Первый уже четыре года как в эмиграции. Живет в Париже. Он устал, мечтает о достатке, сытой и спокойной жизни, ему надоели эмигрантские дрязги — и вот он совершил сделку и едет в Москву. Его тошнит от эмигрантов; в предотъездном письме писателю Наживину он язвит:
«Эмиграция гниет, как дохлая лошадь. Создавать из этой дохлятины группу, питаться снова нездоровыми мечтаниями о белом генерале, о возрождении ресторана „Прага“ и липацких извозчиках — невозможно».
Впрочем, только ли в этом дело. Бунин писал:
«Толстой однажды явился ко мне утром и сказал: „Едем по буржуям собирать деньги; нам, писакам, надо затеять свое собственное книгоиздательство, русских журналов и газет в Париже достаточно, печататься нам есть где, но это мало, мы должны еще и издаваться!“»
Адамович — поэт (не такой хороший, как казалось ему самому), литературный критик, ученик Гумилева. И, как говорили злые языки, интриган, пользовавшийся своей близостью к поэту для того, чтобы делать себе имя. А еще — человек, которого преследуют нехорошие слухи о будто бы совершенном при его участии убийстве в Петрограде. История мутная, ее отзвуки широко расходятся по всей эмиграции, но конкретно предъявить Адамовичу нечего. Два грозовых года гражданской войны он проторчал в псковском Новоржеве учителем. Почему, зачем? Неважно, теперь он едет за границу — чтобы никогда не вернуться в Россию.
Москва гудит. Шумит. В Москве бешеный ритм жизни. В Москве выпивают «море пива», как записывает в дневнике Михаил Булгаков. Пьет и «красный граф» Алексей Толстой, вернувшийся на родину: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет».
Адамович, добравшийся до Парижа, времени зря не теряет — идет в редакцию кадетской газеты «Звено». Работы Адамовича листает некогда заметный либеральный политик, а теперь редактор газеты Максим Винавер. Предлагает Адамовичу попробовать написать что-то в ближайший номер. Так и определяется его судьба: Адамович быстро становится одним из постоянных авторов издания. А затем — одним из самых значимых литературных критиков всей русской эмиграции.
Проживет он достаточно долго и скончается в 1972 году в Ницце — не став великим поэтом.
Счастливы ли они? А черт его знает. Толстого власть «окружила заботой», он ни в чем горя не знает, у него дача и дом в Москве, он по праву считается одним из двух флагманов советской литературы. Но на Сочельник 1924 года признается другу:
«Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный шут».
Адамович в одной из критических статей, написанных в те же годы, мрачно размышляет о судьбе эмигранта:
«Нельзя же сомневаться, что Россия — это, прежде всего, мы сами? не поставлено ли нам историей, как великое и тяжелое испытание, отлучение… да, от России, — не страшно и не совестно это выговорить, потому что мы говорим о том, что нас самих составляет, от себя отрекаемся, собой жертвуем?»
В письме, написанном перед возвращением, Толстой рассуждал о России:
«Вы скажете — Россия в конце концов развалится под властью большевиков, и Европа займет ее войсками и посадит нам царя? Но Россия не думает разваливаться, — в том-то и дело. Населения в ней от 120–150 мил. и русский народ не имеет желания быть покоренным. Да и кто полезет его покорять? Нет — все это неосновательные мечтания или пессимизм, основанный на незнании того, что в России делается».
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Нет комментариев