Предыдущая публикация
Вера Николаевна вздохнула, включила воду, холодную, обжигающую, умылась.
Говорят, если в холоде себя содержать, старость медленней приходит, морщин нет. Врут! Верочка проверяла, уж и под ледяной струей по утрам стояла, и лицо ледяным кубиком обтирала, и в проруби, глупая, купалась. И что? Схватила только воспаление легких, а старость пришла, как положено, в своё время. Что должно было обвиснуть, обвисло, что должно было сморщиться, сморщилось, морщины по лицу поползли бороздками, никакой хирург уж не справится. Годы…
Главное — не смотреть на себя в зеркало! Ни за что не смотреть! Там Вера страшная, а в своих мечтах — красавица. Вот пусть в мечтах и живет, бедняжка…
А дальше что? Надо привести себя в порядок, вот что! Но собрать волосы в «пучок», переодеться, разогреть себе завтрак — тяжело, тяжело, тяжело! Ох, как Вера Николаевна ненавидит эту немощь! Как будто крылья оборвали, соки выпили и оставили тело ее на истязание годам…
Но надо держаться, надо непременно делать вид, что всё в порядке! Иначе… Иначе найдутся те, кто Вере Николаевне «поможет», «позаботятся» о бедной старушке. Одинокой? Нет, что вы! Такие люди, да с такими квартирами, где сплошь персидские ковры и гобелены на стенах, где паркет такого качества, что не всякий себе позволит, где люстры о сотню хрустальных подвесок и под стать ей хрусталь в серванте, такие люди, как Вера Николаевна, не могут быть одинокими. Нет своих детей? В прорубях перекупалась и застудила всё? Не беда! Всегда есть дети твоих родственников, внучки, троюродные племянницы и их дети, седьмая вода на киселе, тебя они в глаза–то никогда не видели, но родственники же! Да и со стороны покойного мужа тоже в очереди стоят за наследством, угождают, продукты привозят, разные милые штучки дарят, звонят, чтоб их разорвало, знают же, что Верочке трудно до телефона дойти! Вниманием окружают, в театры водят её, трясущуюся, несчастную, всю в бриллиантах да рубинах, надеются, что Верочка отпишет и им кусочек своего богатства.
«Ну что там старуха? Не преставилась ещё? — Вера уверена, что именно так они говорят про неё. — Что? Нет? Ах, сердце пошаливает… Ну это в её–то возрасте первое дело. Недолго, видать, осталось! Не заикалась она, кому квартирку, кому золотишко? Нет? Надо бы навестить её, поспособствовать…» Да, вот так они и думают! Именно так!
Верочка и сама понимала, что недолго осталось куковать. Сколько ей сейчас? Господи, дай Бог памяти… Восемьдесят два. Муж дожил до семидесяти девяти и бросил её, свою Веруню, на произвол судьбы, сидит теперь там, на облачке, ножки босые свесил и улыбается. Хорошо ему, тепло, забот никаких, летай себе, наполняйся благим теплом. А Вера тут одна… Страдает, по персидским коврам еле–еле передвигается, супчики протертые ест, охает от ломоты в костях, а он наблюдает, любуется. Предатель!
Да, она так ему и шепнула в час расставания: «Предатель!», когда гроб в зале выставили и попа пригласили, чтоб отпел. Поп деньгу в карман сунул, ту, что Леночка, троюродная племянница, ему подала, и давай читать заученные слова, а Вера стояла в сторонке, всё поверить не могла, что одна она теперь, совершенно одна…
«Нет! Нет, нельзя так думать! Нельзя гневить! — крестится Вера Николаевна, выключив газовую конфорку, на которой только что согрела себе турочку. Кофе черной пенкой, бурлящей, как лава, выползло, накрыло турку шапочкой, вот–вот убежит. — Нет, спаси и сохрани! Спаси и сохрани!»
Вера Николаевна очень боится смерти. Очень! Как всё это будет, а вдруг будет мучиться, страдать в последние минуты? Да и некрасиво всё это! Ужасно стыдно умирать! Нет–нет! Господи, дай пожить ещё! Не жалуюсь я больше, не буду!..
