Предыдущая публикация
ТЁМНЫЕ ТРОПЫ.. (1)
Автор Татьяна Дивергент
«Выбирай. Либо я, либо отчим», — заявил в слезах 14-летний Петька. Мать молчала минуту, а потом произнесла слова, за которые возненавидела себя до конца жизни.
Он обжил уже много подъездов. В холодную пору именно они становились для него домом. Конечно, нашлись бы ребята, которые позвали его к себе. Там он был бы сыт, приготовил бы уроки, и даже — чем черт не шутит — до прихода родителей с работы они бы с приятелем играли в компьютерные игры. Но на его беду слишком гордый характер был у него. Постучись Петька к кому-то из знакомых, он считал бы себя бродячей собакой, которую пускают из милости.
Он любил подъезды, в которых были окна с широкими подоконниками. Там можно было расположиться почти с комфортом. Иногда он успевал сделать все уроки. Но порой его сгоняли жильцы, которым не нравилось, что в подъезде появился чужак. Пока он был маленьким, такое происходило редко. Когда он подрос, в нем всё чаще видели злоумышленника. Хотя он не делал ничего плохого — просто читал, и худшее, что после него могло остаться, — запах табака. Курить он начал рано.
Но при самом лучшем раскладе наступал час, когда нужно было идти домой. Задерживаться дольше восьми вечера было рискованно. Отмазки приходилось придумывать всё равно. Петька говорил, что его задержали в школе, или он занимался в кружке, или приятель позвал на день рождения.
Но если бы Петька пришел позже восьми, отчиму бы это не понравилось.
«Ты мать угробить хочешь? Она переживает, где ты шляешься...»
«По дому собираешься что-то делать или окончательно сядешь нам на шею?»
«Может, ты и жить переселишься в школу, раз ты оттуда не вылезаешь? А где «пятерки»? Одни трояки в дневнике...»
У отчима на всё были свои резоны, хотя Петька знал, что каждое его слово — ложь.
Главная же ложь заключалось в том, что он вовсе не хотел видеть пасынка, и если бы тот исчез, отчим вздохнул бы с облегчением. Но раз уж Петька жил дома и в силу возраста мальчика от него еще нельзя было избавиться, требовалось держать его в страхе божьем, чтобы тот и не помышлял возражать, дерзить, идти наперекор.
А может быть, отчим просто срывал на нем раздражение, накопившееся за день.
У мужчины был свой мелкий бизнес. А бизнес, как известно, это «сплошные нервы». Порой Петьке казалось, что отчим был бы рад сделать из пасынка боксерский манекен, по которому можно лупить сколько хочешь. Говорят, что в некоторых фирмах стоят такие манекены, еще и лица у них, как у начальников.
Наверное, отчим тоже представлял бы на месте Петьки некоторых своих клиентов или конкурентов.
Хотя, если быть честным, до сих пор мужчина ни разу не поднял на Петьку руку — всерьез. Но вот холодный взгляд, который точно говорил: «Когда же ты, наконец, куда-нибудь денешься?!»... По-другому отчим на Петьку и не смотрел.
Существовали, кроме того, и другие способы наказания, помимо физической расправы, и способы эти были жестокими и унизительными для подростка, переживающего самый трудный переходный возраст.
Когда-то маленький Петька расстраивался, если его не брали с собой, например, отчим звал мать в кино или в кафе. И это уже само по себе было наказанием: мама его бросила, предпочла провести время с этим чужим мужиком, а о нем забыла. В ту далекую пору отчим нарочно практиковал такое, стоило пасынку проштрафиться, как он лишал его праздника:
— Ты не пойдешь с нами в парк, ты наказан.
— В этом году не будем отмечать твой день рождения — и никаких подарков.
— Я не отпущу тебя к друзьям, будешь сидеть дома.
Но когда мальчик стал старше, эта метода перестала действовать: провести время в опустевшем доме так, как ему самому хочется — такая перспектива стала для Петьки настоящим отдыхом. Тогда отчим сменил тактику.
— Ты должен чувствовать, что наказан, — сказал он.
И врезал в дверь комнаты пасынка замок. Теперь он мог запереть Петьку надолго. Иногда это случалось перед тем, как взрослые уходили из дома. Порою же отчим лишал пасынка свободы, а сам занимался своими делами. Петька стал воспринимать свою комнату как тюрьму, где нет ни еды, ни воды, откуда нельзя выйти даже в уборную и когда тебя освободят — неизвестно, это зависит только от воли твоего тюремщика.
Позже Петька приспособился и к этому, но лишь отчасти. Теперь он всегда держал где-нибудь в укромном уголке «заначку» — бутылку с водой и что-нибудь съестное, хотя проблему уборной это, конечно, не решало.
В память подростка врезались еще два наказания, особенно, с его точки зрения, жестоких. «Тройка» по поведению в школе привела к тому, что отчим отдал главное сокровище пасынка — велосипед — первому же мальчишке, встреченному им во дворе. Человек, потерявший все свои сбережения, вряд ли испытывал такое отчаяние, как Петька, из чьих рук буквально вырвали «велик». А он его так любил, так дорожил велосипедом, который дарил ему чувство полета, чувство свободы...
Можно было и тут, конечно, найти выход — пересмотреть сайты типа «Авито», там часто старые велосипеды отдавали за копейки или вообще бесплатно. Но подросток сделал для себя выводы: пока он живет в этом доме, ему нельзя ничем дорожить, нельзя ни к чему привязываться. У отчима был настоящий талант — просекать всё, что дорого пасынку, шантажировать его этим, а потом всё равно лишать того, к чему Петька привязан.
Поэтому он даже не заикался о том, чтобы завести какое-то живое существо — щенка или котенка. Здесь уж разлука причинила бы такую боль, что он не смог бы скрыть этого. А унижаться перед отчимом он просто не мог. Было в мальчишке что-то такое, что взрослый мужчина никак не мог понять.
Второй случай был еще хуже.
Как это всегда бывает, мальчишки дрались в школе и Петька не был исключением. Но если за других ребят горой вступались родители, то за него заступиться было некому. Напротив, когда отчим сходил на родительское собрание и учительница упомянула его пасынка как одного из главных драчунов класса, отчим пообещал «разобраться». На следующий день он пришел в школу в разгар уроков, зашел в класс, взял пасынка за плечо — пальцами цепкими как клещи, — вывел его к доске и поставил перед классом.
— Ну вот, — сказал отчим, — теперь каждый, кого Петр бил, может выйти и ударить его. Справедливость должна торжествовать. Пусть почувствует, как это приятно, когда тебя бьют, а ты не можешь ответить. Поднимайте руки, кого он обидел, и выходите сюда по одному.
Желающих нашлось достаточно — для некоторых ребят это стало не расплатой, а просто развлечением. Мальчишки выходили, чтобы ткнуть Петьку кулаком, а девчонки — шлепнуть его по лицу ладошкой или просто плюнуть.
Больно не было, но унизительно это оказалось настолько, что Петька не выдержал и расплакался. Он учился тогда в третьем классе, был совсем мальком, но и годы спустя он стыдился того, что не сдержался и разревелся.
На другой день в школу принеслась мать одного из мальчиков (из тех, кто не поднял на Петьку руку) и устроила учительнице взбучку: как она разрешила такое судилище? Это невозможно...
— Если бы у этого мальчишки были такие родители, как я, вы бы лишились места, — кричала она.
Учительница оправдывалась, твердила, что в тот день плохо себя чувствовала, поэтому не могла адекватно реагировать. Выглядело это жалко.
А что же его собственная мать? Петька слышал однажды, как ее назвали «летящей», и мысленно согласился с этим определением.
Мать родила его, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Она до сих пор была очень красивой, и считала, что другие женщины не любят ее именно из-за этого. У матери действительно почти не было подруг, и другие тетки ее терпеть не могли, но причина крылась в ином.
Мать была погружена в себя — в свои интересы, склонности, мечты. Все остальное ее интересовало мало. Склонности же у нее были самые оригинальные. Мать не умела ничего из того, чем увлекаются женщины. Шить, вязать, вкусно готовить, выращивать комнатные цветы, наводить уют в доме — всё это было не для нее. При этом матери — как ни странно — легко давались языки и единственным заработком для нее (правда, довольно эпизодическим) являлось репетиторство.
Когда матери этого хотелось, она легко находила общий язык с детьми и взрослыми — ученики бывали очарованы ею, плату за уроки она брала мизерную, и казалось, работа у нее всегда должна быть. И действительно, случались времена, когда клиенты становились в очередь. Но это неизменно заканчивалось.
Репетиторство было для матери лишь возможностью показать отчиму: я не совсем бесполезна, когда тружусь в поте лица... Потом всё возвращалось на круги своя.
Мать была помешана на фэнтези, на всём этом сказочном Средневековье. В юности мать участвовала в фэнтези-фестивалях, в этих маскарадах под открытым небом. И вроде как сам Петька был последствием такого маскарада — неизвестно, насколько желанным.
В городе, где они теперь жили, ничего подобного не проводилось. Мать несколько раз пробовала сбежать на такие праздники, милые ее сердцу. Но отчим — неизвестно какими путями — узнавал об этом и всегда успевал в последнюю минуту вытащить мать из поезда или из автобуса, зареванную и несчастную привести домой.
Какое-то время после этого мать никого не хотела видеть, лежала ничком, била кулаками по подушке в бессильной ярости. Она хотела вновь и вновь уходить в свой сказочный мир, а ей не давали, вытаскивали в серые будни. Петьке в такие минуты казалось, что мать младше него, что она просто капризная девочка, которая хочет Луну с неба и не желает понять, что этого нельзя.
Если плохие дни у матери затягивались, отчим говорил, что ему не хочется возвращаться домой. Петька мечтал, что однажды он все-таки не вернется. Но отчим неизменно возвращался — только пьяный. И тогда хуже всех приходилось Петьке.
Рано или поздно де—прессия матери заканчивалась — она возвращалась к своей идее фикс. Ей хотелось написать книгу на эльфийском языке. Она часто говорила, что эта книга стала бы сенсацией — в кругу тех людей, мнением которых она дорожила.
— Это самый прекрасный язык, — говорила она, — Вокруг столько грязи, столько всего плохого. Это потому, что мы не умеем замечать красоту, ее мало в нашей жизни. И начинать следует с языка...
Когда мать не занималась репетиторством — а это происходило большую часть времени, — она путала день с ночью. Могла просидеть до рассвета за старым компьютером, сочиняя свои волшебные истории, а потом проспать весь день, видя их продолжение во сне.
Следует ли удивляться тому, что знакомые считали мать в лучшем случае «без—башенной», а в худшем — «сума-сшедшей». Не раз и не два соседи заводили разговор о том, что таким женщинам нужно не детей заводить, а серьезно лечиться. Но дальше разговоров дело обычно не шло — никто не взял на себя труд составить письмо в какие-нибудь высокие инстанции и добиться того, чтобы мать лишили родительских прав. Может быть, просто не хотели прикладывать силы, а может, побаивались отчима, у того приятелями были бывшие «братки», хозяйничавшие в девяностых.
Когда отчим наказывал Петьку, мать обычно не вмешивалась. Пока сын был маленьким, она говорила ему, что нужно закалять характер, что настоящий волк вырастет только из того волчонка, который не пасует в драках. И обещала, когда сын вырастет, рассказать ему про «естественный отбор».
Герои любимых романов матери преодолевали немыслимые испытания.
— Но начинать нужно с малого, — говорила мать. — Научись сначала не плакать, не жаловаться...
Этой наукой Петька овладел вполне. К подростковому возрасту он уже не представлял себе, что могло бы довести его до слез. Но тогда произошел этот случай, после которого его отношение к отчиму перешло в открытую не-нависть.
Неизвестно каким путем отчим засек Петьку с одноклассницей. Они возвращались из школы. Последним уроком была физкультура, и оба не стали переодеваться — так и шли в спортивных костюмах. Разговор был вполне невинный — о предстоящих экзаменах. Увидев отчима, выходящего из подъезда, Петька замер. Обычно в это время дня тот был на работе. Теперь стоило готовиться к ехидному замечанию, к резкому окрику....
