ещё неистовее.
— Терпи, окаянный, поскорей бы ты родился и избавлюсь я… — думала в сердцах Фроська. — Седьмой месяц пошёл… скоро уж. Лишь бы папаня не догадался.
На исходе седьмого месяца Фроська с вечера почувствовала себя неважно. Живот периодически начало тянуть. Фроська изо всех сил старалась не издавать звука. Ночью поняла она, что начались роды. Прихватила Фроська своё одеяло и тихо-тихо покинула избу. Снег ещё лежал, но уже виднелись проталины. В темноте Фроська добрела до сарая, прошла в закут, где был навален запас сена, легла туда и приготовилась рожать. Животные волновались от Фроськиных стонов и ей приходилось закусывать кулак, чтобы их не тревожить. Ведь если родители услышат и придут… ей конец.
Ребёнок родился под утро. Это была девочка. Она не подавала признаков жизни и Фроська даже испугалась. Хотя чего? Ей бы это было только на руку… Однако шевельнулось что-то материнское во Фроське… Она взяла худенького, недоношенного ребёнка на руки, потормошила, шлёпнула легонько по щеке… Фроська уже готова была заплакать, но прошла минута и ребёнок жалобно и тихо захныкал. Фроська с облегчением выдохнула и на сей раз заплакала уже от счастья. Она сняла тряпицу с косы и, дотянувшись до серпа, приготовилась отрезать пуповину. Видела, как бабы, рожавшие в поле, делают именно так. Отрезала. Перевязала. Заметила Фроська на плече у ребёнка крупное родимое пятно, удивлённо провела по нему пальцем. Затем укутала в одеяло своё попискивающее дитя, положила себе на живот и откинулась на сено… Полежала так с ним в полудрёме, не шевелясь, ребёнок тоже успокоился. Ещё час прошёл. Открыла Фроська глаза и видит — светает совсем. Попыталась она дать ребёнку грудь, но девочка была слишком слабой, чтобы сосать.
Фроська запихнула послед подальше в сено и вышла с ребёнком на улицу. Она шла, пошатываясь, в сторону леса. Мокрая юбка липла к озябшим ногам и сами ноги тоже насквозь промокли от таявшего снега. Фроська углублялась всё дальше и дальше в лес. Где-то в вышине потрескивали ранние птицы. Паршиво было у Фроськи на душе, страшное дело она задумала… А выбор-то какой? Есть ли выбор у неё? Больше всего на свете Фроська боялась своего отца.
Фроська сошла с тропы и оставила своего ребёнка под осиной. Девочка то ли спала, то ли была слишком бессильной, чтобы шевелится. Подумала Фроська, что ей очень сильно попадёт за одеяло, но не оставлять же ребёнка на снегу! Колотило Фроську. Еле оторвала она взгляд от девочки. Какой страшный грех она собирается унести с собой в могилу! Помявшись ещё немного, Фроська отправилась домой.
Идёт Фроська, а ноги её с каждым шагом словно свинцом наливаются и душу на части рвёт. Полюбила она уже эту девочку! Разве заслужила она подобной смерти?! Представила Фроська саму себя, оставшуюся в лесу беспомощным младенцем… Представила, вскрикнула… И понеслась по лугу назад в сторону леса. Будь что будет! Пусть отец их обеих губит!
«Вернусь домой с дитём и скажу: ежели убьёте, то закапывайте нас вместе в одну могилу!»
Прибежала Фроська на то самое место, где дитя оставила, круть-верть, а дитя-то и нет! Как в воду канул! Заглянула Фроська под каждую осинку, да что заглядывать, если точно помнила, что положила ребёнка именно под той, у которой сук отломан и ёлочка молодая рядом! Да и следы Фроськины свежие видны! А ребёнка нет! Кинулась Фроська снег изучать — ещё чьи-то следы там были, подлиннее, чем у неё. И то ли волка, то ли собаки ещё. Вели те следы к охотничьей тропе да там и терялись. В какую сторону податься? Побродила Фроська минут двадцать в нерешительности.
— Ау! Кто ребёнка забрал?! Отдайте! Отдайте!
Эхом прокатились по лесу её слова. Никто не ответил.
Вышла Фроська на заснеженный, с проталинами луг… Оглянулась боязливо не лес в последний раз и перекрестилась. Затем она отёрла лицо талым снегом и вернулась домой ни с чем…
Семь лет прошло с той поры. Пять последних Фроська была уже замужем. Муж избил её в первую же брачную ночь, когда узнал, что Фроська не девственница.
— С кем была?! Признавайся или убью!
Фроська прикрывала глаза чёрной косой, чтобы не видеть горящие гневом глаза мужа. Был он выше и шире её раза в два — когда в избу входил, наклонялся в дверях, чтобы влезть в проём.
Призналась Фроська, что ссильничали её, но о ребёнке ни слова…
Все пять лет брака муж избивал Фроську похлеще, чем отец мать. В чём только дух её держался — не знала. Две беременности закончились выкидышами один за одним и последние три года Фроська не тяжелела — видно, отбил он ей способность рожать окончательно.
Фроська считала, что она заслужила такую судьбу. За загубленную детскую жизнь суждено страдать ей долго… Часто думала Фроська о той своей первой девочке, представляла её подросшей, все годы мучилась она жгучей виной. Заслужила! Заслужила! Страшно представить в каких страданиях уходила малютка!
