Предыдущая публикация
Сказание о волколаке.. (6)
Первым очнулся Радим. Он, ожесточенно выкручиваясь от невидимых пут, начал пытаться развязать руки. Затем, с пыхтением, Горазд с Молчаном поднялись на колени, а за ними и Ждан, кряхтя и охая. Ждан, едва увидав Ведагора, задрожал и беззвучно заплакал.
Ведун усмехнулся:
- Что, неймется сбежать отсюда? Обождете. Торопиться вам нынче некуда. Вы так желали попасть в мое логово, так наслаждайтесь!
И он хрипло рассмеялся. Жутко всем стало от этого смеха. Горазд с Молчаном, как мужики в летах, мудро промолчали. Радим же остаться безмолвным не мог:
- Ты ли это, чародей? Помнится, в лесу нас нечисть рогатая встретила, а нынче перед нами древний старик!
Ведагор метнул на него острый взгляд, и Радим замолчал, поморщившись от странной боли. Довольный, ведун прошелся по горнице и провозгласил:
- Вы нынче мои пленники. Не гости, потому как вас я сюда не звал. А, коли явились вы ко мне самовольно, извольте принять мои условия. Подняться на ноги вы не сможете: не старайтесь. Про оружие также можете позабыть. В моем доме хозяин я! И все ваши попытки поднять на меня руку будут жестоко пресечены. Надеюсь, втолковал я вам ясно.
Все молчали. Ждан, дрожа всем телом, стоял на коленях позади остальных, и его всхлипывания не остались незамеченными. Чародей подошел к нему и сказал:
- Ведал я, что ты сам ко мне придешь, когда время настанет.
Ждан затрясся еще больше и пал перед ним ниц. В одно мгновение он из не старого еще человека превратился в дряхлого старика.
- Жалкое зрелище! – расхохотался Ведагор. – Пришло время расплаты! Будешь нынче ответ держать за то, что сотворил!
Ждан зарыдал.
- Убей, погуби меня, - молил он ведуна, - но не тронь сына! Сними с него это заклятье, Христом-Богом прошу!
Ведун снова разразился страшным, утробным смехом.
- Чьим именем ты меня просишь? Повтори-ка…
- Богом молю, ради всего святого, освободи сына моего!
Ведун перестал смеяться и, сверкнув глазами, прохрипел:
- Нет на земле иного Бога, кроме той силы, что живет в природе! И сила эта одна, но бывает разной: и темной, и светлой. Какой стороной повернешь, таковой и будет гореть! Нет на земле только лишь добрых или только злых. Есть равновесие черного и белого! Сделал добро – в ответ ожидай того же, сотворил темное дело – месть тебя настигнет! Как предки нам завещали: око – за око, кровь – за кровь!
Радим недобро усмехнулся. Молчаливое согласие отразилось на его лице. Знакомые слова молвил ведун – те самые, что он сам выкрикивал на общем сборе в деревне. Опасные искорки заплясали в его карих глазах.
- Так уж сполна я расплатился за содеянное, - плакал Ждан, - вся жизнь кувырком пошла… света белого не видел… я ведь сына твоего убил, потому как своего спасал! Разодрали бы мальца волки-то…
Ведун расправил плечи, возвысившись надо всеми до самого потолка своей избы.
- Да! Истинно так! Ты лишил меня сына! И о какой милости ты смеешь молить?! О каком прощении грезишь? Не бывать этому!
Он в ярости ударил посохом по полу, отчего во все стороны разлетелись жаркие искры. Ждан продолжал валяться на полу и плакать. Ведун повернулся и сделал несколько нервных шагов взад-вперед. Потом с проворностью зверя он опустился на пол рядом со Жданом и проговорил:
- А знаешь ли, кем был мой сын? Его звали Еремей…
Все, кроме Мечислава, переглянулись между собой. Ведун продолжал:
- И я полагаю, что ты сам, все вы, знали его сызмальства… он рос на ваших глазах…
Горазд не выдержал:
- Так… мы одного лишь Еремея помним: то сын Малуши нашей, травницы… Пропал в лесу малец, годков десять ему было… или того меньше…
Глаза ведуна потемнели.
- Он и был моим сыном.
Немой вопрос застыл в глазах у каждого из мужчин. Первым нарушил тишину Молчан:
- Коли верно я разумею, наш Еремей-то в лесах пропал лет тридцать тому назад. Я еще молодой был. Помню, как Малуша убивалась… один у нее сынок был. Так пропал Еремей гораздо ранее, чем Ждан сына твоего убил… не тот Еремей-то, вестимо…
Ведун шагнул к Молчану и заглянул своими бездонными глазами прямо ему в душу. Стойкий мужик был Молчан, а и то словно бы съежился, вжал голову в шею.
- Тот самый… тот самый Еремей…
Голос ведуна нежданно дрогнул. Он нащупал позади свой деревянный пень, заменявший ему сиденье, тяжело на него опустился и закрыл глаза страшной, костлявой рукой.
- То давнее дело было… иначе я тогда выглядел… мужчиной – сильным, могучим… в лесу я ее встретил, девицу эту. Искала она такие травы, которые только знахарки собирают. Малуша ее звали. Она не испугалась меня, не убежала. А я уже сам все про нее ведал: сны у меня вещие были. Знал я, что сын у нас родится, которому я передам все свои силы и знания. Но тайну рождения его никому нельзя было открывать… поведал я ей это все, скрывать не стал… она будто бы согласная была: прикипела ко мне, сердце ее я тронул чем-то, видать… так, встречались мы с этой девицей не раз… уйти из деревни ко мне в лес она не хотела – людям помогала, не могла без них жить. А я мог. И однажды настигло нас известие о том, что в ней зародилась жизнь… никто не должен был знать всей правды, потому на людях пришлось ей заведенный порядок соблюсти. В жены ее взял деревенский парень, а сына она моего под сердцем носила…
- Верно! Третьяк то был! – вскричал Горазд. – Так он помер рано, дело-то темное было…
Ведун метнул в его сторону злобный взгляд, и тот замолчал.
- Рос мой сын в деревне с матерью, среди людей, до десяти годков. А потом, как мы и условились, отдала она мне его всецело на обучение моим премудростям... В лес они пошли, там мы и повстречались… людям Малуша сказать собиралась, что отбился малец от нее, заплутал… если и искали его потом, не нашли бы! Сюда с вашего селения никто не забредал никогда… так Еремей и остался в лесу навечно. Науку ведовства постигал он без труда, и готовился я уж все главные знания и умения ему передать… как вдруг случилось страшное… сына моего убил человек… простой мужик, и самым обыкновенным образом – метнув топор в голову… самое горькое было в том, что никак не предвидел я этого и не чуял беды… а беда по пятам кралась… за ноги кусала…
Все молчали – то ли от потрясения, то ли от ужаса.
Ведун усмехнулся:
- Что, неймется сбежать отсюда? Обождете. Торопиться вам нынче некуда. Вы так желали попасть в мое логово, так наслаждайтесь!
И он хрипло рассмеялся. Жутко всем стало от этого смеха. Горазд с Молчаном, как мужики в летах, мудро промолчали. Радим же остаться безмолвным не мог:
- Ты ли это, чародей? Помнится, в лесу нас нечисть рогатая встретила, а нынче перед нами древний старик!
Ведагор метнул на него острый взгляд, и Радим замолчал, поморщившись от странной боли. Довольный, ведун прошелся по горнице и провозгласил:
- Вы нынче мои пленники. Не гости, потому как вас я сюда не звал. А, коли явились вы ко мне самовольно, извольте принять мои условия. Подняться на ноги вы не сможете: не старайтесь. Про оружие также можете позабыть. В моем доме хозяин я! И все ваши попытки поднять на меня руку будут жестоко пресечены. Надеюсь, втолковал я вам ясно.
Все молчали. Ждан, дрожа всем телом, стоял на коленях позади остальных, и его всхлипывания не остались незамеченными. Чародей подошел к нему и сказал:
- Ведал я, что ты сам ко мне придешь, когда время настанет.
Ждан затрясся еще больше и пал перед ним ниц. В одно мгновение он из не старого еще человека превратился в дряхлого старика.
- Жалкое зрелище! – расхохотался Ведагор. – Пришло время расплаты! Будешь нынче ответ держать за то, что сотворил!
Ждан зарыдал.
- Убей, погуби меня, - молил он ведуна, - но не тронь сына! Сними с него это заклятье, Христом-Богом прошу!
Ведун снова разразился страшным, утробным смехом.
- Чьим именем ты меня просишь? Повтори-ка…
- Богом молю, ради всего святого, освободи сына моего!
Ведун перестал смеяться и, сверкнув глазами, прохрипел:
- Нет на земле иного Бога, кроме той силы, что живет в природе! И сила эта одна, но бывает разной: и темной, и светлой. Какой стороной повернешь, таковой и будет гореть! Нет на земле только лишь добрых или только злых. Есть равновесие черного и белого! Сделал добро – в ответ ожидай того же, сотворил темное дело – месть тебя настигнет! Как предки нам завещали: око – за око, кровь – за кровь!
Радим недобро усмехнулся. Молчаливое согласие отразилось на его лице. Знакомые слова молвил ведун – те самые, что он сам выкрикивал на общем сборе в деревне. Опасные искорки заплясали в его карих глазах.
- Так уж сполна я расплатился за содеянное, - плакал Ждан, - вся жизнь кувырком пошла… света белого не видел… я ведь сына твоего убил, потому как своего спасал! Разодрали бы мальца волки-то…
Ведун расправил плечи, возвысившись надо всеми до самого потолка своей избы.
- Да! Истинно так! Ты лишил меня сына! И о какой милости ты смеешь молить?! О каком прощении грезишь? Не бывать этому!
Он в ярости ударил посохом по полу, отчего во все стороны разлетелись жаркие искры. Ждан продолжал валяться на полу и плакать. Ведун повернулся и сделал несколько нервных шагов взад-вперед. Потом с проворностью зверя он опустился на пол рядом со Жданом и проговорил:
- А знаешь ли, кем был мой сын? Его звали Еремей…
Все, кроме Мечислава, переглянулись между собой. Ведун продолжал:
- И я полагаю, что ты сам, все вы, знали его сызмальства… он рос на ваших глазах…
Горазд не выдержал:
- Так… мы одного лишь Еремея помним: то сын Малуши нашей, травницы… Пропал в лесу малец, годков десять ему было… или того меньше…
Глаза ведуна потемнели.
- Он и был моим сыном.
Немой вопрос застыл в глазах у каждого из мужчин. Первым нарушил тишину Молчан:
- Коли верно я разумею, наш Еремей-то в лесах пропал лет тридцать тому назад. Я еще молодой был. Помню, как Малуша убивалась… один у нее сынок был. Так пропал Еремей гораздо ранее, чем Ждан сына твоего убил… не тот Еремей-то, вестимо…
Ведун шагнул к Молчану и заглянул своими бездонными глазами прямо ему в душу. Стойкий мужик был Молчан, а и то словно бы съежился, вжал голову в шею.
- Тот самый… тот самый Еремей…
Голос ведуна нежданно дрогнул. Он нащупал позади свой деревянный пень, заменявший ему сиденье, тяжело на него опустился и закрыл глаза страшной, костлявой рукой.
- То давнее дело было… иначе я тогда выглядел… мужчиной – сильным, могучим… в лесу я ее встретил, девицу эту. Искала она такие травы, которые только знахарки собирают. Малуша ее звали. Она не испугалась меня, не убежала. А я уже сам все про нее ведал: сны у меня вещие были. Знал я, что сын у нас родится, которому я передам все свои силы и знания. Но тайну рождения его никому нельзя было открывать… поведал я ей это все, скрывать не стал… она будто бы согласная была: прикипела ко мне, сердце ее я тронул чем-то, видать… так, встречались мы с этой девицей не раз… уйти из деревни ко мне в лес она не хотела – людям помогала, не могла без них жить. А я мог. И однажды настигло нас известие о том, что в ней зародилась жизнь… никто не должен был знать всей правды, потому на людях пришлось ей заведенный порядок соблюсти. В жены ее взял деревенский парень, а сына она моего под сердцем носила…
- Верно! Третьяк то был! – вскричал Горазд. – Так он помер рано, дело-то темное было…
Ведун метнул в его сторону злобный взгляд, и тот замолчал.
- Рос мой сын в деревне с матерью, среди людей, до десяти годков. А потом, как мы и условились, отдала она мне его всецело на обучение моим премудростям... В лес они пошли, там мы и повстречались… людям Малуша сказать собиралась, что отбился малец от нее, заплутал… если и искали его потом, не нашли бы! Сюда с вашего селения никто не забредал никогда… так Еремей и остался в лесу навечно. Науку ведовства постигал он без труда, и готовился я уж все главные знания и умения ему передать… как вдруг случилось страшное… сына моего убил человек… простой мужик, и самым обыкновенным образом – метнув топор в голову… самое горькое было в том, что никак не предвидел я этого и не чуял беды… а беда по пятам кралась… за ноги кусала…
Все молчали – то ли от потрясения, то ли от ужаса.
Еремей
- Так ведь откуда мне знать было, что не волк это, а сын твой за мной гонится? – плакал Ждан. – Не было у меня и умысла кому-то вред причинить, я ж за Тишку своего боялся!
- Волки не тронули бы тебя! - прохрипел ведун. - Еремей часто в волка обращался, заклятья знал, я его научил. С волками бегал по ночам, народ порой пугали, но никогда не убивали. Теперь же ответ тебе держать…
Ведун сунулся куда-то в угол хижины и извлек оттуда топор – до боли знакомым он показался Ждану…
- Узнаёшь?! – страшно сверкнул он глазами.
- А как же… мой топор-то… рукоять я сам вырезал… только у меня и бывали такие рукояти… метки я там особые ставил…
- Верно. А потому я сохранил сей топор, чтобы своей рукой однажды вонзить его в твою голову!
Лицо ведуна потемнело, глаза куда-то ввалились, и из темных глазниц на Ждана глянула скорая смерть.
- Постой! – вскричал несчастный. - Постой! Губи меня, убивай, только сына помилуй! Освободи его от этой тяготы, сними заклятье! Довольно он уже намучился, не заслужил он такой участи!
Радим выпрямился и метнул на Ждана злобный взгляд:
- Твой сын заслуживает такой же смерти, как и ты! Он задрал моего брата, и за это не будет ему никакой пощады! Зверя нельзя щадить, его можно только уничтожить!
Молчан побледнел и в ужасе взглянул на него. Не узнавал он сейчас своего старшего сына – что-то чуждое ощущалось в нем, доселе неизвестное. Да, Радим всегда отличался смелостью и твердостью, но никогда прежде в нем не наблюдалось жажды чужой крови. Испугался Молчан. Такой стойкий, крепкий мужик, а испугался, глядя на родного сына. Гордился он всегда Радимом, в пример младшим сыновьям ставил. Думал, вырастил человека сильного, при этом справедливого. А сейчас… странный огонь в глазах Радима заставил его содрогнуться.
Ведагор страшно расхохотался. Казалось, стены хижины сотряслись от его раскатистого смеха, в котором не было веселья, а слышались только боль и сладость предстоящего отмщения.
Мечислав, Горазд дернулись было с места, чтобы попытаться защитить Ждана, но не тут-то было. Колени их намертво приросли к полу, руки не слушались. Они покачнулись на месте и вновь замерли. Горазд не удержался и повалился на пол, словно сноп сена, а подняться был не в силах: какая-то неведомая мощь прижимала его к полу. То же произошло и с остальными.
В два прыжка подскочил ведун к Ждану и со всего маху рубанул топором по голове бедняги. Тот осел и рухнул замертво. Из открытой раны в голове на дощатый пол потекла темная, липкая кровь. Ведун провел ладонью по растекшейся луже и кровожадно расхохотался, победоносно воздев руку над головой. Затем он лизнул свою ладонь, пробуя кровь поверженного врага на вкус, и умыл ей свое скелетообразное лицо. Жутко было смотреть на это…
- Отмщен… – хрипло повторял он сквозь смех, - отмщен…
А затем упал, корчась не то от страшного хохота, не то от странной боли. Вскоре приступы его хриплых завываний стали походить на стоны, рвущиеся из груди. Не замечая никого вокруг, ведун в исступлении катался по полу, пачкая его кровью Ждана.