Вера садится за стол, вся неприбранная, нечесаная, халат с японской сакурой на спине кое–как завязан на узел, ни в жизнь потом его Верочка сама не развяжет, руки же слабые… Так и будет, видимо, ходить в нем весь день. И ноги опять ноют, а шея как будто каменная, не повернуть. Продуло, похоже. Вот просила вчера Вера закрыть форточку, так просила, самой–то не дотянуться, но нет! Эта Зойка всё знает лучше! Зойка… Во! Идет по двору, шагает цаплей, кивает всем, улыбается. Чтоб её!
Вера Николаевна хмуро, исподлобья смотрит в окошко на идущую по тротуару женщину. Зоя приставлена к Верочке заботливой родней наподобие прислуги. Зоя готовит, стирает, прибирается в квартире. Зоя помогает Верочке принимать ванну и мажет потом Верины ноги маслами и кремом, французским, который Леночка, племянница, посоветовала, от трещин. Зоя красит Вере Николаевне ногти на руках и всё кольца хозяйкины рассматривает, хоть бы постеснялась!..
Зоя знает содержимое всех Верочкиных шкатулочек и ящичков. Как нет? Знает–знает! Вера сама слышала, как сиделка вжикала ящиками и гремела крышечками, когда думала, что старуха задремала. Но пока ничего не пропало, Бог уберег, а самое ценное Верочка спрятала так, что никто не найдет! Под половицу спрятала в коридорчике, отодвинула специально шкап. Ну и что, что тяжелый, и что ноги венами надуты?! Чтобы сберечь добро свое, ничего не пожалеешь! Спрятала Вера Николаевна золотой увесистый кулон, от прабабки доставшийся, спрятала серьги с камнем рубиновым, перстень с печаткой, с мужа посмертно снятый, колье ещё с аметистами, безвкусное, на Верочкин взгляд, но дорогое же, значит, надо сокрыть. Еще там, в тайнике, деньги! Много денег, да и пусть, что старого образца, их, бумажка к бумажке, Вера всю жизнь собирала, пригодятся! И золото пригодится!
Только вот кому?.. На этот вопрос Вера Николаевна пока не знала ответа. Вся родня ведь сплошь прогнившая, о чести и совести забывшая! Молодежь, та, что на похоронах Верочкиного мужа была, позор один! Дерганые какие–то, малохольные, что мужчины, что женщины. Вырождается фамилия, совсем вырождается… Жаль… Жаль, что своих Вера не родила детей. Да всё как–то сначала было не досуг, а потом, как с Мишей расписались, то не смогла она. Врачи руками разводили, какие–то слова мудреные говорили, диагнозы один страшней другого писали, а Вера сидела перед ними прямая, как березка, — согнуть можете, но не сломаете, — и отрешенно смотрела в стену. А на стене плакаты пришпилены: то как грудью кормить, то как пеленать, то как питаться правильно. Хорошие плакаты, правильные. Они до сих пор Верочке иногда снятся, яркие такие, пестрые. Особенно про грудь…
Вера Николаевна дрожащей рукой подхватила чашку с кофе, ушла из кухни к себе в будуар — большую, просторную, с высоким потолком и лепниной на нем комнату. Под окнами беснуется пенными светло—голубыми гроздьями сирень, бьется в стекло опьяневший от запаха весны шмель, пушистый, в желтой пыльце от одуванчика, настойчивый, подслеповатый. Галки развели спор на ветках соседней липы, спасу от них нет. По небу плывут барашки облаков, белые–белые, на подушки похожие… Красота, дышит природа, просыпается, зудит весенними радостями!
Но Вере Николаевне не до них. Она, сев в кресло и насупившись, пьет свой уже давно остывший кофе. Тот горчит, вызывает изжогу, но Верочка выпьет его до конца! Что ж продукт переводить?! Кофе дорогой, редкий сорт, Верочке его лично привозят из Турции, правда–правда! А вот вы не знаете, так и не говорите! Просто связи надобно иметь правильные, подходящие!