Но отчим сказал почти дружелюбно:
— У тебя экзамены на носу, головой нужно думать, а не этим местом.
И резким движением он сдернул с Петьки трико, шлепнул по плавкам.
— Или я, или он, — кричал дома Петька матери, а голова плыла в красном тумане.
Он вспоминал усмешку одноклассницы — одновременно сочувственную и насмешливую.
Мать помолчала. Она, как всегда, сидела за компьютером, растрепанная, погруженная в свои фантазии.
— Ты должен повзрослеть и перестать быть эгоистом, — сказала она, наконец.
И даже не вздрогнула, когда сын изо всех сил хлопнул входной дверью.
Он любил подъезды, в которых были окна с широкими подоконниками. Там можно было расположиться почти с комфортом. Иногда он успевал сделать все уроки. Но порой его сгоняли жильцы, которым не нравилось, что в подъезде появился чужак. Пока он был маленьким, такое происходило редко. Когда он подрос, в нем всё чаще видели злоумышленника. Хотя он не делал ничего плохого — просто читал, и худшее, что после него могло остаться, — запах табака. Курить он начал рано.
Но при самом лучшем раскладе наступал час, когда нужно было идти домой. Задерживаться дольше восьми вечера было рискованно. Отмазки приходилось придумывать всё равно. Петька говорил, что его задержали в школе, или он занимался в кружке, или приятель позвал на день рождения.
Но если бы Петька пришел позже восьми, отчиму бы это не понравилось.
«Ты мать угробить хочешь? Она переживает, где ты шляешься...»
«По дому собираешься что-то делать или окончательно сядешь нам на шею?»
«Может, ты и жить переселишься в школу, раз ты оттуда не вылезаешь? А где «пятерки»? Одни трояки в дневнике...»
У отчима на всё были свои резоны, хотя Петька знал, что каждое его слово — ложь.
Главная же ложь заключалось в том, что он вовсе не хотел видеть пасынка, и если бы тот исчез, отчим вздохнул бы с облегчением. Но раз уж Петька жил дома и в силу возраста мальчика от него еще нельзя было избавиться, требовалось держать его в страхе божьем, чтобы тот и не помышлял возражать, дерзить, идти наперекор.
А может быть, отчим просто срывал на нем раздражение, накопившееся за день.
У мужчины был свой мелкий бизнес. А бизнес, как известно, это «сплошные нервы». Порой Петьке казалось, что отчим был бы рад сделать из пасынка боксерский манекен, по которому можно лупить сколько хочешь. Говорят, что в некоторых фирмах стоят такие манекены, еще и лица у них, как у начальников.
Наверное, отчим тоже представлял бы на месте Петьки некоторых своих клиентов или конкурентов.
Хотя, если быть честным, до сих пор мужчина ни разу не поднял на Петьку руку — всерьез. Но вот холодный взгляд, который точно говорил: «Когда же ты, наконец, куда-нибудь денешься?!»... По-другому отчим на Петьку и не смотрел.
Существовали, кроме того, и другие способы наказания, помимо физической расправы, и способы эти были жестокими и унизительными для подростка, переживающего самый трудный переходный возраст.
Когда-то маленький Петька расстраивался, если его не брали с собой, например, отчим звал мать в кино или в кафе. И это уже само по себе было наказанием: мама его бросила, предпочла провести время с этим чужим мужиком, а о нем забыла. В ту далекую пору отчим нарочно практиковал такое, стоило пасынку проштрафиться, как он лишал его праздника:
— Ты не пойдешь с нами в парк, ты наказан.
— В этом году не будем отмечать твой день рождения — и никаких подарков.
— Я не отпущу тебя к друзьям, будешь сидеть дома.
Но когда мальчик стал старше, эта метода перестала действовать: провести время в опустевшем доме так, как ему самому хочется — такая перспектива стала для Петьки настоящим отдыхом. Тогда отчим сменил тактику.
— Ты должен чувствовать, что наказан, — сказал он.
И врезал в дверь комнаты пасынка замок. Теперь он мог запереть Петьку надолго. Иногда это случалось перед тем, как взрослые уходили из дома. Порою же отчим лишал пасынка свободы, а сам занимался своими делами. Петька стал воспринимать свою комнату как тюрьму, где нет ни еды, ни воды, откуда нельзя выйти даже в уборную и когда тебя освободят — неизвестно, это зависит только от воли твоего тюремщика.
Позже Петька приспособился и к этому, но лишь отчасти. Теперь он всегда держал где-нибудь в укромном уголке «заначку» — бутылку с водой и что-нибудь съестное, хотя проблему уборной это, конечно, не решало.
В память подростка врезались еще два наказания, особенно, с его точки зрения, жестоких. «Тройка» по поведению в школе привела к тому, что отчим отдал главное сокровище пасынка — велосипед — первому же мальчишке, встреченному им во дворе. Человек, потерявший все свои сбережения, вряд ли испытывал такое отчаяние, как Петька, из чьих рук буквально вырвали «велик». А он его так любил, так дорожил велосипедом, который дарил ему чувство полета, чувство свободы...
Можно было и тут, конечно, найти выход — пересмотреть сайты типа «Авито», там часто старые велосипеды отдавали за копейки или вообще бесплатно. Но подросток сделал для себя выводы: пока он живет в этом доме, ему нельзя ничем дорожить, нельзя ни к чему привязываться. У отчима был настоящий талант — просекать всё, что дорого пасынку, шантажировать его этим, а потом всё равно лишать того, к чему Петька привязан.
Поэтому он даже не заикался о том, чтобы завести какое-то живое существо — щенка или котенка. Здесь уж разлука причинила бы такую боль, что он не смог бы скрыть этого. А унижаться перед отчимом он просто не мог. Было в мальчишке что-то такое, что взрослый мужчина никак не мог понять.
Второй случай был еще хуже.
Как это всегда бывает, мальчишки дрались в школе и Петька не был исключением. Но если за других ребят горой вступались родители, то за него заступиться было некому. Напротив, когда отчим сходил на родительское собрание и учительница упомянула его пасынка как одного из главных драчунов класса, отчим пообещал «разобраться». На следующий день он пришел в школу в разгар уроков, зашел в класс, взял пасынка за плечо — пальцами цепкими как клещи, — вывел его к доске и поставил перед классом.
— Ну вот, — сказал отчим, — теперь каждый, кого Петр бил, может выйти и ударить его. Справедливость должна торжествовать. Пусть почувствует, как это приятно, когда тебя бьют, а ты не можешь ответить. Поднимайте руки, кого он обидел, и выходите сюда по одному.
Желающих нашлось достаточно — для некоторых ребят это стало не расплатой, а просто развлечением. Мальчишки выходили, чтобы ткнуть Петьку кулаком, а девчонки — шлепнуть его по лицу ладошкой или просто плюнуть.
Больно не было, но унизительно это оказалось настолько, что Петька не выдержал и расплакался. Он учился тогда в третьем классе, был совсем мальком, но и годы спустя он стыдился того, что не сдержался и разревелся.
На другой день в школу принеслась мать одного из мальчиков (из тех, кто не поднял на Петьку руку) и устроила учительнице взбучку: как она разрешила такое судилище? Это невозможно...
— Если бы у этого мальчишки были такие родители, как я, вы бы лишились места, — кричала она.
Учительница оправдывалась, твердила, что в тот день плохо себя чувствовала, поэтому не могла адекватно реагировать. Выглядело это жалко.
А что же его собственная мать? Петька слышал однажды, как ее назвали «летящей», и мысленно согласился с этим определением.
Мать родила его, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Она до сих пор была очень красивой, и считала, что другие женщины не любят ее именно из-за этого. У матери действительно почти не было подруг, и другие тетки ее терпеть не могли, но причина крылась в ином.
Мать была погружена в себя — в свои интересы, склонности, мечты. Все остальное ее интересовало мало. Склонности же у нее были самые оригинальные. Мать не умела ничего из того, чем увлекаются женщины. Шить, вязать, вкусно готовить, выращивать комнатные цветы, наводить уют в доме — всё это было не для нее. При этом матери — как ни странно — легко давались языки и единственным заработком для нее (правда, довольно эпизодическим) являлось репетиторство.
Когда матери этого хотелось, она легко находила общий язык с детьми и взрослыми — ученики бывали очарованы ею, плату за уроки она брала мизерную, и казалось, работа у нее всегда должна быть. И действительно, случались времена, когда клиенты становились в очередь. Но это неизменно заканчивалось.
Репетиторство было для матери лишь возможностью показать отчиму: я не совсем бесполезна, когда тружусь в поте лица... Потом всё возвращалось на круги своя.
Мать была помешана на фэнтези, на всём этом сказочном Средневековье. В юности мать участвовала в фэнтези-фестивалях, в этих маскарадах под открытым небом. И вроде как сам Петька был последствием такого маскарада — неизвестно, насколько желанным.
В городе, где они теперь жили, ничего подобного не проводилось. Мать несколько раз пробовала сбежать на такие праздники, милые ее сердцу. Но отчим — неизвестно какими путями — узнавал об этом и всегда успевал в последнюю минуту вытащить мать из поезда или из автобуса, зареванную и несчастную привести домой.
Какое-то время после этого мать никого не хотела видеть, лежала ничком, била кулаками по подушке в бессильной ярости. Она хотела вновь и вновь уходить в свой сказочный мир, а ей не давали, вытаскивали в серые будни. Петьке в такие минуты казалось, что мать младше него, что она просто капризная девочка, которая хочет Луну с неба и не желает понять, что этого нельзя.
Если плохие дни у матери затягивались, отчим говорил, что ему не хочется возвращаться домой. Петька мечтал, что однажды он все-таки не вернется. Но отчим неизменно возвращался — только пьяный. И тогда хуже всех приходилось Петьке.
Рано или поздно де—прессия матери заканчивалась — она возвращалась к своей идее фикс. Ей хотелось написать книгу на эльфийском языке. Она часто говорила, что эта книга стала бы сенсацией — в кругу тех людей, мнением которых она дорожила.
— Это самый прекрасный язык, — говорила она, — Вокруг столько грязи, столько всего плохого. Это потому, что мы не умеем замечать красоту, ее мало в нашей жизни. И начинать следует с языка...
Когда мать не занималась репетиторством — а это происходило большую часть времени, — она путала день с ночью. Могла просидеть до рассвета за старым компьютером, сочиняя свои волшебные истории, а потом проспать весь день, видя их продолжение во сне.
Следует ли удивляться тому, что знакомые считали мать в лучшем случае «без—башенной», а в худшем — «сума-сшедшей». Не раз и не два соседи заводили разговор о том, что таким женщинам нужно не детей заводить, а серьезно лечиться. Но дальше разговоров дело обычно не шло — никто не взял на себя труд составить письмо в какие-нибудь высокие инстанции и добиться того, чтобы мать лишили родительских прав. Может быть, просто не хотели прикладывать силы, а может, побаивались отчима, у того приятелями были бывшие «братки», хозяйничавшие в девяностых.
Когда отчим наказывал Петьку, мать обычно не вмешивалась. Пока сын был маленьким, она говорила ему, что нужно закалять характер, что настоящий волк вырастет только из того волчонка, который не пасует в драках. И обещала, когда сын вырастет, рассказать ему про «естественный отбор».
Герои любимых романов матери преодолевали немыслимые испытания.
— Но начинать нужно с малого, — говорила мать. — Научись сначала не плакать, не жаловаться...
Этой наукой Петька овладел вполне. К подростковому возрасту он уже не представлял себе, что могло бы довести его до слез. Но тогда произошел этот случай, после которого его отношение к отчиму перешло в открытую не-нависть.
