Татьяна Фильченкова
Зрин зажал ему рот, только Благожа на них и не смотрела, подняла Медару и увела к себе в закуток. Умир и головы не повернул.
– С собой возьмём. – Зрин расстелил чистую тряпицу, сложил в неё пирогов, хлеба, политого мёдом, снова потянул Ретиша из дома и привёл к сараю.
Ретиш попятился:
– Чего тут делать? Меня от глины воротит уже.
– Так я их тут спрятал.
– Кого их?
Зрин распахнул двери и полез на чердак. Ретиш не стал дожидаться ответа, разложил пироги на верстаке и принялся уплетать. Зрин спустился с тяжёлым узлом и поставил его перед Ретишем. Тот глухо брякнул, будто в нём миски были. Развязал. Оказалось, что это глиняные плитки с говорящими знаками. Ретиш чуть не подавился со страху.
– Это Благожины?! Да она нас обреет!
– Не её. Эти я сам делал.
– Когда?
– А по зиме. Она их Умиру дала, а я рядом был, тоже читал и угольком на полене царапал. А потом уж на глину перенёс и обжёг.
– Как ты успел? Чего меня не позвал?
– Я звал. Да тебе больше с мальцами на горке забавляться хотелось.
Ретиш не помнил. Про то, как с ребятнёй с обледеневшего пригорка на реку съезжали – помнил, а чтобы Зрин звал – нет. Он протянул руку к плиткам, но Зрин не дал.
– Не лапай! Умойся сперва.
По пальцам и правда стекал жир. Хорошо, что в сарае остались вёдра с водой. Ретиш забыл про еду и пошёл мыть руки.
Зрин разложил плитки на верстаке.
– Вот, тут всё по порядку. Благожины ещё её отец делал, потому она так и дрожит над ними. Здесь всё про исход и о том, откуда откровения у нашего рода.
– И в чём оно тоже сказано?
– Нет. Только о том, как Ен Блажену дар пожаловал и как тот людоедов одолел.
– Ух ты! – Ретиш схватил первую плитку, да только молчала она, ничего не хотела рассказывать.
Зрин усмехнулся:
– Скорый какой. Сперва надо знаки разобрать. – Он ткнул пальцем в нижний левый угол. – Как всё от корня растёт, так и говорящие знаки снизу читать положено. Как доверху дойдёшь, так снова вниз.
Ретиш всмотрелся. Первый знак он помнил: знак пятиродья, четыре чёрточки в ряд, пересечённые поперёк пятой, «мы». Дальше шли знаки родов. А вот над ними был незнакомый, две чёрточки и перекладина, скрепляющая их вверху.
– Это же глина, знак своего рода не признал, – рассмеялся Зрин. – Видишь, на зудя похож, если сбоку смотреть.
– Откуда же отцу Благожи было знать про зудей, если там говорится только о том, как Ен дар пожаловал?
– Дурень, так сказ уже в Ёдоли писался, до того и глины не видывал никто. Я тебе перескажу, что тут, а ты потом сам разбирай и вспоминай. Так знаки и выучишь.
Зрин положил плитку на прежнее место и заговорил нараспев, совсем как Сувр на сходном месте: «Мы, ведовство, хлеб, железо, дерево и глина, покинули селения, в которых родились и жили, на седьмой виток долгой зимы. Тогда у родов ещё не было этих имён. Все мы промышляли охотой. После долгого пути вышли мы к ледяному морю, выкопали шахты, полные угля. Тем углём и грелись. Долбили лёд и добывали морскую траву и рыбу. Тем и жили сто витков. А как зима закончилась, море оттаяло, шахты затопило, зверь вымер. Еды не стало».
Отложив плитку, Зрин взялся за следующую: «Советом мы решили идти на юг. Долго шли по болотам, много люда потеряли. Куль насмехался над нами, заставлял плутать и кружить. А после пустил людоедов по нашему следу».
– Покажи знак людоеда! – подскочил к нему Ретиш.
– Вот. – Зрин ткнул в чёрточку с зазубриной сверху. – Это копьё. Им людоеды людей пронзали.
– И вправду дети Куля! Неужто не учили их вреда человеку не делать?
– Не знаю. Может, и учили, да Куль им разум замутил.
– Давай же дальше!
«От тягот пути и голода не осталось у нас сил противостоять им. Тогда сын мой, Блажен, спросил у меня дозволения взять силу предков и обратиться к Ену. Я спросил совета у хранителя Сувра…»
– Так Сувр был при этом?!
– Выходит, что был.