Вера Николаевна с рынков не питается, из местных лавчонок еду не таскает! У неё заказы, у неё спецпайки! Верочка — заслуженная актриса! «Кривлялась на сцене много, вот и заслужила себе хорошую жизнь!» — так она всегда о себе говорила и ждала, что будут переубеждать. И переубеждали! Родня особенно! Мол, как же кривлялись, когда сам секретарь из министерства вам цветы дарил, на своей «Чайке» возил! Как же кривлялись, когда на ваши спектакли, дорогая Вера Николаевна, народ ломился, ночами за билетами стояли, караулили! Как же кривлялись вы, если от вашей игры плакали навзрыд, так всё жизненно, натурально было! Нет, что вы! Кривляются в цирке клоуны, а вы, восхитительная Вера Николаевна, талант! Вы о себе так никогда не думайте, что вы кривлялись! Никогда!
А Верочка их не слушает. Не верит. Никому нельзя верить. Все кругом мошенники и обманщики. Да–да! Позвонят иногда, начнут что–то предлагать, а Вера Николаевна трубку кидает, а перед этим ещё обругает, на чем свет стоит, этих прохиндеев! И не надо ей ничего втюхивать!
Зоя обычно подходит, начинает хозяйку успокаивать, мол, ну что вы так заводитесь, сердце же! Просто люди, просто позвонили, ну бывает… Ишь, ты! Рыбка золотая! Да эта Зойка первая мошенница и есть! Вера Николаевна её во всём подозревает, только доказать ничего не может. Да и сил нет...
Вера услышала, как Зоя протопала по лестнице, открыла дверь, зашла в прихожую.
— Ой, душно как, Вера Николаевна! Доброе утро! — раздалось с порога, зашуршали какие–то пакеты.
— Зоя, ты? — нарочно спросила хозяйка.
— Я, конечно, я! — нарисовалась на пороге будуара женщина. — Давайте, окошко открою, на улице такие ароматы стоят! Весна чудесная в этом году!
Зоя потянулась к форточке, но Вера строго одернула её:
— Полно! Вчера уж пораскрывалась! Теперь у меня шея не поворачивается, ломит. Уморить меня хотите?!
— Ну… Ну хорошо, не будем тут открывать, я тогда в гостиной балкон приоткрою, а вы, вот, тапочки наденьте теплые. Вот, подам вам.
Зоя поставила перед хозяйкой удобные, не овчинном меху тапочки. Вера брезгливо поморщилась. Овчина пахнет и колет ноги. Да и не красивые они. Эти тапки!
— Ну? Надели? А я вам сейчас шею помну, легче станет. Только руки помою и продукты разложу! — улыбнулась сиделка.
«Вот всегда ты так радостно улыбаешься… А почему? Потому что думаешь, что скоро всё тебе достанется. А дудки! Дудки!» — подумала Вера, безвольно опустила руку с чашкой. Та плюхнулась о блюдце, раскололось.
Верочка растерянно смотрела, как выливается на белое блюдечко кофейная гуща, расплывается темной кляксой.
Вере стало страшно, по спине побежали мурашки, затряслась голова.
— Господи! Не забери раньше времени! Прости за мысли мои грешные, срамные! — запричитала хозяйка, стала креститься. А ведь некрещёная она, крестик на груди никогда не носила и в купель не погружалась. Родители у Верочки были атеисты, не дали бабушке внучку окрестить. Так и прожила всю жизнь без Бога… Да и есть ли он, сомневалась, а теперь знает, что есть. Откуда? Не ваше на то дело! Знает, и всё тут!
— Верочка Николаевна, да что такое? Что же вы плачете?! — прибежала из ванной Зоя, на ходу вытирая руки. — Что случилось?
— Чашка… Разбилась моя любимая чашка… — скривила, как в детстве, от обиды губки Верочка. — Как же я теперь?! Это же императорский фарфор, а я его…
Она так расстроилась, так распереживалась, что забыла даже, как не любит Зою, как подозревает её во всех грехах, и позволила сиделке погладить себя по плечу, по голове, собрать седые волосы в косицу, набросить на плечи шаль; слушала, как та приговаривает что–то ласковое, нежное.