Неизвестно каким путем отчим засек Петьку с одноклассницей. Они возвращались из школы. Последним уроком была физкультура, и оба не стали переодеваться — так и шли в спортивных костюмах. Разговор был вполне невинный — о предстоящих экзаменах. Увидев отчима, выходящего из подъезда, Петька замер. Обычно в это время дня тот был на работе. Теперь стоило готовиться к ехидному замечанию, к резкому окрику....
Но отчим сказал почти дружелюбно:
— У тебя экзамены на носу, головой нужно думать, а не этим местом.
И резким движением он сдернул с Петьки трико, шлепнул по плавкам.
— Или я, или он, — кричал дома Петька матери, а голова плыла в красном тумане.
Он вспоминал усмешку одноклассницы — одновременно сочувственную и насмешливую.
Мать помолчала. Она, как всегда, сидела за компьютером, растрепанная, погруженная в свои фантазии.
— Ты должен повзрослеть и перестать быть эгоистом, — сказала она, наконец.
И даже не вздрогнула, когда сын изо всех сил хлопнул входной дверью.
На крайний случай у Петьки был разработан «план Б». Он возник случайно, примерно год назад.
В доме напротив жил Петькин ровесник — мальчик, о котором кто-то с жалостью, кто-то с раздражением говорил, что он из неблагополучной семьи. К Трофимовым постоянно наведывался участковый и — несколько реже, но регулярно — приходили тетки из отдела по делам семьи.
В такие дни Максим ходил мрачнее тучи: матери говорили, если она не образумится и не бросит пить, парня отдадут в интернат. Какой бы мать ни была, Макс хотел жить с ней, дома.
В конце концов, когда Максим уже выглядел окончательно заброшенным ребенком, те самые тетки его забрали (они говорили: «изъяли из семьи»).
Несколькими днями раньше Максим сказал ребятам, что в интернате жить не будет, сбежит. И пацаны ждали его возвращения со дня на день.
Но Макс появился во дворе только через год, когда начались следующие летние каникулы. Он рассказал, что ему повезло. Поскольку парень был истощен и здоровье его подорвано, его отдали не в обычный интернат, а в особый. В основном, там жили дети, которых забрали у больных родителей. Отцы и матери страдали ту-беркулезом или другими тяжелыми болезнями, а кто-то из ребят уже осиротел.
Школа-интернат размещалась в одном из пригородных поселков, почти в лесу... И Максу там настолько понравилось, что теперь он не хотел возвращаться домой. Он с восторгом говорил, что всегда был сыт: кормили там пять раз в день. И ребята там были клевые, Макс нашел друзей. Конечно, воспитатели попадались всякие, но встречались среди них и «ничего себе». Даже учиться махровый двоечник Макс стал лучше. Вообще он отличался от себя прежнего — поправился, стал похож на обычного подростка, и одежда на нем была чистой и подходящего размера.
Петька тогда уцепился за фразу: «В школе классный историк, прямо заслушаешься его».
«Больше я не могу жить здесь, — твердил себе Петька, даже в мыслях избегая называть свой дом действительно домом. — Я поеду куда угодно — хоть в училище, хоть в интернат, — только поскорее бы».
Воспользовавшись моментом, когда отчима не было дома, Петька пришел к матери. Она, как всегда, сидела за компьютером, запустив руку в волосы, перебирала волнистые белокурые пряди. Мать говорила, что это помогает ей сосредоточиться.
— Чего тебе? — спросила она. — Только не жалуйся, пожалуйста. Я все равно не стану влезать в ваши с отчимом разборки....
— Я не об этом.
— О чем же? Ты хочешь есть? В холодильнике — кастрюля с борщом. Правда, мне кажется, он немного прокис, но такая кислота полезна... Она улучшает пищеварение...
— Я хочу уехать, — сказал Петька.
Мать оторвалась от компьютера и посмотрела на него. Порой Петька думал, что она выглядит моложе своих лет — смотрится девчонкой, а не взрослой женщиной.
Может быть, мать ждала, что в Петьке наконец-то проснулись гены и он собирается отправиться на какой-нибудь эльфийский фестиваль? Вместо этого он сказал:
— Ты можешь определить меня в интернат?
Нет, это действительно был день чудес. Мать не отмахнулась и не разозлилась, а просто потрепала его по волосам:
— Бедный мой ребенок... Тебе плохо дома?
«Догадайся сама», — говорил его ответный взгляд, и мать поняла:
— Но ведь я тебя никак не стесняю... Даю полную свободу...
«Вернее, тебе на меня наплевать», — мог бы ответить Петька. Вместо этого он сказал:
— Там хорошие учителя, сильнее наших. Только это... туда по блату... Поможешь?
— Если ты о том, что нужно платить за учебу, то я вряд ли смогу помочь. Ты знаешь, я зарабатываю немного. И нерегулярно.
— Дело не в том. Туда попадают ребята со слабым здоровьем. Тетя Оля может дать мне такую справку?
Тетя Оля была одной из немногочисленных подруг матери, она работала в поликлинике педиатром.
— Позвони ей, — сказала мать, — и узнаешь.
— Может, лучше ты?
Мать пожала плечами:
— Ты же умеешь разговаривать. И лучше, чем я, объяснишь, что тебе надо.
— Хорошо, — сказал он смиряясь. — Дай мне тогда ее номер.
— Он записан на стене в коридоре. Ты же знаешь, я всегда записываю номера на обоях. Тогда не придется искать: стенка не убежит.
...Неожиданно для Петьки Ольга Геннадьевна горячо поддержала его идею.
— Слушай, это отличный вариант, — сказала она. — Зная Настю, я думаю, что в интернате тебе будет лучше. А со здоровьем придумаем что-нибудь. Там сейчас есть места: детей стало меньше. Думаю, тебя охотно возьмут. Только вести себя нужно...
— Я в курсе, — перебил он ее.
К удивлению Петьки, все нужные формальности были улажены быстро. В конце концов, речь не шла о лишении родительских прав, а всего лишь о переводе в другое учебное заведение.
Отчим, узнав, что пасынок скоро уедет, пробормотал что-то вроде: «Туда ему и дорога». И в последние перед отъездом Петьки дни точно смирился, наконец, с его присутствием в доме, и почти не доставал его.
Вечером накануне отъезда Петька улучил минуту, когда остался с матерью наедине, и спросил ее:
— А контактов отца не осталось у тебя?
— С чего это вдруг? Прежде ты не вспоминал о нем… — мать помолчала. — Ты хоть немного его помнишь?
— Ты же говорила, что он ушел из семьи, когда мне было два года... Я не гений, чтобы заглядывать в такое далекое прошлое.
— Но почему сейчас?.. Или... или интернат это предлог, а на самом деле ты хочешь, чтобы тебя забрал он? Это дурная идея. Наверняка он снова женился, там растут свои дети, и ты будешь лишним...
— Как и здесь? — Петька несколько секунд пристально смотрел на мать, но она уже перенеслась мыслями в свой волшебный мир и повторяла про себя звучные слова, складывая из них фразы, понятные ей одной. Мальчик коснулся ее руки. — Тогда скажи мне еще только одно. Кто из вас ушел: ты или он? Скажи правду, мам...
Он видел, что матери неприятно возвращаться к этому разговору, и всё понял без слов.
— Значит, ты. Ты ушла к отчиму, да? И вы вместе с ним уехали из того города? Если я что и помню из самого раннего детства, это какой-то другой дом, а потом — поезд...
— Тебе стукнуло четырнадцать, — теперь в голосе матери слышалось уже неприкрытое раздражение. — Вот-вот, и ты вылетишь из гнезда. Тогда и начнешь сам разбираться: кто, кого, когда и где. А пока не мешай мне жить свою жизнь! Пожалуйста! Тебе нечем заняться, если ты пристаешь ко мне?
Петька пожал плечами и вышел из комнаты. Хорошо, что мать не видела, какой взгляд он бросил на нее, задержавшись на миг на пороге.
...Его должен был привезти в интернат кто-то из взрослых членов семьи. Ради такого дела, как прощание с пасынком надолго, если не навсегда, отчим выкроил время.
— Проверь, все ли ты взял? — говорил он, когда Петька застегивал молнию на сумке.
— Документы со мной, а остальное… Если забыл, то обойдусь без него. Не беспокойся, я не вернусь.
— Да уж, постарайся... И еще вот что... Сомневаюсь, что там тебе разрешат курить. Заметят — взгреют по первое число...
— Ты же боишься не того, что меня взгреют, а того, что отчислят... — прежде Петька не смел так разговаривать с отчимом, но перспектива избавиться от гнета вскружила ему голову.... Слегка.
— Бояться из-за тебя? — теперь в голосе отчима звучала насмешка. — Я и вообще ничего не боюсь, а уж таких со-пляков...
Петька вскинул сумку на плечо.
— Я могу и на автобусе, — сказал он, — туда ходит «девятка», от автовокзала....
— К сожалению, тебя должен передать педагогом с рук на руки кто-то из нас. А иначе, ради Бога, ехал бы сам. Но, к сожалению, так не выйдет... Готов?
...Они не разговаривали, ни спускаясь по лестнице, ни потом — в машине. Когда выехали из города, Петька невольно залюбовался дорогой. Живя в городе, он почти не замечал красоту природы, не до того ему было. Но сейчас дорога шла через лес, потом свернула, минуя горы серпантином спустилась к реке. И буйство весенней зелени настроило душу на иную тональность...
Петьке даже дышать стало легче, хотя он старался, чтобы лицо его оставалось бесстрастным, ничего не выражало. С отчимом только такие отношения и были возможны: стоило чувствам отразиться на лице мальчика, как его жестоко высмеивали.
Поселок тянулся вдоль реки. По левую руку спускались к самой воде дома и дачи, по правую — стояли немногочисленные двухэтажные дома. «Сердцем» поселка были здание администрации, Дом культуры и две школы, которые стояли одна напротив другой. Обычная школа в два этажа тоже, небольшая, уютная даже с виду — в ней учились поселковые дети.
Интернат — напротив, как свое мини-государство, с котельной, столовой и даже маленькой гостиницей для приезжих.
В вестибюле стоял шум, как везде в школах: началась перемена. И еще тут было много цветов — в горшках и кадках — настоящая оранжерея.
Учительскую удалось найти сразу: она располагалась напротив входной двери. Но за те несколько секунд, что Петька шел по вестибюлю, он поймал на себе множество любопытствующих взглядов. Всем было интересно, в интернате не носили форму, но ребята тут же поняли, что Петька — новенький.
Приняла их завуч — пожилая женщина, седые волосы выкрашены в рыжий цвет и гладко зачесаны. Она представилась. Звали ее Лидией Николаевной.
— К нам редко приходит кто-то вот так — в конце года... Не похоже, что у мальчика резко ухудшилось здоровье и ему потребовался санаторный режим, — Лидия Николаевна посверкивала очками. — Надеюсь, дело не в проблемах с поведением? У нас здесь ослабленные дети, им стрессы ни к чему...
— Из прежней школы Петра не отчисляли, — отчим ушел от прямого ответа. — Можете позвонить туда и справиться.
— Обязательно, — завуч чуть повела носом и обратилась прямо к Петьке: — Ты куришь? У нас этого тоже нельзя. Почти все ребята легочники.
Отчим приподнял брови и посмотрел на пасынка с нескрываемым торжеством. Во взгляде его читалось: «Я же тебя говорил».
— Я не привез с собой ни сигарет, ни денег, — Петька решил не врать.
— И ты не будешь вымогать их у маленьких? — уточнила завуч. — Понимаете, у нас тут дети разных родителей. Богатых нет, но многим ребятам всё же дают карманные деньги, хотя мы это не одобряем. Неподалеку есть магазин — и дети бегают туда, если удается ускользнуть от воспитателей. Покупают чипсы, шоколадки, всякую ерунду. Было несколько случаев так называемой «дедовщины» — когда старшие гоняли младших, чтобы те принесли им какие-нибудь лакомства. Но худшее, что я могу представить, если вот такой великовозрастный ученик сорвется в магазин, выпьет пива или... За такое сразу предусмотрено исключение.
