Предыдущая публикация
Побирушка
Про неё нельзя было сказать, что она была нищенкой без роду, без пле-мени. Вся её семья – сын с невесткой, восемь их детей, её внуков – жили здесь же, в нашей деревне Кувай. Многие деревенские женщины остались после войны без мужей, сложивших свои головы в боях с фашистами. У каждой по трое, четверо, а то и пятеро детей остались без отцов. А этой семье повезло. Сын её вернулся с фронта на вид целым и не вредимым. Когда уходил воевать, в семье было пятеро детей. А вернулся, еще трое пацанов появились на свет. Семья большая. Одеть, обуть, накормить – о-го-го сколько всего нужно. Только вот беда – вернулся сын с фронта вроде бы цел и невредим, но с головой у него стало что-то не в порядке. Говорили, что это следствие тяжелой контузии.До войны её сын был отменным комбайнером, а теперь не могли поста-вить его на комбайн. Время от времени случались с ним припадки, тогда он терял сознание и падал, где придется. Поставили его на подсобные работы, а много ли на них заработаешь?
Стал он все чаще прикладываться к рюмке. И вот, настало такое время – совсем перестал ходить на работу. Если не пьян, то сидит у дома на лавочке и наигрывает на балалайке. Тут же в пыли копошатся малые, голопузые дети его. Какие постарше, помогали матери в совхозном телятнике, где она работала. Жена его из сил выбивалась, работала в совхозе и дома, не покладая рук, а все же не могла одна прокормить всю семью. Семья впала в страшную нищету. Вот тут и пришлось матери дяди Васи (так звали сына), бабке Милованихе, как её все звали в деревне, пойти по деревням с протянутой рукой, просить милостыню «За Христа ради».
До этого, случалось, бабка Милованиха часто заходила к нам. Сидела долго, вела нескончаемые разговоры с нашей матерью, тяжело вздыхала, а когда собиралась уходить, мать всегда давала ей что-нибудь из еды, хотя наша семья сама жила впроголодь. Бабка Милованиха горячо благодарила мать, на глазах её наворачивались слезы и крупными горошинами сбегали по морщинистым щекам. Она торопливо утирала их концом головного платка и уходила домой. Глядя на неё, я сама чуть не плакала от жалости к ней.
Жалуясь матери на свое горькое житье-бытьё, бабка не раз говорила: «Пойду, Мотя, побирушничать. Стыдно, а что делать? Малые дети, как рахи-тичные, со вздутыми животами, старших ветром качает, как былинки в поле». Мать соглашалась: «Ну, дак что же, и иди, авось по лбу-то не стукнут за спрос».
И пошла бабка Милованиха побирушничать. Она так втянулась в это за-нятие, что, бывало, по неделе не возвращалась домой. Но, когда возвращалась, первым делом заходила к нам. Если это было летом – вся грязная, пропыленная. Если зимой – озябшая, с красным обветренным лицом, с сизым носом и посиневшими губами. Приносила она целый мешок подаяний. Когда она вот так в первый раз заявилась к нам, мы рты пораскрывали. Мыслимо ли, целый мешок хлеба! Бабка села на лавку, устало привалилась к стенке, спросила у матери: «Водички теплой не найдется? Грязная я вся, умыться бы».
У матери всегда стоял в печи огромный чугун с теплой водой. Она вынула его, дала бабке умыться. Умывшись, та развязала свой мешок, и перед нами появилось «богатство». Чего только не было в мешке: черствые краюхи черного и белого хлеба, какие-то крендели, лепешки, куски пирогов, булочки, которые на вид казались сдобными. Бабка радушно предлагала нам, детворе, выбрать что понравится. Нам нравилось всё. Хлеба в те времена мы вдоволь не ели. Да и какой это был хлеб? Наполовину с лебедой или отрубями. А тут, у бабки в мешке – настоящий хлеб! Глаза у нас разгорелись, хотелось забрать всё, но мать так на нас глянула, что мы решились взять по маленькому кусочку. Бабка, видя такое, сама вытащила из мешка несколько краюх черного хлеба и положила их на стол: «Пусть едят. Спаси Христос вас всех. Я помню добро и добром хочу отплатить!» Потом бабка похлебала горячей затирухи, предложенной матерью и отправилась к себе домой, ворча: «Целую неделю ходила, а на долго ли этого хватит? Эх-хе-хе, разви на такую ораву напасёся?»