— Да ну что вы расстраиваетесь? Императоры ваши по десять таких чашек в день били, и не плакали! Ой, а хотите халвы? Я на рынке… — тут Зоя запнулась, почувствовала, как напряглась спина её подопечной. — То есть в Елисеевском сейчас была, такую хорошую халву вам передали! Сказали, лично для Веры Николаевны Залепницкой сделана! Хотите? — Зоя заглянула в заплаканные глаза Верочки.
— Кофе только что выпила… Замутит, — сокрушенно, расстроившись еще больше, прошептала Вера. Она сегодня была очень чувствительна, как ребенок… — Но хочу. Очень, Зоинька, хочу! Но ведь замутит!..
— Не замутит. Мы с чаем, потихонечку. И окошечко приоткроем. И всё на пользу, хорошо всё будет! — улыбнулась Зоя, помогла Вере переобуться, пересесть за круглый стол у окошка. На столе лежал томик Лермонтова, уже который год лежал. Его ещё покойный Миша сюда положил, а Вера не разрешала убирать. Карты еще лежали. Вера гадать не умела, просто перекладывала с место на место картишки, улыбалась королям, морщилась на королев–разлучниц.
— Ну, пойду, чайник вскипячу, а вы посидите пока. Хорошо? — Не дожидаясь ответа, Зоя ушла на кухню, вынула из фабричной упаковки кусок халвы, переложила в фарфоровую мисочку. Упаковку скомкала и спрятала, потом вынесет ее на помойку. А если Вера Николаевна найдет, ни за что больше есть такое не станет, она же привыкла только из «Елисеевского» питаться…
И вот уже перед Верочкой стоит новая чашка, в ней чай, рядом, в креманочке, варенье, а на тарелке — халва. Вера любит её ещё со времен своей молодости.
Ею, свежей, рыхлой халвой, Миша угощал свою невесту каждый вечер, как приходил к ней в гости. Вот также на тарелочку выкладывал, масляную, пахнущую подсолнечными семечками халву, чай наливал и смотрел, как Вера ест.
В молодости Веруня была худенькая, ела мало, берегла фигуру, боялась не влезть в театральное платье, но от халвы отказаться не могла. С аппетитом уминала угощение, вздыхала, просила налить ей ещё чаю. А Миша смотрел на свою гостью, наглядеться не мог. Такая у них была любовь…
…Вера Николаевна закрывала глаза и медленно жевала, что только не стонала от того, как вкусно.
— Ну, Зоя, угодила. Передай от меня спасибо! — наконец прошептала она, отодвинула чашку и аккуратно положила ложечку на тарелку.
— Да кому же передать? — растерялась сиделка, но потом опомнилась. — Ах, да! Конечно! В «Елисеевский»… Передам…
Небольшое помутнение рассудка напало на Веру Николаевну недавно, прошлой зимой. Она сначала была рассеянна, забывала, что же ей нужно делать, а потом вот это… Она как будто откатилась назад, в прошлое, жила той своей сценической жизнью, иногда собиралась на службу в театр, Зоя ее отговаривала, мол, спектакль отменили из–за того, что улицы занесены снегом, или потому, что зал в театре затопило. Верочка слушала, жутко ругалась, порывалась звонить в администрацию, но потом успокаивалась. И правда, снегу–то сколько навалило… И в новостях про прорыв трубы говорили. Не соврала Зоя…
Так и жили. Верочка всех помнила, не путала лица, имена, родственников узнавала, но всех теперь подозревала. Даже на родную сестру Таисию смотрела с опаской. То Вере казалось, что Тая завидует ее хорошей жизни, в достатке, в хорошей квартире, и тому, что одевается Верочка у самого Зайцева. Да–да! Вы просто не знаете! Зоя с Верочки снимает мерки и несет все цифры Славе Зайцеву, а тот уж мастерит для Веруси наряд. Они же лично знакомы, Вера у него шила себе свадебное платье, да и учились одно время вместе на каких–то курсах. А Тая простая учительница, ей так высоко не взлететь, вот и завидует! Да к тому же и одинокая. Замуж так и не вышла, всё на Мишу Вериного заглядывалась, а он выбрал не её…
Никто из родных, а уж тем более Зоя, эти заблуждения не рассеивала. Да, снимала мерки, да несла их куда–то, потом приходила с готовым платьем. Таисия нашла хорошую портниху, вот к ней и велела Верочкины заказы носить. И всем хорошо: Зоя при деле, портниха при деньгах, а Тая спокойна, что сестра довольная, радостная, крутится у зеркала.