Мечислав, стиснув зубы, держался стойко: он и не такое видал. Его тщетные попытки подняться с колен или дотянуться до топора, заткнутого за пояс, ни к чему не привели. Горазд с Молчаном в ужасе созерцали происходящее. В глазах Радима, напротив, горела жажда собственной мести.
- Заплатит и Тишка за смерть Вятко… - прохрипел он, - придет час…
Молчан сквозь зубы одернул его:
- Ты что, сын! Довольно крови… надобно думать, как убраться отсюда живыми… не в себе чародей, разум его помутнен… неровен час, нас ждет та же участь!
- Ох ты, Господи! – тихо взмолился Горазд. – Спаси и сохрани! Как быть нам, Мечислав? Бежать? Так ноги-то от пола не оторвать… ты перстень ведуну успел передать?
- Успел, - мрачно отозвался Мечислав, - покуда вы в беспамятстве лежали, беседу я с ним держал. Однако чую, Тишку нам не спасти… просил я за него, да напрасно. Оберег тот, что он Найде отдал, сыну ведуна принадлежал, Еремею… и предрек Ведагор беду тому, кто потеряет сей оберег…
- Как же так? – побледнел Горазд. – Это что же… Найду горе какое ждет?
- После об этом думать станем. Нынче выбраться надобно. Но силой здесь ничего не решить. Далеко не убежим на своих ногах, да еще с телом Ждана.
- Как же быть-то?! – в голосе Горазда послышалось отчаяние. – Помешался ведун, никак! Гляди, вон как хрипит и стонет!
В это мгновение Ведагор, будто услыхав их разговор, прекратил стенания и замер на полу. Затем он поднялся, как ни в чем не бывало, и зашелся диким, но вполне осознанным смехом:
- Ха-ха-ха! Видали бы вы себя! Затравленные, точно зайцы! Что, нагнал я на вас страху-то?!
Горазд с Молчаном переглянулись в растерянности. Жуткий вид имел чародей: скелетообразное лицо его и руки были перепачканы кровью, ровно, как и одеяние. Глаза сверкали недобрым огнем, а седые космы волос напоминали паутину, обрамляющую череп мертвеца. Он подошел к телу Ждана и небрежно пнул его ногой, обращаясь к нему, будто он мог его слышать:
- Кровь за кровь!! Нынче особый день. Мнишь, будто расплатился сполна за содеянное?! Не-е-ет… это только начало…
***
- Смилуйся, Ведагор! – взмолился Горазд. – Уж взял ты его жизнь, дозволь хоть тело домой снести, да схоронить по-Божески!
- Снова ты про Бога своего песнь завел! – зашипел ведун. – Нет, нынче будет по-моему. А в моих обрядах надлежит голову врагу своему отсечь да на кол посадить! И торчать она так будет, покуда птицы глаза ему не повыклюют, и до голого черепа дождь ее не повымоет! А после чашу из черепа сделаю и ягоды есть с нее стану!
С этими словами он подскочил к столу, схватил своими потемневшими, словно лапки насекомого, пальцами горсть темных ягод из плошки и жадно забросил их в рот. Ведагор жевал странные ягоды и смеялся, захлебываясь их черным соком. Сок вытекал из его жуткого рта, стекал по седой бороде, но он будто бы не замечал этого. Только сейчас Мечислав осознал, что плошки на столе – не что иное, как человеческие черепа. Он указал на них взглядом Горазду.
- Батюшки светы! – прошептал тот, борясь с приступом тошноты.
Ведагор меж тем отсмеялся, прожевал странные ягоды и вновь изменился в лице. На нем отразились злоба и боль. Подскочив к Радиму, он наклонился к нему и, обдавая своим старческим дыханием, прохрипел:
- А знаешь, что будет с его телом? С телом моего врага? Я разведу большой костер и сожгу его, а пепел растопчу, спляшу на нем! Вот о чем я грезил все эти долгие годы! Вот чего ждал темными зимними вечерами: когда распахнется дверь моей избы и войдет он, душегубец, лишивший меня сына! Войдет и падет ниц передо мной, свою жизнь принесет и положит мне под ноги! Но и этого мне мало!
Ведун затрясся от ярости, но душевная боль переборола его, и он снова едва добрел до своего места. Тяжело опустившись на пень, он проговорил:
- Я знал, что он явится ко мне… все это время я ждал, когда же не станет сил у него нести эту ношу… он сам обрек своего сына на муки! Сам виноват во всем! Я лишь мстил за Еремея… да, я наложил на его сына это заклятие, но ничуть не раскаиваюсь в содеянном! Кровь – за кровь!! За то, что он забрал у меня самое дорогое, он заплатил своей жизнью, заплатит и его отпрыск… ха-ха-ха… то были темные чары… чары, которые медленно убивают в нем человека! Он еще жив? Еще не потерял разум? Так скоро потеряет… потеряет многое… все, что имел!
Ведагор зашелся хриплым и совершенно не веселым смехом. В горле у него что-то заклокотало: то ли сок съеденных ягод, то ли слюна.
Горазда невольно передернуло от этих звуков, и тошнота подкатила к горлу, когда взгляд его скользнул по лежащему неподвижно телу Ждана. Вишневая лужа крови на полу становилась все больше. Горазд искоса поглядел на остальных. Мечислав слушал ведуна с каменным лицом. Молчан же, казалось, что-то старательно обдумывал. Одного лишь Радима будто бы не тронула жестокая смерть Ждана. С лица его не сходила усмешка, а словам ведуна он внимал жадно, с молчаливым одобрением. Этого было Горазду, да и Молчану, никак не понять. Ведагор, меж тем, прохрипел:
- А вы что же, думаете убраться отсюда живехонькими? Не-е-ет… не тут-то было… все вы останетесь здесь, в моем лесу, навечно. Коли явились вместе, то и умрете в один день, только каждый из вас умрет по-своему…
- Волки не тронули бы тебя! - прохрипел ведун. - Еремей часто в волка обращался, заклятья знал, я его научил. С волками бегал по ночам, народ порой пугали, но никогда не убивали. Теперь же ответ тебе держать…
Ведун сунулся куда-то в угол хижины и извлек оттуда топор – до боли знакомым он показался Ждану…
- Узнаёшь?! – страшно сверкнул он глазами.
- А как же… мой топор-то… рукоять я сам вырезал… только у меня и бывали такие рукояти… метки я там особые ставил…
- Верно. А потому я сохранил сей топор, чтобы своей рукой однажды вонзить его в твою голову!
Лицо ведуна потемнело, глаза куда-то ввалились, и из темных глазниц на Ждана глянула скорая смерть.
- Постой! – вскричал несчастный. - Постой! Губи меня, убивай, только сына помилуй! Освободи его от этой тяготы, сними заклятье! Довольно он уже намучился, не заслужил он такой участи!
Радим выпрямился и метнул на Ждана злобный взгляд:
- Твой сын заслуживает такой же смерти, как и ты! Он задрал моего брата, и за это не будет ему никакой пощады! Зверя нельзя щадить, его можно только уничтожить!
Молчан побледнел и в ужасе взглянул на него. Не узнавал он сейчас своего старшего сына – что-то чуждое ощущалось в нем, доселе неизвестное. Да, Радим всегда отличался смелостью и твердостью, но никогда прежде в нем не наблюдалось жажды чужой крови. Испугался Молчан. Такой стойкий, крепкий мужик, а испугался, глядя на родного сына. Гордился он всегда Радимом, в пример младшим сыновьям ставил. Думал, вырастил человека сильного, при этом справедливого. А сейчас… странный огонь в глазах Радима заставил его содрогнуться.
Ведагор страшно расхохотался. Казалось, стены хижины сотряслись от его раскатистого смеха, в котором не было веселья, а слышались только боль и сладость предстоящего отмщения.
Мечислав, Горазд дернулись было с места, чтобы попытаться защитить Ждана, но не тут-то было. Колени их намертво приросли к полу, руки не слушались. Они покачнулись на месте и вновь замерли. Горазд не удержался и повалился на пол, словно сноп сена, а подняться был не в силах: какая-то неведомая мощь прижимала его к полу. То же произошло и с остальными.
В два прыжка подскочил ведун к Ждану и со всего маху рубанул топором по голове бедняги. Тот осел и рухнул замертво. Из открытой раны в голове на дощатый пол потекла темная, липкая кровь. Ведун провел ладонью по растекшейся луже и кровожадно расхохотался, победоносно воздев руку над головой. Затем он лизнул свою ладонь, пробуя кровь поверженного врага на вкус, и умыл ей свое скелетообразное лицо. Жутко было смотреть на это…
- Отмщен… – хрипло повторял он сквозь смех, - отмщен…
А затем упал, корчась не то от страшного хохота, не то от странной боли. Вскоре приступы его хриплых завываний стали походить на стоны, рвущиеся из груди. Не замечая никого вокруг, ведун в исступлении катался по полу, пачкая его кровью Ждана.
Мечислав, стиснув зубы, держался стойко: он и не такое видал. Его тщетные попытки подняться с колен или дотянуться до топора, заткнутого за пояс, ни к чему не привели. Горазд с Молчаном в ужасе созерцали происходящее. В глазах Радима, напротив, горела жажда собственной мести.
- Заплатит и Тишка за смерть Вятко… - прохрипел он, - придет час…
Молчан сквозь зубы одернул его:
- Ты что, сын! Довольно крови… надобно думать, как убраться отсюда живыми… не в себе чародей, разум его помутнен… неровен час, нас ждет та же участь!
- Ох ты, Господи! – тихо взмолился Горазд. – Спаси и сохрани! Как быть нам, Мечислав? Бежать? Так ноги-то от пола не оторвать… ты перстень ведуну успел передать?
- Успел, - мрачно отозвался Мечислав, - покуда вы в беспамятстве лежали, беседу я с ним держал. Однако чую, Тишку нам не спасти… просил я за него, да напрасно. Оберег тот, что он Найде отдал, сыну ведуна принадлежал, Еремею… и предрек Ведагор беду тому, кто потеряет сей оберег…
- Как же так? – побледнел Горазд. – Это что же… Найду горе какое ждет?
- После об этом думать станем. Нынче выбраться надобно. Но силой здесь ничего не решить. Далеко не убежим на своих ногах, да еще с телом Ждана.
- Как же быть-то?! – в голосе Горазда послышалось отчаяние. – Помешался ведун, никак! Гляди, вон как хрипит и стонет!
В это мгновение Ведагор, будто услыхав их разговор, прекратил стенания и замер на полу. Затем он поднялся, как ни в чем не бывало, и зашелся диким, но вполне осознанным смехом:
- Ха-ха-ха! Видали бы вы себя! Затравленные, точно зайцы! Что, нагнал я на вас страху-то?!
Горазд с Молчаном переглянулись в растерянности. Жуткий вид имел чародей: скелетообразное лицо его и руки были перепачканы кровью, ровно, как и одеяние. Глаза сверкали недобрым огнем, а седые космы волос напоминали паутину, обрамляющую череп мертвеца. Он подошел к телу Ждана и небрежно пнул его ногой, обращаясь к нему, будто он мог его слышать:
- Кровь за кровь!! Нынче особый день. Мнишь, будто расплатился сполна за содеянное?! Не-е-ет… это только начало…
***
- Смилуйся, Ведагор! – взмолился Горазд. – Уж взял ты его жизнь, дозволь хоть тело домой снести, да схоронить по-Божески!
- Снова ты про Бога своего песнь завел! – зашипел ведун. – Нет, нынче будет по-моему. А в моих обрядах надлежит голову врагу своему отсечь да на кол посадить! И торчать она так будет, покуда птицы глаза ему не повыклюют, и до голого черепа дождь ее не повымоет! А после чашу из черепа сделаю и ягоды есть с нее стану!
С этими словами он подскочил к столу, схватил своими потемневшими, словно лапки насекомого, пальцами горсть темных ягод из плошки и жадно забросил их в рот. Ведагор жевал странные ягоды и смеялся, захлебываясь их черным соком. Сок вытекал из его жуткого рта, стекал по седой бороде, но он будто бы не замечал этого. Только сейчас Мечислав осознал, что плошки на столе – не что иное, как человеческие черепа. Он указал на них взглядом Горазду.
- Батюшки светы! – прошептал тот, борясь с приступом тошноты.
Ведагор меж тем отсмеялся, прожевал странные ягоды и вновь изменился в лице. На нем отразились злоба и боль. Подскочив к Радиму, он наклонился к нему и, обдавая своим старческим дыханием, прохрипел:
- А знаешь, что будет с его телом? С телом моего врага? Я разведу большой костер и сожгу его, а пепел растопчу, спляшу на нем! Вот о чем я грезил все эти долгие годы! Вот чего ждал темными зимними вечерами: когда распахнется дверь моей избы и войдет он, душегубец, лишивший меня сына! Войдет и падет ниц передо мной, свою жизнь принесет и положит мне под ноги! Но и этого мне мало!
Ведун затрясся от ярости, но душевная боль переборола его, и он снова едва добрел до своего места. Тяжело опустившись на пень, он проговорил:
- Я знал, что он явится ко мне… все это время я ждал, когда же не станет сил у него нести эту ношу… он сам обрек своего сына на муки! Сам виноват во всем! Я лишь мстил за Еремея… да, я наложил на его сына это заклятие, но ничуть не раскаиваюсь в содеянном! Кровь – за кровь!! За то, что он забрал у меня самое дорогое, он заплатил своей жизнью, заплатит и его отпрыск… ха-ха-ха… то были темные чары… чары, которые медленно убивают в нем человека! Он еще жив? Еще не потерял разум? Так скоро потеряет… потеряет многое… все, что имел!
Ведагор зашелся хриплым и совершенно не веселым смехом. В горле у него что-то заклокотало: то ли сок съеденных ягод, то ли слюна.
Горазда невольно передернуло от этих звуков, и тошнота подкатила к горлу, когда взгляд его скользнул по лежащему неподвижно телу Ждана. Вишневая лужа крови на полу становилась все больше. Горазд искоса поглядел на остальных. Мечислав слушал ведуна с каменным лицом. Молчан же, казалось, что-то старательно обдумывал. Одного лишь Радима будто бы не тронула жестокая смерть Ждана. С лица его не сходила усмешка, а словам ведуна он внимал жадно, с молчаливым одобрением. Этого было Горазду, да и Молчану, никак не понять. Ведагор, меж тем, прохрипел:
- А вы что же, думаете убраться отсюда живехонькими? Не-е-ет… не тут-то было… все вы останетесь здесь, в моем лесу, навечно. Коли явились вместе, то и умрете в один день, только каждый из вас умрет по-своему…
Ведагор
Ведун расхохотался и поднялся со своего места. Мечислав произнес медленно, с расстановкой:
- Ведагор, прояви мудрость, отпусти нас! Даже все наши смерти, вместе взятые, не вернут тебе сына, не воскресят Еремея! Отдай нам тело Ждана! Отомстил ты ему, отомстил жестоко, дозволь отнести его в деревню и схоронить по христианскому обычаю!
Чародей подскочил к нему и, сверкнув взглядом, прошипел:
- Хочешь избежать скорой смерти, дружинный? Испугался, что с тобой случится то же, что и с ним?
Он указал черным, иссохшим перстом на лежащее тело Ждана, и зашелся загробным смехом.
- Смерти я не боюсь, - отвечал Мечислав, - я готов к ней, но только сложить голову хочу за благое дело, а напрасная гибель не принесет пользы никому!
- Это уж мне решать, каков прок от вашей смерти! Каждый из вас поплатится за то, что натворил один человек! Я заберу ваши жизни хотя бы за то, что не смогли сберечь и донести мне последнего, что осталось от моего сына!
- О чем речь ведешь, Ведагор? – переспросил Молчан.
- Да о том обереге, что ваш Ждан отыскал в лесу, а потом себе присвоил! Еремею принадлежал он! Сыну моему… страшная сила кроется в том обереге! Несдобровать теперь вам!
- В том нет вины нашей, что утерян он, - вступился Мечислав, - не ведал никто о его губительной силе, как и о том, что тебе надлежит его вернуть! Лишь намедни поняли мы, что к чему. Не губи жизни людей простых! Отпусти нас с миром! Твоя вера – твой выбор, но мы – люди крещеные! И принято у нас проявлять милосердие к ближнему. Нам похоронить тело Ждана надобно по нашим обычаям. Негоже человеку православному в костре языческом гореть. Дозволь нам отнести его в деревню!