— Мы не будем присылать ему деньги, — поспешно сказал отчим.
Петька смотрел в окно. Интернат всё меньше ему нравился. Что он должен был сделать сейчас? Поклясться, что не будет грабить мелких? Он и в обычной школе этим не занимался, даже когда голодал...
Мальчик вспомнил, как Макс учил его находить деньги. Они тогда были совсем малышней, учились в первом или втором классе. Макс говорил, что если долго идти и все время смотреть под ноги, обязательно попадется монетка, другая... Многие люди не станут наклоняться за оброненным рублем.
Но Петьке везло редко. Он предпочитал другой способ «добычи» — обшаривал дома карманы одежды, висевшей на вешалке, и когда находил совсем мелкие монетки, отваживался их забрать. Если все складывалось удачно — денег хватало на булку или пирожок.
В доме напротив жил Петькин ровесник — мальчик, о котором кто-то с жалостью, кто-то с раздражением говорил, что он из неблагополучной семьи. К Трофимовым постоянно наведывался участковый и — несколько реже, но регулярно — приходили тетки из отдела по делам семьи.
В такие дни Максим ходил мрачнее тучи: матери говорили, если она не образумится и не бросит пить, парня отдадут в интернат. Какой бы мать ни была, Макс хотел жить с ней, дома.
В конце концов, когда Максим уже выглядел окончательно заброшенным ребенком, те самые тетки его забрали (они говорили: «изъяли из семьи»).
Несколькими днями раньше Максим сказал ребятам, что в интернате жить не будет, сбежит. И пацаны ждали его возвращения со дня на день.
Но Макс появился во дворе только через год, когда начались следующие летние каникулы. Он рассказал, что ему повезло. Поскольку парень был истощен и здоровье его подорвано, его отдали не в обычный интернат, а в особый. В основном, там жили дети, которых забрали у больных родителей. Отцы и матери страдали ту-беркулезом или другими тяжелыми болезнями, а кто-то из ребят уже осиротел.
Школа-интернат размещалась в одном из пригородных поселков, почти в лесу... И Максу там настолько понравилось, что теперь он не хотел возвращаться домой. Он с восторгом говорил, что всегда был сыт: кормили там пять раз в день. И ребята там были клевые, Макс нашел друзей. Конечно, воспитатели попадались всякие, но встречались среди них и «ничего себе». Даже учиться махровый двоечник Макс стал лучше. Вообще он отличался от себя прежнего — поправился, стал похож на обычного подростка, и одежда на нем была чистой и подходящего размера.
Петька тогда уцепился за фразу: «В школе классный историк, прямо заслушаешься его».
«Больше я не могу жить здесь, — твердил себе Петька, даже в мыслях избегая называть свой дом действительно домом. — Я поеду куда угодно — хоть в училище, хоть в интернат, — только поскорее бы».
Воспользовавшись моментом, когда отчима не было дома, Петька пришел к матери. Она, как всегда, сидела за компьютером, запустив руку в волосы, перебирала волнистые белокурые пряди. Мать говорила, что это помогает ей сосредоточиться.
— Чего тебе? — спросила она. — Только не жалуйся, пожалуйста. Я все равно не стану влезать в ваши с отчимом разборки....
— Я не об этом.
— О чем же? Ты хочешь есть? В холодильнике — кастрюля с борщом. Правда, мне кажется, он немного прокис, но такая кислота полезна... Она улучшает пищеварение...
— Я хочу уехать, — сказал Петька.
Мать оторвалась от компьютера и посмотрела на него. Порой Петька думал, что она выглядит моложе своих лет — смотрится девчонкой, а не взрослой женщиной.
Может быть, мать ждала, что в Петьке наконец-то проснулись гены и он собирается отправиться на какой-нибудь эльфийский фестиваль? Вместо этого он сказал:
— Ты можешь определить меня в интернат?
Нет, это действительно был день чудес. Мать не отмахнулась и не разозлилась, а просто потрепала его по волосам:
— Бедный мой ребенок... Тебе плохо дома?
«Догадайся сама», — говорил его ответный взгляд, и мать поняла:
— Но ведь я тебя никак не стесняю... Даю полную свободу...
«Вернее, тебе на меня наплевать», — мог бы ответить Петька. Вместо этого он сказал:
— Там хорошие учителя, сильнее наших. Только это... туда по блату... Поможешь?
— Если ты о том, что нужно платить за учебу, то я вряд ли смогу помочь. Ты знаешь, я зарабатываю немного. И нерегулярно.
— Дело не в том. Туда попадают ребята со слабым здоровьем. Тетя Оля может дать мне такую справку?
Тетя Оля была одной из немногочисленных подруг матери, она работала в поликлинике педиатром.
— Позвони ей, — сказала мать, — и узнаешь.
— Может, лучше ты?
Мать пожала плечами:
— Ты же умеешь разговаривать. И лучше, чем я, объяснишь, что тебе надо.
— Хорошо, — сказал он смиряясь. — Дай мне тогда ее номер.
— Он записан на стене в коридоре. Ты же знаешь, я всегда записываю номера на обоях. Тогда не придется искать: стенка не убежит.
...Неожиданно для Петьки Ольга Геннадьевна горячо поддержала его идею.
— Слушай, это отличный вариант, — сказала она. — Зная Настю, я думаю, что в интернате тебе будет лучше. А со здоровьем придумаем что-нибудь. Там сейчас есть места: детей стало меньше. Думаю, тебя охотно возьмут. Только вести себя нужно...
— Я в курсе, — перебил он ее.
К удивлению Петьки, все нужные формальности были улажены быстро. В конце концов, речь не шла о лишении родительских прав, а всего лишь о переводе в другое учебное заведение.
Отчим, узнав, что пасынок скоро уедет, пробормотал что-то вроде: «Туда ему и дорога». И в последние перед отъездом Петьки дни точно смирился, наконец, с его присутствием в доме, и почти не доставал его.
Вечером накануне отъезда Петька улучил минуту, когда остался с матерью наедине, и спросил ее:
— А контактов отца не осталось у тебя?
— С чего это вдруг? Прежде ты не вспоминал о нем… — мать помолчала. — Ты хоть немного его помнишь?
— Ты же говорила, что он ушел из семьи, когда мне было два года... Я не гений, чтобы заглядывать в такое далекое прошлое.
— Но почему сейчас?.. Или... или интернат это предлог, а на самом деле ты хочешь, чтобы тебя забрал он? Это дурная идея. Наверняка он снова женился, там растут свои дети, и ты будешь лишним...
— Как и здесь? — Петька несколько секунд пристально смотрел на мать, но она уже перенеслась мыслями в свой волшебный мир и повторяла про себя звучные слова, складывая из них фразы, понятные ей одной. Мальчик коснулся ее руки. — Тогда скажи мне еще только одно. Кто из вас ушел: ты или он? Скажи правду, мам...
Он видел, что матери неприятно возвращаться к этому разговору, и всё понял без слов.
— Значит, ты. Ты ушла к отчиму, да? И вы вместе с ним уехали из того города? Если я что и помню из самого раннего детства, это какой-то другой дом, а потом — поезд...
— Тебе стукнуло четырнадцать, — теперь в голосе матери слышалось уже неприкрытое раздражение. — Вот-вот, и ты вылетишь из гнезда. Тогда и начнешь сам разбираться: кто, кого, когда и где. А пока не мешай мне жить свою жизнь! Пожалуйста! Тебе нечем заняться, если ты пристаешь ко мне?
Петька пожал плечами и вышел из комнаты. Хорошо, что мать не видела, какой взгляд он бросил на нее, задержавшись на миг на пороге.
...Его должен был привезти в интернат кто-то из взрослых членов семьи. Ради такого дела, как прощание с пасынком надолго, если не навсегда, отчим выкроил время.
— Проверь, все ли ты взял? — говорил он, когда Петька застегивал молнию на сумке.
— Документы со мной, а остальное… Если забыл, то обойдусь без него. Не беспокойся, я не вернусь.
— Да уж, постарайся... И еще вот что... Сомневаюсь, что там тебе разрешат курить. Заметят — взгреют по первое число...
— Ты же боишься не того, что меня взгреют, а того, что отчислят... — прежде Петька не смел так разговаривать с отчимом, но перспектива избавиться от гнета вскружила ему голову.... Слегка.
— Бояться из-за тебя? — теперь в голосе отчима звучала насмешка. — Я и вообще ничего не боюсь, а уж таких со-пляков...
Петька вскинул сумку на плечо.
— Я могу и на автобусе, — сказал он, — туда ходит «девятка», от автовокзала....
— К сожалению, тебя должен передать педагогом с рук на руки кто-то из нас. А иначе, ради Бога, ехал бы сам. Но, к сожалению, так не выйдет... Готов?
...Они не разговаривали, ни спускаясь по лестнице, ни потом — в машине. Когда выехали из города, Петька невольно залюбовался дорогой. Живя в городе, он почти не замечал красоту природы, не до того ему было. Но сейчас дорога шла через лес, потом свернула, минуя горы серпантином спустилась к реке. И буйство весенней зелени настроило душу на иную тональность...
Петьке даже дышать стало легче, хотя он старался, чтобы лицо его оставалось бесстрастным, ничего не выражало. С отчимом только такие отношения и были возможны: стоило чувствам отразиться на лице мальчика, как его жестоко высмеивали.
Поселок тянулся вдоль реки. По левую руку спускались к самой воде дома и дачи, по правую — стояли немногочисленные двухэтажные дома. «Сердцем» поселка были здание администрации, Дом культуры и две школы, которые стояли одна напротив другой. Обычная школа в два этажа тоже, небольшая, уютная даже с виду — в ней учились поселковые дети.
Интернат — напротив, как свое мини-государство, с котельной, столовой и даже маленькой гостиницей для приезжих.
В вестибюле стоял шум, как везде в школах: началась перемена. И еще тут было много цветов — в горшках и кадках — настоящая оранжерея.
Учительскую удалось найти сразу: она располагалась напротив входной двери. Но за те несколько секунд, что Петька шел по вестибюлю, он поймал на себе множество любопытствующих взглядов. Всем было интересно, в интернате не носили форму, но ребята тут же поняли, что Петька — новенький.
Приняла их завуч — пожилая женщина, седые волосы выкрашены в рыжий цвет и гладко зачесаны. Она представилась. Звали ее Лидией Николаевной.
— К нам редко приходит кто-то вот так — в конце года... Не похоже, что у мальчика резко ухудшилось здоровье и ему потребовался санаторный режим, — Лидия Николаевна посверкивала очками. — Надеюсь, дело не в проблемах с поведением? У нас здесь ослабленные дети, им стрессы ни к чему...
— Из прежней школы Петра не отчисляли, — отчим ушел от прямого ответа. — Можете позвонить туда и справиться.
— Обязательно, — завуч чуть повела носом и обратилась прямо к Петьке: — Ты куришь? У нас этого тоже нельзя. Почти все ребята легочники.
Отчим приподнял брови и посмотрел на пасынка с нескрываемым торжеством. Во взгляде его читалось: «Я же тебя говорил».
— Я не привез с собой ни сигарет, ни денег, — Петька решил не врать.
— И ты не будешь вымогать их у маленьких? — уточнила завуч. — Понимаете, у нас тут дети разных родителей. Богатых нет, но многим ребятам всё же дают карманные деньги, хотя мы это не одобряем. Неподалеку есть магазин — и дети бегают туда, если удается ускользнуть от воспитателей. Покупают чипсы, шоколадки, всякую ерунду. Было несколько случаев так называемой «дедовщины» — когда старшие гоняли младших, чтобы те принесли им какие-нибудь лакомства. Но худшее, что я могу представить, если вот такой великовозрастный ученик сорвется в магазин, выпьет пива или... За такое сразу предусмотрено исключение.
— Мы не будем присылать ему деньги, — поспешно сказал отчим.
