Предыдущая публикация
«Духовность и образование нельзя ставит на рыночные рельсы.
Это моё мнение.»
«Ощущаю себя в Церкви солдатом. Мне надо держать высоту свою, за неë биться. »
«У меня карьера начиналась замечательно. Я снялся в картине, первая моя большая дебютная замечательная роль – картина Жени Гинзбурга «Простодушный» по Вольтеру. Я сразу окунулся в мир звезд. От Зиновия Гердта, Джигарханяна, Голубкиной, Караченцова, Абдулова, Кокшенова, Мамуки Кикалейшвили, Кахи Кавсадзе, Кости Райкина. Мне повезло. Просто я такой любимчик судьбы, наверное.»
«Более десяти лет по своей собственной воле, инициативе, сначала по юношескому задору, что называется «на слабо», а потом просто принципиально я езжу на войну. Потому что в стране она у нас не закончилась и на сегодняшний день. Хотя все это переведено в какую-то контртеррористическую операцию. Я бывал дважды в Таджикистане, но в основном это, конечно же, наш многострадальный Кавказ. Это и Чечня, Дагестан, Ингушетия, Осетия и Абхазия. Я первый вместе с российскими пограничниками вошёл в Абхазию. Практически на броне туда заехал. Наград у меня много, таких, которые мне подкидывали как значки, я их просто не надеваю и к ним отношусь так – ну подарили и подарили. А то, что могли наградить, чем можем, ко мне так обращались: Серега, чем можем… У меня нет ни одной государственной награды, хотя я был представлен. Может быть, еще и получу. Посмотрим. Но я к этому отношусь иронично и с юмором. Потому что даже Министерство культуры трижды отклонило подачу на звание заслуженного артиста. Почему – я не знаю. Даже сформулировать не могу. Я не диссидент, не хаю государство и даже наших руководителей. Я могу с чем-то не соглашаться. Но я тоже понимаю, что им не так легко все это дается. И окружение не всегда порядочное.»
— актер Сергей Маховиков
Родился, вырос, учился в Ленинграде, в любимом Санкт-Петербурге. И обожаю Москву. Как бы сейчас на меня строго не посмотрели мои питерские друзья, родственники.
Я приехал в город Пушкин, что под Петербургом, где родился и вырос. Я увидел такую чистоту, спокойствие. Мамочки гуляли с колясками ночью, в темноте в парке, ничего не боясь. И я был потрясен этим состоянием. Конечно, вспомним детство, аллеи, Павловский парк. И подумал, как бы переехать из московской пятиэтажки, чтобы дочка моя видела красоту и впитывала ее в себя. Я написал в своей биографии: «Родился в Советском Союзе, при дворе Его Императорского Величества».
Дочка моя уже москвичка.
И поэтому корни её здесь.
Знаете, родилась дочка… Мне захотелось для нее тишины. Я прекрасно понимаю, что не смогу ей это обеспечить в Москве. Я постарался уехать из города в пригород, чтобы у нее была природа, тишина. И чтобы небольшая сельская школа. Слава богу, рядом с нами построили небольшую частную школу, где дочка сначала была однаодна в классе.
Я очень прочно и очень глубоко думаю о том, как в нашей стране сейчас, сегодня воспитывать детей. Вижу огромное количество проблем. И вижу выход только один – это семья.
Неокрепший детский духовный организм, ему надо мышцы чуть-чуть наработать, прежде чем кидать его в сексуальное воспитание или еще в какое-то. Считаю, что это огромная ошибка. Ребеночек сначала должен окрепнуть, чтобы потом получать шишки. У него еще нет возможности эти шишки получать, скорее всего, будет сотрясение мозгов.
Это не бегство от реальности. Бегство от реальности, понимая, почему ты убегаешь: оградить своего ребенка от нападок существующего анархического строя в нашем воспитании, образовании государственном. Я не хочу нападать на школу. Там еще сохранились еще старые кадры, благодаря которым, думаю, не будет той пропасти между средним поколением, родителями. Я уж не говорю о бабушках и дедушках. Взвыло уже поколение! Не знает, что делать со своими детьми. Языка-то общего уже не находят!
Конечно, не собираюсь ни идеализировать, ни сгущать краски. Я просто говорю о тех временных проблемах, и хочется верить, что это так, которые в переходное время… Смотрю я в будущее с оптимизмом, но у меня такое впечатление, что сейчас переходный политический период. Как же быть-то тем, матерям и отцам, которые вкалывают сейчас, чтобы просто им выжить? Им не хватает времени на своих детей. Есть институты, которые могут нам в этом помочь. Это и телевидение, и радиостанции, и церковь, общественное мнение. Поколение нельзя бросать. Знаете, у меня есть педагогические часы. Я тоже езжу преподавать по разным театральным, историческим вопросам. В третьем классе учительница сказала: «Будешь плохо учиться, не сможешь работать за границей». Культ этой ситуации для меня убийственный.
Любящий человек. И я понимаю, что вот когда я это для себя сформулировал, мне очень многие вещи стали открываться. Допустим, вообще желание жить. Потому что в некотором возрасте (а мне кажется, что возраст — это просто этапы развития, и человек не стареет, он просто как-то развивается) все равно приходит вопрос усталости. Мне раньше казалось: 30, 20, 40 лет, когда человек … я читаю, ну, к примеру, Маркес: он устал жить. «Полковнику никто не пишет». Я думаю: как можно устать жить? Ну это же невозможно. И вдруг через какое-то время, может быть, накопленная усталость от работы, может быть, недостаток развития, как бы духовный голод встреч каких-то еще — вдруг я понял, что у меня такая усталость от жизни. И…
И я почувствовал, что… погоди-погоди. Я даже тормознул это чувство, думаю: неужели это так человек, действительно, может думать, что он устал? И да, я подумал, что раз такая мысль проскочила, значит, нужно задать себе вопрос: кто ты? Что с тобой происходит? Зачем ты? Периодически мы его задаем, наверное, на протяжении жизни, кто-то больше, кто-то чаще, кто-то меньше. И тогда я сказал: чтобы жить и дальше и не уставать, я — любящий человек.
...будучи совсем маленьким, я не знаю, это какой — первый, второй класс, может быть, но уже школьник, я вдруг понял, по чувству своему… Меня отправили к бабушке и дедушке на лето. Это были горы, тишина, одиночество такое. Кроме бабушки, дедушки, пчел, коровы, хозяйства, реки горной, ущелья горного больше ничего нет...
Безумно красиво, но очень одиноко. Эта тишина — она меня, городского мальчика, ну, такого из пригорода, но все равно городского, она пугала поначалу. Но и она же задавала некоторые вопросы. И вот первое ощущение, которое у меня возникло: кто ты, что ты, зачем ты, и почему ты, и вообще, что вокруг тебя происходит, — это когда я почувствовал, в этом возрасте, что мама может умереть. То есть что ее рядом может не быть. И всё, и у меня потекли слезы. И я помню, это было такое потрясение. Потому что мама вечная. Мама вечная.
А тогда я понял, что ее может не быть рядом. Ее нет рядом, меня привезли к бабушке и дедушке. И я тоскую. И вдруг подумал: а ведь она может быть… И всё, и тогда пошли вот эти вопросы вот в таком маленьком возрасте. А зачем ты, а что это за жизнь? А что значит — любить маму? А я ее, оказывается, обидел. И это вот с малого, маленького возраста.
Самоощущение, да. Ну, потому что вот опять скажу, как по профессии. Я вот помню молодого Урбанского… Или Высоцкого. У него в глазах судьба. Они молодые люди, а у них в глазах уже судьба.
...30. Я помню эти фотографии, роли. И думаю: ну, мальчишка совсем, ну… И я даже в 30, 35, 40 я делал себе седину, мне очень хотелось, чтобы появилось возраст, судьба. А потом, когда за 40 туда улетел, и думаю: не, не, хороший возраст, хороший, не надо себя торопить. И я вот думаю, что — вот повторюсь, что возраст — нет, это этапы. Этапы понимания какого-то, и всё. Это не изменение позиции, ни в коем случае.
Я приехал в город Пушкин, что под Петербургом, где родился и вырос. Я увидел такую чистоту, спокойствие. Мамочки гуляли с колясками ночью, в темноте в парке, ничего не боясь. И я был потрясен этим состоянием. Конечно, вспомним детство, аллеи, Павловский парк. И подумал, как бы переехать из московской пятиэтажки, чтобы дочка моя видела красоту и впитывала ее в себя. Я написал в своей биографии: «Родился в Советском Союзе, при дворе Его Императорского Величества».
Дочка моя уже москвичка.
И поэтому корни её здесь.
Знаете, родилась дочка… Мне захотелось для нее тишины. Я прекрасно понимаю, что не смогу ей это обеспечить в Москве. Я постарался уехать из города в пригород, чтобы у нее была природа, тишина. И чтобы небольшая сельская школа. Слава богу, рядом с нами построили небольшую частную школу, где дочка сначала была однаодна в классе.
Я очень прочно и очень глубоко думаю о том, как в нашей стране сейчас, сегодня воспитывать детей. Вижу огромное количество проблем. И вижу выход только один – это семья.
Неокрепший детский духовный организм, ему надо мышцы чуть-чуть наработать, прежде чем кидать его в сексуальное воспитание или еще в какое-то. Считаю, что это огромная ошибка. Ребеночек сначала должен окрепнуть, чтобы потом получать шишки. У него еще нет возможности эти шишки получать, скорее всего, будет сотрясение мозгов.