- Молчать, я сказал!!! – рявкнул чародей. – Тебе, дружинный, смотрю, более всех не терпится! А что, ежели я тебе так скажу: оставайся здесь, прими смерть самую лютую, и тогда отпущу я остальных? Как? Готов на такую жертву?!
Мечислав опустил голову и ответил тихо, но твердо:
- Готов. Отпусти моих спутников. Коли моя жизнь нужна для того, чтобы спасти невинных людей, я даю добро. Но гляди, что сражаться с тобой буду до последнего вздоха, как и надлежит мне. Угодно тебе забрать мою жизнь – попробуй, возьми!
Ведагор громко расхохотался. Затем он потер руки, предвкушая новое кровавое зрелище:
- Та-а-ак… мне по душе твоя дерзость! Но на поле боя она бы еще, возможно, и пригодилась. Здесь же, в моих владениях, ты проявил глупость, бросая мне вызов! Я могу уничтожить тебя одним взмахом моего посоха! Желаешь ли отведать силы чародейской?!
Неожиданно ведун с несказанным проворством завращал посохом в своих руках, точно в совершенстве владел навыками палочного боя. Горазд только крякнуть успел, в то время как Ведагор молниеносным движением выбросил руку в сторону Мечислава, стараясь достать его концом посоха. Но дружинный был начеку: он перехватил конец посоха, намертво зажав его в кулаке.
Ведагор, казалось, не ожидал этого: на пару мгновений он растерялся, безуспешно пытаясь вытянуть свое орудие борьбы из руки Мечислава. Тот умехнулся:
- Что, собрался биться со мною на палках? Так предлагаю по-честному: выбери любую дубину для себя и для меня, и станем драться без помощи чародейства!
Ведун расхохотался, и смех его не предвещал ничего доброго. С силой рванув посох из руки Мечислава, он провозгласил:
- Ты мыслишь, что можешь справиться со мной?! Или позабыл ты, с кем имеешь дело?! Я мог бы убить вас всех сейчас же, но не желаю лишать себя такого зрелища!
- Мечислав! – воскликнул вдруг Горазд. – Оставь это, не губи себя! Не одолеешь чародея, силен он больно!
Но дружинный не слушал его. Снова и снова он цепко перехватывал посох, мелькавший в руках чародея. По-молодецки лихо управлялся Ведагор со своим оружием. Наконец, устав от попыток нанести увечье Мечиславу, ведун проговорил, запыхавшись:
- Вот и размялись… потешил ты меня… признаю твою ловкость! Раз уж ты изготовился принять смерть скорую, отведай-ка полную силу моего посоха!
С этими словами Ведагор выпрямился, взметнул посохом и со всей мочи ударил им о дощатый пол. Вся изба содрогнулась; ведун же вновь взметнул посох и с яростью направил его на Мечислава. Неведомая сила сорвала дружинного с места и отбросила к двери. Тот попытался встать, но чародей, орудуя своим посохом, без труда со всего маху хватил его спиной об дверь так, что стены избы затрещали. Мечислав смог подняться на ноги, но голубые глаза его потемнели, а изо рта поползла по подбородку тонкая струйка крови.
- Постой! Не губи его! – вскричал Горазд. - Пощади, он ни в чем не виновен перед тобой!
Метнув злобный взгляд в сторону мужиков, Ведагор мгновенно заставил их всех корчиться от невидимой боли. Горазд от неожиданности повалился на пол, Молчан же, побледнев, схватился за сердце. Радим не мог вымолвить ни слова, только сжал зубы и тихо рычал.
- Оставь… оставь их… - выкрикнул Мечислав, - с тобой порешили уже… забирай мою жизнь… их отпусти…
Чародей довольно расхохотался:
- Что, видать, мало тебе, дружинный?! Ну, так и быть, получай еще, коли желаешь!
Он резко взмахнул посохом и с нечеловеческой быстротой и силой ударил Мечислава в грудь – так, что дверь избы распахнулась, и тот вылетел прямо на двор, кубарем скатившись по кривым ступеням крыльца.
Убедившись, что он не лежит неподвижно в пыли, а пытается встать, Ведагор с готовностью шмыгнул наружу. Изба его стояла на небольшой поляне, окруженной вековыми елями. На их верхушках догорали красные лучи заходящего солнца – судя по всему, день уже был на исходе. Внизу же лесная чаща начала погружаться в холодный сумрак.
- Хороший нынче закат! День завтра ясный будет! – воскликнул ведун, издевательски-восторженно глядя по сторонам.
Он подошел к Мечиславу, поднявшемуся на ноги и глядящему на него выжидательно. Дружинный одним привычным движением выхватил из-за пояса боевые топоры и изготовился к схватке. В этот раз он решил напасть первым. Пара хитрых приемов – и ему удалось выбить посох из рук Ведагора. Чародей увернулся от топоров, но не удержался на ногах и упал на землю. Однако, старик не растерялся: лихо перекатившись по земле, он снова избежал удара и резво вскочил на ноги. Затем, вытянув вперед руку, злорадно воскликнул:
- Ты забываешь об этом, глупец! Мой перстень возымел невиданную силу, когда мы с ним снова воссоединились! Мечтаешь убить меня… ха-ха-ха… да покуда я дышу, ты меня не одолеешь! Не бывать этому!
- Ведагор, прояви мудрость, отпусти нас! Даже все наши смерти, вместе взятые, не вернут тебе сына, не воскресят Еремея! Отдай нам тело Ждана! Отомстил ты ему, отомстил жестоко, дозволь отнести его в деревню и схоронить по христианскому обычаю!
Чародей подскочил к нему и, сверкнув взглядом, прошипел:
- Хочешь избежать скорой смерти, дружинный? Испугался, что с тобой случится то же, что и с ним?
Он указал черным, иссохшим перстом на лежащее тело Ждана, и зашелся загробным смехом.
- Смерти я не боюсь, - отвечал Мечислав, - я готов к ней, но только сложить голову хочу за благое дело, а напрасная гибель не принесет пользы никому!
- Это уж мне решать, каков прок от вашей смерти! Каждый из вас поплатится за то, что натворил один человек! Я заберу ваши жизни хотя бы за то, что не смогли сберечь и донести мне последнего, что осталось от моего сына!
- О чем речь ведешь, Ведагор? – переспросил Молчан.
- Да о том обереге, что ваш Ждан отыскал в лесу, а потом себе присвоил! Еремею принадлежал он! Сыну моему… страшная сила кроется в том обереге! Несдобровать теперь вам!
- В том нет вины нашей, что утерян он, - вступился Мечислав, - не ведал никто о его губительной силе, как и о том, что тебе надлежит его вернуть! Лишь намедни поняли мы, что к чему. Не губи жизни людей простых! Отпусти нас с миром! Твоя вера – твой выбор, но мы – люди крещеные! И принято у нас проявлять милосердие к ближнему. Нам похоронить тело Ждана надобно по нашим обычаям. Негоже человеку православному в костре языческом гореть. Дозволь нам отнести его в деревню!
- Молчать, я сказал!!! – рявкнул чародей. – Тебе, дружинный, смотрю, более всех не терпится! А что, ежели я тебе так скажу: оставайся здесь, прими смерть самую лютую, и тогда отпущу я остальных? Как? Готов на такую жертву?!
Мечислав опустил голову и ответил тихо, но твердо:
- Готов. Отпусти моих спутников. Коли моя жизнь нужна для того, чтобы спасти невинных людей, я даю добро. Но гляди, что сражаться с тобой буду до последнего вздоха, как и надлежит мне. Угодно тебе забрать мою жизнь – попробуй, возьми!
Ведагор громко расхохотался. Затем он потер руки, предвкушая новое кровавое зрелище:
- Та-а-ак… мне по душе твоя дерзость! Но на поле боя она бы еще, возможно, и пригодилась. Здесь же, в моих владениях, ты проявил глупость, бросая мне вызов! Я могу уничтожить тебя одним взмахом моего посоха! Желаешь ли отведать силы чародейской?!
Неожиданно ведун с несказанным проворством завращал посохом в своих руках, точно в совершенстве владел навыками палочного боя. Горазд только крякнуть успел, в то время как Ведагор молниеносным движением выбросил руку в сторону Мечислава, стараясь достать его концом посоха. Но дружинный был начеку: он перехватил конец посоха, намертво зажав его в кулаке.
Ведагор, казалось, не ожидал этого: на пару мгновений он растерялся, безуспешно пытаясь вытянуть свое орудие борьбы из руки Мечислава. Тот умехнулся:
- Что, собрался биться со мною на палках? Так предлагаю по-честному: выбери любую дубину для себя и для меня, и станем драться без помощи чародейства!
Ведун расхохотался, и смех его не предвещал ничего доброго. С силой рванув посох из руки Мечислава, он провозгласил:
- Ты мыслишь, что можешь справиться со мной?! Или позабыл ты, с кем имеешь дело?! Я мог бы убить вас всех сейчас же, но не желаю лишать себя такого зрелища!
- Мечислав! – воскликнул вдруг Горазд. – Оставь это, не губи себя! Не одолеешь чародея, силен он больно!
Но дружинный не слушал его. Снова и снова он цепко перехватывал посох, мелькавший в руках чародея. По-молодецки лихо управлялся Ведагор со своим оружием. Наконец, устав от попыток нанести увечье Мечиславу, ведун проговорил, запыхавшись:
- Вот и размялись… потешил ты меня… признаю твою ловкость! Раз уж ты изготовился принять смерть скорую, отведай-ка полную силу моего посоха!
С этими словами Ведагор выпрямился, взметнул посохом и со всей мочи ударил им о дощатый пол. Вся изба содрогнулась; ведун же вновь взметнул посох и с яростью направил его на Мечислава. Неведомая сила сорвала дружинного с места и отбросила к двери. Тот попытался встать, но чародей, орудуя своим посохом, без труда со всего маху хватил его спиной об дверь так, что стены избы затрещали. Мечислав смог подняться на ноги, но голубые глаза его потемнели, а изо рта поползла по подбородку тонкая струйка крови.
- Постой! Не губи его! – вскричал Горазд. - Пощади, он ни в чем не виновен перед тобой!
Метнув злобный взгляд в сторону мужиков, Ведагор мгновенно заставил их всех корчиться от невидимой боли. Горазд от неожиданности повалился на пол, Молчан же, побледнев, схватился за сердце. Радим не мог вымолвить ни слова, только сжал зубы и тихо рычал.
- Оставь… оставь их… - выкрикнул Мечислав, - с тобой порешили уже… забирай мою жизнь… их отпусти…
Чародей довольно расхохотался:
- Что, видать, мало тебе, дружинный?! Ну, так и быть, получай еще, коли желаешь!
Он резко взмахнул посохом и с нечеловеческой быстротой и силой ударил Мечислава в грудь – так, что дверь избы распахнулась, и тот вылетел прямо на двор, кубарем скатившись по кривым ступеням крыльца.
Убедившись, что он не лежит неподвижно в пыли, а пытается встать, Ведагор с готовностью шмыгнул наружу. Изба его стояла на небольшой поляне, окруженной вековыми елями. На их верхушках догорали красные лучи заходящего солнца – судя по всему, день уже был на исходе. Внизу же лесная чаща начала погружаться в холодный сумрак.
- Хороший нынче закат! День завтра ясный будет! – воскликнул ведун, издевательски-восторженно глядя по сторонам.
Он подошел к Мечиславу, поднявшемуся на ноги и глядящему на него выжидательно. Дружинный одним привычным движением выхватил из-за пояса боевые топоры и изготовился к схватке. В этот раз он решил напасть первым. Пара хитрых приемов – и ему удалось выбить посох из рук Ведагора. Чародей увернулся от топоров, но не удержался на ногах и упал на землю. Однако, старик не растерялся: лихо перекатившись по земле, он снова избежал удара и резво вскочил на ноги. Затем, вытянув вперед руку, злорадно воскликнул:
- Ты забываешь об этом, глупец! Мой перстень возымел невиданную силу, когда мы с ним снова воссоединились! Мечтаешь убить меня… ха-ха-ха… да покуда я дышу, ты меня не одолеешь! Не бывать этому!
Мечислав
Ведагор метнул один лишь взгляд на лежащий в стороне посох, и тот, точно по мановению невидимой силы, вновь оказался в его руке. Он усмехнулся:
- А теперь, взгляни-ка в последний раз на это солнце, ибо завтра ты его уже не увидишь!
И, взметнув посохом, он поймал им молнию, неизвестно откуда взявшуюся на ясном закатном небе, и отправил ее прямиком в Мечислава. Сила молнии была такова, что дружинный отлетел в конец поляны на порядочное расстояние и с неимоверной мощью врезался спиной в толстый ствол старой ели. Он осел на землю, точно куль с мукой.
Мужики, наблюдавшие за происходящим через раскрытую дверь избы, тщетно пытались подняться на ноги. Ведагор продолжал удерживать их на своих местах, пригвоздив к полу невидимыми чарами. Горазд с Молчаном вскричали:
- Мечислав! Мечислав! Жив ты?! Хватит, отпусти его, Ведагор! Помилуй!
Ведун, посмеиваясь, глянул на них и сказал:
- Что, желаете взглянуть на последние мгновения его жизни? Поднимайтесь, выходите сюда! Стойте и глядите, как он будет медленно умирать на ваших глазах!
С этими словами чародей ударил о землю посохом, и невидимые чары, сковывающие его пленников, исчезли. Мужики повскакивали со своих мест и бросились на двор из избы. Но Ведагор был хитер. Метнув посохом в их сторону, он пригвоздил их к месту и прошипел:
- Стоять! Не пытайтесь двигаться и нападать на меня: станет еще хуже.
- Да что ты пугаешь нас, старик?! – зарычал Радим. – Довольно уже играться с нами, как кошка с мышкой! Отпусти меня, и я тоже биться с тобой стану! Никто еще доселе трусом не посмел меня назвать!
- А, ты тоже хочешь распрощаться с жизнью уже сегодня?!
Ведагор подскочил к нему, и Радим скорчился от невидимой боли.
- Так с тобой у меня особый разговор будет! Больно ты самонадеян! Гляжу, не привык подчиняться никому!
- А я и не желаю быть под чьим-то началом! Я сам себе хозяин! И жизнь моя в моих руках!
Ведун усмехнулся и пристально вгляделся в Радима. Какие-то потаенные мысли, видимо, пришли ему на ум, потому что он горько расхохотался и прошипел, наклонясь к самой земле:
- Ты напоминаешь мне меня самого в молодые годы! Я тоже полагал себя хозяином своей жизни. Однако ж, все повернулось иначе! Гибель сына я не смог предотвратить… беда не обошла меня стороной. Не думай, что и ты избежишь своей участи!
Ткнув концом посоха в Радима, чародей снова заставил его сморщиться от боли и замолчать. Горазд с Молчаном попытались было протестовать, но быстро смолкли. Молчан не переставал держаться за сердце.
Было видно, что Ведагора изнутри снедает черная злоба. В голосе же его пробивалась застарелая боль:
- А коли станете нынче перечить мне, я отомщу всем, всем вам за свое горе! Деревню дотла спалю – никого не пожалею! С лица земли сотру ваше поселение, чтоб духу человеческого не осталось! Как будто и не было ничего… а тот, кого смерть минует… долго еще поминать меня будет! А на его костях спляшу… спляшу, придет час!
И, указав костлявым перстом в сторону избы, где лежало тело Ждана, ведун хрипло расхохотался.
***
Мечислав, едва оправившись от жесткого удара, лежал у подножия старой ели, собираясь с силами. Умирать так быстро он был не намерен. Ведагор глянул на него и воскликнул притворно-елейным голосом:
- Ну что, сдаться уж готов, новгородец? Э-э-э… рано еще, рано помирать собрался! Вставай, покуда силы есть! Вставай на битву!
Нечеловеческим усилием Мечислав поднялся на ноги. Из уголков его рта струилась темно-алая кровь. Дружинный молчал, но морщился от невыносимой боли. Удар его о ствол дерева был таков, что ель затрещала и жалобно скрипнула, а сам он чудом не переломил спину. Однако пощадил Господь, миловал.
- Что, неужто больно? – скакал вокруг Ведагор. – А мне думалось, дружинные княжеские не убиваемы! Думалось, крепче камней вы, тверже древних валунов, не свернешь вас с пути!
Мечислав поднял на него мутный взгляд, ответил жестко:
- А ты и не свернешь меня! Попытайся. Я насмерть встану.