Петька смотрел в окно. Интернат всё меньше ему нравился. Что он должен был сделать сейчас? Поклясться, что не будет грабить мелких? Он и в обычной школе этим не занимался, даже когда голодал...
Мальчик вспомнил, как Макс учил его находить деньги. Они тогда были совсем малышней, учились в первом или втором классе. Макс говорил, что если долго идти и все время смотреть под ноги, обязательно попадется монетка, другая... Многие люди не станут наклоняться за оброненным рублем.
Но Петьке везло редко. Он предпочитал другой способ «добычи» — обшаривал дома карманы одежды, висевшей на вешалке, и когда находил совсем мелкие монетки, отваживался их забрать. Если все складывалось удачно — денег хватало на булку или пирожок.
Отчим ненадолго задержался в интернате: он торопился на работу. Пришла воспитательница Нина Ивановна — женщина лет шестидесяти. Она показалась Петьке какой-то блеклой, бесцветной. Мышиного цвета волосы завиты в «химию». Но лицо у нее было доброе.
Отчим простился — не с пасынком, а со взрослыми тетками, которые были в учительской, а Нина Ивановна повела Петьку в ту палату, где он будет жить. Как и в больницах, комнаты тут называли палатами.
Петька понял, что трехэтажное здание, куда его привел отчим, — это была школа, а чтобы попасть в «жилую часть» интерната, нужно было пройти через стеклянный коридор (еще один зимний сад).
— Здесь у нас собственно почта, — пояснила Нина Ивановна.
Петька смотрел на нее, не понимая.
— Тут у нас записки друг другу передают. Прячут в цветы, в цветочные горшки. Девчонки считают, что это очень романтично...
Сразу за зимним садом был небольшой холл, и тут же — вход в спортзал.
Физкультура у нас в другом месте проходит, а тут — кружки разные. Волейбол, баскетбол, бокс... Может, и ты себе чего присмотришь.
Они поднялись по лестнице. На втором этаже — светлый коридор и спальни. Нина Ивановна отперла одну из них, на которой была написана цифра «6».
— Как ребята уходят на занятия, мы запираем палаты. Иначе они всегда находят повод сюда сорваться, говорят: что-то забыли, а им срочно нужно. На самом деле от контрольных прячутся. Но ты уже сегодня на занятия не пойдешь, так что располагайся. Вот твоя койка, вот тумбочка... Вещи можешь в шкаф сложить, а то — если хочешь — пойдем, унесешь сумку, у нас есть специальная комната...
— У меня немного вещей, — Петька помолчал пару секунд и добавил: — Спасибо.
— Отдыхай пока, устраивайся, — воспитательница кивнула и ушла.
Кровать Петьке досталась возле двери. Обычно это место считается самым неуютным, но он думал иначе. Всего в палате стояло шесть кроватей, и худшими с его точки зрения были те, которые окружены тумбочками. Куда ни повернись, обязательно наткнешься на чей-то взгляд. А так можно уставиться в стенку и думать о своем.
Наверное, малышня, попадая в интернат, в первое время плакала. Петька же думал о том, что не так долго осталось до летних каникул. И можно ли сделать так, чтобы его не отправили на это время домой. Наверняка почти все ребята разъедутся, здесь будет тихо и спокойно — можно отоспаться. Можно не искать, куда приткнуться во время дождя или плохой погоды. Никто не погонит его как бездомного кота из чужого подъезда.
Петька уловил вкусные запахи. Значит, столовая недалеко. Пахло борщом. Утром Петька не завтракал: в кухне обосновался отчим, пил кофе, просматривая новости в Телеграме. Мальчику легче было остаться голодным, чем сталкиваться с ним лишний раз.
Наверное, за ним придут и позовут на обед. Ожидая этого часа, Петька незаметно для себя задремал. Проснулся он оттого, что в спальню ввалились мальчишки. Восторженный Макс шлепал его по плечу:
— Ну, круто, что ты к нам... Я думал: или ничего не выйдет у тебя, или уж к первому сентября, на новый учебный год... Не, правда круто!
Петька настолько утонул в радости приятеля, что не сразу рассмотрел других ребят. Трое из них были явно младше него, но ненамного. Один — высокий, белобрысый, наверное, ровесник или старше. Он лишь беглый взгляд бросил на новенького, проходя к своей койке.
— Давно привезли тебя, Петич?
— Утром еще...
— Что ж ты, на обеде не был?
Всё, что касалось еды, было для Макса чрезвычайно важно. Похоже, чувство голода останется с ним на всю жизнь.
— Ща, погоди... — Макс умчался.
Не было его минут пять, всё это время младшие мальчишки с настороженностью разглядывали Петьку, гадая, чего ждать от новенького.
Макс открыл дверь ногой, руки были заняты: он принес стакан киселя и несколько булочек.
— Ха-вай! Я там в столовой хай поднял — у вас, говорю, человек с голоду загибается. Скоро полдник будет, а потом еще ужин и кефирный час.
И если до того Петька мог гадать, как состоится его знакомство с ребятами, то теперь стало ясно, что Макс возьмет всё на себя.
— Петич, смотри... Колян, Сашка, Егор... А вон то бревно, что валяется с журналом у окна, — Игорь.
Белобрысый Игорь даже головы не поднял.
— У тебя деньги есть? — почти шепотом осведомился Макс, склоняясь к уху приятеля.
Петька похлопал по карманам, показывая, что он пустой.
— Ладно, я угощаю...
Казалось, на одежде Макса не было места потайным карманам, но он извлек откуда-то с ловкостью фокусника тоненькую пачку денег. Здесь были бумажные десятки и полтинники, и сотки. Крупнее купюр не водилось.
— Мы тут в карты играем, я везучий...
Петька вспомнил, что прежде, до интерната, Максу хорошо если мелочь перепадала.
— Сейчас за нами придут, уроки погонят делать... Колян, сгоняй пока в магазин, я прикрою, — распоряжался Макс. — Мороженое только не бери, чудик... Вечером гулять будем, после отбоя... Не, ну как круто все-таки, Петич, что ты у нас...
Потом за младшими мальчиками пришла воспитательница. Не Нина Ивановна — другая. Молодая смуглая женщина невысокого роста, пышные волосы зачесаны в хвост. На фоне интернатовских ребят она показалась какой-то особенно чистенькой, ухоженной, домашней. Она кивнула Петьке, здороваясь, а потом молча стояла, только чуть улыбалась, пока мальчишки собирали учебники и тетради.
— ЕвгеньВалильна, а нам по английскому ничего не задали...
— Жень, я алгебру всё равно не понял, я не смогу домашку сделать...
— Я тебе помогу....
Воспитательница вышла из палаты последней, прикрыла за собой дверь.
— Нас уже не так проверяют, — сказал Макс. — Считается, что мы сознательные, сами будем домашнюю выполнять. Ты телефон-то хоть привез?
Петька кивнул. На прошлый день рождения мать подарила ему дешевый мобильник.
— Тебе хоть деньги на него родаки класть будут? Нет? Совсем беда...
Петьку тоже волновал этот вопрос:
— Тут где-нибудь заработать можно? Не в карты выиграть, а...
— Понял. К учителям с этим лучше не рыпаться. Сейчас дачники начнут приезжать — к ним можно толкнуться. Ну там: мусор убрать, огород вскопать... Все на прогулку, а ты — за лопату. Некоторые у малявок стреляют, но тут я пас...
Петька этот вариант для себя тоже отвергал. Значит, дачи.
Поздним вечером, после отбоя, в честь его приезда «накрыли поляну». Пили лимонад из бумажных стаканчиков, ели печенье и шоколад, разломанный на дольки.
Петька присматривался к пацанам. Они не выглядели несчастными, заморенными, какими могли быть при строгом режиме или жестоких воспитателях. Скорее, обстановка тут напоминала лагерь. Петька еще раз дал себе слово, что домой не поедет даже на каникулы. Он готов помогать кому угодно в школе — дворнику, сторожу, техничкам, — лишь бы его не отправили назад. А после того как он закончит школу, он уедет туда, где можно учиться и жить в общежитии.
...Шли дни, которые становились всёе длиннее и длиннее. На исходе ночи соловьи пели за окнами так, что можно было утонуть в этом море трелей. Женя заходила в палату, следила, чтобы форточка была открыта: в двух шагах от корпуса начинался сосновый лес, свежий воздух, напитанный запахом хвои, считался целительным для легочников. А на полдник ребятам давали кислородный коктейль, особенно этот сказочный напиток «весь из пузыриков» любили младшие.
Учителя в школе действительно оказались сильными. Петька стал лучше разбираться в точных и естественных науках — в школе он многое упустил. Но больше всего полюбил он историю, которую преподавал Константин Борисович. Многие девчонки были в него влюблены: единственный мужчина-педагог, к тому же не старый и хорош собой. Мальчишек больше интересовали часы: круглые, из желтого металла, учитель носил их на цепочке. А мальчишки гадали: золотые они или нет.
Петька же сразу понял, что Константин Борисович рассказывает не по учебнику «от сих до сих». Педагог сам увлекался, каждый урок превращался в импровизированный спектакль.
Петька и до того любил читать — теперь же он записывал названия книг, которые упоминал Константин Борисович, и потом требовал их в школьной библиотеке. Денег на телефон ему никто класть не собирался, но он решил подработать летом, так, чтобы хватило на интернет на весь год. И тогда уж он прочтет всё что захочет.
Особенно увлекла Петьку археология. Учитель приносил на уроки керамику — осколки посуды, которую держали в руках древние люди. Рассказывал о городище, которое находилось неподалеку от них, о раскопках. Константин Борисович принадлежал к учительской династии, прежде его отец был директором местной школы, в те годы он собрал большую домашнюю библиотеку. И теперь учитель, заметив интерес Петьки к его предмету, приносил ему журналы, изданные еще во времена СССР. И мальчик запоем читал номера «Искателя», где печатали фантастические повести. Робот, спасающий людей на другой планете, фокусник-гипнотизер, археологи, занимавшиеся подводными раскопками — все это было захватывающим, не оторваться.
— Поступай на истфак, — посоветовал Константин Борисович. — Будем с тобой готовиться к экзаменам, и я уверен, что ты сдашь прекрасно. В университет на первом курсе будете изучать первобытнообщинный строй, а на практику поедете в археологическую экспедицию.
Почти все ребята на летние каникулы всё же разъезжались по домам. И даже Макса мать вытребовала себе: она, наконец,, закодировалась и теперь собиралась делать в квартире ремонт.
Макс, когда узнал об этом (не о кодировании, а о ремонте), перешел на нецензурную лексику:
— Эх, Петич, а я хотел тут с тобой остаться. На речку бы гоняли, рыбачили, все окрестности бы облазили... Летом на это сквозь пальцы смотрят — мы ж старшаки уже... И сдались ей обои... Как будто их зимой нельзя поклеить.
Петька же выхлопотал себе разрешение остаться в интернате на все каникулы. Завуч предупредила его:
— Но не надейся здесь балбесничать... Будешь помогать, работать на участке.
А Женя, которая пришла, чтобы помочь ребятам собраться в дорогу, спросила Петьку:
— К тебе мама не приезжала за то время, что ты здесь?
Петька посмотрел на нее с невольным удивлением. Ему такое и в голову не приходило.
— Я хотела тебя спросить, — начала Женя, но в голосе ее не было уверенности, — вернее, предложить тебе работу... Если ты согласишься... — И видя, что Петька ждет пояснений, заторопилась: — У нас отпуск — два месяца, а один — мы работаем в школе. Мне не хочется оставлять дочку одну. Ты не согласишься за ней присматривать?
— Какая из меня нянька....
— Нет, она совсем не маленькая, если ты так подумал... На пару лет младше тебя... Просто она — на инвалидной коляске, и я подумала, что ты, может быть... Давай ты не станешь отказываться сразу, а вечером придешь к нам домой и мы все решим. Я сейчас напишу тебе адрес.