После очередных побоев решила Фроська, что хватит с неё — раз она никак не помрёт, раз заживает на ней любая рана, значит пришло время уйти ей по своей воле. Отправилась Фроська средь бела дня в тот самый лес, где оставила когда-то своего ребёнка. Знала она, что за лесом, там, где начинается дорога в соседнюю деревню, есть озеро. Там-то она и утопится.
«И соединятся наши души с доченькой в одном лесу, под сенью одних деревьев… Может она летает там, моя крошка, и ждёт меня все эти годы.»
Посидела Фроська на бережку чёрного озера, чтобы в последний раз насладится пением птиц и ласковым ветерком лета. Хорошо на земле жить, да надолго лучше не задерживаться! Разулась Фроська и вошла в воду. Ноги сразу погрязли в толстом слое тины. Дальше, дальше надо заходить! По пояс ей уже… по шею…
— Э-ге-гей! Девушка! Здесь у нас не купаются, на дно утягивает!
Оглянулась и видит сквозь слёзы — мужичок к ней бежит, а за ним по следу девочка.
— Здесь на дно утягивает, выходите!
— А мне и нужно на дно! — тихо сказала Фрося и нырнула.
Очнулась Фроська уже на берегу мокрая и мужчина рядом с ней такой же сидит, снимает с себя водоросли и ряску.
— Утопленница, значит? — сказал мужчина.
Фроська, откашлявшись, злобно смотрела на косой ворот его рубахи.
— А вам-то что? Спасать не просила.
Вдруг она почувствовала, что кто-то роется у неё в волосах. Смотрит — девочка-синеглазка. Улыбнулась она Фроське, как ангел, как никто никогда ей не улыбался.
— Тётенька, у вас тина на голове, я вытаскиваю.
— Спасибо…
Фроська с благодарностью погладила её по ручке. Опять нахмурилась.
— Не надо было меня спасать. Мне жить незачем.
— Почему это?
— Ничего у меня нет: ни дома, ни мужа, ни детей… и не будет.
— Как это дома нет?
— Сгорел дом, — соврала Фроська, веря в собственную ложь. И была ли ложь это? Она и впрямь чувствовала, что за спиной у неё сгорели все мосты. К мужу она ни за что не вернётся, а родители к себе не пускают. Да и не нужны они ей!
— И муж сгорел с ним… А детей и не было.
Мужчина подозвал к себе дочку:
— Маруся, ягодка моя, смотри какие бабочки на поляне летают, попробуй изловить?
— Хорошо! — весело отозвалась девочка и неожиданно обняла за шею Фросю. — А вы, тётенька, не плачьте, всё будет хорошо!
— Топиться тоже не дело, — сказал задумчиво русый мужчина и потянул в рот былинку.
— Если бы вы знали какой грех у меня на душе! — сказала, как брызнула, Фрося и опустила на мокрые колени голову.
— Ну так расскажите мне, раз всё равно собрались помирать.
Фроська долго молчала и в этом молчании убегала от неё, как вода в ручье, вся загубленная её юность, все надежды, все мечты… И выложила Фрося всё этому незнакомому мужчине — и случай на лугу, и беременность, и то раннее утро, когда она родила дочь и оставила в лесу, и как вернулась за ней, да поздно… Волки унесли её дочь.
— И на плечике у моей девочки, знаете, родимое пятнышко было… Красное… Так запомнилось мне. Не успела даже поцеловать.
Она испуганно подняла несчастные глаза на мужчину — тот молчал и был очень нахмурен. Потом подозвал свою дочь и отогнул воротник детской рубашки. Фрося ахнула — родимое пятнышко на том самом плече. Схватилась она за сердце…
— Всё, беги играй опять, — сказал он девочке и обратился к Фросе: — Семь лет назад, ранним утром, меня разбудил голос. Он сказал прямо в ухо: «Вставай, Ваня! В силки твои заяц попал — забирай». Я проснулся в непонятках — что такое? Рядом жена мирно спит. Только перевернулся на другой бок, чтобы заснуть, как голос опять: «Ваня! В лес иди, срочно!» Ну я и пошёл… Собаку взял. Она и нашла вскорости ребёнка новорожденного под осиной, рядом ёлочка ещё… А у нас женой детей не было, Бог не дал… Вот, вырастили Марусеньку… Лучик солнца наш.
Фроська ошарашенно молчала, глядя на почти чёрную воду озера.
— А жена моя год назад преставилась… Одни мы остались. А теперь ты мне рассказываешь такое… Чудны дела твои, Господи!
Иван встал и подал Фросе руку.
— Ну что, пошли домой?
— К-куда? — пролепетала Фрося.
— Ну домой, в нашу деревню. Переодеться надо бы. Платья там от жены остались.
— А… а Маруся? Она не против будет?
— Вот сейчас у неё и спросим. Пошли к ней.
Иван поднял из высокой травы дочь и она выпустила из рук бабочку. Та улетела. Иван пошептал девочке на ушко, указывая на Фросю. Девочка спросила:
— А она обещает, что будет хорошей, как мама?
Фрося взяла её ручку, прильнула губами к детской коже и выдохнула, едва дыша, ощущая, как пахнет её дочь дурнопьяном сладким-сладким:
— Обещаю.
Автор: Пойдём со мной
Следующая публикация
Нет комментариев