Если бабка возвращалась из своих походов зимой, она первым делом лезла на нашу широкую печь отогреваться. Долго отогревалась, крутясь, пере-ворачиваясь с боку на бок. А мы сгорали от любопытства увидеть – что там у бабки в мешке? Отогревшись, бабка спускалась с печи, одаривала нас своими гостинцами и только тогда уходила к себе домой.
В нашей деревне бабка Милованиха не ходила по дворам. И без этого, каждый, чем мог, помогал этой семье.
После трех лет таких странствий бабка стала сдавать. Годков ей было далеко за семьдесят. Стали отказывать ноги, резко ухудшилось зрение. Но она всё равно продолжала ходить на промысел.
После каждого похода, она не только отогревалась у нас душой и телом, но и рассказывала много интересного. Где была, как там живут люди, где лучше подают, а где гонят в шею.
Особенно бабка возмущалась немцами, что жили в Сузанове, в восьми километрах от Кувая.
Там бабка была всего один раз и больше туда не ходила. Говорила, что немки при виде её, брезгливо морщились и захлопывали дверь перед самым носом.
Хвалила Хуторских, Ягоднинских и Васильевских жителей. Там жил народ, в большинстве своем, сердобольный, жалостливый. Не только подадут что-нибудь, но нередко и накормят, дадут обогреться, отдохнуть. Редко в каком доме дадут от ворот поворот.
Про Мрясовских говорила с особой теплотой. В Мрясово жили в основ-ном казахи. У тех всегда было мясо, хоть зимой, хоть летом.
Деревня стояла на отшибе от больших дорог, окруженная высокими холмами. Там, среди этих холмов, они держали свой скот. Кроме овец, которых у них было великое множество, они еще выращивали коней на мясо. Никто чужой туда не совался, можно было держать скота столько, сколько хочешь. Кто там будет его искать и подсчитывать в этих, затерянных среди холмов, долинах?
В Мрясове бабку всегда кормили горячим варевом, а на дорогу клали ей в мешок изрядный кусок вареного мяса.
Бабке Милованихе перевалило за восемьдесят лет, когда с ней случилось несчастье. Возвращалась она однажды зимой домой из дальней деревни. Как раз метель разгулялась. Глаза видели плохо. Шла по обочине грейдера от вешки до вешки, и на свою беду не увидела машины, которая двигалась ей навстречу, пробиваясь сквозь метель. То ли шофер поздно заметил бабку, то ли машину повело на дороге, а только ударилась она виском об угол борта машины и упала, как подкошенная. Шофер еле втащил бабку в кабину, уж больно она грузная была, и погнал в больницу. Довез ее еще живую, но в больнице она, через несколько часов, умерла, не приходя в сознание. Доктор, который делал вскрытие, говорил потом, что могла бы бабка еще жить и жить. Сердце и все другие органы у неё были здоровее, чем у молодых.
Хоронили бабку Милованиху на нашем деревенском кладбище. Посуда-чили, поохали над её безвременной кончиной, да и забыли вскорости. Своих дел, своих бед хватало в каждой семье. Может быть, сын и внуки сожалели о ней, как ни говори, а спасала она их от голодной смерти.
В нашей семье бабку вспоминали добрым словом часто. Мы долго пом-нили её немудреные гостинцы, которыми она одаривала нас по своей доброте душевной.
Александра Чернышева
Следующая публикация
«…Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей…»
В городе Миассе сказка давно стала былью — местный сказочник и мастер на все руки Рамис Себгатулин построил волшебный парк для всех желающих, в котором «…русский дух… там Русью пахнет»!
В парк «Сказка Пушкина» в Миасс приезжают путешественники и туристы со всего Урала, гости из разных городов России и других стран, достопримечательность уже известна во всем мире.
Вход в сказку открыт для всех, ведь по словам Рамиса Себгатулина, «взрослые люди — такие же дети, просто уже большие…».
Деревенское крылечко
Нет комментариев