- А так? Чуешь?
Ведун снова взметнул посохом и ударил невидимой силой Мечиславу в грудь. Тот пошатнулся, но выстоял. Еле слышно проговорил:
- Я-то чую, чай, человек, и пока что живой.
- Пока что, ха-ха… где ж твои топоры, дружинный? Растерял их? Ох, а меча-то и нет – гляди, в избе остался!
Довольный, чародей злорадно усмехнулся. Видимо, он уже не ожидал никаких резких действий от противника и наслаждался своим превосходством. В глазах Мечислава впервые промелькнула ненависть. Он сжал зубы и, молниеносно выхватив из-за пазухи боевой нож, изловчился и воткнул его Ведагору в плечо. Целился в сердце, но ведун уворачивался с неимоверной быстротой.
Чародей взвыл. Но на одно лишь мгновение. Далее он метнул на дружинного огненный взгляд, и тот согнулся пополам, упал на землю от пронзившей его боли. Ведагор хладнокровно извлек нож из своего плеча, будто не ощущал ровным счетом ничего. Из раны потекла черная кровь.
- А ты боишься смерти, - с расстановкой произнес ведун, и глаза его потемнели. – Я вижу это, чую своим нутром. Боишься! Жить хочешь. Сердце вон как стучит – слышу я стук этот, меня не обманешь!
- Мое сердце… не твоя забота… - сжав зубы, проговорил Мечислав.
- Скоро будет уже не моя, когда я вырву его у тебя из груди и скормлю диким зверям! Что, страшно?
- Одно лишь для меня страшно: погибнуть постыдным для себя образом, в позоре и бесчестии... Но не будет этого! Не жди от меня мольбы о пощаде.
- Вот как! – Ведагор расхохотался, – ничего не боится он, как будто все человеческое ему чуждо! А ведь ты врешь! Вижу я, ведаю… страшишься погибнуть, с домом, семьей не попрощавшись… страшишься более не увидать ту, которая смущает твой покой… ту, которая ждет твоего возвращения… вижу… вижу… волос у нее светлый, коса длинная… но не жена она тебе… потому как другому отдана… на чужое ты позарился… так ли я говорю? А?
Чародей воткнул посох в землю, давая Мечиславу короткую передышку от скручивающей его боли. Тот попытался встать на ноги, но выходило плохо. Между тем, Радим, обездвиженный и придавленный неведомой силой, держал ухо востро. Услыхав слова ведуна, он встрепенулся и в глазах его вспыхнули раскаленные угли.
- О чем речь ведешь, старик? – прохрипел он. – Что мелешь? О чьей жене ты молвил слово?
Ведагор усмехнулся.
- Никак, я задел тебя за живое?! Вот так потеха! Что, твою жену дружинный умыкнуть собрался? Гляди, какой проворный!
- Не жена она мне пока что, невеста. Но порочить ее имя никому не дам!
Радим бросил испепеляющий взгляд на Мечислава.
- Так убей его! – зло воскликнул чародей. – Убей! К чему оставлять в живых своих врагов? В любой момент они вонзят тебе нож в спину!
Ведагор с наслаждением наблюдал, как скрестились между собой ненавидящие взгляды мужчин.
- Я не привык брать того, что не принадлежит мне по праву, - мрачно заметил Мечислав. – Не слушай его, Радим. Он желает избавиться от нас, и при этом надеется на кровавое зрелище.
- Зрелище! Верно! Я жажду зрелища! Одичал один за столько лет… а здесь – гости пожаловали. И я желаю, чтобы вы сами поубивали друг друга.
- Хватит! Прекратите! Ведагор, смилуйся! – взмолились Горазд с Молчаном, уже еле живые от связывающих их невидимых пут.
Но никто не слушал их. Воодушевленный своей жестокой задумкой чародей одним взмахом посоха заставил их замолчать и провозгласил:
- Вот каково мое условие: отпущу того из вас, кто другого одолеет в бою честном! Поднимайтесь оба! Пусть каждый сам себе свободу отвоюет!
Мечислав, с трудом поднимаясь на ноги, проговорил, сплюнув на землю кровью:
- Не враг он мне, чтобы убивал я его! Биться с врагами надобно, к чему друг друга жизни лишать простым людям?
- Да как же? Как же не враг? – подначивал Ведагор. – Гляди, как глаза его черные загорелись! Чай, он-то давно против тебя что-то мыслит!
- Боишься меня, дружинный? – со странной усмешкой прохрипел Радим.
- Ничего я не боюсь… смерти твоей не желаю… отца твоего жалко… одного уж сына схоронил он.
- Вот потому я и не оставлю тебя в живых! Гляди, какой случай подвернулся! Что там старик про Найду болтал? Заришься на нее? Против меня замышляешь что-то? Не видать тебе моей невесты! Моя она, ясно?!
И Радим, со звериным рычанием поднявшись на ноги, бросился на Мечислава.
Они схватились крепко, все свои силы вложив в этот бой. Радим дрался так, будто давно грезил отомстить дружинному за какие-то свои неведомые обиды. Впрочем, обида у него была одна: ревность, снедающая душу. Злость на то, что Найда отдавала предпочтение не ему, самому завидному жениху селения, а какому-то чужаку. Давно уж хотел он поквитаться с ним, да повода не находилось. А тут, Радим сорвался, будто бешеный пес с цепи: бился отчаянно, с рычанием, безжалостно.
Мечислав отдавал должное силе своего противника и не переставал дивиться его неутомимости. Словно какая-то сила поддерживала Радима изнутри, наделяя неуемной жаждой чужой крови.
Сошлись они в рукопашном бою, ибо оружия под рукой не оказалось. Ведагор с любопытством наблюдал за их поединком, устроившись в сторонке. Горазд с Молчаном так и стояли поодаль на коленях, сдерживаемые темными чарами, отнявшими у них способность двигаться и говорить.
- Ненавижу тебя! – в исступлении рычал Радим. – Для чего спасли мы тебя, следовало там в лесу и бросить!
Мечислав отвечал отрывисто. Из-за боли в спине в глазах темнело, голова была, точно каменная. Если б не увечья, которые успел нанести ему Ведагор, схватка с Радимом закончилась бы скорее.
- За что же ненавидишь ты меня? За то, что ты невесте своей не мил? Так не обессудь…
- Да я… тебя…
- Что? Забьешь, как чародей Ждана, и на костях моих топтаться станешь?
Мечислав жестко перекинул Радима через себя и тот грохнулся оземь. Точно большая медвежья туша, взревел он и на несколько мгновений затих. Затем снова зашевелился, готовясь отомстить.
Дружинный снова сплюнул кровью на землю и, не дожидаясь, пока его противник поднимется на ноги, повалился на него, выкручивая ему руки. Вскоре Радим был обездвижен. Дружинный вцепился в него мертвой хваткой, зажав голову локтем так, что можно было одним точным движением свернуть его мощную шею.
- Ты… - хрипел Радим, бешено вращая глазами и пытаясь вырваться, - ты… я во сне тебе являться стану… покоя не дам…
Мечислав не успел ничего ответить, как внезапно одежда на груди Радима треснула, и сквозь прорванную ткань из-за пазухи выскользнул тот самый оберег на кожаной тесьме. Оберег, который потеряла Найда…
От неожиданности Мечислав на мгновение ослабил хватку. Но этого хватило Радиму, чтобы вырваться и вскочить на ноги. Глаза его искрились яростью, лицо исказила злоба.
- Что это? – крикнул дружинный. – Откуда у тебя этот оберег?!
Радим усмехнулся недобро, пытаясь отдышаться.
- А это, - сказал он, - то, что сослужит нам хорошую службу!
- Найда отдала тебе оберег?
- Положим, что так – тебе-то что? Мне моя невеста, видать, более доверяет, чем тебе!
- Врешь ты, Радим! Не могла она тебе отдать оберега! Потому как искали мы его всем домом, вместе с Гораздом! Не стала бы Найда притворяться!
Радим усмехнулся как-то странно:
- Ну, добро. Пусть так. Сам я у нее эту диковину взял. На хитрость пойти пришлось: сестрица мне ее, Беляна, подсобила.
- Для чего девку-то малую на обман подбил? Ну-ка, выкладывай, на что тебе оберег?!
Ведагор, наблюдавший до недавнего времени за их поединком с любопытством, вдруг переменился. Завидев на шее Радима знакомую до боли вещь, он вдруг задрожал всем телом, встал на ноги, опираясь на свой посох, подошел ближе.
- Что, чародей, - насмехался Радим, - припоминаешь эту вещицу? Никак это он и есть – оберег твоего сына!
Глаза ведуна потемнели, но не от злобы. Сейчас он более напоминал старика, раздавленного своим давним горем. Страшной трясущейся рукой он потянулся к оберегу со словами:
- Да… это он… оберег Еремея… отдай! Отдай мне его, заклинаю!
- С чего бы? – с вызовом отвечал Радим. – Ты смерти нашей желаешь, грозишь деревню сжечь, а я слушать тебя должен?
Ведун говорил медленно:
- Это последнее, что осталось у меня от сына… Еремей обронил тогда в лесу этот оберег… верни его мне… ты не ведаешь, какой силой он обладает… коли взял ты его себе обманом, добра не жди… рано или поздно поплатишься ты за свою алчность…
- Довольно угроз, старик! – гневно выкрикнул Радим. – Нынче я хозяин оберега, и сам решу, что с ним делать!
Скелетообразное лицо Ведагора снова помрачнело, вытянулось, глаза ввалились в пустоты черных глазниц. Он молвил голосом тихим, но страшным:
- Хозяин у такого оберега может быть только один, и это – мой сын!
- Так мертв твой Еремей! Мертв давным-давно!
- Да, нынче он среди мертвых! Но оберег хранит силу невиданную! Только я могу справиться с ней! То сила великая: в ней есть и Свет, и Тьма, и надобно уметь удерживать их равновесие!
- Справлюсь как-нибудь, - заверил Радим, - чай, не из трусов!
- Он может сгубить твою собственную душу!
- С душой своей я сам разберусь. Да и к чему эти речи ведешь, коли Бога не признаешь?
Мечислав ожидал, что сейчас чародей разгневается и метнет всесильным посохом в Радима, пытаясь его убить. Но Ведагор отступил назад, скрючившись, сел прямо на землю, которую они только что поливали своей кровью.
- Покуда оберег при тебе, убить я тебя не смогу, - прохрипел он, - ибо его сила хранит от смерти. Но эта же сила губит твою душу. Ты взял оберег обманом, и рано или поздно пожалеешь об этом! Коли жизнь тебе дорога, верни его мне, лишь я смогу обуздать его чары! В руках простого человека эта вещь может быть очень опасной. Уразумей, наконец: все пороки, дурные мысли, темные стремления, что есть в твоей душе, оберег приумножит во сто крат, и однажды чернота завладеет твоим сердцем! Ежели есть в тебе злоба на кого-то – она перерастет в ненависть, сила – в жестокость. Коварен этот оберег. Чары его сильны; лишь избранным под силу сдерживать их.
Радим усмехался, глядя на ведуна:
- А не пытаешься ли ты провести меня, чародей? Тишка вон, носил его столько лет, и ничего ему не делалось! Не убил его, оберег-то. Мы даже неладного за ним не замечали, а он оборотнем оказался!
- Но он не брал оберега обманом. Он достался ему через отца. Потому оберег и дальше хранил бы его, не отдай он его в чужие руки.
- Мудрено ты говоришь, старик! Что-то между собой слова твои не вяжутся. Тишку, значит, охранял он, а мне несчастья принесет? А может, ты сам желаешь обманом эту вещицу заполучить?
Ведагор тяжело вздохнул.
- Это вещь моего сына, потому по праву принадлежит лишь Еремею. Но, поскольку он давно среди мертвых, я должен стать ее хранителем. Отдай мне оберег, и я смогу сделать так, чтобы вреда он больше никому не приносил! Отдай по-хорошему. Не должна такая сила в народе обретаться.
- Отдать его тебе, старик? А ты хитер. Ты же пророчишь смерть и всяческие беды, коли человек отдаст кому оберег? Нет, я не желаю того.
- Глупец! То лишь до поры до времени ты остаешься прежним. Вскоре ты поймешь, что губительная сила оберега меняет тебя самого. Твои дурные стороны проявятся в полной мере, алчность и мстительность до добра не доведут! Тебе не нужно себя связывать с тем, чего ты до конца не понимаешь, ты должен жить без помощи темных сил! Оберег коварен, очень коварен. Заполучив его обманом, ты навлекаешь на себя одни несчастья!
Мечислав медленно проговорил, размазывая пот и кровь по щеке:
- Значит, Радим, я не смог бы убить тебя в нашей схватке? Лишь потому, что у тебя на шее оберег? Но я был близок к тому, чтобы свернуть тебе шею. Думается мне, так и следовало поступить, не мешкая. Ведь ты оказался еще хуже, чем я предполагал. Ты предал Найду, обманул ее, обманул всех нас, зная, что мы хотим спасти Тихомира, ты выкрал оберег! Нет у тебя совести после этого…
Пару мгновений Радим смотрел на него, не двигаясь, а затем резко сорвался с места и с рычанием бросился в схватку. Мечислав отражал его удары жестко, спокойно, но чувствовал, что полученные увечья начинают подтачивать силы. Тем не менее, он не готов был сдаться.
- Стойте! – вдруг прогремел Ведагор. – Прекратите бой!
Радим не мог успокоить свою жажду крови. Вероятно, оберег придавал ему сил. Большого труда ему стоило уняться, и он не прекратил махать руками до тех пор, покуда Мечислав не нанес ему отрезвляющий удар в голову.
Чародей заговорил, и видно было, что скрепя сердце принял он нелегкое решение:
- Коли оберега при вас бы не оказалось, иначе бы все было. Никто живым бы не вышел из леса. Нынче же так молвлю. Отдайте мне оберег по доброй воле, как вещь, по праву оставшуюся отцу после гибели сына! Тогда он не принесет никому зла. Я отпущу вас, но слово возьму, что более никогда вы меня не потревожите.
Мечислав заговорил отрывисто, приводя в порядок сбитое дыхание.
- Ежели отдаст тебе Радим его по доброй воле… обещайся заклятие снять с Тихомира… за тем мы и пришли к тебе… во имя своего сына, которого ты любил… пощади жизнь чужого сына… ты жестоко отомстил Ждану… но Тихомир довольно испытал на своем веку… сними заклятье…
Ведагор помрачнел.
- К людям в мир я давно уж не вхож. За пределами леса делать мне нечего.
- Тихомир совсем плох! Чары твои его погубят. В яме он сидит, закованный в цепи. Он уже стал полузверем… без твоей чародейской силы нам не справиться… не вернуть ему прежний облик… во имя Еремея, и матери его, Малуши, помоги людям в последний раз! Спаси Тихомира…
Радим прохрипел:
- Коли и спасете его, я с ним после все равно поквитаюсь… свои у меня счеты с ним имеются… за брата он передо мной ответ держать будет… кровью своей за кровь Вятко заплатит…
Ведун сверкнул взглядом в его сторону и отвернулся. Тяжелая внутренняя борьба одолевала его. Было неясно, что натолкнуло чародея на принятие конечного решения. Но он, впившись взглядом в Мечислава, проговорил:
- Будь по-твоему, дружинный. Я сниму заклятье с оборотня. Во имя своего сына, во имя Еремея. А вы все… отдохните покамест. Путь нам предстоит неблизкий в селение.
И, не успел никто и опомниться, как ведун метнул посохом в сторону Горазда с Молчаном, и мужики, один за другим, повалились на землю, одурманенные крепким сном. Так же Ведагор поступил и с Мечиславом. Как ни держался дружинный, а разум его затуманился, руки-ноги слушаться перестали, и он впал в забвение.
Довольный, чародей подошел к каждому из своих жертв и убедился, что чары его подействовали. А затем он обернулся к Радиму, со странной ухмылкой глядящему на него.
- А с тобой, - проговорил Ведагор, - у нас особая беседа будет.
Карие глаза Радима вспыхнули, точно угольки, загоревшись неподдельным интересом.
***
- Гляди, гляди, дед Сидор, сколько рыбы-то привалило! – кричал Любим, подплывая на челне к середине реки, к ловушкам.
Дед Сидор, кряхтя, подогнал свой челн поближе, заглянул в речную глубину. День был теплый, погожий, несмотря на то, что осень уж давно началась. Ласково светило солнце, пронизывая лучами янтарную воду, - так, что на дне просматривался золотистый песок.
- Поди, последний такой улов в этом году… - проговорил старик, - да и денек на удивление ясный! Ишь, будто лето вновь вернулось! Чудеса… а рыба-то нынче на дно уходит, в ямы залегает на зимовку. Повезло нам с тобой! Вечеря сытная будет.
- Что там, есть у вас? Много ль? – кричали деревенские мужики, проверявшие свои ловушки поодаль.
- Есть! – отвечал Любим. – Еще как! Полно набилось!
И они с дедом Сидором начали торопливо извлекать свой улов, как будто рыба могла куда-то исчезнуть.
Уж неделя минула с того дня, как мужики ушли в лес на поиски ведуна. Ни слуху ни духу не было от них, да и не могли они подать о себе никакой весточки. О сбежавшем Тихомире теперь судачили даже больше: а ну, как объявится оборотень нежданно-негаданно? Что тогда делать людям?
Три дня просидели жители селения по домам, боясь со дворов выйти. Далее, голод погнал кого – на реку, за последней в этом году рыбой, кого – на окраину леса за грибами. Дед Сидор вот с Любимом на реку отправились. Хоть и было запасов в доме довольно, но захотелось домочадцам рыбки. На охоту вглубь леса ходить пока никто не отваживался. И неизвестно, отважился ли бы впредь…
- Дед, как мыслишь, вернутся наши живыми-здоровыми? – протянул Любим.
Не давали ему покоя, как и всем, мысли об отце, да и Мечислава он хотел бы еще увидеть живым.
- Дай Бог, сердешный, дай Бог… - кряхтел старик, выпрастывая рыбу из верши.
У него самого на душе темным-темно было. За сына сердце ныло: Горазд, хоть и в летах мужик, хоть и крепкий, а все не молодец уже, по лесам-то так долго шастать. Поди, уж и силы-то не те, хворей хватает. С Молчаном та же история. Они с Радимом добытчики – хоть куда, но вот так, чтоб седьмой день в лесах пропадать – отродясь такого не было. Добро еще, Мечислав – тот дружинный, привычный к походной жизни, к тяготам пути. Молодой, опять же. Радим парень сильный, здоровый. А Ждан – так и вовсе немощный мужичонка, может сгинул уже, в чащах-то, не вынес долгой дороги. Да-а-а, дай Бог, живы они все.
Так размышлял дед Сидор, покуда сильный порыв ветра не сорвал шапку с его головы и не унес дальше по реке, бросив на поверхность воды.
- Я мигом, деда! – крикнул Любим, кинувшись на челне спасать шапку.
Едва успел он подхватить ее из воды, как раздался нежданный протяжный гром.
- Вот это да! – воскликнул Любим. – Откуда гром-то, осень на дворе?
- Всякое бывает… - отозвался дед Сидор. – Спаси тебя Бог, милок. Утонула бы, шапка-то. Гляди, ветер поднялся! Гроза, никак, собирается.
- Ну и ну! Не предвещало ничто.
- Давай-ка рыбу скорее вытаскивать, да в деревню. Мать, небось, уже там волнуется.
Едва старик произнес это, как издалека, откуда-то с северной стороны леса, донеслось странное уханье. Казалось, кто-то бьет в огромный, обтянутый кожей барабан, или стучит в кузне отбойным молотом по исполинской наковальне. Звуки эти гулом отдавались в землю, отчего та стонала и мелко дрожала. Дед Сидор глянул на воду: поверхность ее трепетала при каждом ударе неведомого молота.
- Что это, дед?! – испугался Любим. – Слышишь это?
Вроде парень он был взрослый, а в подобных случаях терялся, точно малец.
- Слышу… мыслю я, убираться нам нужно домой подобру-поздорову.
- Как же! А рыба? А что это такое-то?! На чьи-то тяжелые шаги похоже, да?
Вопросы сыпались из Любима градом. Наскоро собрав улов, они погребли с дедом Сидором к берегу. Причалили вместе с прочими мужиками, которых тоже напугало происходящее. Те уж подхватились – и бежать, а Любим с дедом замешкались, рыбу собирая. Да так и замерли на месте, увидав диковинную картину. Ноги их будто к земле приросли.
Верхушки дальних елей стали гнуться в разные стороны, но не от ветра, а словно бы сквозь деревья продирался кто-то очень высокий, расталкивая их локтями. Небо с северной стороны потемнело и стало цвета спелой черники. Странное уханье становилось громче; оно отчетливо напоминало поступь какого-то гигантского существа. Дед Сидор съежился, а Любим выронил скользкую рыбину из рук, раскрыв рот.
Что-то огромное и неведомое приближалось к ним и вот-вот должно было показаться на окраине леса. Зашуршали заросли, зашевелились кусты на противоположном берегу речки, и на свет Божий вынырнул… Радим.
Грязный, уставший, он остановился, заметив их.
- Радим!! – закричал Любим, что было мочи. – Откуда этот шум? Ты один?
Тот постоял пару минут, неотрывно глядя на них, затем двинулся навстречу. Молча дошел до берега, молча перешел реку по пояс в воде. Речная отмель уж скрылась под слоем осенней воды.
Дед Сидор затрясся:
- Где остальные наши, Радим?! Что приключилось-то? Что было это, такое огромное, в лесу-то?
Радим усмехнулся, тяжело опустился на желтый песок:
- Первый я из лесу вышел… два дня уж в пути… остальные позади… скоро будут…
- Так что ж, как?! Все живы?! Ведуна-то сыскали?
Вопросы теперь посыпались с двух сторон: присоединился и дед Сидор. Странным ему казалось спокойствие Радима. Настораживало и то, что вышел он первым. Как же, не вместе возвращались они, что ли?
- Живы, да не все, - отвечал Радим. – Ждану пришлось с жизнью расстаться.
- Это как? – старик почуял, что ноги подкашиваются, и он тоже рухнул на прибрежный песок.
- Да так… сыскали мы этого чародея… признал он в Ждане душегуба, что сына его убил… нас по рукам-ногам своими чарами скрутил, мы не успели и опомниться, как зарубил он Ждана… его же топором…
Любим ахнул, а дед Сидор прокряхтел:
- Это как же… зарубил… насмерть, что ли?
- Вестимо, - усмехнулся Радим. - Как же еще?
Старик снял шапку, дрожащими руками обтер лицо от выступившего на нем пота, снова надел ее. Собравшись с духом, произнес:
- Что ж теперь-то? Ведь отправились вы просить за Тишку… ан Тишки-то и нет…
- Что значит – нет? – глаза Радима странно потемнели.
- Дак… то и значит, что сбежал он! Дня три назад, ночью, выбрался из ямы, покуда вся деревня спала, подрал мужиков наших, Завида и Феофана, и след его простыл… так-то! Нынче уж и не ведаем, как быть нам, с какой стороны беды ждать! А ну как вернется оборотень и всех нас тут растерзает? Народ в страхе… мы вон, на промысел вышли… и то поджилки-то трясутся!
Радим слушал речь деда Сидора молча, внимая каждому слову, и в глазах его все больше разгорались черные угли.
- Что ж, дед, - сказал он, - а я уж обрадовать тебя хотел, что чародей сам скоро в деревню пожалует. А, выходит, незачем ему и являться сюда…
- Как это – пожалует? – не поверил своим ушам старик. - Сам, никак, явится? Ведун?
Радим кивнул.
- Ну, дела! – воскликнул Любим. – Настоящий? Тот самый?
- Тот самый. Договор у нас с ним. Обещался он снять заклятье с Тишки, в обмен на…
Радим осекся, вероятно, вспомнив о том, что никто в деревне не ведает об обереге. Ведь искали тогда якобы пропавший оберег всем домом.
- На что? – выпалил Любим.
- На оберег.
Дед Сидор встрепенулся:
- Вот оно что! Знаем мы уже, что к чему, Радим. Нас не проведешь! Тебе, понятное дело, не известно, что у нас тут творилось, покуда вы по лесам бегали. А мы-то здесь тоже страху натерпелись. Беляна зарезаться намедни вздумала! И все из-за тебя, окаянного! Она нам поведала, что оберег ты обманом себе взял, у Найды заставил выкрасть! Девка сама не своя с тех пор… совесть ее мучает, страдает! А тебе, скажи нам, не совестно так поступать-то было? Чуть ведь не сгубил девку-то! И для чего? Скажи, для чего тебе так оберег этот понадобился?! Стоил ли он тех слез, что мы пролили, и девкиной жизни?
Радим изменился в лице, но глаза его по-прежнему горели неведомым огнем.
- Беляна зарезаться удумала? – медленно проговорил он. – Не ждал я, что так все обернется… но я побеседую с ней, повинюсь… и с Найдой все порешим… простит… я ведь с благой целью хотел оберег себе взять… думал, сохраннее будет у меня за пазухой… вещь-то непростая, силу огромную имеет… Найду я защитить хотел, да дружинному не очень-то доверял…
Старик возразил:
- Не делаются благие дела таким образом! Побеседовать надобно было с нами – со мной, Гораздом, коли Мечиславу у тебя веры нет. Но они ответ тот же дали бы: дружинный – человек надежный! Уж попадали с ним в переделки гибельные, защищал он всех! Да он, коли хочешь знать, за Найду сам кому угодно глотку перегрызет!
- Что мелешь, дед, - разозлился Радим, - она – моя невеста! Его дело – сторона! Ни сегодня-завтра возвратится на службу, более ему тут делать нечего будет.
- Да ты напрасно горячишься. Ты, хоть и жених Найде, а поступка твоего я одобрить не могу. К чему смущал девку малую? Беляну бы хоть не трогал. Она и так вон, сохнет по тебе, а ты… эх…
Дед Сидор в сердцах махнул рукой – то ли с досады на Радима, то ли оттого, что проговорился о сердечной тайне своей внучки.
Радим же, услыхав это, будто бы вспыхнул, но лишь на мгновение. Что творилось тогда у него на сердце, один Бог ведал. Горящие глаза свои он отвел в сторону и ненадолго замолчал. Потом глянул на пойманную рыбу, усмехнулся и произнес:
- Улов у вас знатный!
- Да, чай, не с пустыми руками домой явимся! – ответил дед Сидор.
- А теперь, взгляни-ка в последний раз на это солнце, ибо завтра ты его уже не увидишь!
И, взметнув посохом, он поймал им молнию, неизвестно откуда взявшуюся на ясном закатном небе, и отправил ее прямиком в Мечислава. Сила молнии была такова, что дружинный отлетел в конец поляны на порядочное расстояние и с неимоверной мощью врезался спиной в толстый ствол старой ели. Он осел на землю, точно куль с мукой.
Мужики, наблюдавшие за происходящим через раскрытую дверь избы, тщетно пытались подняться на ноги. Ведагор продолжал удерживать их на своих местах, пригвоздив к полу невидимыми чарами. Горазд с Молчаном вскричали:
- Мечислав! Мечислав! Жив ты?! Хватит, отпусти его, Ведагор! Помилуй!
Ведун, посмеиваясь, глянул на них и сказал:
- Что, желаете взглянуть на последние мгновения его жизни? Поднимайтесь, выходите сюда! Стойте и глядите, как он будет медленно умирать на ваших глазах!
С этими словами чародей ударил о землю посохом, и невидимые чары, сковывающие его пленников, исчезли. Мужики повскакивали со своих мест и бросились на двор из избы. Но Ведагор был хитер. Метнув посохом в их сторону, он пригвоздил их к месту и прошипел:
- Стоять! Не пытайтесь двигаться и нападать на меня: станет еще хуже.
- Да что ты пугаешь нас, старик?! – зарычал Радим. – Довольно уже играться с нами, как кошка с мышкой! Отпусти меня, и я тоже биться с тобой стану! Никто еще доселе трусом не посмел меня назвать!
- А, ты тоже хочешь распрощаться с жизнью уже сегодня?!
Ведагор подскочил к нему, и Радим скорчился от невидимой боли.
- Так с тобой у меня особый разговор будет! Больно ты самонадеян! Гляжу, не привык подчиняться никому!
- А я и не желаю быть под чьим-то началом! Я сам себе хозяин! И жизнь моя в моих руках!
Ведун усмехнулся и пристально вгляделся в Радима. Какие-то потаенные мысли, видимо, пришли ему на ум, потому что он горько расхохотался и прошипел, наклонясь к самой земле:
- Ты напоминаешь мне меня самого в молодые годы! Я тоже полагал себя хозяином своей жизни. Однако ж, все повернулось иначе! Гибель сына я не смог предотвратить… беда не обошла меня стороной. Не думай, что и ты избежишь своей участи!
Ткнув концом посоха в Радима, чародей снова заставил его сморщиться от боли и замолчать. Горазд с Молчаном попытались было протестовать, но быстро смолкли. Молчан не переставал держаться за сердце.
Было видно, что Ведагора изнутри снедает черная злоба. В голосе же его пробивалась застарелая боль:
- А коли станете нынче перечить мне, я отомщу всем, всем вам за свое горе! Деревню дотла спалю – никого не пожалею! С лица земли сотру ваше поселение, чтоб духу человеческого не осталось! Как будто и не было ничего… а тот, кого смерть минует… долго еще поминать меня будет! А на его костях спляшу… спляшу, придет час!
И, указав костлявым перстом в сторону избы, где лежало тело Ждана, ведун хрипло расхохотался.
***
Мечислав, едва оправившись от жесткого удара, лежал у подножия старой ели, собираясь с силами. Умирать так быстро он был не намерен. Ведагор глянул на него и воскликнул притворно-елейным голосом:
- Ну что, сдаться уж готов, новгородец? Э-э-э… рано еще, рано помирать собрался! Вставай, покуда силы есть! Вставай на битву!
Нечеловеческим усилием Мечислав поднялся на ноги. Из уголков его рта струилась темно-алая кровь. Дружинный молчал, но морщился от невыносимой боли. Удар его о ствол дерева был таков, что ель затрещала и жалобно скрипнула, а сам он чудом не переломил спину. Однако пощадил Господь, миловал.
- Что, неужто больно? – скакал вокруг Ведагор. – А мне думалось, дружинные княжеские не убиваемы! Думалось, крепче камней вы, тверже древних валунов, не свернешь вас с пути!
Мечислав поднял на него мутный взгляд, ответил жестко:
- А ты и не свернешь меня! Попытайся. Я насмерть встану.
- А так? Чуешь?
Ведун снова взметнул посохом и ударил невидимой силой Мечиславу в грудь. Тот пошатнулся, но выстоял. Еле слышно проговорил:
- Я-то чую, чай, человек, и пока что живой.
- Пока что, ха-ха… где ж твои топоры, дружинный? Растерял их? Ох, а меча-то и нет – гляди, в избе остался!
Довольный, чародей злорадно усмехнулся. Видимо, он уже не ожидал никаких резких действий от противника и наслаждался своим превосходством. В глазах Мечислава впервые промелькнула ненависть. Он сжал зубы и, молниеносно выхватив из-за пазухи боевой нож, изловчился и воткнул его Ведагору в плечо. Целился в сердце, но ведун уворачивался с неимоверной быстротой.
Чародей взвыл. Но на одно лишь мгновение. Далее он метнул на дружинного огненный взгляд, и тот согнулся пополам, упал на землю от пронзившей его боли. Ведагор хладнокровно извлек нож из своего плеча, будто не ощущал ровным счетом ничего. Из раны потекла черная кровь.
- А ты боишься смерти, - с расстановкой произнес ведун, и глаза его потемнели. – Я вижу это, чую своим нутром. Боишься! Жить хочешь. Сердце вон как стучит – слышу я стук этот, меня не обманешь!
- Мое сердце… не твоя забота… - сжав зубы, проговорил Мечислав.
- Скоро будет уже не моя, когда я вырву его у тебя из груди и скормлю диким зверям! Что, страшно?
- Одно лишь для меня страшно: погибнуть постыдным для себя образом, в позоре и бесчестии... Но не будет этого! Не жди от меня мольбы о пощаде.
- Вот как! – Ведагор расхохотался, – ничего не боится он, как будто все человеческое ему чуждо! А ведь ты врешь! Вижу я, ведаю… страшишься погибнуть, с домом, семьей не попрощавшись… страшишься более не увидать ту, которая смущает твой покой… ту, которая ждет твоего возвращения… вижу… вижу… волос у нее светлый, коса длинная… но не жена она тебе… потому как другому отдана… на чужое ты позарился… так ли я говорю? А?