Однажды случился конфуз. Верочка разбиралась на своем столе, нашла записную книжку и решила позвонить своему модельеру. Набрала номер, трубку взял какой–то мужчина, грубо сказал что–то Вере Николаевне и попросил больше ему не звонить. Вера растерянно всхлипнула.
— Как же так, Зоя?! Как же так? Я хотела его поблагодарить, а он… — шептала она.
Но Зоя успокоила, сказала, что просто не так соединили, что номер Верочка набрала не тот. Хозяйка кивнула, а на следующий день Зоя принесла ей павлопосадский платок, красивый, в розах, сказала, что от Вячеслава. Вера Николаевна совсем обрадовалась, даже запела...
Доев халву, Вера Николаевна позволила сиделке причесать себя, переодеть и увести гулять.
На улице было свежо, звонко, солнечно.
— Ну вот и хорошо. Пройдемся. Куда вы хотите? — помогая Вере спуститься по лестнице, спросила Зоя.
— Не знаю. Люди кругом… Затолкают. На набережную хочу. Там спокойно. Там мы с Мишей гуляли после спектакля. Я рассказывала тебе, Зоя, как мы танцевали под аккордеон? Нет? Ну как же! Ты просто забыла!
И сто раз они уже гуляли по набережной, провожая глазами речные трамвайчики, и сто раз рассказывала Вера Николаевна, как танцевала под аккордеон, но Зоя не уставала слушать. Верочка говорила так интересно, в лицах, играла, как на сцене. Это было прекрасно…
Но всё равно вечерами Вера Николаевна впадала в унылое, «подозревающее» настроение. Перебирая в памяти родню, она вдруг решала, что все хотят её обокрасть, обчистить, обмишурить. А Зоя, что гремела на кухне кастрюлями, была на подозрении больше всех. Опять, как только Вера ляжет спать, та начнет шарить по ящичкам, искать золото. Опять…
Вера Николаевна мрачно вздыхала и укладывалась под одеяло. Как обычно, у нее перед сном болела голова.
Все самые страшные подозрения, самые ужасные предположения подтвердились в разгар летней жары. Веру Николаевну обокрали.
В тот день Зоя взяла выходной, а Вера пошла гулять, заплутала в центре города, еле дошла до дома, поднялась по лестнице и чуть не упала.
Дверь квартиры приоткрыта, внутри всё перевернуто, половицы оторваны, тайник пуст. Со стен сорваны картины, со стола сдернута скатерть, валяется теперь тряпьем на полу. Дом разорен, пропало даже столовое серебро.
Да всё пропало! Вся жизнь.
К Верочке прибежала соседка, Ирина Сергеевна, отпаивала валерианой, успокаивала, пока не приехала родня.
А Вера давай на них кричать, ногами топать, пальцем грозить, что выведет всех на чистую воду.
— Знала! Я всегда знала, что вы такие! Ничего у меня не было — детей, внуков, — ничего! Только вы, родственнички. Не дождались, пока помру, да? Шибко золота моего захотелось? Да как вас всех ещё земля носит?! Как? Тая! — крикнула она сестре. — Мужа моего не получила, завидовала всё, хотела, чтобы он отцом твоего сыночка стал, Андрюши, да? А не Андрюша ли тут похозяйничал?
Таисия побледнела, схватилась за стул. Андрей, уже в возрасте, солидный мужчина, только махнул рукой.
— Полно, тетя Вера! У меня всё хорошо, деньги, слава богу, есть, машина, вон, под окнами стоит, жена–умница. Зачем мне ваши керенки!
— Какие керенки! Наглец! Ну наглец! У меня был клад! Золото, кулон прабабки, рубины были. Неужто вам не надо?! Врете! Вы всё врете! Вы взяли. Или Зойка. Она отпросилась, она думала, я не догадаюсь, а я всё поняла! Вызывайте полицию! Я знаю, кто вор.
Тряслась в углу Зоя, мотала головой, плакала, твердила, что была у матери, что с роду воровать не приучена, и не нужны ей никакие рубины, их и носить некуда.