Это не бегство от реальности. Бегство от реальности, понимая, почему ты убегаешь: оградить своего ребенка от нападок существующего анархического строя в нашем воспитании, образовании государственном. Я не хочу нападать на школу. Там еще сохранились еще старые кадры, благодаря которым, думаю, не будет той пропасти между средним поколением, родителями. Я уж не говорю о бабушках и дедушках. Взвыло уже поколение! Не знает, что делать со своими детьми. Языка-то общего уже не находят!
Конечно, не собираюсь ни идеализировать, ни сгущать краски. Я просто говорю о тех временных проблемах, и хочется верить, что это так, которые в переходное время… Смотрю я в будущее с оптимизмом, но у меня такое впечатление, что сейчас переходный политический период. Как же быть-то тем, матерям и отцам, которые вкалывают сейчас, чтобы просто им выжить? Им не хватает времени на своих детей. Есть институты, которые могут нам в этом помочь. Это и телевидение, и радиостанции, и церковь, общественное мнение. Поколение нельзя бросать. Знаете, у меня есть педагогические часы. Я тоже езжу преподавать по разным театральным, историческим вопросам. В третьем классе учительница сказала: «Будешь плохо учиться, не сможешь работать за границей». Культ этой ситуации для меня убийственный.
Любящий человек. И я понимаю, что вот когда я это для себя сформулировал, мне очень многие вещи стали открываться. Допустим, вообще желание жить. Потому что в некотором возрасте (а мне кажется, что возраст — это просто этапы развития, и человек не стареет, он просто как-то развивается) все равно приходит вопрос усталости. Мне раньше казалось: 30, 20, 40 лет, когда человек … я читаю, ну, к примеру, Маркес: он устал жить. «Полковнику никто не пишет». Я думаю: как можно устать жить? Ну это же невозможно. И вдруг через какое-то время, может быть, накопленная усталость от работы, может быть, недостаток развития, как бы духовный голод встреч каких-то еще — вдруг я понял, что у меня такая усталость от жизни. И…
И я почувствовал, что… погоди-погоди. Я даже тормознул это чувство, думаю: неужели это так человек, действительно, может думать, что он устал? И да, я подумал, что раз такая мысль проскочила, значит, нужно задать себе вопрос: кто ты? Что с тобой происходит? Зачем ты? Периодически мы его задаем, наверное, на протяжении жизни, кто-то больше, кто-то чаще, кто-то меньше. И тогда я сказал: чтобы жить и дальше и не уставать, я — любящий человек.
...будучи совсем маленьким, я не знаю, это какой — первый, второй класс, может быть, но уже школьник, я вдруг понял, по чувству своему… Меня отправили к бабушке и дедушке на лето. Это были горы, тишина, одиночество такое. Кроме бабушки, дедушки, пчел, коровы, хозяйства, реки горной, ущелья горного больше ничего нет...
Безумно красиво, но очень одиноко. Эта тишина — она меня, городского мальчика, ну, такого из пригорода, но все равно городского, она пугала поначалу. Но и она же задавала некоторые вопросы. И вот первое ощущение, которое у меня возникло: кто ты, что ты, зачем ты, и почему ты, и вообще, что вокруг тебя происходит, — это когда я почувствовал, в этом возрасте, что мама может умереть. То есть что ее рядом может не быть. И всё, и у меня потекли слезы. И я помню, это было такое потрясение. Потому что мама вечная. Мама вечная.
А тогда я понял, что ее может не быть рядом. Ее нет рядом, меня привезли к бабушке и дедушке. И я тоскую. И вдруг подумал: а ведь она может быть… И всё, и тогда пошли вот эти вопросы вот в таком маленьком возрасте. А зачем ты, а что это за жизнь? А что значит — любить маму? А я ее, оказывается, обидел. И это вот с малого, маленького возраста.
Самоощущение, да. Ну, потому что вот опять скажу, как по профессии. Я вот помню молодого Урбанского… Или Высоцкого. У него в глазах судьба. Они молодые люди, а у них в глазах уже судьба.
...30. Я помню эти фотографии, роли. И думаю: ну, мальчишка совсем, ну… И я даже в 30, 35, 40 я делал себе седину, мне очень хотелось, чтобы появилось возраст, судьба. А потом, когда за 40 туда улетел, и думаю: не, не, хороший возраст, хороший, не надо себя торопить. И я вот думаю, что — вот повторюсь, что возраст — нет, это этапы. Этапы понимания какого-то, и всё. Это не изменение позиции, ни в коем случае.
Следующая публикация
Комментарии 60
Очень уважаю.
Здоровья,успеха во всём и благополучия!!!
Всем добра, спокойствия, понимания.