Отчим простился — не с пасынком, а со взрослыми тетками, которые были в учительской, а Нина Ивановна повела Петьку в ту палату, где он будет жить. Как и в больницах, комнаты тут называли палатами.
Петька понял, что трехэтажное здание, куда его привел отчим, — это была школа, а чтобы попасть в «жилую часть» интерната, нужно было пройти через стеклянный коридор (еще один зимний сад).
— Здесь у нас собственно почта, — пояснила Нина Ивановна.
Петька смотрел на нее, не понимая.
— Тут у нас записки друг другу передают. Прячут в цветы, в цветочные горшки. Девчонки считают, что это очень романтично...
Сразу за зимним садом был небольшой холл, и тут же — вход в спортзал.
Физкультура у нас в другом месте проходит, а тут — кружки разные. Волейбол, баскетбол, бокс... Может, и ты себе чего присмотришь.
Они поднялись по лестнице. На втором этаже — светлый коридор и спальни. Нина Ивановна отперла одну из них, на которой была написана цифра «6».
— Как ребята уходят на занятия, мы запираем палаты. Иначе они всегда находят повод сюда сорваться, говорят: что-то забыли, а им срочно нужно. На самом деле от контрольных прячутся. Но ты уже сегодня на занятия не пойдешь, так что располагайся. Вот твоя койка, вот тумбочка... Вещи можешь в шкаф сложить, а то — если хочешь — пойдем, унесешь сумку, у нас есть специальная комната...
— У меня немного вещей, — Петька помолчал пару секунд и добавил: — Спасибо.
— Отдыхай пока, устраивайся, — воспитательница кивнула и ушла.
Кровать Петьке досталась возле двери. Обычно это место считается самым неуютным, но он думал иначе. Всего в палате стояло шесть кроватей, и худшими с его точки зрения были те, которые окружены тумбочками. Куда ни повернись, обязательно наткнешься на чей-то взгляд. А так можно уставиться в стенку и думать о своем.
Наверное, малышня, попадая в интернат, в первое время плакала. Петька же думал о том, что не так долго осталось до летних каникул. И можно ли сделать так, чтобы его не отправили на это время домой. Наверняка почти все ребята разъедутся, здесь будет тихо и спокойно — можно отоспаться. Можно не искать, куда приткнуться во время дождя или плохой погоды. Никто не погонит его как бездомного кота из чужого подъезда.
Петька уловил вкусные запахи. Значит, столовая недалеко. Пахло борщом. Утром Петька не завтракал: в кухне обосновался отчим, пил кофе, просматривая новости в Телеграме. Мальчику легче было остаться голодным, чем сталкиваться с ним лишний раз.
Наверное, за ним придут и позовут на обед. Ожидая этого часа, Петька незаметно для себя задремал. Проснулся он оттого, что в спальню ввалились мальчишки. Восторженный Макс шлепал его по плечу:
— Ну, круто, что ты к нам... Я думал: или ничего не выйдет у тебя, или уж к первому сентября, на новый учебный год... Не, правда круто!
Петька настолько утонул в радости приятеля, что не сразу рассмотрел других ребят. Трое из них были явно младше него, но ненамного. Один — высокий, белобрысый, наверное, ровесник или старше. Он лишь беглый взгляд бросил на новенького, проходя к своей койке.
— Давно привезли тебя, Петич?
— Утром еще...
— Что ж ты, на обеде не был?
Всё, что касалось еды, было для Макса чрезвычайно важно. Похоже, чувство голода останется с ним на всю жизнь.
— Ща, погоди... — Макс умчался.
Не было его минут пять, всё это время младшие мальчишки с настороженностью разглядывали Петьку, гадая, чего ждать от новенького.
Макс открыл дверь ногой, руки были заняты: он принес стакан киселя и несколько булочек.
— Ха-вай! Я там в столовой хай поднял — у вас, говорю, человек с голоду загибается. Скоро полдник будет, а потом еще ужин и кефирный час.
И если до того Петька мог гадать, как состоится его знакомство с ребятами, то теперь стало ясно, что Макс возьмет всё на себя.
— Петич, смотри... Колян, Сашка, Егор... А вон то бревно, что валяется с журналом у окна, — Игорь.
Белобрысый Игорь даже головы не поднял.
— У тебя деньги есть? — почти шепотом осведомился Макс, склоняясь к уху приятеля.
Петька похлопал по карманам, показывая, что он пустой.
— Ладно, я угощаю...
Казалось, на одежде Макса не было места потайным карманам, но он извлек откуда-то с ловкостью фокусника тоненькую пачку денег. Здесь были бумажные десятки и полтинники, и сотки. Крупнее купюр не водилось.
— Мы тут в карты играем, я везучий...
Петька вспомнил, что прежде, до интерната, Максу хорошо если мелочь перепадала.
— Сейчас за нами придут, уроки погонят делать... Колян, сгоняй пока в магазин, я прикрою, — распоряжался Макс. — Мороженое только не бери, чудик... Вечером гулять будем, после отбоя... Не, ну как круто все-таки, Петич, что ты у нас...
Потом за младшими мальчиками пришла воспитательница. Не Нина Ивановна — другая. Молодая смуглая женщина невысокого роста, пышные волосы зачесаны в хвост. На фоне интернатовских ребят она показалась какой-то особенно чистенькой, ухоженной, домашней. Она кивнула Петьке, здороваясь, а потом молча стояла, только чуть улыбалась, пока мальчишки собирали учебники и тетради.
— ЕвгеньВалильна, а нам по английскому ничего не задали...
— Жень, я алгебру всё равно не понял, я не смогу домашку сделать...
— Я тебе помогу....
Воспитательница вышла из палаты последней, прикрыла за собой дверь.
— Нас уже не так проверяют, — сказал Макс. — Считается, что мы сознательные, сами будем домашнюю выполнять. Ты телефон-то хоть привез?
Петька кивнул. На прошлый день рождения мать подарила ему дешевый мобильник.
— Тебе хоть деньги на него родаки класть будут? Нет? Совсем беда...
Петьку тоже волновал этот вопрос:
— Тут где-нибудь заработать можно? Не в карты выиграть, а...
— Понял. К учителям с этим лучше не рыпаться. Сейчас дачники начнут приезжать — к ним можно толкнуться. Ну там: мусор убрать, огород вскопать... Все на прогулку, а ты — за лопату. Некоторые у малявок стреляют, но тут я пас...
Петька этот вариант для себя тоже отвергал. Значит, дачи.
Поздним вечером, после отбоя, в честь его приезда «накрыли поляну». Пили лимонад из бумажных стаканчиков, ели печенье и шоколад, разломанный на дольки.
Петька присматривался к пацанам. Они не выглядели несчастными, заморенными, какими могли быть при строгом режиме или жестоких воспитателях. Скорее, обстановка тут напоминала лагерь. Петька еще раз дал себе слово, что домой не поедет даже на каникулы. Он готов помогать кому угодно в школе — дворнику, сторожу, техничкам, — лишь бы его не отправили назад. А после того как он закончит школу, он уедет туда, где можно учиться и жить в общежитии.
...Шли дни, которые становились всёе длиннее и длиннее. На исходе ночи соловьи пели за окнами так, что можно было утонуть в этом море трелей. Женя заходила в палату, следила, чтобы форточка была открыта: в двух шагах от корпуса начинался сосновый лес, свежий воздух, напитанный запахом хвои, считался целительным для легочников. А на полдник ребятам давали кислородный коктейль, особенно этот сказочный напиток «весь из пузыриков» любили младшие.
Учителя в школе действительно оказались сильными. Петька стал лучше разбираться в точных и естественных науках — в школе он многое упустил. Но больше всего полюбил он историю, которую преподавал Константин Борисович. Многие девчонки были в него влюблены: единственный мужчина-педагог, к тому же не старый и хорош собой. Мальчишек больше интересовали часы: круглые, из желтого металла, учитель носил их на цепочке. А мальчишки гадали: золотые они или нет.
Петька же сразу понял, что Константин Борисович рассказывает не по учебнику «от сих до сих». Педагог сам увлекался, каждый урок превращался в импровизированный спектакль.
Петька и до того любил читать — теперь же он записывал названия книг, которые упоминал Константин Борисович, и потом требовал их в школьной библиотеке. Денег на телефон ему никто класть не собирался, но он решил подработать летом, так, чтобы хватило на интернет на весь год. И тогда уж он прочтет всё что захочет.
Особенно увлекла Петьку археология. Учитель приносил на уроки керамику — осколки посуды, которую держали в руках древние люди. Рассказывал о городище, которое находилось неподалеку от них, о раскопках. Константин Борисович принадлежал к учительской династии, прежде его отец был директором местной школы, в те годы он собрал большую домашнюю библиотеку. И теперь учитель, заметив интерес Петьки к его предмету, приносил ему журналы, изданные еще во времена СССР. И мальчик запоем читал номера «Искателя», где печатали фантастические повести. Робот, спасающий людей на другой планете, фокусник-гипнотизер, археологи, занимавшиеся подводными раскопками — все это было захватывающим, не оторваться.
— Поступай на истфак, — посоветовал Константин Борисович. — Будем с тобой готовиться к экзаменам, и я уверен, что ты сдашь прекрасно. В университет на первом курсе будете изучать первобытнообщинный строй, а на практику поедете в археологическую экспедицию.
Почти все ребята на летние каникулы всё же разъезжались по домам. И даже Макса мать вытребовала себе: она, наконец,, закодировалась и теперь собиралась делать в квартире ремонт.
Макс, когда узнал об этом (не о кодировании, а о ремонте), перешел на нецензурную лексику:
— Эх, Петич, а я хотел тут с тобой остаться. На речку бы гоняли, рыбачили, все окрестности бы облазили... Летом на это сквозь пальцы смотрят — мы ж старшаки уже... И сдались ей обои... Как будто их зимой нельзя поклеить.
Петька же выхлопотал себе разрешение остаться в интернате на все каникулы. Завуч предупредила его:
— Но не надейся здесь балбесничать... Будешь помогать, работать на участке.
А Женя, которая пришла, чтобы помочь ребятам собраться в дорогу, спросила Петьку:
— К тебе мама не приезжала за то время, что ты здесь?
Петька посмотрел на нее с невольным удивлением. Ему такое и в голову не приходило.
— Я хотела тебя спросить, — начала Женя, но в голосе ее не было уверенности, — вернее, предложить тебе работу... Если ты согласишься... — И видя, что Петька ждет пояснений, заторопилась: — У нас отпуск — два месяца, а один — мы работаем в школе. Мне не хочется оставлять дочку одну. Ты не согласишься за ней присматривать?
— Какая из меня нянька....
— Нет, она совсем не маленькая, если ты так подумал... На пару лет младше тебя... Просто она — на инвалидной коляске, и я подумала, что ты, может быть... Давай ты не станешь отказываться сразу, а вечером придешь к нам домой и мы все решим. Я сейчас напишу тебе адрес.
До этого вечера Петька никогда не был в гостях у учителей. Нет, теоретически он понимал, что они живут как все обычные люди (принцессы тоже ходят в туалет), и все же подсознательно ждал, что квартира у Евгении Васильевны напоминает или учительскую, или кабинет директора.
...Она жила в одной из тех немногочисленных «сталинок», что считались в поселке «многоэтажными домами». Квартира была на втором этаже, ступени крутые, высокие, и Петька невольно подумал: как же спускается вниз девочка в инвалидной коляске? Если ей двенадцать лет, вряд ли Евгения Васильевна может носить ее на руках туда-сюда.
Звонок не прозвонил, а пропел соловьиной трелью. Откуда-то из глубины тотчас послышались шаги, распахнулась дверь. В квартире слегка пахло нафталином, а Евгения Васильевна была совсем домашняя, в пестром халатике и тапочках.
— Молодец, что пришел, — она была искренне рада. — Ты не возражаешь, если мы посидим на кухне? Места там много, и Лене я уже налила чаю...
Петька стал расстегивать кроссовки.