Чародей воткнул посох в землю, давая Мечиславу короткую передышку от скручивающей его боли. Тот попытался встать на ноги, но выходило плохо. Между тем, Радим, обездвиженный и придавленный неведомой силой, держал ухо востро. Услыхав слова ведуна, он встрепенулся и в глазах его вспыхнули раскаленные угли.
- О чем речь ведешь, старик? – прохрипел он. – Что мелешь? О чьей жене ты молвил слово?
Ведагор усмехнулся.
- Никак, я задел тебя за живое?! Вот так потеха! Что, твою жену дружинный умыкнуть собрался? Гляди, какой проворный!
- Не жена она мне пока что, невеста. Но порочить ее имя никому не дам!
Радим бросил испепеляющий взгляд на Мечислава.
- Так убей его! – зло воскликнул чародей. – Убей! К чему оставлять в живых своих врагов? В любой момент они вонзят тебе нож в спину!
Ведагор с наслаждением наблюдал, как скрестились между собой ненавидящие взгляды мужчин.
- Я не привык брать того, что не принадлежит мне по праву, - мрачно заметил Мечислав. – Не слушай его, Радим. Он желает избавиться от нас, и при этом надеется на кровавое зрелище.
- Зрелище! Верно! Я жажду зрелища! Одичал один за столько лет… а здесь – гости пожаловали. И я желаю, чтобы вы сами поубивали друг друга.
- Хватит! Прекратите! Ведагор, смилуйся! – взмолились Горазд с Молчаном, уже еле живые от связывающих их невидимых пут.
Но никто не слушал их. Воодушевленный своей жестокой задумкой чародей одним взмахом посоха заставил их замолчать и провозгласил:
- Вот каково мое условие: отпущу того из вас, кто другого одолеет в бою честном! Поднимайтесь оба! Пусть каждый сам себе свободу отвоюет!
Мечислав, с трудом поднимаясь на ноги, проговорил, сплюнув на землю кровью:
- Не враг он мне, чтобы убивал я его! Биться с врагами надобно, к чему друг друга жизни лишать простым людям?
- Да как же? Как же не враг? – подначивал Ведагор. – Гляди, как глаза его черные загорелись! Чай, он-то давно против тебя что-то мыслит!
- Боишься меня, дружинный? – со странной усмешкой прохрипел Радим.
- Ничего я не боюсь… смерти твоей не желаю… отца твоего жалко… одного уж сына схоронил он.
- Вот потому я и не оставлю тебя в живых! Гляди, какой случай подвернулся! Что там старик про Найду болтал? Заришься на нее? Против меня замышляешь что-то? Не видать тебе моей невесты! Моя она, ясно?!
И Радим, со звериным рычанием поднявшись на ноги, бросился на Мечислава.
Они схватились крепко, все свои силы вложив в этот бой. Радим дрался так, будто давно грезил отомстить дружинному за какие-то свои неведомые обиды. Впрочем, обида у него была одна: ревность, снедающая душу. Злость на то, что Найда отдавала предпочтение не ему, самому завидному жениху селения, а какому-то чужаку. Давно уж хотел он поквитаться с ним, да повода не находилось. А тут, Радим сорвался, будто бешеный пес с цепи: бился отчаянно, с рычанием, безжалостно.
Мечислав отдавал должное силе своего противника и не переставал дивиться его неутомимости. Словно какая-то сила поддерживала Радима изнутри, наделяя неуемной жаждой чужой крови.
Сошлись они в рукопашном бою, ибо оружия под рукой не оказалось. Ведагор с любопытством наблюдал за их поединком, устроившись в сторонке. Горазд с Молчаном так и стояли поодаль на коленях, сдерживаемые темными чарами, отнявшими у них способность двигаться и говорить.
- Ненавижу тебя! – в исступлении рычал Радим. – Для чего спасли мы тебя, следовало там в лесу и бросить!
Мечислав отвечал отрывисто. Из-за боли в спине в глазах темнело, голова была, точно каменная. Если б не увечья, которые успел нанести ему Ведагор, схватка с Радимом закончилась бы скорее.
- За что же ненавидишь ты меня? За то, что ты невесте своей не мил? Так не обессудь…
- Да я… тебя…
- Что? Забьешь, как чародей Ждана, и на костях моих топтаться станешь?
Мечислав жестко перекинул Радима через себя и тот грохнулся оземь. Точно большая медвежья туша, взревел он и на несколько мгновений затих. Затем снова зашевелился, готовясь отомстить.
Дружинный снова сплюнул кровью на землю и, не дожидаясь, пока его противник поднимется на ноги, повалился на него, выкручивая ему руки. Вскоре Радим был обездвижен. Дружинный вцепился в него мертвой хваткой, зажав голову локтем так, что можно было одним точным движением свернуть его мощную шею.
- Ты… - хрипел Радим, бешено вращая глазами и пытаясь вырваться, - ты… я во сне тебе являться стану… покоя не дам…
Мечислав не успел ничего ответить, как внезапно одежда на груди Радима треснула, и сквозь прорванную ткань из-за пазухи выскользнул тот самый оберег на кожаной тесьме. Оберег, который потеряла Найда…
От неожиданности Мечислав на мгновение ослабил хватку. Но этого хватило Радиму, чтобы вырваться и вскочить на ноги. Глаза его искрились яростью, лицо исказила злоба.
- Что это? – крикнул дружинный. – Откуда у тебя этот оберег?!
Радим усмехнулся недобро, пытаясь отдышаться.
- А это, - сказал он, - то, что сослужит нам хорошую службу!
- Найда отдала тебе оберег?
- Положим, что так – тебе-то что? Мне моя невеста, видать, более доверяет, чем тебе!
- Врешь ты, Радим! Не могла она тебе отдать оберега! Потому как искали мы его всем домом, вместе с Гораздом! Не стала бы Найда притворяться!
Радим усмехнулся как-то странно:
- Ну, добро. Пусть так. Сам я у нее эту диковину взял. На хитрость пойти пришлось: сестрица мне ее, Беляна, подсобила.
- Для чего девку-то малую на обман подбил? Ну-ка, выкладывай, на что тебе оберег?!
Ведагор, наблюдавший до недавнего времени за их поединком с любопытством, вдруг переменился. Завидев на шее Радима знакомую до боли вещь, он вдруг задрожал всем телом, встал на ноги, опираясь на свой посох, подошел ближе.
- Что, чародей, - насмехался Радим, - припоминаешь эту вещицу? Никак это он и есть – оберег твоего сына!
Глаза ведуна потемнели, но не от злобы. Сейчас он более напоминал старика, раздавленного своим давним горем. Страшной трясущейся рукой он потянулся к оберегу со словами:
- Да… это он… оберег Еремея… отдай! Отдай мне его, заклинаю!
- С чего бы? – с вызовом отвечал Радим. – Ты смерти нашей желаешь, грозишь деревню сжечь, а я слушать тебя должен?
Ведун говорил медленно:
- Это последнее, что осталось у меня от сына… Еремей обронил тогда в лесу этот оберег… верни его мне… ты не ведаешь, какой силой он обладает… коли взял ты его себе обманом, добра не жди… рано или поздно поплатишься ты за свою алчность…
- Довольно угроз, старик! – гневно выкрикнул Радим. – Нынче я хозяин оберега, и сам решу, что с ним делать!
Скелетообразное лицо Ведагора снова помрачнело, вытянулось, глаза ввалились в пустоты черных глазниц. Он молвил голосом тихим, но страшным:
- Хозяин у такого оберега может быть только один, и это – мой сын!
- Так мертв твой Еремей! Мертв давным-давно!
- Да, нынче он среди мертвых! Но оберег хранит силу невиданную! Только я могу справиться с ней! То сила великая: в ней есть и Свет, и Тьма, и надобно уметь удерживать их равновесие!
- Справлюсь как-нибудь, - заверил Радим, - чай, не из трусов!
- Он может сгубить твою собственную душу!
- С душой своей я сам разберусь. Да и к чему эти речи ведешь, коли Бога не признаешь?
Мечислав ожидал, что сейчас чародей разгневается и метнет всесильным посохом в Радима, пытаясь его убить. Но Ведагор отступил назад, скрючившись, сел прямо на землю, которую они только что поливали своей кровью.
- Покуда оберег при тебе, убить я тебя не смогу, - прохрипел он, - ибо его сила хранит от смерти. Но эта же сила губит твою душу. Ты взял оберег обманом, и рано или поздно пожалеешь об этом! Коли жизнь тебе дорога, верни его мне, лишь я смогу обуздать его чары! В руках простого человека эта вещь может быть очень опасной. Уразумей, наконец: все пороки, дурные мысли, темные стремления, что есть в твоей душе, оберег приумножит во сто крат, и однажды чернота завладеет твоим сердцем! Ежели есть в тебе злоба на кого-то – она перерастет в ненависть, сила – в жестокость. Коварен этот оберег. Чары его сильны; лишь избранным под силу сдерживать их.
Радим усмехался, глядя на ведуна:
- А не пытаешься ли ты провести меня, чародей? Тишка вон, носил его столько лет, и ничего ему не делалось! Не убил его, оберег-то. Мы даже неладного за ним не замечали, а он оборотнем оказался!
- Но он не брал оберега обманом. Он достался ему через отца. Потому оберег и дальше хранил бы его, не отдай он его в чужие руки.
- Мудрено ты говоришь, старик! Что-то между собой слова твои не вяжутся. Тишку, значит, охранял он, а мне несчастья принесет? А может, ты сам желаешь обманом эту вещицу заполучить?
Ведагор тяжело вздохнул.
- Это вещь моего сына, потому по праву принадлежит лишь Еремею. Но, поскольку он давно среди мертвых, я должен стать ее хранителем. Отдай мне оберег, и я смогу сделать так, чтобы вреда он больше никому не приносил! Отдай по-хорошему. Не должна такая сила в народе обретаться.
- Отдать его тебе, старик? А ты хитер. Ты же пророчишь смерть и всяческие беды, коли человек отдаст кому оберег? Нет, я не желаю того.
- Глупец! То лишь до поры до времени ты остаешься прежним. Вскоре ты поймешь, что губительная сила оберега меняет тебя самого. Твои дурные стороны проявятся в полной мере, алчность и мстительность до добра не доведут! Тебе не нужно себя связывать с тем, чего ты до конца не понимаешь, ты должен жить без помощи темных сил! Оберег коварен, очень коварен. Заполучив его обманом, ты навлекаешь на себя одни несчастья!
Мечислав медленно проговорил, размазывая пот и кровь по щеке:
- Значит, Радим, я не смог бы убить тебя в нашей схватке? Лишь потому, что у тебя на шее оберег? Но я был близок к тому, чтобы свернуть тебе шею. Думается мне, так и следовало поступить, не мешкая. Ведь ты оказался еще хуже, чем я предполагал. Ты предал Найду, обманул ее, обманул всех нас, зная, что мы хотим спасти Тихомира, ты выкрал оберег! Нет у тебя совести после этого…
Пару мгновений Радим смотрел на него, не двигаясь, а затем резко сорвался с места и с рычанием бросился в схватку. Мечислав отражал его удары жестко, спокойно, но чувствовал, что полученные увечья начинают подтачивать силы. Тем не менее, он не готов был сдаться.
- Стойте! – вдруг прогремел Ведагор. – Прекратите бой!
Радим не мог успокоить свою жажду крови. Вероятно, оберег придавал ему сил. Большого труда ему стоило уняться, и он не прекратил махать руками до тех пор, покуда Мечислав не нанес ему отрезвляющий удар в голову.
Чародей заговорил, и видно было, что скрепя сердце принял он нелегкое решение:
- Коли оберега при вас бы не оказалось, иначе бы все было. Никто живым бы не вышел из леса. Нынче же так молвлю. Отдайте мне оберег по доброй воле, как вещь, по праву оставшуюся отцу после гибели сына! Тогда он не принесет никому зла. Я отпущу вас, но слово возьму, что более никогда вы меня не потревожите.
Мечислав заговорил отрывисто, приводя в порядок сбитое дыхание.
- Ежели отдаст тебе Радим его по доброй воле… обещайся заклятие снять с Тихомира… за тем мы и пришли к тебе… во имя своего сына, которого ты любил… пощади жизнь чужого сына… ты жестоко отомстил Ждану… но Тихомир довольно испытал на своем веку… сними заклятье…
Ведагор помрачнел.
- К людям в мир я давно уж не вхож. За пределами леса делать мне нечего.
- Тихомир совсем плох! Чары твои его погубят. В яме он сидит, закованный в цепи. Он уже стал полузверем… без твоей чародейской силы нам не справиться… не вернуть ему прежний облик… во имя Еремея, и матери его, Малуши, помоги людям в последний раз! Спаси Тихомира…
Радим прохрипел:
- Коли и спасете его, я с ним после все равно поквитаюсь… свои у меня счеты с ним имеются… за брата он передо мной ответ держать будет… кровью своей за кровь Вятко заплатит…
Ведун сверкнул взглядом в его сторону и отвернулся. Тяжелая внутренняя борьба одолевала его. Было неясно, что натолкнуло чародея на принятие конечного решения. Но он, впившись взглядом в Мечислава, проговорил:
- Будь по-твоему, дружинный. Я сниму заклятье с оборотня. Во имя своего сына, во имя Еремея. А вы все… отдохните покамест. Путь нам предстоит неблизкий в селение.
И, не успел никто и опомниться, как ведун метнул посохом в сторону Горазда с Молчаном, и мужики, один за другим, повалились на землю, одурманенные крепким сном. Так же Ведагор поступил и с Мечиславом. Как ни держался дружинный, а разум его затуманился, руки-ноги слушаться перестали, и он впал в забвение.
Довольный, чародей подошел к каждому из своих жертв и убедился, что чары его подействовали. А затем он обернулся к Радиму, со странной ухмылкой глядящему на него.
- А с тобой, - проговорил Ведагор, - у нас особая беседа будет.
Карие глаза Радима вспыхнули, точно угольки, загоревшись неподдельным интересом.
***
- Гляди, гляди, дед Сидор, сколько рыбы-то привалило! – кричал Любим, подплывая на челне к середине реки, к ловушкам.
Дед Сидор, кряхтя, подогнал свой челн поближе, заглянул в речную глубину. День был теплый, погожий, несмотря на то, что осень уж давно началась. Ласково светило солнце, пронизывая лучами янтарную воду, - так, что на дне просматривался золотистый песок.
- Поди, последний такой улов в этом году… - проговорил старик, - да и денек на удивление ясный! Ишь, будто лето вновь вернулось! Чудеса… а рыба-то нынче на дно уходит, в ямы залегает на зимовку. Повезло нам с тобой! Вечеря сытная будет.
- Что там, есть у вас? Много ль? – кричали деревенские мужики, проверявшие свои ловушки поодаль.
- Есть! – отвечал Любим. – Еще как! Полно набилось!
И они с дедом Сидором начали торопливо извлекать свой улов, как будто рыба могла куда-то исчезнуть.
Уж неделя минула с того дня, как мужики ушли в лес на поиски ведуна. Ни слуху ни духу не было от них, да и не могли они подать о себе никакой весточки. О сбежавшем Тихомире теперь судачили даже больше: а ну, как объявится оборотень нежданно-негаданно? Что тогда делать людям?
Три дня просидели жители селения по домам, боясь со дворов выйти. Далее, голод погнал кого – на реку, за последней в этом году рыбой, кого – на окраину леса за грибами. Дед Сидор вот с Любимом на реку отправились. Хоть и было запасов в доме довольно, но захотелось домочадцам рыбки. На охоту вглубь леса ходить пока никто не отваживался. И неизвестно, отважился ли бы впредь…
- Дед, как мыслишь, вернутся наши живыми-здоровыми? – протянул Любим.
Не давали ему покоя, как и всем, мысли об отце, да и Мечислава он хотел бы еще увидеть живым.
- Дай Бог, сердешный, дай Бог… - кряхтел старик, выпрастывая рыбу из верши.