— А я слышала, как ты шарила по ящикам, как вынюхивала всё! — не унималась Вера.
Приехала Леночка, троюродная племянница, с мужем, потом в дверях показался Андрюшин сын, Петя.
Петр был из тех, кто за словом в карман не лезет. Он с порога поинтересовался, «что тут такой тлен?», жива ли бабуля, делала ли она официальное заявление и когда будут кормить.
— Па, ну зачем я здесь? Чего вы вообще все собрались–то? — зевал Петя, уже сидя на кухне. — Ну, грабанули её, а по какому поводу нас–то всех вызвали?
— Угомонись! Ты ведешь себя недостойно! У Веры Николаевны горе, а мы — её семья, — покачала головой Леночка. — Пусть она и о нас плохо думает. Но это от помутнения, стресс всё–таки!
Пётр пожал плечами, отвернулся. Всё ж вокруг тлен, чего «кипишить»?.. Ну может хоть покормят, всё дело…
Веру Николаевну уговорили прилечь, дали ей успокоительного.
А сами сели за стол, растерянно переглядывались, вздыхали.
— Мам, а были рубины–то? — спросил Андрей, плеснул себе воды. — Нет, если были, то надо в полицию заявлять, а мы тут топчем, улики портим.
— Вот и я говорю! По домам пошли уже! Баб Лен, у вас дома есть, что поесть? — встрял Петя. Какие там рубины, какие бриллианты — покормили бы сносно, а то сидят, губы дуют!..
— Были… Маленькие такие, в сережках. И кулон был, с образом богородицы. Тоже небольшой, да и ценности не представлял, проба нехорошая. Деньги были, старые, сейчас разве что в музей и в коллекции их использовать. Не жалко, — ответила Таисия, вздохнула.
— Саму Веру Николаевну надо пожалеть, — кивнула Леночка. — И так давно людям не доверяет, а теперь совсем разочаруется. Такая она несчастная…
— И что самое противное, нас всех пуще всего подозревает, — согласился Андрей.
У всех Верочкиных родственников уже давно шла своя, налаженная жизнь. Хорошо учились, сумели «раскрутиться», талантов было много, усердия. Воровать им было ни к чему. А квартира… Ну да, красивая, просторная, но пахнет старьем, тленом пахнет, как говорит Петя. За неё воевать не стоит.
Зоя заварила чай, вынула из буфета чашечки, остатки халвы, печенье.
— Ну, чем богаты. Есть ещё борщ, хотите? — устало вздохнула сиделка.
— Нет, вы тоже садитесь. Сейчас приедут «органы», разберутся, не волнуйтесь. А вы устали. Вот сюда садитесь! — Андрей придвинул Зое стул, помог сесть.
И вдруг стали вспоминать прошлое, как хорошо играла Вера на сцене, как была красива, талантлива. Леночка не попускала ни одной премьеры с ней, Андрей водил своих «девиц» на тетины спектакли, гордился ею. Таисия улыбалась, рассказывая, как Вера в детстве кривлялась и паясничала, отец ругался, а она, поди ж ты, стала актрисой. Да, живет теперь в Потёмкинских деревнях, верит в прошлое, настоящего не понимает. Жалко.
— А как она мучалась, бедняжка, когда ребеночка не смогла выносить… Прямо сердце рвалось, — Таисия вынула носовой платок, вытерла слезы. — Веруня моя…
Вера Николаевна лежала в гостиной на диване, не спала. Она слушала, как переговаривается за стеной родня, тоже вспоминала всю свою жизнь, Таисины подарки, Леночкины цветы после спектакля, Андрюшиных дамочек... Надо признать, что есть у него неплохой вкус!
И говорили все там, за стеночкой, о ней так ласково, жалели, называли Верочкой, Мишу тоже вспоминали тепло. Это было приятно. Оказывается, они совсем другие, родственники—то, они не желают Верочке зла. Зря она на них накричала. Но кто же тогда? Кто узнал про тайник?!
И тут Веру Николаевну бросило в холодный пот.
— Вспомнила! — Она вскочила, заспешила на кухню, растрепанная, бледная, опять в своем халате с сакурой, встала в дверном проёме, раскинула руки в безмерном ужасе. — Я сама ему всё рассказала! Сама! Господи!
— Явление второе. Те же, — прокомментировал Петя. Андрей дал ему подзатыльник.
— Кому? Вера, кому ты всё рассказала? Что ты рассказала? — засуетилась Таисия. — Вера, ты трясешься, сядь! Зоя, налейте ей чаю! Петя, уступи же ей место!
Всё разом задвигалось, засуетилось, у Верочки даже голова закружилась. Она сделала глоток крепкого чая, Петя предложил сбегать за виски, но она отказалась.
А дальше хозяйка рассказала, как три дня назад вышла погулять. Зоя тогда убежала куда–то, за продуктами, кажется, а Вере надоело сидеть дома, она и вышла.
Сначала было солнечно, а потом пошел дождь, началась гроза. Вера Николаевна забыла зонтик, могла бы вся промокнуть, но тут к ней подошел мужчина. Он сказал, что помнит её на сцене, гордится тем, что есть на свете такие талантливые люди. И предложил проводить. А по дороге они зашли в кафе. Верочка была рада, она давно не ходила с мужчинами в ресторан, а тут такое предложение! Она совсем забыла о своей подозрительности…
В кафе что–то пили. Вера Николаевна запьянела… Ну и рассказала, какие у нее алчные родственники, все до единого, что зарятся на ее богатство.
— … И про тайничок я ему рассказала, — совсем тихо добавила она. — Ещё радовалась, что такая хитрая, ловко всех обманула. Господи, как я могла быть такой глупой! Я же никому не доверяю… И про вас так сказала дурно… А вы хорошие, вы, вон, сидите тут, меня охраняете. Тая, Андрюша, Леночка, Зоя, простите! Как же я так?.. Стыдно. Противно от себя. Ужас.
Она уронила голову на руки, заплакала, такая старенькая, несчастная, замученная самой собой и туманом в голове. Тряслись её уставшие жить плечики, тряслись жемчужные сережки в ушах, тряслась чашечка на блюдце.
— Да ладно, теть Вер! — вдруг обнял её Андрей. — Зато хороший сюжетец для детектива! И ты в главной роли. А? Каково?!
Все замахали на него руками. Тая в ужасе застонала. Только не хватало ещё Верочку на киносъемочную площадку привести, она не переживет. Не переживет!
Вера Николаевна улыбнулась как–то виновато и по–детски грустно:
— Нет. Я не хочу роли. Я устала, Андрюша. Зоя, принеси мне завтра халвы, пожалуйста… Сладкого хочется…
Зоя быстро–быстро закивала. Дожила бы Вера до завтра, вот что скажите! Такое–то потрясение!..
Этой ночью, после полиции и расспросов, Вера Николаевна уехала к Таисии, спала там сладко и глубоко, совсем без снов. А рядом сидела Тая, гладила Верочку по руке, вздыхала. Ничего, всё наладится, и будут опять платья «от Славы Зайцева», и халва «из Елисеевского», и прогулки по набережной. Только бы Вере было хорошо! Родня же, своя, сестра, какая–никакая! И помогала она Тае много, чего уж говорить, поднимала связи, устраивала Андрюшу в институт, Таисию тоже не забывала, одаривала… Да и не в этих подарках дело. Если бы даже Верочка была простая заведующая хозяйством где–нибудь в детском саду на окраине города, все равно бы была роднее всех! Сестра потому что. А мужа её, Мишу, Тая и не любила. Так просто, хотелось с красавицей–сестрой попикироваться, вот и всё. У Таисии была своя любовь, тайная. От неё и Андрей родился…
Тая задремала, откинувшись на спинку кресла. А Вера всё также держала её за руку, как в детстве. Рядом с Таей не страшно, она обещала всегда быть рядом. Не ушла бы только… Все уходят, оставляют Верочку одну, а ей одной никак нельзя, она же любит, чтобы вокруг были люди, овации, цветы и халва, непременно из Елисеевского магазина. Она самая вкусная, как в детстве…
(Автор Зюзинские истории)
Следующая публикация
Комментарии 21
Ну, если только о человеческой жадности...