— Не разувайся, пожалуйста, — Евгения Васильевна положила ему на плечо маленькую руку. — Моя бабушка говорила: «Представьте, что ко мне пришел бы в гости академик Лихачев. И что, он стоял бы согнувшись, в передней, и надевал тапочки?»
— Но я же не академик Лихачев...
— Пойдем....
Евгения Васильевна провела его на кухню — действительно большую и светлую. Спиною к нему в инвалидном кресле сидела девочка, и первое, что Петька увидел, — это длинную косу с бантом. Девочка слышала, что он пришел, но не сделала попытки повернуться.
— Садись на диван, — велела Евгения Васильевна, — сейчас я буду вас кормить. Лена, знакомься... Тот самый Петя, что недавно к нам поступил. Надеюсь, вы станете приятелями и лето окажется для вас не таким скучным...
Теперь, когда Петька сидел на диванчике, он мог взглянуть девочке в лицо.
Она была очень худенькая, бледная. Подняла глаза, кивнула и снова смотрит в тарелку. Петьке показалось, что она жутко стесняется и своего вида, и этой коляски.
...Он думал, что за месяц, проведенный в интернате, уже отвык от полуголодного существования. Кормили их сытно и, если ребята бегали в магазин за лимонадом, печеньем и мороженым, — это было просто развлекалово чистой воды. Но когда Евгения Васильевна поставила перед ним тарелку, наполненную тушеным мясом с домашней лапшой и овощами, а к чаю подала яблочный пирог, Петька накинулся на еду с волчьим аппетитом.
А потом поймал себя на странном чувстве, которое не испытывал никогда — будто он дома. По-настоящему дома.
Порция Лены была вчетверо меньше, и ела она, едва-едва шевеля ложкой. Похоже, просто для того, чтобы не расстраивалась мать.
— Пойдем теперь в комнату, — предложила Евгения Васильевна. — И, ребята, можно я вас одних оставлю на полчасика? Мне нужно характеристики дописать на своих бан-дитов и сегодня же отослать их завучу...
Петька знал, кого она имеет в виду под «бан-дитами». В их число входили и ребята, жившие с ним в одной комнате.
Лена послушно стала разворачивать коляску, но Петька видел, что она нервничает, торопится, чтобы ему не пришлось медленно идти за ней следом. Коляска зацепилась за угол двери. Петька хотел помочь девочке, но Евгения Васильевна его опередила.
Насколько он мог судить, в квартире было три комнаты.
Евгения Васильевна посчитала, что лучше им будет расположиться в гостиной. Здесь стоял разложенный диван (Евгения Васильевна торопливо поправила на нем плед), стеллажи с книгами, на стенах висели картины. Коляску Лены мать поставила у окна — видимо, на то место, которое дочь больше всего любила. А Петьке кивнула на кресло напротив:
— Вот здесь тебе будет очень удобно...
Когда Евгения Васильевна вышла, ребята некоторое время молчали, не зная, о чем говорить. Лена смотрела мимо, и Петька понял, что она точно не начнет разговор первой.
— Ты в каком классе учишься? — спросил он.
— В шестом. Только я в школу не хожу. Дома занимаюсь. Ко мне учителя приходят... И еще занимаюсь с мамой.
— Понятно, — Петька искал, что бы еще сказать. Затею Евгении Васильевны — найти дочери няньку — он по-прежнему считал глупой. — А на улицу выходишь... выбираешься?
Лена покачала головой.
— Что, совсем никогда? — поразился он.
— В этом году еще нет. Мама окно открывает настежь, и я так гуляю. Мама хотела поменяться на дом или хотя бы на первый этаж, чтобы там пандус был. Но у нас в поселке пандусов совсем нету, а на дом никто не меняется без доплаты. Дом дороже квартиры.
Петька понял, что Евгения Васильевна не раз обсуждала с дочерью этот вопрос.
— Я раньше много гуляла, — сказала Лена, точно оправдываясь. — Я ведь не всегда такая была. Мы на остров ездили на лодке. А когда возвращались, в нас врезался катер. Папа по-гиб, я долго в больнице лежала, и теперь вот ходить не могу... Мама тоже лежала в больнице, но ее быстро выписали...
— А тех — что? Посадили?
Лена сразу поняла, кого он имеет в виду:
— Не, сняли только... Одного посадили — сказали, это он катер вел. А это и не он вовсе... Мы же с мамой видели. Но нам сказали, что мы ошиблись, потому что у нас стресс был и всё такое... Но я, правда, видела! Там совсем другой за рулем сидел. Но он директор чего-то там... Его сняли просто и всё...
Петьке снова хотелось сказать «понятно», но это звучало бы слишком горько.
Тут взгляд его упал на гитару, висевшую на стене.
— Играет кто-то у вас?
— Папа играл. Он начал меня учить... но не успел. Теперь со мной его друг занимается. Раз в неделю.
— Я хотел научиться, — сказал Петька, — да у нас дома гитары не было. Вроде, говорят, это нетрудно.... Три аккорда разучишь — и уже петь можно... У бардов несложные мелодии...
— Если хочешь, три аккорда я могу тебе показать...
Лена выбралась из своего угла, подкатила коляску к стене, сняла гитару. Чувствовалось, что этот маршрут привычен для нее.
Она собиралась передать гитару Петьке, но он покачал головой:
— Сначала сама сыграй.
Она устроила инструмент на коленях. Гитара показалась Петьке слишком большой для этих тонких колен, хрупких рук. А потом гитара заговорила, заплакала, зашептала человеческим голосом, окружила его россыпью звуков. Он увидел те края, в которых никогда не был... Рассвет в горах и прощание с ночью, стук ли лошадиных копыт... ритмичное ли постукивание чьих-то сапог со шпорами... ветер, согретый первыми солнечными лучами, томление ли души, которая не может выразить себя иначе, чем через музыку?..
Лена отняла пальцы от струн.
— Здорово, — тихо сказал Петька.
— Ты хотел, чтобы я показала...
— Нет, мне уж стыдно теперь просить про три аккорда. Я лучше слушать буду.
— Почему «стыдно»? Я тоже с аккордов начинала...
...Когда Евгения Васильевна вошла в комнату, она увидела, что ее дочь и этот новенький мальчик о чем-то увлеченно беседуют.
— Ну что? — спросила она и добавила: — Петя, я совсем не хотела отнимать у тебя вечер... Думала, что ты просто познакомишься с Леной.
Петька не знал: воспринимать ли это как намек на то, что ему надо идти?
— Ладно, — сказал он, — Мне, наверное, и вправду пора.
Когда он вышел в прихожую, Евгения Васильевна прикрыла дверь комнаты, где осталась Лена, и шепотом спросила:
— Ты согласишься приходить к ней? Я могу платить... тысяч десять в месяц...
Петька посмотрел на нее недоуменно. Он и забыл о деньгах. Ему очень были нужны свои карманные деньги, но он не мог брать их у этой семьи. За то, чтобы сидеть с Леной.
— Бросьте, Евгения Васильевна, не нужно мне ничего...
— Нет-нет, — горячо стала возражать она. — Если ты согласен... Я не допущу, чтобы иначе, чем за плату...
— Скажите мне лучше, — перебил он, — а с Леной можно гулять?
Евгения Васильевна растерялась:
— Знаешь, ты попал прямо в больное место. Я сколько раз предлагала ей... Можно было бы попросить соседа. Он такой большой крепкий дядька. Снес бы ее вниз, потом поднял... Я бы заплатила. Но Ленка стесняется очень. Что надо кого-то просить, обременять... Что на улице на нее все смотреть будут. Она ведь раньше не такая была... Она рассказывала тебе что-нибудь об этом?
Петька кивнул.
— Значит, она тебе поверила...
— Я ведь мог бы ее вниз снести. Она маленькая, худенькая... да без проблем. А рядом с вашим домом есть парк. Он, правда, запущенный, зато днем там почти никого не бывает. Можно покататься по дорожкам... Ну что это за прогулки — у открытого окна...
— Та поездка сломала ей всю жизнь, — с неожиданной силой сказала Евгения Васильевна. — Эти пья-ные недоумки, которым вздумалось покататься на катере... Ведь места на реке полно... Нет, они мчали точнехонько на нас... Наверное, уже и забыли об этом... А у Лены теперь нет отца, и сама она вряд ли когда-нибудь встанет.
— Лечить пробовали?
Евгения Васильевна только рукой махнула.
— Если вы договоритесь в школе, чтобы меня отпускали, я завтра приду, — сказал Петька. — И не говорите больше про деньги. Если я вам подойду... На интернет мне положите сколько-нибудь, и хватит.
...Первая их прогулка проходила, конечно, под присмотром матери. Без всякого труда Петька отнес вниз Лену, одетую ради этого случая в футболку и новые джинсы, а потом поднялся наверх за ее коляской.
— Карета подана, — сказал он, усаживая Лену.
Для девочки это было настоящее путешествие. К большому удовольствию Лены, на улице почти не было людей, а в парке — и вовсе никого.
Час пролетел незаметно, они гуляли по дорожкам, Евгения Васильевна рассказывала занимательные истории из жизни интерната — Петьке было по-настоящему интересно, и Лена то и дело добавляла что-то. Мать видела, что на щеках дочери едва ли не впервые за этот год появился румянец, и втайне радовалась.
— Дорогие мои, я бы гуляла с вами хоть каждый день, но этот месяц у меня еще рабочий, — сказала Евгения Васильевна, когда они вернулись к подъезду.
— Так мы можем и сами...
— Правда, мы можем и сами, мам...
— Нет, так нельзя, вдруг что-нибудь произойдет...
Но скоро получилось так, что Петька приходил к ним домой с самого утра, сменял Евгению Васильевну и по утреннему солнышку гулял с Леной в парке.
Вернувшись домой, они вместе разогревали обед. И до самого прихода матери Лены с работы обоим не было скучно. Даже просто читать, сидя в одной комнате — каждому свою книгу — им нравилось. Они ощущали присутствие друг друга, всегда можно было обменяться репликами, или предложить:
— Может пойдем кофе попьем?
Оказалось, что Лене нравятся страшные сказки, в стиле Гоголя.
— А давай в канун Ивана Купала поедем в лес — вдруг найдем цветущий папоротник? — у нее горели глаза.
Петька бы согласился и не ради папоротника, а лишь для того, чтобы порадовать Лену, но он сразу понял, что Евгения Васильевна будет против такой вылазки.
Почти накануне той самой июльской ночи Лена заболела: ухитрилась где-то простудиться, лежала с температурой и плакала.
— Если бы я была здорова, я бы уговорила маму, — она глотала слезы.
Петька впервые в жизни испытал страх за другого человека. Маленькой хрупкой Лене ни за что нельзя было болеть — а вдруг она не выкарабкается? Он не знал, чем ее порадовать, но потом придумал.
До полуночи оставалось еще полчаса, когда он позвонил ей:
— Спишь? Ты можешь добраться до окна?
— Ага, — Лена говорила шепотом, наверное, чтобы не разбудить Евгению Васильевну. — Что-то случилось?
— Выгляни в окно...
Через пару минут Лена выглянула и обомлела. Петька стоял в отдалении, подняв руку, в которой переливался разноцветными огнями-цветами папоротник.
Его сколько угодно росло в окрестных лесах. И Петька надеялся: девочка не увидит, что он обмотал сорванную ветвь елочной гирляндой на батарейках.
Продолжение сегодня, в следующей публикации..
Автор Татьяна Дивергент
(Корректорскую правка любезно выполнила Елена Гребенюк)
...Она жила в одной из тех немногочисленных «сталинок», что считались в поселке «многоэтажными домами». Квартира была на втором этаже, ступени крутые, высокие, и Петька невольно подумал: как же спускается вниз девочка в инвалидной коляске? Если ей двенадцать лет, вряд ли Евгения Васильевна может носить ее на руках туда-сюда.
Звонок не прозвонил, а пропел соловьиной трелью. Откуда-то из глубины тотчас послышались шаги, распахнулась дверь. В квартире слегка пахло нафталином, а Евгения Васильевна была совсем домашняя, в пестром халатике и тапочках.
— Молодец, что пришел, — она была искренне рада. — Ты не возражаешь, если мы посидим на кухне? Места там много, и Лене я уже налила чаю...
Петька стал расстегивать кроссовки.
— Не разувайся, пожалуйста, — Евгения Васильевна положила ему на плечо маленькую руку. — Моя бабушка говорила: «Представьте, что ко мне пришел бы в гости академик Лихачев. И что, он стоял бы согнувшись, в передней, и надевал тапочки?»
— Но я же не академик Лихачев...
— Пойдем....
Евгения Васильевна провела его на кухню — действительно большую и светлую. Спиною к нему в инвалидном кресле сидела девочка, и первое, что Петька увидел, — это длинную косу с бантом. Девочка слышала, что он пришел, но не сделала попытки повернуться.
— Садись на диван, — велела Евгения Васильевна, — сейчас я буду вас кормить. Лена, знакомься... Тот самый Петя, что недавно к нам поступил. Надеюсь, вы станете приятелями и лето окажется для вас не таким скучным...
Теперь, когда Петька сидел на диванчике, он мог взглянуть девочке в лицо.
Она была очень худенькая, бледная. Подняла глаза, кивнула и снова смотрит в тарелку. Петьке показалось, что она жутко стесняется и своего вида, и этой коляски.
...Он думал, что за месяц, проведенный в интернате, уже отвык от полуголодного существования. Кормили их сытно и, если ребята бегали в магазин за лимонадом, печеньем и мороженым, — это было просто развлекалово чистой воды. Но когда Евгения Васильевна поставила перед ним тарелку, наполненную тушеным мясом с домашней лапшой и овощами, а к чаю подала яблочный пирог, Петька накинулся на еду с волчьим аппетитом.
А потом поймал себя на странном чувстве, которое не испытывал никогда — будто он дома. По-настоящему дома.
Порция Лены была вчетверо меньше, и ела она, едва-едва шевеля ложкой. Похоже, просто для того, чтобы не расстраивалась мать.
— Пойдем теперь в комнату, — предложила Евгения Васильевна. — И, ребята, можно я вас одних оставлю на полчасика? Мне нужно характеристики дописать на своих бан-дитов и сегодня же отослать их завучу...
Петька знал, кого она имеет в виду под «бан-дитами». В их число входили и ребята, жившие с ним в одной комнате.
Лена послушно стала разворачивать коляску, но Петька видел, что она нервничает, торопится, чтобы ему не пришлось медленно идти за ней следом. Коляска зацепилась за угол двери. Петька хотел помочь девочке, но Евгения Васильевна его опередила.
Насколько он мог судить, в квартире было три комнаты.
Евгения Васильевна посчитала, что лучше им будет расположиться в гостиной. Здесь стоял разложенный диван (Евгения Васильевна торопливо поправила на нем плед), стеллажи с книгами, на стенах висели картины. Коляску Лены мать поставила у окна — видимо, на то место, которое дочь больше всего любила. А Петьке кивнула на кресло напротив:
— Вот здесь тебе будет очень удобно...
Когда Евгения Васильевна вышла, ребята некоторое время молчали, не зная, о чем говорить. Лена смотрела мимо, и Петька понял, что она точно не начнет разговор первой.
— Ты в каком классе учишься? — спросил он.
— В шестом. Только я в школу не хожу. Дома занимаюсь. Ко мне учителя приходят... И еще занимаюсь с мамой.
— Понятно, — Петька искал, что бы еще сказать. Затею Евгении Васильевны — найти дочери няньку — он по-прежнему считал глупой. — А на улицу выходишь... выбираешься?
Лена покачала головой.
— Что, совсем никогда? — поразился он.
— В этом году еще нет. Мама окно открывает настежь, и я так гуляю. Мама хотела поменяться на дом или хотя бы на первый этаж, чтобы там пандус был. Но у нас в поселке пандусов совсем нету, а на дом никто не меняется без доплаты. Дом дороже квартиры.
Петька понял, что Евгения Васильевна не раз обсуждала с дочерью этот вопрос.
— Я раньше много гуляла, — сказала Лена, точно оправдываясь. — Я ведь не всегда такая была. Мы на остров ездили на лодке. А когда возвращались, в нас врезался катер. Папа по-гиб, я долго в больнице лежала, и теперь вот ходить не могу... Мама тоже лежала в больнице, но ее быстро выписали...
— А тех — что? Посадили?
Лена сразу поняла, кого он имеет в виду:
— Не, сняли только... Одного посадили — сказали, это он катер вел. А это и не он вовсе... Мы же с мамой видели. Но нам сказали, что мы ошиблись, потому что у нас стресс был и всё такое... Но я, правда, видела! Там совсем другой за рулем сидел. Но он директор чего-то там... Его сняли просто и всё...
Петьке снова хотелось сказать «понятно», но это звучало бы слишком горько.
Тут взгляд его упал на гитару, висевшую на стене.
— Играет кто-то у вас?
— Папа играл. Он начал меня учить... но не успел. Теперь со мной его друг занимается. Раз в неделю.
— Я хотел научиться, — сказал Петька, — да у нас дома гитары не было. Вроде, говорят, это нетрудно.... Три аккорда разучишь — и уже петь можно... У бардов несложные мелодии...
— Если хочешь, три аккорда я могу тебе показать...
Лена выбралась из своего угла, подкатила коляску к стене, сняла гитару. Чувствовалось, что этот маршрут привычен для нее.
Она собиралась передать гитару Петьке, но он покачал головой:
— Сначала сама сыграй.
Она устроила инструмент на коленях. Гитара показалась Петьке слишком большой для этих тонких колен, хрупких рук. А потом гитара заговорила, заплакала, зашептала человеческим голосом, окружила его россыпью звуков. Он увидел те края, в которых никогда не был... Рассвет в горах и прощание с ночью, стук ли лошадиных копыт... ритмичное ли постукивание чьих-то сапог со шпорами... ветер, согретый первыми солнечными лучами, томление ли души, которая не может выразить себя иначе, чем через музыку?..
Лена отняла пальцы от струн.
— Здорово, — тихо сказал Петька.
— Ты хотел, чтобы я показала...
— Нет, мне уж стыдно теперь просить про три аккорда. Я лучше слушать буду.
— Почему «стыдно»? Я тоже с аккордов начинала...
...Когда Евгения Васильевна вошла в комнату, она увидела, что ее дочь и этот новенький мальчик о чем-то увлеченно беседуют.
— Ну что? — спросила она и добавила: — Петя, я совсем не хотела отнимать у тебя вечер... Думала, что ты просто познакомишься с Леной.
Петька не знал: воспринимать ли это как намек на то, что ему надо идти?
— Ладно, — сказал он, — Мне, наверное, и вправду пора.
Когда он вышел в прихожую, Евгения Васильевна прикрыла дверь комнаты, где осталась Лена, и шепотом спросила:
— Ты согласишься приходить к ней? Я могу платить... тысяч десять в месяц...
Петька посмотрел на нее недоуменно. Он и забыл о деньгах. Ему очень были нужны свои карманные деньги, но он не мог брать их у этой семьи. За то, чтобы сидеть с Леной.
— Бросьте, Евгения Васильевна, не нужно мне ничего...
— Нет-нет, — горячо стала возражать она. — Если ты согласен... Я не допущу, чтобы иначе, чем за плату...
— Скажите мне лучше, — перебил он, — а с Леной можно гулять?
Евгения Васильевна растерялась:
— Знаешь, ты попал прямо в больное место. Я сколько раз предлагала ей... Можно было бы попросить соседа. Он такой большой крепкий дядька. Снес бы ее вниз, потом поднял... Я бы заплатила. Но Ленка стесняется очень. Что надо кого-то просить, обременять... Что на улице на нее все смотреть будут. Она ведь раньше не такая была... Она рассказывала тебе что-нибудь об этом?
Петька кивнул.
— Значит, она тебе поверила...
— Я ведь мог бы ее вниз снести. Она маленькая, худенькая... да без проблем. А рядом с вашим домом есть парк. Он, правда, запущенный, зато днем там почти никого не бывает. Можно покататься по дорожкам... Ну что это за прогулки — у открытого окна...
— Та поездка сломала ей всю жизнь, — с неожиданной силой сказала Евгения Васильевна. — Эти пья-ные недоумки, которым вздумалось покататься на катере... Ведь места на реке полно... Нет, они мчали точнехонько на нас... Наверное, уже и забыли об этом... А у Лены теперь нет отца, и сама она вряд ли когда-нибудь встанет.
— Лечить пробовали?
Евгения Васильевна только рукой махнула.
— Если вы договоритесь в школе, чтобы меня отпускали, я завтра приду, — сказал Петька. — И не говорите больше про деньги. Если я вам подойду... На интернет мне положите сколько-нибудь, и хватит.
...Первая их прогулка проходила, конечно, под присмотром матери. Без всякого труда Петька отнес вниз Лену, одетую ради этого случая в футболку и новые джинсы, а потом поднялся наверх за ее коляской.
— Карета подана, — сказал он, усаживая Лену.
Для девочки это было настоящее путешествие. К большому удовольствию Лены, на улице почти не было людей, а в парке — и вовсе никого.
Час пролетел незаметно, они гуляли по дорожкам, Евгения Васильевна рассказывала занимательные истории из жизни интерната — Петьке было по-настоящему интересно, и Лена то и дело добавляла что-то. Мать видела, что на щеках дочери едва ли не впервые за этот год появился румянец, и втайне радовалась.
— Дорогие мои, я бы гуляла с вами хоть каждый день, но этот месяц у меня еще рабочий, — сказала Евгения Васильевна, когда они вернулись к подъезду.
— Так мы можем и сами...
— Правда, мы можем и сами, мам...
— Нет, так нельзя, вдруг что-нибудь произойдет...
Но скоро получилось так, что Петька приходил к ним домой с самого утра, сменял Евгению Васильевну и по утреннему солнышку гулял с Леной в парке.
Вернувшись домой, они вместе разогревали обед. И до самого прихода матери Лены с работы обоим не было скучно. Даже просто читать, сидя в одной комнате — каждому свою книгу — им нравилось. Они ощущали присутствие друг друга, всегда можно было обменяться репликами, или предложить:
— Может пойдем кофе попьем?
Оказалось, что Лене нравятся страшные сказки, в стиле Гоголя.
— А давай в канун Ивана Купала поедем в лес — вдруг найдем цветущий папоротник? — у нее горели глаза.
Петька бы согласился и не ради папоротника, а лишь для того, чтобы порадовать Лену, но он сразу понял, что Евгения Васильевна будет против такой вылазки.
Почти накануне той самой июльской ночи Лена заболела: ухитрилась где-то простудиться, лежала с температурой и плакала.
— Если бы я была здорова, я бы уговорила маму, — она глотала слезы.
Петька впервые в жизни испытал страх за другого человека. Маленькой хрупкой Лене ни за что нельзя было болеть — а вдруг она не выкарабкается? Он не знал, чем ее порадовать, но потом придумал.
До полуночи оставалось еще полчаса, когда он позвонил ей:
— Спишь? Ты можешь добраться до окна?
— Ага, — Лена говорила шепотом, наверное, чтобы не разбудить Евгению Васильевну. — Что-то случилось?
— Выгляни в окно...
Через пару минут Лена выглянула и обомлела. Петька стоял в отдалении, подняв руку, в которой переливался разноцветными огнями-цветами папоротник.
Его сколько угодно росло в окрестных лесах. И Петька надеялся: девочка не увидит, что он обмотал сорванную ветвь елочной гирляндой на батарейках.
Продолжение сегодня, в следующей публикации..
Автор Татьяна Дивергент
(Корректорскую правка любезно выполнила Елена Гребенюк)
Следующая публикация
Комментарии 10
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/158145238859247