Предыдущая публикация
🆗🌟↘
Седенькая старушка с распушившимися волосами утерла пальцами глаза, сильно надавливая на них, махнула тонкой морщинистой ладошкой как-то не наотмашь, а нежно, как погладила.
– Да что вы… Разе я поэтому… Не надо мне ничего. Просто подумала, что помру, а сынок и не узнает. Жалко его, бедного. Горевать станет…
Соседки уже знали, что сын Клары Алексеевны работает на севере, на сейнере рыбу ловит. А там, как известно, рыба сезонная, рыболовецкие поселки переезжают, адрес сына меняется, вот и не знает мать, как сыну сообщить, что заболела.
А недавно пообещали ей врачи, что сына постараются найти. Обнадежили, да только обещание не выполнили. Пришла врач их палатная, Ольга Сергеевна, развела руками – не нашли, нет возможности. Крайний север, знаете ли…
А сама грустная…
Вот и плакала теперь старушка. Уж лучше б и не обещали.
Клара Алексеевна и не догадалась, что искали сына ее медики не столько из чувств милосердия, сколько из необходимости. Отделение это онкологическое. Больных отсюда частенько отдавали на поруки близким. Вот и ее бы домой …
Стадия последняя.
И сына-то нашли. Нашли довольно быстро. И да, находится он на севере – в местах отдаленных. Сын Клары Алексеевны в колонии, сидит за убийство в драке. Сидит повторно, вторая судимость. Первая – нанесение тяжёлых телесных…
Клара Алексеевна – бабушка “божий одуванчик” совсем не походила на мать рецидивиста, и, казалось, о сыне не врала. С собой в больницу она привезла его письма, читала всей палате вслух. Письма были хорошие. О снегах, о рейсах, об океане. Она отправляла свои послания на почтовое отделение до востребования в Салехард. И знала – письма сын получает. Правда, не всегда.
Клара Алексеевна, посчитали медики, просто не знала о судимости сына.
Решили они не “убивать” старую милую пациентку сообщением, или, правильнее в ее случае сказать – не “добивать”. Умолчали. Никому не сказали, не узнали об этом и больные.
– Не плачь, Кларочка, может и найдут. Ты надежды не теряй. Ты ж написала ему, молись, скоро и приедет…, – успокаивала добрая соседка.
Клара Алексеевна и не теряла эту самую надежду. И казалось, что она ее и держит. Уж давно предсказывали врачи скорые ухудшения, но она, как будто, наперекор болезни жила, ходила, кушала – ждала…
Но вот однажды зимним хмурым утром в ординаторской зазвонил телефон. Трубку передали Ольге Сергеевне, речь шла о ее больной.
– Что? Вы с ума сошли. Это онкологическая клиника… Нет, я не позволю! – потом вздохнула, – Приезжайте…
Звонили из полиции. Сын Клары бежал из мест лишения свободы. Звонил следователь – у него поставленная командованием задача – поговорить с матерью рецидивиста. Ольга Сергеевна распереживалась: нет, нельзя старой больной женщине сообщать о том, что сын – преступник. Никак нельзя!
– Да поймите Вы…, – нервничала она в разговоре со следователем, когда тот приехал в клинику, – Не знает она о сыне, в розовых очках она. А жить ей осталось от силы пару месяцев, и то при самом лучшем раскладе. Это Вы будете убийцей, если сообщите ей, – пускала в ход она уже угрозы…
Следователь Егоров – мужчина лет пятидесяти, всё понимал. Понимал он и то, что разговор этот с матерью – всего лишь галочка в деле. Сюда сын никак не доберется, если и уйдет, то там, в тех ямальских краях. Но скорее всего задержат скоро. И не таких находили.
– Думаете, не знает она? – с сомнением переспросил.
Егоров недавно и сам похоронил мать. Сердце ещё болело. Приехал на похороны, а сестра ему:
– Так ждала она тебя, Слав, так ждала. Чего ж пораньше-то не приехал?
И что ответить? Надеялся, что поправится…
– Точно не знает. Гарантирую…, – ответила врач, – Мы узнали, так пожалели, сообщать не стали, а вы тут…, – она была огорчена.
– Ясно. Не переживайте, не скажу я… Отпишусь. Придумаю чего-нибудь, – согласился, почесывая лоб Егоров, – Вот подпись бы только мне ее…
– Ну, какая подпись. Говорю же…
Он махнул рукой, резко встал.
– Ладно. Влетит мне, конечно.
И тут Ольге Сергеевне жаль стало сотрудника. У них там ведь тоже – ого-го начальство.
– Хотите, поговорите… Только представьтесь другом сына. Да…, – Ольга Сергеевна даже улыбнулась от пришедшей вдруг идеи, – Пусть письмо сыну продиктует. Вы напишете, а потом протокол беседы ей подсунете. Она плохо очень видит. Учтите, она считает, что сын работает на рыболовецком судне в океане.
– Нарушение….
– Устава, но не жизненных ценностей. Знаете, как рада она будет весточке от сына! Пошли?
Следователь тяжко вздохнул, быстро достал документы, и они направились в больничную палату.
– Клара Алексеевна, а к Вам гости…
Женщины привстали, повернули головы с любопытством – к Кларе никогда никто не приходил.
– Гости? – Клара Алексеевна заморгала подслеповатыми глазами, приподнялась с подушки.
Ольга Сергеевна помогла ей усесться. Следователь присел на придвинутый соседкой стул...
– Здравствуйте, Клара Алексеевна. Я к вам от Саши, от сына. Вместе работаем. Писем нет, но большой привет привез. Я с поезда. Уж извините, что без гостинцев, – только сейчас, глядя на тумбочки соседок, Егоров сообразил, что в больницу ходят с гостинцами, – Он никак не может приехать. Хотел, да не отпустили его.
– От Саши…от Саши, – говорила, как выдыхала старушка, чуть покраснев.
– Да. Дела, знаете ли. Самый сезон работы.
– Так ведь вроде у вас на сейнере нет отопления, как же в холод-то…
– Сделали. Всё сделали. Теперь нам холод не страшен, – на ходу сочинял Егоров, поглядывая на врача.
– Как там Сашенька мой?
– Сашка-то? Отлично. Вот недавно грамоту дали, как лучшему…ну, лучшему…
– Боцману, – помогла Клара…
– Да, лучшему, значит, работнику. Здоров, весел, так что – не волнуйтесь.
– Чай, стужа у вас? – а в глазах тепло материнское, готовое согреть целый рыболовецкий поселок.
И Егорова от взгляда этого понесло. Он никогда не был на севере, но что-то читал в юности. Был такой детский интерес к краям северным. И теперь вдруг всплыло в памяти все, что, казалось, давно позабыто.
Он рассказывал о бесконечности снегов, о стадах оленей, о косяках красной рыбы и лежбищах котиков, о жизни местных людей, о традициях и праздниках, о жилище, о юколе и строганине… Вся палата слушала его, затаив дыхание. И врач слушала.
Клара Алексеевна тихонько улыбалась, лёжа высоко на подушках. Егоров так увлекся своим рассказом, что забыл о том, что нужно предложить матери написать письмо сыну. Напомнила Ольга Сергеевна.
– Письмо? Ох… Как Вас зовут? … Не задержу ли Вас, Слава? – как будто обрадовалась мать-старушка.
Она начала диктовать.
“… Ты не думай сынок, я ведь не в обиде. Я все понимаю. Главное, чтоб ты счастлив был … А дуб наш нынче так покрыло снегом. Смотрю на него и думаю – как у Саши моего на севере – снега …. Мурку соседи забрали, присмотрят. Жалко ее, скучать будет …. Я б тебе носки передала, купила трое – теплые, вязаные. Так ведь дома. А я вот в больнице… Ты береги себя, Сашенька, и домой возвращайся. Я уж все приготовила а твоему приезду, и одёжку, и пену для бритья. Приезжай скорее. А за меня не волнуйся, лучше мне. Выпишут скоро…”
Следователь писал с каким-то упоением, ждал продолжения, подсказывал. Они закончили.
– А подпись? – подсказала доктор.
– А, да…, – и Егоров сунул старушке продиктованное ею письмо.
Ольга Сергеевна лишь подняла брови.
В коридоре спросила:
– Вы же хотели протокол беседы подписать.
– Да Бог с ним… , – он отстраненно махнул рукой, – Я вот все думаю: как у подобной матери мог случиться такой сын. Ведь не может быть, что нет в нем и частички ее. А?
– В жизни всякое бывает. И в одной семье рождаются и воспитываются совсем разные дети, – ответила умудренная опытом врач.
Следователь ушел, а Кларе Алексеевне с этого дня почти ежедневно передавали гостинцы.
Что-то сдвинула эта беседа в сердце Вячеслава Егорова. Как будто получил он послание от матери своей, как будто прощала. И служебные, и личные заботы не могли отвлечь. Он все вспоминал пословицу: “Если даже на собственной ладони приготовить яичницу для матери, то всё равно будешь в долгу перед ней.”
Он держал руку на пульсе – следил теперь за судьбой далекого сбежавшего рецидивиста, звонил Ольге Сергеевне, интересовался здоровьем его старушки-матери, навещал ее изредка. И делал это уже не по службе, а просто – для себя делал.
Шло время. Клара Алексеевна угасала. Уже перевели ее в отдельную палату, уже не могла она вставать. Она ждала Славу, он был ниточкой, соединяющей ее с сыном.
Иногда она сомневалась… Не все стыковалось в рассказах друга сына, иногда, казалось, что он просто сочиняет. Неужто, и правда, ложь во спасение, – думала она порой. Но потом гнала от себя эти мысли. Так хотелось думать, что у Саши, и правда, все хорошо, так, как рассказывает Слава.
И вот наступил день икс. День, когда Вячеслав выгрыз, вырвал, превзошел все препоны закона и самого себя. Он добился – ему разрешили телефонный разговор с задержанным при проведении оперативно-розыскных мероприятий. Александра задержали. Был он в бегах две недели.
– Александр Петрович, Ваша мать при смерти.
– Я знаю. Я почувствовал…, – голос с хрипотцой. Ещё бы – столько времени бегать по тундре.
– Вы можете с ней поговорить? Я добьюсь…
– Я… Я… Да, могу, – сказал осипшим голосом.
– Но, учтите. Она, с Вашего посыла, считает Вас боцманом рыболовецкого судна.
– Да, я в курсе, только…
– Что?
– Только мне все время кажется, что она догадывается, что никакой я не рыбак, – прохрипел Александр на том конце.
– Догадывается? Да нет… Мне так не показалось. Ну, в любом случае не надо ее разочаровывать. В ближайшее время нам разрешат разговор. Ждите…
И вот уже утром дня следующего Вячеславу не сиделось в ординаторской. Он прилетел сюда час назад, боясь пропустить связь. И теперь расхаживал по вестибюлю.
Его позвала медсестра. Процедуры у больной закончились, можно было пойти к ней.
– Ее бы уколоть, но мы ждём звонка, колоть не стали. Тяжело ей без укола, так что скорее бы…
– Я понимаю, но… Учреждение особое, колония… Не больно покомандуешь. Я тоже жду.
Вячеслав зашёл в палату. Клара Алексеевна лежала высоко на подушках, голова повернута набок, цвет лица слился с больничным бельем, щеки совсем ввалились. Голова повязана платком, сухие ломкие волосы слегка выбились.
Старушка дышала с лёгким присвистом, чувствовалось, что ей тяжело. Было ясно – дело идёт к концу.
Однако, голову к нему она повернула. Платок немного съехал и отчётливо обозначились скулы и впадины на висках.
Она застенчиво посмотрела на него, и чуть пошевелила пальцами руки, как будто махнула.
– Славочка, Вы?
– Я…я… Это я, Слава. Не разговаривайте, Клара Алексеевна, берегите силы, – он поправил ее платок, заправил волосы и начал нести какую-то пургу – сочинял на ходу, как они с Сашкой на упряжке собак мчались сквозь тундру.
Говорил, а она чуть улыбаясь уголком рта, слушала. Вячеслав замолкал порой, смотрел на безмолвствующий телефон и думал: а что если, и правда, она догадывается о местонахождении сына, а что, если правда, что она понимает сейчас, что он врёт, а что если случится какая-то мелочь, и что-то помешает сейчас связи с колонией…
Что если…
Но он опять врал с неимоверным упоением, врал, как писал. Говорил о том, что ухаживали они за одной нанайкой, а она дала им от ворот поворот, говорил о том, что Сашка выигрывал его в карты и обгонял на снегоходе.
Он даже вздрогнул от звонка. Схватил, подскочил на ноги, отошёл к окну, боясь, что Клара Алексеевна услышит представление сотрудника тюрьмы, а потом метнулся назад и громко, так громко, что наверное услышали в соседних палатах, закричал в трубку:
– Сашка! А, Сашка! Привет! А я тут как раз у матери твоей, рассказываю, как мы с тобой на снегоходах гоняли по тундре. Да..да… Даю ей трубку.
“Даю” – было сказано риторически. Старушка уж ничего не могла держать. Слава поднес ей трубку к лицу. Она вся вытянулась, рот приоткрылся, и, казалось, она забыла о дыхании.
Слава глянул на дверь. Где эти медики, когда они так нужны…
– Клара Алексеевна, Вы дышите. Это Сашка… Саш, говори… Мать слушает.
В трубке тяжёлый хриплый вдох…
– Ну, здорово, мамка! Здорово! – сказал Александр, и Слава почувствовал, что, несмотря на напускную грубоватость, и Александр тоже почти не дышит, голос дрожит, – Мам, ты как?
– Сса… Сашень…, – выдыхала Клара.
– Я, мам, я. Ты прости, что вот так, что не приехал, прости. Я хотел. Я очень хотел, веришь? Но не смог. Прости…
– Что ты…что ты… Саша. Все хорошо. Тут Слава. И я – хорошо…, – дался этот монолог Кларе Алексеевне с трудом, она уронила голову на подушку, задышала тяжело.
И тогда заговорил Александр. Голос его с задушевной хрипотцой звучал успокаивающе.
– Я помню, мам, как я у соседа по коммуналке пельмени украл и тебе притащил. Помнишь? Ты тогда горевала, что денег нет, переживала – чем кормить меня будешь. А потом пришла с кухни и слюни сглотнула – там запах, ууу. А я увидел. Ну, я тогда и спёр, помнишь? Ох, как долго ты меня отчитывала потом. Никак забыть не могла.
– Сашенька, сынок, милый мой… Помню.
– А помнишь, какая поговорка меня так злила, что я с пацанами даже дрался?
– Да.. Карл у Клары украл….Помню.
– Да… все доказывал, что моя Клара не крала кларнет. А ещё помню твой плащ светлый, удлиненный. Ох, и любил я его. Гордился, что мамка моя – самая красивая. А ты, и правда, красивая, мам. Друг мой сказал, что такой и осталась до сих пор. Завидует он, что мамка у меня такая. Мне все завидовали. Жаль, что не рядом я, прости…
Он говорил и говорил. Егоров сидел наклонившись, держал телефон рядом с ухом матери, он заметил, как порозовели щеки у Клары Алексеевны.
Голос ее сына, пересекая горы и реки, меридианы и горизонты, летел с далёкого холодного обледенелого севера, из бетоно-проволочных заиндевелых заграждений колонии прямо сюда – в сердце матери. Он, как газовая струя, пронизывал холодное пространство, согревая всё на своем пути … И похоже те, кто должен был ограничить время разговора тоже согрелись. Согрелись и заслушались.
Уже пришла медсестра с капельницей, а потом и Ольга Сергеевна. Клара Алексеевна слушала голос сына и тихо улыбалась, глядя в далёкое пространство.
– … Я вернусь, мам. Домой очень хочется. Ты только выздоравливай. Заживем.
– Я жду тебя, Саша…
– Да, я вернусь. Тут ведь тоже – не сахар. Недавно вихрь был, так у нас крыши у бараков снесло. Но восстановили, мам. У нас ребята тут хорошие. Дисциплина. Но морозы нынче лютые, я чуть щеку себе не отморозил. И охрип чуток, слышишь какой голос? Слышишь, мам?
Клара Алексеевна так и улыбалась, глядя в пространство. Вячеслав даже не понял, почему Ольга Сергеевна взяла ее за шею, а медсестра закрыла ей глаза.
Зачем?
– Телефон, Вячеслав, – врач вывела его из оцепенения, – У Вас ещё включен телефон. Клара Алексеевна умерла, передайте сыну.
Вячеслав медленно поднес телефон к уху.
– Але, мам. Что-то со связью. Я тебя не слышу! Але…, – хрипела трубка.
– Она умерла, – произнес в трубку Вячеслав как-то по инерции.
– Что?
– Александр, Ваша мама только что умерла. Она … Она слушала Вас слушала, и… Я… Я и сам не заметил…, – Вячеслав ещё был потерян, никак не мог собраться.
– Мама! Дайте ей трубку… Что Вы сказали? Умерла?
– Примите мои соболезнования, – наконец Вячеслав взял себя в руки, – Александр, она улыбалась, слушая Вас. Значит, все не зря…
– Что не зря? – он помолчал и добавил, – Мама …
– Да, Александр, Ваша мама только что скончалась.
Видимо, сын никак не мог поверить. Он замолчал, а потом протянул:
– Даа… Вы правы – не зря. Я должен Вас благодарить… Я никогда это не забуду…
– У меня письмо Вам от матери. Я передам. Я обязательно передам…
Их разговор прекратили.
Следователь Егоров вышел из палаты. Надо было взять себя в руки. Но эти самые руки дрожали даже, когда он закурил на улице. Клара Алексеевна дождалась. Дождалась…
– Прости меня, мама, – прошептали его губы, он думал о своей матери.
Он прошел пару кварталов и набрал Ольгу Сергеевну.
– Ольга Сергеевна, я насчёт похорон… Я займусь этим. В виду имейте…
Вячеслав взглянул на занесённые снегом улицы, достал письмо Клары Алексеевны:
“… Ты не думай сынок, я ведь не в обиде. Я все понимаю. Главное, чтоб ты счастлив был … А дуб наш нынче так покрыло снегом. Смотрю на него и думаю – как у Саши моего на севере – снега …”
Следующая публикация
Нет комментариев