У него самого на душе темным-темно было. За сына сердце ныло: Горазд, хоть и в летах мужик, хоть и крепкий, а все не молодец уже, по лесам-то так долго шастать. Поди, уж и силы-то не те, хворей хватает. С Молчаном та же история. Они с Радимом добытчики – хоть куда, но вот так, чтоб седьмой день в лесах пропадать – отродясь такого не было. Добро еще, Мечислав – тот дружинный, привычный к походной жизни, к тяготам пути. Молодой, опять же. Радим парень сильный, здоровый. А Ждан – так и вовсе немощный мужичонка, может сгинул уже, в чащах-то, не вынес долгой дороги. Да-а-а, дай Бог, живы они все.
Так размышлял дед Сидор, покуда сильный порыв ветра не сорвал шапку с его головы и не унес дальше по реке, бросив на поверхность воды.
- Я мигом, деда! – крикнул Любим, кинувшись на челне спасать шапку.
Едва успел он подхватить ее из воды, как раздался нежданный протяжный гром.
- Вот это да! – воскликнул Любим. – Откуда гром-то, осень на дворе?
- Всякое бывает… - отозвался дед Сидор. – Спаси тебя Бог, милок. Утонула бы, шапка-то. Гляди, ветер поднялся! Гроза, никак, собирается.
- Ну и ну! Не предвещало ничто.
- Давай-ка рыбу скорее вытаскивать, да в деревню. Мать, небось, уже там волнуется.
Едва старик произнес это, как издалека, откуда-то с северной стороны леса, донеслось странное уханье. Казалось, кто-то бьет в огромный, обтянутый кожей барабан, или стучит в кузне отбойным молотом по исполинской наковальне. Звуки эти гулом отдавались в землю, отчего та стонала и мелко дрожала. Дед Сидор глянул на воду: поверхность ее трепетала при каждом ударе неведомого молота.
- Что это, дед?! – испугался Любим. – Слышишь это?
Вроде парень он был взрослый, а в подобных случаях терялся, точно малец.
- Слышу… мыслю я, убираться нам нужно домой подобру-поздорову.
- Как же! А рыба? А что это такое-то?! На чьи-то тяжелые шаги похоже, да?
Вопросы сыпались из Любима градом. Наскоро собрав улов, они погребли с дедом Сидором к берегу. Причалили вместе с прочими мужиками, которых тоже напугало происходящее. Те уж подхватились – и бежать, а Любим с дедом замешкались, рыбу собирая. Да так и замерли на месте, увидав диковинную картину. Ноги их будто к земле приросли.
Верхушки дальних елей стали гнуться в разные стороны, но не от ветра, а словно бы сквозь деревья продирался кто-то очень высокий, расталкивая их локтями. Небо с северной стороны потемнело и стало цвета спелой черники. Странное уханье становилось громче; оно отчетливо напоминало поступь какого-то гигантского существа. Дед Сидор съежился, а Любим выронил скользкую рыбину из рук, раскрыв рот.
Что-то огромное и неведомое приближалось к ним и вот-вот должно было показаться на окраине леса. Зашуршали заросли, зашевелились кусты на противоположном берегу речки, и на свет Божий вынырнул… Радим.
Грязный, уставший, он остановился, заметив их.
- Радим!! – закричал Любим, что было мочи. – Откуда этот шум? Ты один?
Тот постоял пару минут, неотрывно глядя на них, затем двинулся навстречу. Молча дошел до берега, молча перешел реку по пояс в воде. Речная отмель уж скрылась под слоем осенней воды.
Дед Сидор затрясся:
- Где остальные наши, Радим?! Что приключилось-то? Что было это, такое огромное, в лесу-то?
Радим усмехнулся, тяжело опустился на желтый песок:
- Первый я из лесу вышел… два дня уж в пути… остальные позади… скоро будут…
- Так что ж, как?! Все живы?! Ведуна-то сыскали?
Вопросы теперь посыпались с двух сторон: присоединился и дед Сидор. Странным ему казалось спокойствие Радима. Настораживало и то, что вышел он первым. Как же, не вместе возвращались они, что ли?
- Живы, да не все, - отвечал Радим. – Ждану пришлось с жизнью расстаться.
- Это как? – старик почуял, что ноги подкашиваются, и он тоже рухнул на прибрежный песок.
- Да так… сыскали мы этого чародея… признал он в Ждане душегуба, что сына его убил… нас по рукам-ногам своими чарами скрутил, мы не успели и опомниться, как зарубил он Ждана… его же топором…
Любим ахнул, а дед Сидор прокряхтел:
- Это как же… зарубил… насмерть, что ли?
- Вестимо, - усмехнулся Радим. - Как же еще?
Старик снял шапку, дрожащими руками обтер лицо от выступившего на нем пота, снова надел ее. Собравшись с духом, произнес:
- Что ж теперь-то? Ведь отправились вы просить за Тишку… ан Тишки-то и нет…
- Что значит – нет? – глаза Радима странно потемнели.
- Дак… то и значит, что сбежал он! Дня три назад, ночью, выбрался из ямы, покуда вся деревня спала, подрал мужиков наших, Завида и Феофана, и след его простыл… так-то! Нынче уж и не ведаем, как быть нам, с какой стороны беды ждать! А ну как вернется оборотень и всех нас тут растерзает? Народ в страхе… мы вон, на промысел вышли… и то поджилки-то трясутся!
Радим слушал речь деда Сидора молча, внимая каждому слову, и в глазах его все больше разгорались черные угли.
- Что ж, дед, - сказал он, - а я уж обрадовать тебя хотел, что чародей сам скоро в деревню пожалует. А, выходит, незачем ему и являться сюда…
- Как это – пожалует? – не поверил своим ушам старик. - Сам, никак, явится? Ведун?
Радим кивнул.
- Ну, дела! – воскликнул Любим. – Настоящий? Тот самый?
- Тот самый. Договор у нас с ним. Обещался он снять заклятье с Тишки, в обмен на…
Радим осекся, вероятно, вспомнив о том, что никто в деревне не ведает об обереге. Ведь искали тогда якобы пропавший оберег всем домом.
- На что? – выпалил Любим.
- На оберег.
Дед Сидор встрепенулся:
- Вот оно что! Знаем мы уже, что к чему, Радим. Нас не проведешь! Тебе, понятное дело, не известно, что у нас тут творилось, покуда вы по лесам бегали. А мы-то здесь тоже страху натерпелись. Беляна зарезаться намедни вздумала! И все из-за тебя, окаянного! Она нам поведала, что оберег ты обманом себе взял, у Найды заставил выкрасть! Девка сама не своя с тех пор… совесть ее мучает, страдает! А тебе, скажи нам, не совестно так поступать-то было? Чуть ведь не сгубил девку-то! И для чего? Скажи, для чего тебе так оберег этот понадобился?! Стоил ли он тех слез, что мы пролили, и девкиной жизни?
Радим изменился в лице, но глаза его по-прежнему горели неведомым огнем.
- Беляна зарезаться удумала? – медленно проговорил он. – Не ждал я, что так все обернется… но я побеседую с ней, повинюсь… и с Найдой все порешим… простит… я ведь с благой целью хотел оберег себе взять… думал, сохраннее будет у меня за пазухой… вещь-то непростая, силу огромную имеет… Найду я защитить хотел, да дружинному не очень-то доверял…
Старик возразил:
- Не делаются благие дела таким образом! Побеседовать надобно было с нами – со мной, Гораздом, коли Мечиславу у тебя веры нет. Но они ответ тот же дали бы: дружинный – человек надежный! Уж попадали с ним в переделки гибельные, защищал он всех! Да он, коли хочешь знать, за Найду сам кому угодно глотку перегрызет!
- Что мелешь, дед, - разозлился Радим, - она – моя невеста! Его дело – сторона! Ни сегодня-завтра возвратится на службу, более ему тут делать нечего будет.
- Да ты напрасно горячишься. Ты, хоть и жених Найде, а поступка твоего я одобрить не могу. К чему смущал девку малую? Беляну бы хоть не трогал. Она и так вон, сохнет по тебе, а ты… эх…
Дед Сидор в сердцах махнул рукой – то ли с досады на Радима, то ли оттого, что проговорился о сердечной тайне своей внучки.
Радим же, услыхав это, будто бы вспыхнул, но лишь на мгновение. Что творилось тогда у него на сердце, один Бог ведал. Горящие глаза свои он отвел в сторону и ненадолго замолчал. Потом глянул на пойманную рыбу, усмехнулся и произнес:
- Улов у вас знатный!
- Да, чай, не с пустыми руками домой явимся! – ответил дед Сидор.
- Скоро сюда тоже заплывет большая рыба! - двусмысленно сказал Радим. - Что ж вы скажете ему? Что сами упустили оборотня? Чародей разгневаться может. Глядишь, деревню еще спалит!
- Что ты, что ты, Бог с тобой! – замахал руками Любим. – Для чего ему такие беды творить?
- Да есть за что, - криво усмехнулся Радим. - Он людей на дух не переносит. А тут, еще и личные счеты у него имеются…
Дед Сидор поднялся, начал собирать рыбу.
- В деревню надобно, предупредить всех о приходе ведуна! - заторопился он. – Подсоби, Любим! Идемте! Чай, скоро нагрянут-то?
- Вестимо, что скоро… я вперед пошел, налегке, народ подготовить ко встрече…
Любим не выдержал:
- А как же это, слыхали мы шаги такие тяжелые, или будто в барабан кто огромный бил? Деревья гнулись, словно с корнем их кто рвать собрался!
Радим усмехнулся:
- У страха глаза-то велики! Еще и не то причудится, коли боишься чего.
- Ничего мне не причудилось! – обиделся Любим. – Дед, скажи ему!
- Э-э-э, - махнул рукой старик, - оставь, милок, некогда нынче спорить. Пойдем в деревню, народ собирать. Что будет, что будет… где ж нынче Тишка-то рыщет?
- А где б не рыскал, - ехидно ответил Радим, поднимаясь на ноги, - рано или поздно все равно сюда сунется. И тогда уж спуску ему не будет, как и Ждану… дружинный свой долг исполнил, перстень отдал, нынче одна забота осталась: от оборотня проклятого избавиться!
Любим осторожно спросил:
- Мечислав-то жив-здоров?
- А что ему станется? Жив покуда. Ноша его больно тяжела, вот и идут медленно. Путь-то неблизкий.
- Что же он несет? – непонимающе уставился на него Любим.
Радим пристально посмотрел на него:
- А мертвеца. Ждана, кого ж еще. Тело его, ведуном убиенное. Это он все за христианские обычаи ратует. Вытребовал тело, чтобы схоронить здесь. Более некому было за него ратовать-то. Моя б воля…
Он не договорил, пошел в сторону деревни, не замечая, что Любим смотрит на него с нескрываемым ужасом.
***
Сердце Найды почуяло неладное еще утром, когда дед Сидор с Любимом так резво на речку собрались. Распогодилось, конечно, на славу: солнышко пригревало, небо радовало глубокой синевой. Словно лето на дворе стояло, а не осень.
Но, сердце не обманешь: боялась Найда чего-то. Поделилась она своими опасениями с матерью, но та только охала и крестилась: страшно, а рыбкой-то хотелось мальцов накормить. Так и пошли дед с Любимом на промысел.
До обеда все вроде тихо было, а потом небо странно зачернело с севера, ветер подул, думали, дождь – ан нет. Еще хуже кое-что приключилось: жуткое буханье какое-то, словно о землю кто огромным молотом ударял… эхо от ударов прокатывалось по земле и дрожало в воздухе. Именно так Найде и представлялось.
Странные звуки эти услыхала она, когда на дворе была. Подошла к воротам, но на улице все было по-прежнему. Бабы только с любопытством выглядывали каждая из-за своей изгороди, да кое-кто из мужиков пошел к воротам селения, на стену подняться и глянуть: не видать ли чего.
Вскоре вернулись мужики, рыбачившие на реке вместе с дедом Сидором и Любимом. Сами они напуганы были, но толком ничего не могли объяснить. Заверяли только:
- Да вернутся они сейчас! Рыбы больно много у них, улов собрать не могут!
А затем буханье прекратилось. Тихо стало, словно и не было ничего. Такая мертвая тишина повисла над лесом, над полем. Дед Сидор с Любимом еще долго не возвращались. А, когда вернулись, Найда так и обмерла: вместе с ними шел Радим.
Она не ведала, радоваться или плакать: один Радим вернулся или остальных тоже следовало ожидать? Дед Сидор успокоил: свои все живы, скоро будут в селении, а вот Ждан…
Найда взглянула на Радима и не узнала его. Чужим он ей показался: борода как будто чернее стала, волосы были растрепаны, лицо вымазано в грязи, но более всего поразили ее глаза. Они были не привычно-карими, а какими-то черными, словно угли, и глядели на нее пристально, прожигая насквозь.
- Ну, здравствуй, невеста моя! - молвил Радим, подходя к ней и беря ее за руку.
Его горячее прикосновение обожгло Найду, но не тем огнем, который вспыхивал между ней и Мечиславом. Этот огонь был незнакомым, страшным, пугающим. Радим поспешил запечатлеть на ее губах жадный поцелуй, от которого дрожь пошла по телу Найды. Неприятная дрожь…
Она отстранилась от него, смущаясь присутствия людей, и сказала неприветливо, стараясь не глядеть в глаза:
- Здравствуй… для чего же обманул ты меня, Радим? Оберег для чего заставил Беляну у меня стащить? То не доброе дело. Сестрица моя чуть жизни себя не лешила: зарезаться вздумала. Что же ты наделал…
Радим помрачнел, но сказал спокойно:
- Слыхал я про Беляну… прощения у нее испрошу… и у вас всех… но после. Нынче чародей в селение нагрянет: людей предупредить надобно.
Найда в сердцах воскликнула:
- Ты точно медведь, Радим, бесчувственный! Разве не уразумел ты, что девка чуть не померла по твоей милости?!
- Медведи – не бесчувственные, - отрезал Радим, сверкнув взглядом.
Затем он смягчился, - вероятно, чуя за собой вину, - и произнес тихо, чтобы другие не расслышали:
- Свидимся еще, тогда и потолкуем… все тебе я расскажу. С Беляной тоже повидаюсь: покаюсь ей. А, покамест, к своим пойду.
И, повернувшись, он пошел прочь, оставив Найду в полном смятении.
- Какой… чародей? – спросила она у деда Сидора с Любимом.
- Тот самый, за которым и охотились они. Явится он сюда заклятие свое с Тишки снять, а Тишки-то и след простыл…
- Как же теперь быть?
- Ждать прихода его надобно, никуда не денешься.
- Но чародей этот ведь силен и опасен? Что, ежели дурное он замышляет?
Любим пожал плечами, но было видно, что ему нетерпится скорее увидать ведуна, о котором велось столько тайных разговоров.
Найда бросилась к дому: успеть предупредить обо всем мать и мальцов собрать, чтобы сидели в избе и не высовывались.
С погодой в тот день творилось что-то невообразимое. Солнце клонилось к закату, а на горизонте опять собрались темно-лиловые тучи, как перед грозой. Вдалеке, за лесом, тихо рокотал гром.
- Что ты, что ты, Бог с тобой! – замахал руками Любим. – Для чего ему такие беды творить?
- Да есть за что, - криво усмехнулся Радим. - Он людей на дух не переносит. А тут, еще и личные счеты у него имеются…
Дед Сидор поднялся, начал собирать рыбу.
- В деревню надобно, предупредить всех о приходе ведуна! - заторопился он. – Подсоби, Любим! Идемте! Чай, скоро нагрянут-то?
- Вестимо, что скоро… я вперед пошел, налегке, народ подготовить ко встрече…
Любим не выдержал:
- А как же это, слыхали мы шаги такие тяжелые, или будто в барабан кто огромный бил? Деревья гнулись, словно с корнем их кто рвать собрался!
Радим усмехнулся:
- У страха глаза-то велики! Еще и не то причудится, коли боишься чего.
- Ничего мне не причудилось! – обиделся Любим. – Дед, скажи ему!
- Э-э-э, - махнул рукой старик, - оставь, милок, некогда нынче спорить. Пойдем в деревню, народ собирать. Что будет, что будет… где ж нынче Тишка-то рыщет?
- А где б не рыскал, - ехидно ответил Радим, поднимаясь на ноги, - рано или поздно все равно сюда сунется. И тогда уж спуску ему не будет, как и Ждану… дружинный свой долг исполнил, перстень отдал, нынче одна забота осталась: от оборотня проклятого избавиться!
Любим осторожно спросил:
- Мечислав-то жив-здоров?