«… и решили мы, что иначе, как к защите Ена обратиться, нам не спастись. Получив дозволение, отошёл от всех Блажен и молил Ена. Долго молчал тот, но вот разверзлись небеса и осветило всё сиянием, хоть и ночь была. О чём говорили Ен с Блаженом, то не слыхал никто. Но погас свет, вернулся к нам Блажен и сказал, что получил он дар от Ена оживлять грязь. До утра мы лепили из грязи зудей звериного облика, и отдавали им кровь свою вместе с силой. А наутро, как нагнали нас людоеды, ожили зуди и пошли топтать их, пока не загнали в топь. Так и выжили мы».
– И не сказано ничего об откровении?
– Немного. То, что все знают. Как потом Блажен признался отцу, что сперва Ен не хотел помогать, но Блажен пообещал что-то, и Ен согласился. Наказал, как сровняется Блажену двадцать два витка, чтобы исполнил обещанное, а если сам не сможет, то другие из рода должны исполнить. Блажен уже и забывать стал об обещании, пятиродье тогда уже в этих краях осело, Ёдоль построило, определило, какому роду каким промыслом заниматься. И тут Блажену во сне откровение пришло. Долго он мучился и наконец признался, что скорее умрёт, чем исполнит обещанное. Сувр тогда сказал, что умирать ему не надо, пусть просто к предкам уходит, и место указал в Стене Ена, где пещера с каменным мостом, который в край предков ведёт.
– Это куда отца и мать Малуши провожали?
– Да. И многих до них. И Блажен туда ушёл. А как ушёл, так откровение всем в роду было. Никто его не вынес, даже отец Блажена, хоть и родовиком был. Оставил он тогда хранительство сестре Блажена, Благоже…
– Нашей Благоже?
– А какой ещё? Оставил и тоже к предкам ушёл, а Благожа одна с мальцами осталась. Тогда род куда больше был, чем сейчас.
Ретиш задумался. Жалко стало Благожу: горькая доля ей досталась. А Зрин замесил глину, расстелил на верстаке полотно и налепил поверх него плиток. Протянул Ретишу заточенную палочку.
– Как разберёшь всё и перепишешь, так все знаки и запомнишь.
Ретиш старательно выводил знаки на сырой глине, столбец за столбцом. Встречались незнакомые, тогда он вспоминал сказанное Зрином и открыть их смысл. Так понял, что волна обозначает воду, а круг – и солнце, и Ена. Опомнился Ретиш, когда уже смеркаться стало.
– Может, лампу зажжём? – спросил он Зрина.
– Хватит, идём домой. Завтра продолжишь.
Зрин что-то лепил. Ретиш присмотрелся. Вроде цветок, но таких он не видывал. Уж больно замысловатый, сложный.
– Это чего? – спросил он и протянул руку.
Зрин быстро смял цветок, отмахнулся:
– А-а, безделица, придумалось просто. Идём, у меня живот от голода крутит.
И ушёл. Ретиш даже спросить не успел, как такое придуматься могло.
7. Выборный день
На солнцеворот с рассвета нарекали детей, которым подошёл срок давать настоящее имя. Тихуша стал Немолвом.
После наречения Благожа велела всем возвращаться в дом. Сегодня Умир приведёт жену в род, надо подготовиться к встрече. Уже подходило тесто для пирогов со щавелем, а в печи томилась белорыбица.
Благожа открыла пристрой, стоявший запертым с тех пор, как ушли к предкам родители Малуши, сняла с широкой лежанки тюфяк и отправила Ретиша со Зрином его выбивать. Медара вымела и вымыла пол.
Из сундука достали белёные простыни и застелили лежанку. Благожа вынесла расшитую рубаху, подозвала Умира:
– На вот, надень. В этой рубахе мой первый сын себе жену выбирал. А это ты своей преподнесёшь. – Она вынула из-за пазухи деревянные бусы.
Он глянул хмуро.
– Матушка, ни к чему это.
– Поздно на попятный идти! Не смей девицу позорить!
– Я девице не обещал ничего! И без меня охотники до неё найдутся. С железными породниться за честь.
– С железными, но не с Коряшей. Меня хотя бы не позорь: я слово Сувру дала, что образумлю тебя.
Умир вздохнул и натянул рубаху. Бусы, только Благожа отвернулась, сунул под тюфяк и Ретишу со Зрином знак сделал, чтобы помалкивали.
После полудня люд потянулся на ветровую пустошь, посередине которой стояли камни-столбы. Когда солнце начнёт клониться к закату, на них рассядутся девицы, распустят волосы, затянут приманную песнь и сплетут венки. Парни встанут поодаль, будут смотреть и слушать, выбирать ту, которая по сердцу. А как закончится песнь, пойдут к выбранной, принесут подарок. Тому, кто ей мил, возложит она венок на голову, они дадут клятвы предкам и станут мужем и женой. Там же, на пустоши, хранители примут приведённых в свой род, благословят и наставят. После зажгут костры, и начнётся пир.