- А что ему станется? Жив покуда. Ноша его больно тяжела, вот и идут медленно. Путь-то неблизкий.
- Что же он несет? – непонимающе уставился на него Любим.
Радим пристально посмотрел на него:
- А мертвеца. Ждана, кого ж еще. Тело его, ведуном убиенное. Это он все за христианские обычаи ратует. Вытребовал тело, чтобы схоронить здесь. Более некому было за него ратовать-то. Моя б воля…
Он не договорил, пошел в сторону деревни, не замечая, что Любим смотрит на него с нескрываемым ужасом.
***
Сердце Найды почуяло неладное еще утром, когда дед Сидор с Любимом так резво на речку собрались. Распогодилось, конечно, на славу: солнышко пригревало, небо радовало глубокой синевой. Словно лето на дворе стояло, а не осень.
Но, сердце не обманешь: боялась Найда чего-то. Поделилась она своими опасениями с матерью, но та только охала и крестилась: страшно, а рыбкой-то хотелось мальцов накормить. Так и пошли дед с Любимом на промысел.
До обеда все вроде тихо было, а потом небо странно зачернело с севера, ветер подул, думали, дождь – ан нет. Еще хуже кое-что приключилось: жуткое буханье какое-то, словно о землю кто огромным молотом ударял… эхо от ударов прокатывалось по земле и дрожало в воздухе. Именно так Найде и представлялось.
Странные звуки эти услыхала она, когда на дворе была. Подошла к воротам, но на улице все было по-прежнему. Бабы только с любопытством выглядывали каждая из-за своей изгороди, да кое-кто из мужиков пошел к воротам селения, на стену подняться и глянуть: не видать ли чего.
Вскоре вернулись мужики, рыбачившие на реке вместе с дедом Сидором и Любимом. Сами они напуганы были, но толком ничего не могли объяснить. Заверяли только:
- Да вернутся они сейчас! Рыбы больно много у них, улов собрать не могут!
А затем буханье прекратилось. Тихо стало, словно и не было ничего. Такая мертвая тишина повисла над лесом, над полем. Дед Сидор с Любимом еще долго не возвращались. А, когда вернулись, Найда так и обмерла: вместе с ними шел Радим.
Она не ведала, радоваться или плакать: один Радим вернулся или остальных тоже следовало ожидать? Дед Сидор успокоил: свои все живы, скоро будут в селении, а вот Ждан…
Найда взглянула на Радима и не узнала его. Чужим он ей показался: борода как будто чернее стала, волосы были растрепаны, лицо вымазано в грязи, но более всего поразили ее глаза. Они были не привычно-карими, а какими-то черными, словно угли, и глядели на нее пристально, прожигая насквозь.
- Ну, здравствуй, невеста моя! - молвил Радим, подходя к ней и беря ее за руку.
Его горячее прикосновение обожгло Найду, но не тем огнем, который вспыхивал между ней и Мечиславом. Этот огонь был незнакомым, страшным, пугающим. Радим поспешил запечатлеть на ее губах жадный поцелуй, от которого дрожь пошла по телу Найды. Неприятная дрожь…
Она отстранилась от него, смущаясь присутствия людей, и сказала неприветливо, стараясь не глядеть в глаза:
- Здравствуй… для чего же обманул ты меня, Радим? Оберег для чего заставил Беляну у меня стащить? То не доброе дело. Сестрица моя чуть жизни себя не лешила: зарезаться вздумала. Что же ты наделал…
Радим помрачнел, но сказал спокойно:
- Слыхал я про Беляну… прощения у нее испрошу… и у вас всех… но после. Нынче чародей в селение нагрянет: людей предупредить надобно.
Найда в сердцах воскликнула:
- Ты точно медведь, Радим, бесчувственный! Разве не уразумел ты, что девка чуть не померла по твоей милости?!
- Медведи – не бесчувственные, - отрезал Радим, сверкнув взглядом.
Затем он смягчился, - вероятно, чуя за собой вину, - и произнес тихо, чтобы другие не расслышали:
- Свидимся еще, тогда и потолкуем… все тебе я расскажу. С Беляной тоже повидаюсь: покаюсь ей. А, покамест, к своим пойду.
И, повернувшись, он пошел прочь, оставив Найду в полном смятении.
- Какой… чародей? – спросила она у деда Сидора с Любимом.
- Тот самый, за которым и охотились они. Явится он сюда заклятие свое с Тишки снять, а Тишки-то и след простыл…
- Как же теперь быть?
- Ждать прихода его надобно, никуда не денешься.
- Но чародей этот ведь силен и опасен? Что, ежели дурное он замышляет?
Любим пожал плечами, но было видно, что ему нетерпится скорее увидать ведуна, о котором велось столько тайных разговоров.
Найда бросилась к дому: успеть предупредить обо всем мать и мальцов собрать, чтобы сидели в избе и не высовывались.
С погодой в тот день творилось что-то невообразимое. Солнце клонилось к закату, а на горизонте опять собрались темно-лиловые тучи, как перед грозой. Вдалеке, за лесом, тихо рокотал гром.
Найда стояла на крыльце и глядела на зубчатую стену леса – туда, откуда должны были явиться их родные… Мечислав давно уж жил в ее сердце, будто близкий человек. Кручинилась она по нему, опасалась, как бы что с ним не случилось.
Неожиданно сердце ее оборвалось: услыхала она вдалеке те самые звуки, которые так напугали всю деревню днем. Странное буханье, будто кто-то бил в огромный барабан… а может, это была чья-то тяжелая поступь? Но что за исполинское существо это должно тогда быть?! Пару минут Найда еще стояла на крыльце, прислушиваясь к пугающим звукам, а затем бросилась в избу.
- Скорей, скорей сюда! Там снова… бухает что-то за лесом!
Любим первым оказался на крыльце. За ним выбежала ребятня, вышли Беляна с матерью. Последним пришаркал ногами дед Сидор.
- Ох ты, Господи, – сокрушался старик, - сызнова началось!
- Будто молотом бьет кто по земле! – воскликнул Любим, прислушиваясь к протяжному гулу под ногами.
- Спаси нас, Господи! – начала креститься Матрена, и поспешила загнать ребятню в избу.
- К воротам побегу – авось, народ что ведает! – бросил Любим и кинулся со двора.
- Постой, я с тобой! – крикнула Найда и побежала за братом, невзирая на протесты матери.
Ей уже было не до обещаний: сердце-вещун беду почуяло. Меж тем, буханье становилось отчетливей. Возле ворот уже начал толпиться любопытный и обеспокоенный народ. Мальчишек усердно пытались загнать по домам, но безуспешно. Кое-кто из них умудрился даже подняться на смотровую башню вместе с мужиками. В конце концов мальцов оставили в покое: народ волновался, и волнение это быстро передалось Найде и Любиму.
- Гроза, никак, идет! – крикнул с башни односельчанам Вторак, шустрый, но трусоватый мужик.
- Что видать-то? Откудова шум? – доносилось из толпы.
- Ветер, никак, бурю гонит! Деревья в лесу гнутся! Так верхушки, слышь, и пригибает!
- Это чародей… чародей идет, - догадался Любим, - это ведун к нам идет, люди! Наши возвращаются, и ведун вместе с ними!
Толпа зашумела. Меж тем, все поняли, что Любим оказался прав, потому как вскоре Вторак потрясенно воскликнул:
- Вижу! Вижу! Из лесу кто-то вышел на том берегу!
- Кто ж там?! Говори скорее! Кто вышел?
- Не разобрать пока…
Спустя некоторое время Вторак успокоил толпу:
- Наши! Наши идут… Горазд с Молчаном… дружинный волочет что-то… а с ними… с ними…
Вторак не договорил, осекшись. За него это сделали деревенские мальчишки:
- Чародей! Как есть, чародей! В черном одеянии, с посохом! На голове – рога!
- Матерь Божья… - начали спешно креститься бабы.
Некоторые мужики, не поверив своим ушам, полезли на смотровую башню убедиться, что мальцы не врут. Вторак слез на землю бледный и испуганный.
- Нечисть какая-то рогатая… чудище лесное! Как есть, чудище…
И он затесался в толпе подальше от ворот. Мальчишек согнали со смотровой башни, народ расступился перед воротами, готовясь пропустить пришедших. Кто-то из старейшин приказал:
- Всех мальцов и девок по домам гоните! Неровен час, что случится… отворяйте ворота… свои идут…
Мужики послушно кинулись отпирать. Впрочем, только бабы с малыми детьми по домам и попрятались. А все, кто постарше, остались стоять на месте: уж больно любопытно было поглядеть на диковинного чародея.
Когда кондовые скрипучие ворота медленно отворились, народ так и замер, лишь бы чего не пропустить. И вскоре, действительно, всеобщему взору зрелище явилось необыкновенное…
Первым в воротах показался Мечислав, который шел, пригнувшись под тяжестью ноши. Ношей этой было тело Ждана, спрятанное в холщовый мешок. Из мешка торчали лишь его безжизненно болтающиеся ступни. По толпе пронеслось оханье, когда люди сообразили, что к чему. А спустя пару мгновений Авдотья, стоявшая вместе с Голубой, упала на колени, не сдержав рыданий. Хоть и мучил ее Ждан долгие годы, хоть и не давал спокойной жизни своим бражным существованием, а все же близкий человек он ей был… ведь помнила она его и другим.
Мечислав молча подошел к Авдотье; толпа расступилась. Осторожно он положил на землю этот страшный сверток в человеческий рост. Голуба принялась плакать, обняв мать. Но не успели люди опомниться от увиденного, как в воротах возникли Горазд с Молчаном. Грязные, уставшие, они отыскали в толпе лица родных и, едва волоча ноги, направились к своим. Матрена со слезами на глазах и причитаниями повисла на шее у Горазда. Найда и Любим были здесь же; Беляну оставили дома с мальцами.
Обнявшись с отцом, наплакавшись, Найда не могла не обратить свой взор на Мечислава. Тот стоял рядом – замученный, потрепанный скитаниями по лесу, но – такой невыразимо милый сердцу и желанный! Больше всего на свете Найде хотелось в ту минуту кинуться ему на шею, покрыть поцелуями его суровое, но прекрасное лицо, и больше не отпускать его!
Однако вокруг был народ и неподалеку стоял Радим вместе со своей семьей. Найда осмелилась лишь бросить на дружинного красноречивый взгляд; на этом дело и кончилось. «Ничего, потом… - думалось ей, - успею я побеседовать… улучу времечко… и пусть говорят, что им вздумается…».
Люди с нескрываемым интересом наблюдали за этими семейными сценами. До тех пор, пока не произошло главного. Толпа слегка отхлынула от ворот: люди попятились, не ведая, чего ожидать – добра или худа. Ибо вошел в ворота некто, от одного вида которого мороз пробирал по коже...
Продолжение завтра, в это же время..
Автор LiterPiter
Неожиданно сердце ее оборвалось: услыхала она вдалеке те самые звуки, которые так напугали всю деревню днем. Странное буханье, будто кто-то бил в огромный барабан… а может, это была чья-то тяжелая поступь? Но что за исполинское существо это должно тогда быть?! Пару минут Найда еще стояла на крыльце, прислушиваясь к пугающим звукам, а затем бросилась в избу.
- Скорей, скорей сюда! Там снова… бухает что-то за лесом!
Любим первым оказался на крыльце. За ним выбежала ребятня, вышли Беляна с матерью. Последним пришаркал ногами дед Сидор.
- Ох ты, Господи, – сокрушался старик, - сызнова началось!
- Будто молотом бьет кто по земле! – воскликнул Любим, прислушиваясь к протяжному гулу под ногами.
- Спаси нас, Господи! – начала креститься Матрена, и поспешила загнать ребятню в избу.
- К воротам побегу – авось, народ что ведает! – бросил Любим и кинулся со двора.
- Постой, я с тобой! – крикнула Найда и побежала за братом, невзирая на протесты матери.
Ей уже было не до обещаний: сердце-вещун беду почуяло. Меж тем, буханье становилось отчетливей. Возле ворот уже начал толпиться любопытный и обеспокоенный народ. Мальчишек усердно пытались загнать по домам, но безуспешно. Кое-кто из них умудрился даже подняться на смотровую башню вместе с мужиками. В конце концов мальцов оставили в покое: народ волновался, и волнение это быстро передалось Найде и Любиму.
- Гроза, никак, идет! – крикнул с башни односельчанам Вторак, шустрый, но трусоватый мужик.
- Что видать-то? Откудова шум? – доносилось из толпы.
- Ветер, никак, бурю гонит! Деревья в лесу гнутся! Так верхушки, слышь, и пригибает!
- Это чародей… чародей идет, - догадался Любим, - это ведун к нам идет, люди! Наши возвращаются, и ведун вместе с ними!
Толпа зашумела. Меж тем, все поняли, что Любим оказался прав, потому как вскоре Вторак потрясенно воскликнул:
- Вижу! Вижу! Из лесу кто-то вышел на том берегу!
- Кто ж там?! Говори скорее! Кто вышел?
- Не разобрать пока…
Спустя некоторое время Вторак успокоил толпу:
- Наши! Наши идут… Горазд с Молчаном… дружинный волочет что-то… а с ними… с ними…
Вторак не договорил, осекшись. За него это сделали деревенские мальчишки:
- Чародей! Как есть, чародей! В черном одеянии, с посохом! На голове – рога!
- Матерь Божья… - начали спешно креститься бабы.
Некоторые мужики, не поверив своим ушам, полезли на смотровую башню убедиться, что мальцы не врут. Вторак слез на землю бледный и испуганный.
- Нечисть какая-то рогатая… чудище лесное! Как есть, чудище…
И он затесался в толпе подальше от ворот. Мальчишек согнали со смотровой башни, народ расступился перед воротами, готовясь пропустить пришедших. Кто-то из старейшин приказал:
- Всех мальцов и девок по домам гоните! Неровен час, что случится… отворяйте ворота… свои идут…
Мужики послушно кинулись отпирать. Впрочем, только бабы с малыми детьми по домам и попрятались. А все, кто постарше, остались стоять на месте: уж больно любопытно было поглядеть на диковинного чародея.
Когда кондовые скрипучие ворота медленно отворились, народ так и замер, лишь бы чего не пропустить. И вскоре, действительно, всеобщему взору зрелище явилось необыкновенное…
Первым в воротах показался Мечислав, который шел, пригнувшись под тяжестью ноши. Ношей этой было тело Ждана, спрятанное в холщовый мешок. Из мешка торчали лишь его безжизненно болтающиеся ступни. По толпе пронеслось оханье, когда люди сообразили, что к чему. А спустя пару мгновений Авдотья, стоявшая вместе с Голубой, упала на колени, не сдержав рыданий. Хоть и мучил ее Ждан долгие годы, хоть и не давал спокойной жизни своим бражным существованием, а все же близкий человек он ей был… ведь помнила она его и другим.
Мечислав молча подошел к Авдотье; толпа расступилась. Осторожно он положил на землю этот страшный сверток в человеческий рост. Голуба принялась плакать, обняв мать. Но не успели люди опомниться от увиденного, как в воротах возникли Горазд с Молчаном. Грязные, уставшие, они отыскали в толпе лица родных и, едва волоча ноги, направились к своим. Матрена со слезами на глазах и причитаниями повисла на шее у Горазда. Найда и Любим были здесь же; Беляну оставили дома с мальцами.
Обнявшись с отцом, наплакавшись, Найда не могла не обратить свой взор на Мечислава. Тот стоял рядом – замученный, потрепанный скитаниями по лесу, но – такой невыразимо милый сердцу и желанный! Больше всего на свете Найде хотелось в ту минуту кинуться ему на шею, покрыть поцелуями его суровое, но прекрасное лицо, и больше не отпускать его!
Однако вокруг был народ и неподалеку стоял Радим вместе со своей семьей. Найда осмелилась лишь бросить на дружинного красноречивый взгляд; на этом дело и кончилось. «Ничего, потом… - думалось ей, - успею я побеседовать… улучу времечко… и пусть говорят, что им вздумается…».
Люди с нескрываемым интересом наблюдали за этими семейными сценами. До тех пор, пока не произошло главного. Толпа слегка отхлынула от ворот: люди попятились, не ведая, чего ожидать – добра или худа. Ибо вошел в ворота некто, от одного вида которого мороз пробирал по коже...
Продолжение завтра, в это же время..
Автор LiterPiter
Следующая публикация
Комментарии 9
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/158161422450159