Зазвонил колокол, и на дороге из Ёдоли показалась вереница девиц в жёлтых и голубых верховицах, с охапками цветов в руках. Первой величаво ступала Ислала. Позади шли отцы. Они подвели дочерей к камням, помогли взобраться. Коряша оказалась едва выше камня. Отцу пришлось взять её на руки, как дитё, и усадить на него.
Женихи в расшитых рубахах встали в ряд перед кругом камней. Сзади сгрудился остальной люд, пришедший посмотреть на выбор. Умира Благоже пришлось вытолкать к женихам, но только она отошла на место хранителей, как он вернулся в толпу.
Девицы распустили косы, расчесали их гребнями. Волосы Коряши, рыжие, кучерявые, даже до плеч не доросли, видать, брили её недавно. Послышались смешки. Громче всех хохотал Зарни, братец Отрады:
– Даже у меня волосы длиннее. В самую пору для грязюка жена!
Ретиш подпрыгнул, высматривая его золотистые вихры. Вон он, слева, чуть позади женихов. Эх, запустить бы камнем, чтобы чего зря не выкрикивал, да только за такое обреют.
Девицы разложили на коленях цветы, принялись плести венки и петь:
«Я лицом светла, как белянки цвет.
Синь глазам моим дали васильки.
Зрелые хлеба – косы у меня.
Щёки же мои – мальвы лепестки».
Звонче всех пела Ислала. Голос её звенел, что молоточки в кузне. Женихи только на неё и смотрели. Вдруг песню прервал крик:
– Чего пялитесь?! Моя она! Моя! Слышали?
Дорчин выбежал вперёд, размахивал руками, подскакивал то к одному, то к другому парню и орал им в лица:
– Моя! Моя!
Силан с Нежаном выбрались из толпы, схватили Дорчина под руки и пытались образумить. Он отпихивался и кричал: «Моя!» Стоящие позади женихов расступились, чтобы не зашибло случайно. Рядом с глиняным родом оказались Отрада с Зарни. Наконец Дорчина успокоили, поставили снова в ряд, а девицы продолжили песнь.
– Чего это он разбушевался? – спросил Ретиш Зрина.
Ответила за него Отрада:
– Чего тут непонятного? Ислала краше всех, и волос у неё самый длинный. Вот парни на неё и заглядываются, а Дорчин боится, что она другого выберет. Только зря он изводится, Ислала отцу перечить не станет, а он давно с Мощёром сговорился дочь за Дорчина выдать.
– Мог бы и получше жениха ей сыскать, – поморщился Ретиш.
Зарни, заслышав разговор, обернулся, фыркнул:
– Фу-у, с грязюками говоришь! Сестрица, и не зазорно тебе?
Отрада упёрла руки в бока:
– С кем хочу, с тем и говорю! У тебя ещё дозволения не спрашивала.
Зарни хмыкнул и отошёл к Емве, который стоял поодаль с Силаном и Нежаном.
«А волосы у него и вправду отросли, уже уши прикрывают, – с досадой подумал Ретиш. – Вот бы он чего натворил, чтобы его обрили».
Зрин же насмехался над Отрадой, но говорил серьёзно:
– А что, тебе отец тоже жениха сыскал?
– Сыскал. Нежана. Вот он и ждёт, когда я в пору войду.
Ретиш почувствовал, как за его спиной тихо ахнула Медара. И будто заледенела вся, так холодом от неё и повеяло.
– Только мне открылось, что не быть ему моим мужем, – добавила Отрада.
Медара ожила и выдохнула свободно. Ретишу почему-то тоже легко стало.
– Кому же быть? – всё спрашивал Зрин.
Отрада разрумянилась, опустила глаза.
– Не знаю. Этого не открылось. – Тут же вскинула голову, сказала гордо: – Как расцвету, краше Ислалы стану. Кого захочу, того и выберу!
Зрин рассмеялся:
– Только не осрамись, когда петь будешь. А то у женихов уши лопнут.
– Я хорошо пою! – осерчала Отрада.
Тут смолкла песня девиц, и женихи пошли к ним с подарками. Дорчин, опережая всех, бежал к Ислале. Она приняла подарок и поскорее возложила венок ему на голову.
Коряша высматривала Умира, даже встала на камне. Ретиш оглянулся. Куда он запропастился? Неужто и правда ослушаться решил?
– Уми-и-ир! – разнеслось над пустошью.
Коряша соскочила с камня и побежала, расталкивая толпу, к Ёдоли. Когда люд расступился, пропуская Коряшу, Ретиш увидал уходящего Умира. Она нагнала его, вцепилась в рубаху, заголосила:
– Женись на мне! Ты не смотри, что я неказистая. Я сноровистая, работящая. Преданней меня ты не сыщешь!
На пустоши стало тихо. Только шум ветра да шелест травы слышался.
Продолжение следует
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев