Предыдущая публикация
Путник ждет диггера..
(мистический рассказ)
На улице холодный ноябрь.Я сижу на лавочке и кручу пальцами zippo. Курить давно бросил, а привычка флексить во время размышлений осталась: зажигалка издает успокаивающий нервы звук.
клик-клац
Вокруг куча народа. Большинство в черной одежде. Шаркают, переминаются с ноги на ногу. Реже, даже если этого не требуется, бьют подошвой о плитку, чтобы освободиться от снега. Люди хотят согреться и… чтобы это утро поскорее закончилось.
Похороны никто не любит.
клик-клац
Владыкинское кладбище находится недалеко от Московского центрального кольца и прилегает к Главному ботаническому саду РАН. Несмотря на баснословно дорогие «места», проржавелые оградки родственники приходят красить самостоятельно. Думаю, это своего рода таблетка от горя.
клик-клац
Среди могил – одна свежая, еще не закопанная.
клик-клац
клик-клац
клик
– Ну и сволочь, твоя девушка мертвая лежит в гробу, а ты зажигалкой играешь. Взгляни на нее, мать твою. Взгляни, Кротов, будь ты человеком! – просит Игнат.
Бросаю взгляд в ту сторону.
Возле вырытой ямы стоит ящик на двух табуретках. Деревянные бортики оклеены уродливой красной бахромой. Снег припорошил раскопанную землю и наверняка ее лицо.
клик-клац
Мысли давят, хочется размять их – просунуть пальцы сквозь лоб и помассировать мозг.
Мысли не унять, пока я на поверхности.
Когда спускаешься под землю, давление всегда исчезает. И манит черная свобода бездонного туннеля. Чтобы это ощутить – мало оказаться внизу. Необходимо родиться диггером: уметь понять тишину, почувствовать себя точкой, которая врезалась в поток времени и замерла в стазисе. Но то – глубина, и совсем другое – похороны.
Тело Инны – в гробу.
А сама Инна осталась там, внизу.
клик-клац
– Почему она не вернулась живой? Ответь мне, сволочь! – требует Игнат.
Игнат Воробьев хочет мести. Сил понять, зачем диггеры спускаются на глубину, у него нет и никогда не будет. Трусливый птенец. Он набрался храбрости, когда для него все уже кончено. Игнат кажется мне убогим, но с какой же силой сверлит его вопрос.
«Почему она не вернулась живой?» – лягаются мысли. И в сотый раз, рефлексируя, я поднимаю со дна памяти тот день. И в сотый раз пытаюсь понять, почему же Инна не вернулась живой!
клик-клац
Мы с Инной ушли вечером.
Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская». Станция – идеальна: пятьдесят три метра вниз, за стеной запасной командный пункт штаба дальней авиации – рассекреченный бункер-42, ставший теперь музеем. Многие олд-диггеры используют «Таганскую» как отправную точку в череду других туннелей, но мы с Инной первыми решили проверить свежую инфу. Какой же был восторг, когда за обрушенной кирпичной кладкой оказался проём! А за ним вертикальный колодец, который жадно проглотил фосфорную палку без единого звука. Черную пропасть сопровождала лестница.
И мы, конечно, спустились.
Внизу нас встретил витиеватый лабиринт. Чтобы не заблудиться, составили бумажную карту: нарисовали повороты и указали все расстояния от исходной точки. Плюс оставили маячки, разложив их вдоль левой стены – строго через каждые двадцать пять метров. Наконец я обнаружил комнату с двумя дверьми: через одну мы вошли, вторая оказалась заперта. А еще в центре этой комнаты кто-то нарисовал огромную пентаграмму.
Мы с Инной пробужденные, маг-граждане с потенциалом. Как и половина Москвы. Однако глупость – это не про нас. Мы не стали проводить эксперименты с магией.
Вот только кто знал, что на пентаграмму можно воздействовать косвенно?
Нет, это не глупость – просто нелепость жизни.
клик-клац
– Молчишь, падаль? – слова Игната выдергивают меня из воспоминаний.
Кладу зажигалку в карман, поднимаюсь с лавочки и смотрю в его крохотные глазки. Он гораздо ниже ростом, но сейчас у Воробья храбрости больше, чем когда-либо.
– Инна не вернулась живой, потому что мы занялись любовью на пентаграмме. Наш секс, не знаю как, активировал ее. Затем щелкнул засов и открылась дверь, а когда мы переступили порог, то оказались в Медном городе. Он вовсе не так прост, как рассказывал на лекциях Литвиненко. Город что-то забрал у Инны… что-то такое, без чего ее тело не может существовать.
– Издеваешься, гадёныш детдомовский! – рычит Игнат.
– Хочешь ударить, Воробей?
Он хочет и бьет.
Боль отрезвляет, уносит навязчивые мысли вдаль.
Я бью в ответ, и Воробей заваливается на бок.
Прочь. Надо уйти отсюда. В гробу – не Инна. Инна – там, на глубине. И мне надо за ней вернуться, найти способ отнять у города то, что он забрал. А ты, Игнат Воробьев, и остальные, кто сейчас с презрением жжет мне спину, – идите в задницу.
Но сначала полиция.
Встречи с ними надо избежать. Стервятники с самого утра поджидают у ворот кладбища, оцепили выход, словно там смердит, а им по зову сердца требуется понюхать.
Ничего.
Заборы у кладбища невысокие, перемахну на южной стороне – и сразу к Литвиненко. Разговор с профессором сейчас важнее, чем очередной допрос у следователя.
***
Подземкой пользоваться не хочу и краешком ума понимаю почему – нужно экономить силы, готовиться к спуску и не показываться под землей раньше положенного. Хороший диггер знает, как важна подготовка и сбор информации.
Автобус везет меня к метро «Академическая». За прохладным окном, образуя мой мир, мелькают люди – обычные и бездомные, шныряют собаки – на поводке и свободные, стоят дома – в черных проводах и металлических ЛЭПах, тянутся дороги – вонючие и съеденные реагентами, над этим всем замерло небо – свинцовое от печали. Там, за окном, у меня огромные проблемы.
«Ты мне нужен, дядя Гриша. Как тогда…»
…Тогда, давным-давно, Григорий приходил ко мне в детский дом, чтобы рассказать очередную безумную историю. Он говорил о катакомбах Санкт-Петербурга, раскопках в Богом забытых местах, о бесконечных мытарствах в поисках новых открытий. Тогда-то, не сосчитать уже сколько лет назад, я как завороженный грезил о жизни исследователя.
Хорошо, что у моих родителей, пока они еще не умерли, был такой друг детства – Григорий Литвиненко. Хорошо, что после похорон мамы и папы профессор по какой-то неведомой причине оказался рядом, чтобы поддержать меня.
Это ли не настоящая удача?
Думаю, так и есть.
Сегодня дядя Гриша преподает историю в институте археологии, а я посещаю его занятия уже три года. Литвиненко любит диггеров, и, пускай это раньше называлось иначе, он сам – диггер.
Важно другое. Впервые о Медном городе мне рассказал именно дядя Гриша. А значит, проводить сбор инфы нужно у него.
Охранник на входе глядит косо и лениво. Я не обращаю внимания и двигаюсь дальше: пусть принимает за студента, у которого просто-напросто не сработал вовремя будильник. Если не суетиться – подозрений не возникнет.
Меня интересует расписание занятий. За стеклом, на огромном бумажном полотне, нахожу фамилию профессора и номер аудитории. Повезло, он близко.
Бегу к нему.
Профессор уважает студентов и требует такого же отношения. А потому запирает аудиторию каждый раз, когда ведет лекцию. На ней нет места опоздавшим.
Стоя подле аудитории, я узнаю его голос. И не церемонюсь. Мне некогда. Просто бью ногой в дверное полотно и слышу, как сыплется штукатурка за откосами. Голос внутри смолкает. Бью еще раз.
Щелкает замок, открывается дверь. На пороге недовольный Литвиненко, он смотрит прямиком мне в душу. «Ну, ты уж прости. Мне и правда надо с тобой сейчас поговорить», – приходит виноватая мысль.
– Привет, Миша, – произносит он.
– Привет, профессор, – отвечаю я.
А в глазах стоят слезы.
– Инна? – спрашивает Григорий.
– Да. Там, внизу.
И мы оба молчим. Пока я не нахожу в себе силы начать первым.
– Мы нашли Медный город, профессор.
– Врешь, Миша. Знаешь, почему тебя ищет полиция? – тихо спрашивает он.
Мне же плевать на полицию, я хочу сейчас поговорить о другом:
– Я вернусь туда. Кажется… нет, уверен, что знаю, как спасти Инну! Мне просто необходимо немного информации о Медном городе, необходимо подготовиться. Тогда я непременно ее спасу.
Григорий прикусывает губу. Потом оглядывается на аудиторию. Неужели он размышляет, а видит ли хоть кто-нибудь из студентов, с кем он сейчас беседует. Я читаю в его глазах страх и сомнение. А секундой позже читаю все-таки любовь.
– Сочувствую тебе, Миш, – наконец-то выдавливает профессор и отстраняет меня рукой. Он выходит из аудитории и закрывает за собой дверь. – Пошли на кафедру, там никого. У меня ключи, запремся и поговорим.
Идем быстро.
Литвиненко торопится, подгоняет. Наверное, опасается, чтобы нас… нет, меня, не заметили в коридорах университета.
Кафедра пуста. Профессор бесцеремонно впихивает меня внутрь и тут же запирает дверь. Ключ двигает ригели до тех пор, пока позволяет устройство дряхлого замка.
Дядя Гриша явно взволнован:
– Тебя ищет магическая полиция. Да и простая полиция тоже. Мне сожрали все уши за последний день, а ты взял и просто явился сюда. Знаешь, какую статью тебе вменяют?
«Нет, не с того начинается наш разговор.
Статью… Откуда мне это знать?!»
Меня выжимают собственные мысли, они требуют вернуться назад – в Медный город. А что происходит здесь, на поверхности, не важно.
– Я все исправлю, профессор.
– Что ты исправишь?! – Литвиненко бьет кулаком по столу. В нем растет злоба сродни той, которую вызывает студент, не способный освоить элементарный материал. Тихая злоба, знакомая каждому, кто хоть раз, хоть где-нибудь учился. – Ты исправишь смерть Инны? Ты исправишь ее изнасилование? Или ты можешь исправить незаконные эксперименты с магией?
– Что ты несешь?! – одурело спрашиваю я. – Какое еще изнасилование?
В моем мозгу складывается одно с другим, а внизу живота нарастает спазм – и начинает крутить, крутить, крутить… ледяной дугой страха.
«Изнасилование? Нет, такого не может быть!»
Литвиненко сглатывает слюну и с сожалением смотрит на своего нерадивого студента. То есть на меня.
Быть может, профессор понимает, что мне просто не повезло?
Да, он понимает. Его тон смягчается:
– Как только родители Инны получили результаты экспертизы, они спустили на тебя всех собак. После похорон тебя хотели арестовать. Как ты вообще ушел с кладбища? – Профессор подходит к окну и, разглядывая что-то или кого-то за стеклом, начинает трепать свою бороду. Шумно вздохнув, он наконец добавляет: – Бог с ней с Таганской. Подумаешь, спрыгнули на пути, полезли туда, куда не стоило. Но тебя обвинили в таком…
– Я для них сатанист какой-то! Из меня сделали дьяволопоклонника, долбаного психа. Охренеть! Охренеть…
– Поверь, для родителей Инны ты – хуже.
– Что делать, дядя Гриша?
– Рассказывай. Всё. Чем смогу – помогу, Миша.
Снова и снова, и снова меня просят вспомнить. Вот бы разодрать себе лоб и дотянуться пальцами до нейронных связей, а потом ногтями выскоблить эти события.
– …Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская», – начинаю я. И вновь мне приходится вызвать в памяти все-все-все, до мельчайших подробностей, балансируя между адекватностью и безумием, в которое меня неумолимо тянет эта история. – Там, на глубине, мы с Инной занялись любовью, и это активировало пентаграмму. Потом открылась дверь, которая вела в Медный город. Конечно, мы пошли. А кто бы не искусился? Мы не далеко забрались, на одной из улиц Инна нашла безделушку, плюшевого медведя. Нашла, да так и не смогла выпустить из рук. Она смотрела на него не в силах оторваться, ничего не слышала и никак не реагировала. Мне показалось, эта игрушка вытягивает из нее какую-то жизненную силу. А через пять минут Инна упала без сознания.
– Медный город – сказка, миф, – тихо возразил профессор. – В это сложно поверить, Миша. Но пусть так. Что было дальше?
– Я привязал Инну веревкой к своей спине и «помчался» что было сил на поверхность. Прошла вечность, прежде чем мы оказались на платформе. Прибыла охрана метрополитена. Они вызвали полицию и скорую. Инну забрали в больницу, а меня держали за решеткой, пока не явился следователь.
– Что ты рассказал следователю?
– Ничего. Для полиции мы – диггеры, которые исследовали новый лаз. Я не упоминал город и пентаграмму.
– А потом тебе сообщили, что Инна мертва. И отпустили, чтобы ты мог попрощаться с ней на кладбище. Так?
– Да.
– Глупо, Миша! И ты знаешь почему.
Я задумался.
…Полиция проверила лаз. А потом Инна… экспертиза показала, что был половой контакт. Не занятие любовью, а именно так, сухо и официозно: половой контакт. Они сложили два плюс два и получили пробужденного маг-гражданина, который занимался сексом с умершей девчонкой там, куда привели маячки, то есть на пентаграмме.
Глупо, да. Знаю!
Но что, скажите мне хоть кто-нибудь, я мог поделать?!
Ничего.
…Если кто-то умер и в этом замешана магия – дело передают в инженерно-магическую полицию. Эти ребята не знают шуток. В ИМП работают боевые маги, которые разорвут голыми руками металлическое полотно, если того потребует ситуация.
– Мне надо вернуться.
– Зачем? – вопрос профессора звучит резко. – Из твоего же рассказа несложно определить, чем все закончится.
– Я найду того плюшевого медведя и...
– Невозможно, Миш! – нетерпеливо перебивает он. – В Медном городе, о котором ты упорно талдычишь, не было плюшевых медведей. Совсем. Царь Соломон, владелец города, извини, но не страдал сентиментальностью, чтобы такое там могло появиться.
– Как же пентаграмма? Мы ее активировали, она открыла дверь. Мне не привиделось, профессор!
– Нарисуй.
Литвиненко достает листок бумаги и шариковую ручку из верхнего ящика письменного стола.
Пентаграмма занозой сидит в памяти, поэтому я быстро усаживаюсь за стол. На бумаге появляется большой двойной круг, а внутри него пятиконечная звезда двумя лучами вверх. Пространство между кругами заполняет латынь, а со всех сторон пятиконечной звезды – слева и справа от каждого луча – находятся мистические знаки.
– И все-таки это пентаграмма Соломона, – задумчиво произносит профессор. – Судя по формуле рисунка и латыни, означает… хм-м… «для достижения задуманного». Да, такой перевод будет точен. Но пентаграммы Соломона – это просто рисунки! Они не работают, понимаешь? То была сказка для дурачков, которые плодили слухи. Никто не хотел воевать с царем, все боялись его джинов, магии и прочей «паранормальщины».
– Что именно делает формула?
– Эта формула меняет траекторию жизни, – как ни в чем не бывало отвечает профессор. – Такое невозможно, антинаучно и вообще настоящее мракобесие. Сам подумай, Михаил, все пентаграммы выполняют какую-то полезную работу: вскипятить воду, усилить мышцы, поднять предмет в воздух и так далее. Иных не существует. С тем же успехом можно воспользоваться услугами цыган на Савеловском рынке – погадают, авось угадают, и жизнь твоя заиграет новыми красками.
– Если пентаграмма – пустышка, я все равно пойду назад и найду того плюшевого медведя. Могу поклясться, что он – какая-то ловушка, которая забрала у Инны…
– Что, к примеру? – раздраженно спрашивает Литвиненко.
– Да не знаю! Что угодно: ее суть, душу, магическую силу.
– Твою мать, Миша! И дальше? Будь это правдой, что ты делать-то станешь? Ну, допустим, нашел ты медведя этого, а в нем – ее душа. Что потом? Вернешься и раскопаешь могилу? Каким-то чудом возвратишь душу на положенное ей место, и Инна откроет глаза?
Молчу. Сказать нечего.
Григорий отводит глаза в сторону.
– Прости, я не хотел так, – говорит он.
– Я не в обиде. Ты почти отец мне.
Профессор и сам на взводе, с утра сдерживает эмоции. А я-то дурак и не понял.
– Спасибо, Миша. И ты мне больше, чем просто студент. Хочешь правду? – Его голос звучит совсем тихо. – Ты не успокоишься, пока не спустишься туда снова. Но дело не в колдовстве, из-за которого погибла Инна. Тебе просто необходимо убедиться, что это всего лишь игрушка, которая попала… нет, не в Медный город, а волею нелепого случая в обычную канализацию. Она не похищала душу Инны. Но ты этого не поймешь, пока не потрогаешь ту вещь. Возможно, даже пока не разорвешь ее на части. У тебя очень мощный незакрытый гештальт, Михаил. Ступай и найди. Убедись, что эта вещь безвредна, а потом непременно изорви в клочья. Без этого ты смерть Инны принять не сможешь.
– Вот, значит, как оно…
– Да, Миш, – вздыхает Литвиненко.
И тут же в дверь кафедры кто-то очень настойчиво забарабанил. У преподавателей есть ключ. Студенты делают это более уважительно. Стучавший явно требует немедленного подчинения, то есть открыть.
Я подхожу к окну. За березовыми ветками у входа на территорию университета стоит машина. Из приоткрытой двери выглядывает рука с сигаретой.
Там нельзя парковаться.
Все это знают.
Какова вероятность, что оперативник инженерно-магической полиции находится сейчас за дверью?
Проверять не хочу.
Стук смолкает. Теперь этот некто тянет ручку на себя, и дверь начинает потрескивать.
– Беги, – шепчет Григорий.
Я повинуюсь и ныряю в окно.
Не скажу, что земля встречает мягко, все-таки второй этаж. Но, по крайней мере, сейчас никто не нацепит мне наручники на запястья.
Какая-никакая, а удача!
Превозмогая хромоту, бегу прочь от университета. А впереди… впереди меня ждет станция метро «Таганская».
***
За спиной – женский крик. Кричит пассажирка московского метрополитена, а может, и сотрудница охраны – это не так важно. Погоню не объявят сию секунду. Вначале новость о диггере придет на центральный пост, где обученные люди, прежде чем вызвать наряд, проверят камеры. А вот дороги назад, увы, уже не будет. Только в лапы к ИМП.
В запасе сорок секунд.
Не успею – встречу удивленное лицо машиниста.
А что? Профессор ведь намекнул, что мне нездоровится. Психи творят всякое и не оглядываются на последствия. Никогда. И я не стану.
Впереди маячит свет, он становится все сильнее. Пострадавшая от вывиха лодыжка замедляет меня.
Ну, где этот чертов лаз?
Вот… Вот он! Только какой-то негодяй огородил его черно-желтой лентой. Ничего. Для меня это не предупреждение, напротив – цель. Шаг, шаг, шаг, и я рву эту полоску своим телом, а за спиной с оглушительным ревом проносится поезд.
Бездонная пропасть колодца встречает меня. Пятьдесят метров тьмы вниз, тридцать метров мрака в диаметре. О, Инна, этот колодец по-прежнему прекрасен, как и в первый наш с тобой раз.
Я зажимаю зубами телефон и направляю встроенный фонарик вниз, на ноги. Металл лестницы холодит пальцы, а гул от соприкосновения ботинок с перекладиной разлетается эхом по бетонным стенам колодца.
Пятьдесят метров – это больше десятиэтажного дома. Столько я преодолел с Инной на спине. Сам не знаю, как смог.
Нога на перекладину, потом на следующую, на следующую… В темноте спускаться несложно, потому что высоты толком не ощущаешь. Тело двигается рефлекторно, порождая ритм, который длится до тех пор, пока фонарь наконец-то не освещает дно колодца.
Вот и все, спуск окончен.
Телефон сдыхает у подножия лестницы. Я даю глазам привыкнуть к темноте, понимая, что это даже не полумера – совершенно бесполезная трата времени.
Нет света – нет зрения.
Звуков, кстати, тоже нет.
Даже крысы не решаются спуститься сюда.
Стена шершавая. При движении на пальцах собирается кирпичная крошка. Обрывками, но я помню карту и медленно продвигаюсь к комнате. Уверенность в выбранном направлении становится стопроцентной, когда под левым ботинком хрустит один из брошенных нами в тот раз световых маячков. Кажется, мои глаза различают их зеленоватое свечение. Однако это просто фантазия, глюк изголодавшегося по свету мозга.
Как бы там ни было, я иду, пока не натыкаюсь на дверной проем. Затем опускаюсь на пол и, шаря руками перед собой, ползу вперед. Пол пыльный, но не грязный, и гладкий в том месте, где краской нарисована пентаграмма.
Все верно. Я точно там, где мы были с Инной.
Но где же тогда те самые потоки воздуха? Железная дверь впереди закрыта! Такого не может быть. Унося отсюда Инну, я бы и не вспомнил, чтобы прикрыть ее за собой.
Может, это ИМП? Может, они закрыли дверь, как только побывали в Медном городе?
Нет. Не так.
Как только пентаграмма перестала действовать, дверь закрылась сама.
Раньше мне не доводилось практиковать магию и никогда не было интересно, как именно необходимо вливать магическую силу в пентаграмму. Единственный и последний раз я это делал в паспортном столе, когда сдавал тест на маг-гражданина.
Тест показал положительный результат.
Надо пробовать.
– Черт меня дери! – от неожиданности слова вырываются сами собой.
Магия работает естественно и непринужденно. Невероятно, но я касаюсь пентаграммы и чувствую, как из меня течет сила, которая запускает невидимые процессы и активирует магическую формулу. Если бы я не знал, что сейчас делаю, то и не заметил бы происходящих с собственным телом изменений. Вот оно как… Оказывается, магия всегда была со мной… с нами со всеми. Мы просто ее не замечали.
Внезапно раздается череда громких щелчков, чем жутко меня пугает.
«Нет, там точно есть город, профессор!»
Я не сошел с ума. На такой глубине столь сильный воздушный поток может говорить только об одном – неподалеку открытое пространство, где гуляет ветер.
Подползаю к двери. Ощупываю массивные клепки, личину замка и наконец кнобу с поворотно-возвратным механизмом. Дергаю круглую ручку на себя, дверь поддается… и вот он – Медный город царя Соломона. Я его вижу собственными глазами!
– С моей головой все в порядке, профессор. Он существует… – говорю я в пустоту. Слова, прежде чем раствориться на незнакомых улицах, отзываются затухающим эхом.
Нужно быстрее отыскать того злосчастного плюшевого медведя. Если покажу его в ИМП, они проведут экспертизу и найдут что-нибудь магическое, то, что способно убить. А с меня снимут обвинения.
Но Инна – она мертва.
Принятие приходит с опозданием. Инна действительно мертва. Ее не вернуть. Она уже лежит в земле, и ничего я не сделаю, чтобы исправить ситуацию. Ничего! Похороны прошли, ее закопали по-настоящему. Профессор прав: мне было нужно спуститься сюда и найти эту игрушку, но не для того, чтобы спасти душу Инны…
…чтобы принять простые факты: мы не встретим вместе утро на теплых простынях, она не заварит мне кофе, я не уберу прядь волос с ее лица. Мы с ней никогда больше не увидимся.
Я утираю мокрые щеки, встаю и делаю шаг за порог. И в эту же секунду затылок отзывается резкой болью – тонкая струя крови бежит от уха к подбородку.
Оборачиваюсь.
Позади меня во тьме стоит человек. Кажется, у него в руке обрезок трубы, ну или что-то очень на это похожее.
– Ты молодец, Миша, – миролюбиво говорит он и тут же наотмашь бьет в челюсть.
***
На крыше холодно.
И… красиво!
Я сижу на стуле из лакированного дерева и тонкого слоя поролона внутри бордовой обивки. Суровая мебель из суровых советских времен.
Упаковочная клейкая лента, или, если говорить человеческим языком, скотч – великолепный инструмент, когда тебе необходимо кого-то обездвижить. Мои ноги надежно примотаны к деревянным ножкам, руки заведены за спину и связаны в запястьях, торс намертво прижат к спинке стула.
Не пошевелиться.
Меня бережно усадили у самого края, так что носки ботинок сейчас созерцают пропасть.
Должно быть смешно, но думаю я о… рубероиде. О том самом рубероиде, которым укрыта половина российских многоэтажек. Его не должно быть во владениях царя Соломона – джинам и злым духам, строившим город, была неведома подобная технология защиты от воды. Да и страшны ли протечки волшебному городу?!
На коленках лежит маленький плюшевый медведь. Коричневый, потрепанный, с пуговицей вместо глаза – вторая оторвалась, и сейчас на ее месте торчит пара черных ниток.
Шея затекла. Я поворачиваю голову и вижу, как в нескольких метрах от меня на краю крыши сидит дядя Гриша. Он свесил ноги вниз и с каким-то восторгом болтает ими туда-сюда. Словно ребенок в предвкушении чего-то волнительного.
– Очнулся… – как ни в чем не бывало произносит он.
Между нами проносится поток ветра, взъерошивает волосы и, как в кино, быстро стихает, давая возможность поговорить.
– Это ты меня приложил?
– Угу. Ждешь объяснений?
– Мое тело еще не лежит разбитым в лепешку возле фасада здания… Так что да, было бы неплохо объясниться, – отвечаю я, наблюдая кое-что интересное. – Честно говоря, в этой ситуации немало символизма. Стул, по всей видимости, призыв к разговору. А вот медведь на моих коленях, тот самый, что убил Инну, – это обещанная смерть. Так?
Профессор усмехается.
– Умно, Миша. Проницательно.
– Прочитайте лекцию, – предлагаю я.
Мы оба смотрим вперед. Там, в бирюзовом рассвете, высятся бесконечные ряды всевозможных сооружений, среди них египетские пирамиды, забытые Богом мечети, разрушенные когда-то давно башни-близнецы и еще много… много всего.
– Обязательно, – соглашается профессор. – Нет, ну ты посмотри на эту красоту! Знаешь, на крыше какого здания мы с тобой сейчас находимся? Гостиница «Интурист»: двадцать два этажа бетона и стекла в стиле модерн. Ты знал, что тут КГБ вербовали граждан для шпионажа за иностранными политиками? В фойе слонялись ночные бабочки. Шкерились, выискивая иностранцев, фарцовщики-менялы и валютчики. Они покупали за водку и икру дефицитный товар и сбывали гражданам Советского Союза.
– Познавательно, но не относится к сложившейся ситуации.
– О, Михаил, не расстраивай старого профессора. Еще как относится! Вспомни, когда гостиница «Интурист» прекратила свое существование?
– В две тысячи втором…
– Верно, Миша. А теперь второй вопрос: почему она целехонькая и невредимая находится здесь, словно бы Лужков никогда не называл ее «гнилым зубом», от которого необходимо избавиться?
Литвиненко не соврал, он действительно хочет прочитать лекцию. И делает это в привычной манере: задает вопрос, а затем принимается рассуждать. Отдам должное – ни единого скучного занятия за ним не числится.
– Я расскажу тебе, Миша. Это нечто потрясающее! «Интурист» – нежданец. А нежданцем называют то, что было уничтожено в нашем мире, но по чьей-то прихоти возродилось в этом городе.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
– Знаю, потому как был тут… Правда, один-единственный раз. И с тех пор не могу забыть. К сожалению, некоторые двери открываются лишь однажды.
– Выходит, это все-таки не владения царя Соломона. – Я пытаюсь пошевелить затекшими конечностями. Получается очень сомнительно.
– Так и есть, это город Путник. Знал бы ты, сколько пришлось перелопатить информации, надавать взяток и совершить незаконных магических ритуалов, чтобы просто узнать название этого места. К слову, он даже не на нашей планете находится.
– Под московским метро есть проход на другую планету… Ну да. А не вы ли недавно намекали, что я псих?
– Я лишь провоцировал, Миша. Психология – штука полезная. Видишь ли, данным-давно я здесь уже бывал. И тогда этот город захватил мой разум. Я стал им одержим. Собирал информацию по крупицам, сопоставлял, проводил анализ, делал научные выкладки. Хочешь знать, почему я так уверен, что он на другой планете? Анализ грунта, который прилип к моим ботинкам, показал, что на Земле нет таких минералов. А название города, если верить поставщику информации, утекло из ИМП. Инженерно-магическая полиция – загадочные ребята. Они хранят множество тайн. Но если полицейские знали, что подобное место существует, и не рассказали… я сам расскажу.
Несмотря на сложившуюся ситуацию, если это все правда, то событие действительно выходит поразительное. Однако меня совершенно справедливо волнует вопрос собственного пленения.
Григорий Литвиненко… мой дядя Гриша, никуда не торопясь, продолжает:
– Допустим, некто, какой-то могущественный архитектор или сами законы природы не дают сгинуть во тьме времен памятникам культуры. Все прежде уничтоженное возрождается в этом месте. Не сказка ли археолога? Открытие, которого прежде никто не совершал. Сколько тайн, сколько предстоит изучить! Уму невообразимо!
Из моей груди вырывается хриплый смех, а профессор иронично покачивает головой. Ради этого все… ради открытия, которого никто прежде не совершал.
– Уже вижу ваше имя в заголовках газет, – шучу я. Хотя почему шучу? Совершенно ясно, что мне не сбежать из этой западни, а попытка вырваться лишь ускорит расправу. Но все-таки спрашиваю: – Ладно, профессор, символизм стула ясен – ваш студент высидел и выслушал, вы объяснили доходчиво, разговор состоялся. Теперь ясно, что это не царство царя Соломона, а город Путник на другой планете. Остается игрушка, медведь. Почему смерть все-таки должна со мной случиться?
Литвиненко встает и останавливается у меня за спиной. Слышится вздох, а за ним – слова:
– Я нашел ту пентаграмму на раскопках, которые проходили недалеко от Гибралтарского пролива. Наша группа копала между горой Драсса и горным хребтом Риф. Двадцать пять лет назад магия еще не появилась на нашей планете, но, когда она пришла, сделав население потенциальными магами, я вспомнил о пентаграмме. И, само собой, попробовал активировать. Спустя несколько сотен попыток стало ясно, что пентаграмму необходимо чертить на определенном расстоянии от уровня моря. Нарисовать ее глубоко под землей в одном из туннелей Москвы – отличная идея.
Да, помню. Хребет Риф, гора Драсса. Литвиненко рассказывал об этом, когда я жил в детском доме. Если верить легендам, Медный город где-то в том районе. Вот только…
– Пентаграмма принадлежит Соломону, но ведет вовсе не в тот город, в какой хотелось бы, – говорю я. – Хохма выходит, а, профессор?
– Это гораздо лучше, чем Медный город! – восклицает дядя Гриша. – Но ты не прав, мой дорогой студент. Пентаграмма вообще никуда не ведет, она лишь дает человеку то, чего он жаждет больше всего на свете.
– …чего жажду больше всего на свете… – повторяю я будто под гипнозом.
– Именно так, Михаил. Я не лгал, когда говорил о принципе ее действия. Ну, по крайней мере, был честен в большинстве важных деталей. Пентаграмма меняет жизнь того, кто ее активировал. Меняет так, что он непременно достигает желаемого! Вот только моя жажда конечна – совершить величайшее открытие и разделить его с людьми. А ты – диггер, желаешь исследовать и ведешь других за собой на глубину. Твоей жажде нет конца, потому тебе и открылся город, полный бесконечных загадок, и откроется вновь, даже если ты покинешь его. Ты, Миша, и Путник – сто́ите друг друга.
Мне вдруг сделалось так смешно, что я не могу сдержаться и начинаю хохотать.
– Ты был здесь, профессор! Но тебя больше не пускают, потому что твой удел – совершить одно-единственное открытие. – Смех обрывается страхом, ведь я вдруг понимаю причину своего заточения. – Чтобы дверь оставалась вечно открытой, мне суждено познать последнюю из тайн в своей жизни – смерть.
– Да, – подтверждает профессор. – Если ты уйдешь, двери Путника закроются, но если ты умрешь здесь, то сюда спустится уже кто угодно. Ты – гарант, ключ. А я – тот, кто этот ключ создал…
– Как ты сказал? Создал? – И до меня доходит. Доходит с такой силой, что я зверею: – Ты знал, профессор, что, меняя свою жизнь, пентаграмма меняет и жизнь окружающих в твою пользу!
Я выкручиваю шею – пытаюсь повернуться и заглянуть в его дьявольские глаза. Но Литвиненко продолжает стоять позади.
«Тр-р-рус-с… Какой же ты трус, дядя Гриша!»
– Честно, Миша, и подумать не мог, что так будет… Когда я активировал магию пентаграммы, начался процесс, в ходе которого формировалось твое призвание. Понимаешь? Твои родители должны были умереть, чтобы ты попал в детдом, а затем, слушая мои рассказы, обзавелся необходимой жаждой. Теперь у тебя есть то, чего нет у подавляющего большинства людей, – предназначение.
– Чушь!
– Не злись, Кротов. – Дядя Гриша повышает голос, хочет придать своей правоте уверенность. – Жить без смысла – все равно что уродиться тараканом. В этом нет никакой судьбы.
– Тварь, разве это стоит смерти моих родителей?! – ору уже я. Крик уносится вдаль, слышны повторяющиеся отголоски.
– Стоит! – вторит профессор. – Твой отец был скучным идиотом. А мать, тьфу, кухаркой… это нелепая жизнь.
– Не тебе решать, гад! Не тебе…
Мой гнев уступает место слезам. Они щедро орошают щеки и устремляются вниз к земле – мимо двадцати двух этажей, мимо стекол и железобетона. Я, рыдая, спрашиваю:
– Инна… ну она-то здесь при чем?!
– Вы же вместе активировали пентаграмму. Тебя она привела сюда. А чего Инна желала на самом деле, Кротов? Ты знаешь? – В его вопросе звучит какая-то невероятная обыденность, а после он также буднично добивает: – Кротов, ты знаешь, чего она желала.
– Да пошел ты, дядя Гриша… – говорю я и сплевываю кровавую слюну на рубероид.
– Ладно, Миша. Этот разговор был нужен для того, чтобы ты понял, ради чего умираешь. Все-таки я тебя воспитал как сына, которого у меня никогда не было. Мне тягостно прощаться с тобой.
– И поделом тебе, профессор.
Дядя Гриша кладет руки на мои плечи. Его ритуал – или назвать это похоронами? – подходит к концу. Напоследок он шепчет мне на ухо:
– Правда, жаль, Миш. Ты пойми, сынок, вот это все даже не я устроил. Это магия пентаграммы. Просто прими как данность и прости, если сможешь, если… успеешь.
***
Литвиненко толкает стул вперед, и пропасть открывается во всей красе. Я ныряю головой вниз, а через мгновение привязанное к стулу тело делает оборот, и в эту секунду я вижу глаза профессора.
Григорий плачет. Это столь же печально, сколь и нелепо.
Перед смертью мозг работает со скоростью света, нейроны бегают как угорелые, анализируют, что можно предпринять. Забавно, я сейчас рассчитываю время, за которое ускорюсь до девяти целых и восьми десятых метра в секунду, – ускорение свободного падения. Следом в памяти всплывает высота одного этажа гостиницы «Интурист» – умножаю ее на двадцать два.
Расчет утверждает, что падать мне около шести секунд. Если с учетом массы планеты Земля. Однако этот мир – неродной. И расчет приблизительный.
Перед смертью наступает адреналиновая агония, в которой мозг воспринимает мир очень остро. Например, звук выбитого стекла я слышу ровно через две секунды после начала падения. Вижу чью-то руку, которая хватает меня за предплечье и втаскивает внутрь одного из номеров гостиницы. Меня отшвыривает в стену, плечевой сустав вылетает с неописуемой болью, ломается ключица. Хвала небу, в конце концов я падаю на мягкую кровать.
– Прости, парнишка, иначе не мог, – смеется незнакомец.
У него дергается глаз и вибрирует на шее медный амулет. Зрачки такие широкие – нет в них дна. Мужчина приседает на корточки и обхватывает голову руками. А когда вновь поднимает взгляд, из его ноздрей так хлещет кровь, что заливает изношенный чуть ли не до дыр свитер.
– О-ох-х, – незнакомец стонет, но все равно поднимается. Взгляд мало-помалу твердеет. – Тяжеловато было тебя поймать, думал, не успею, да и силы истратил почти все. Проблемный ты тип, Михаил Кротов. Вот скажи, на кой леший ты с кладбища-то убежал? С тобой поговорить хотели, по-человечески не стали отвлекать… все-таки любимую хоронил. А ты, засранец, свалил! Мне тебя по всей Москве искать, а?
– Ты кто такой? – Мой собственный голос звучит неестественно, одуревши. Накрывает паника. Глаза бегают из стороны в сторону. Я судорожно осматриваю и пол, и потолок, и стены, и себя самого, и незнакомца.
– Леонид Городовой, ИМП, – представляется мой спаситель. – Приехал из культурной столицы помочь коллегам.
– Из С-ссанкт-Петер-ррбурга?
– Из него, родимого. Глубоко же у вас метро роют, Миш. Если б не твой одногруппник, то и не нашел бы тебя.
– Кто? – удивляюсь я.
Леонид смотрит на выход из номера, дверь открыта.
– Собака! Знал же, что он мутный какой-то. Хренов Игнат.
Леонид бросается ко мне, извлекает с поясного чехла нож и разрезает скотч, который сковывает ноги. Не церемонясь, переворачивает меня рожей в мягкий плед и освобождает руки.
– Ты имел в виду Воробьева Игната?
Кровоток возвращается, и онемевшие конечности, оживая, начинает покалывать.
– Да. Свалил, как только я отвлекся на тебя. Блин, второго не поймаю. Уж извини, но сил не хватит.
– Второго... ты это серьезно? – опять удивляюсь я.
Леонид почему-то думает, что Игнат опасен для Литвиненко.
– Мое дело простое – людей спасать. А суд не по моей части, Миш. Все, как только придешь в норму… – Леонид с сожалением глядит на неестественное положение ключицы возле моей шеи и цокает языком: – Либо тут сиди, либо догоняй. Главное, не вглядывайся в подозрительно знакомые предметы, которых тут быть не может. Не то – смерть. Понял?
– Понял, – киваю я и вспоминаю плюшевого медведя.
Городовой выбегает из номера с неестественной для человека прытью.
Сидеть на месте в мои планы не входит, нужно догнать его хотя бы на крыше. Мучительно медленно, но все-таки удается встать с кровати. Ключица отзывается болью: пульсации так противно и монотонно врезаются в рассудок, что становится тошно.
Опираясь рукой о стену, я иду к лестнице. Она совсем рядом от номера. И пока ноги тащат меня вверх по ступенькам, насчитываю три этажа. А вот если бы Леонид поймал меня на, скажем, десятом этаже, мне бы оторвало руку к едрёной матери? Наверняка.
На крыше стоят двое.
Еще один лежит ничком в темном пятне крови.
Мой одногруппник Игнат Воробьев пустым взглядом созерцает рубеж горизонта. Небо здесь отливает яркой бирюзой, а не привычной синевой, как у нас. Безумно красиво.
Я подхожу к Воробьеву:
– Это ты его, Игнат?
Воробей поворачивается. Наши взгляды пересекаются. Да, это точно он воткнул нож под ребро профессору.
– Выходит, ты все знаешь, – не спрашиваю, а констатирую я.
– Когда ты ушел с кладбища, меня вызвали в ИМП. Они сказали, что ты, Михаил, скорее всего, не виновен. Я не сразу в это поверил, но решил выяснить, кто именно слил инфу о новом лазе. Это был Литвиненко, он виноват в смерти Инны. А на тебя, Кротов, мне плевать.
Игнат отвечает спокойно, без злости или дрожи в голосе. Он, мне это ясно по интонации, совершенно не чувствует себя убийцей. Или не думает, что убить – это плохо. Этого Игната я не знаю.
– Так, молодые. А не пора ли нам свалить отсюда?! – Леонид хочет разрядить обстановку и сменить тему, чтобы не возникло новых конфликтов. Но, как по мне, между мной и Воробьем теперь точно ничего такого не произойдет. – Этот город, знаете ли, не любит гостей. Чем дольше мы здесь, тем больше вероятность угодить в капкан или еще в какую-нибудь дрянь. Ловушек тут пруд пруди.
Игнат кивает.
– Пошли, – соглашаюсь я.
***
Внизу, на улице, ни одной живой души. Только порывы ветра хлещут стены, распахивают форточки, остервенело треплют нам одежду.
«Почему мне здесь так спокойно?»
Плюшевый медведь лежит у входа в гостиницу. В отличие от меня, игрушку оперинженер не стал ловить.
– Можно? – спрашиваю я у Леонида.
– Валяй, парень. На тебя он не подействует, ловушки всегда индивидуальны.
– Так что это все-таки за место?
– А нужно ли тебе это знать, Михаил? Давай так: этот город очень далеко, он опасен. Тут и поставим точку.
– Путник – он правда на другой планете?
– И это утекло из ИМП… – разочаровался Леонид.
– Литвиненко бывал тут раньше, много лет назад. С тех пор наводил справки.
– Парень, не думай. Эти знания тяжелы, твои плечи не выдержат. Теперь все будет нормально, вернешься к прежней жизни. А Путник – забудь его. Как страшный сон. Здесь не просто опасно, тут смерть – явление привычное.
– И на Земле смерть случается.
– В сотни раз, Миша. В сотни раз привычнее, чем на Земле, – мрачнеет Леонид и заканчивает наш с ним разговор.
…Я захожу последним.
Пока еще в комнате с пентаграммой светло, бирюзовый рассвет проникает сквозь открытую дверь. А потом она начинает закрываться. Профессор правильно говорил: пока я там – проход открыт, стоит мне выйти – и никому сюда не попасть.
Наступает кромешная тьма.
Черт, ведь у меня все это время была с собой зажигалка. Я впотьмах тут шарился, а ведь мог упростить себе задачу. Дурак.
клик-клац
Теперь с мраком борется неуверенный в себе огонек.
Мы с Леонидом идем вперед. Игнат почему-то замер в центре пентаграммы Соломона. При таком освещении не разобрать, но его лицо, кажется, сделалось задумчивым.
– Игнат? – зову я его.
– Дорогу не помню, буду замыкать. Ведите, – мгновенно реагирует Воробей.
Я киваю одногруппнику, который еще утром был совершенно другим человеком, и мы отправляемся на поверхность.
***
Вечереет.
На улице холодный январь.
Я сижу на лавочке и… большим пальцем откидываю колпачок зажигалки вверх, проворачиваю кресало, высекая из кремня искру, даю фитилю заняться пламенем, а после – закрываю колпачок.
клик-клац
– Курить вредно, – назидательно сообщает Леонид, оперинженер магической полиции.
– Знаю. Это так, пока мы на кладбище…
Две недели назад я давал ему показания. Чистая формальность. Потом мы обменялись номерами телефонов и разошлись. Он пообещал позвонить, когда его командировка в Москве будет подходить к концу.
Так мы и встретились на Владыкинском, у могилы Инны.
– Чем закончилась история? – спрашиваю я.
– С Литвиненко-то? Ну, дело умоляли замять, чтобы не портить репутацию института. Обернули все так, что он погиб после того, как обнаружил тайный город, в который попал случайно с помощью магии. К сожалению, другим в него уже не войти, потому как подобное колдовство, особенно под Москвой, карается законом. Мы пустили слушок, что попытка проникновения в тот город грозит пятнадцатью годами строго режима в тюрьме для маг-населения. Вскоре слух станет новым законом.
– Козлы… не зря я ушел из института.
– Это политика, Миш, – пожимает плечами Леонид.
Политика, потеря репутации, утрата престижа институтом – пусть горят в пекле, мне наплевать. Зная правду, моя нога больше никогда не переступит порога этого заведения. Тщеславные уроды!
– Как думаешь, Игнат пользовался пентаграммой? – интересуюсь я.
– Думаю, да, – подтверждает Леонид. – Я нагнал его после туннеля, он стоял посередине той комнаты. Почему ты спрашиваешь?
– Странно все-таки работает формула Соломона. Вот из Литвиненко она сделала настоящее чудовище. Надеюсь, с Игнатом такого не случится. И со мной.
Выходит, Игнат уже никакой не Воробей. Нашел свое мужество, пускай для этого и пришлось убить профессора. Надо же… мать твою, не ожидал от него! Так вот чего ты жаждал больше всего на свете – перестать бояться.
– Кстати, ему не вменили уголовное, он по-прежнему ходит на лекции, – поделился Леонид.
– Политика?
– Угу. Между нами, Миша… но его действия расценили как самооборону. Естественно, не обошлось без последствий: Игнат Воробьев теперь навечно в списке «особо опасных маг-граждан» ИМП. И если он не поймет, какую поблажку ему дали, то сядет надолго. Но парень, кажется, все осознает лучше многих.
– Пентаграмма нас всех поменяла.
Леонид пожимает плечами:
– И да, и нет. Видишь ли, Миш, ее магия, она незрима и по большей части непредсказуема. А то, что не поддается контролю и статистике, лучше оставить в покое, особенно когда дело касается колдовства. Да, она подарила вам предназначение, к которому люди идут годами. Жажду, что в вас сидела, утолили магическим путем. Только в случае с Литвиненко это произошло посмертно. А знаешь почему? Я тебе скажу. В условиях формулы нет такого пункта: остаться живым.
«Посмертно» – слово зазвенело в голове. Вон там впереди, за синей оградкой, лежит Инна. Замерзшая точка во времени.
Нет, не так.
Она теперь и есть время.
– Миш, я вообще-то хотел с тобой поговорить на очень серьезную тему, – начал было Леонид…
Я не могу сдержаться, уголки рта сами ползут вверх, обнажая улыбку:
– Ты кое в чем ошибся.
– Да?! И в чем же? – тут же переспрашивает этот бравый оперинженер ИМП.
– Ты сказал, что мою жажду утолили магическим путем. И это точно не так! Литвиненко хотел совершить великое открытие, Игнат хотел перестать бояться. Я – не желаю прекращать исследовать. Понимаешь разницу?
Леонид крепко хмурится, морщит лоб.
– Ох, и проблемный же ты тип, – произносит наконец он. – Путник тебя убьет! Не пришло время людям узнать эту тайну. Мы оба понимаем, что пентаграмма, если ты ее вновь используешь, откроет тебе дверь и необязательно в московском метро.
– Сто пятьдесят метров над уровнем моря. Как только мы вернулись домой, я сразу же выяснил условия активации пентаграммы. Было несложно посчитать, на какой глубине располагается эта комната.
– Понятно, ты уже решил. И я знал, что мне тебя не отговорить.
– О чем речь тогда? – удивился я, полагая, что он хотел меня обезопасить.
– О ней, – Леонид кивает в сторону могилы. – В общем, ты должен кое-что знать. Ее мать приходила… видимо, не выдержала. Она сказала, что отчим, скорее всего, насиловал Инну, когда та еще была подростком. Мать не верила. И лишь со смертью дочери поняла: Инна не врала, когда обвиняла.
– Инна не говорила. Даже не намекала. Ни разу не пожаловалась. Я бы не подумал, что такое вообще могло с ней произойти. До недавней поры… потому что Литвиненко как раз намекал мне.
– Есть диагноз десятилетней давности. Что-то о психическом расстройстве, – продолжал Леонид. – Миш, она ходила с тобой потому, что…
– …искала смерти, – перебиваю я.
– Прости, Миш.
– Нет, брось. Ты правильно поступил, мне надо было знать. Оказывается, вы, ИМП, вовсе не приспешники сатаны, как говорят в народе. Вполне нормальные ребята.
– Ну, вот всегда так! Но и с этим приходится мириться. Что поделать… – улыбается Леонид.
– Что поделать, – соглашаюсь я.
клик-клац
Выкуренная сигарета, бычок, сверкая красным огоньком, летит в урну.
***
…Когда-то этот закольцованный туннель должен был стать адронным коллайдером. С развалом СССР правительство позабыло о нем, и ускоритель частиц превратился в охраняемый недострой.
Лазейка привела в «пультовую» – комнату, где должны были сидеть ученые и проводить свои эксперименты.
Удачное место.
Вливать тут магию в пентаграмму приятно.
Еще слаще на душе, когда щелкает засов и за порогом меня встречает свежий ветер другой планеты.
Я хорошо снаряжен.
Запас воды и тушенки на пару недель, сменное белье, обеззараживающие таблетки и много прочих вещей, столь необходимых в походе. На лямке рюкзака подвешен за петельку коричневый плюшевый медведь; теперь у него две пуговицы вместо глаз, а не одна.
Я шагаю навстречу городу.
Мы друг друга стоим: он настолько жадный коллекционер, насколько я – жадный исследователь.
Да, знаю наверняка…
Путник ждет своего диггера.
Автор: Алексей Кононов (Fatum)
клик-клац
клик-клац
клик
– Ну и сволочь, твоя девушка мертвая лежит в гробу, а ты зажигалкой играешь. Взгляни на нее, мать твою. Взгляни, Кротов, будь ты человеком! – просит Игнат.
Бросаю взгляд в ту сторону.
Возле вырытой ямы стоит ящик на двух табуретках. Деревянные бортики оклеены уродливой красной бахромой. Снег припорошил раскопанную землю и наверняка ее лицо.
клик-клац
Мысли давят, хочется размять их – просунуть пальцы сквозь лоб и помассировать мозг.
Мысли не унять, пока я на поверхности.
Когда спускаешься под землю, давление всегда исчезает. И манит черная свобода бездонного туннеля. Чтобы это ощутить – мало оказаться внизу. Необходимо родиться диггером: уметь понять тишину, почувствовать себя точкой, которая врезалась в поток времени и замерла в стазисе. Но то – глубина, и совсем другое – похороны.
Тело Инны – в гробу.
А сама Инна осталась там, внизу.
клик-клац
– Почему она не вернулась живой? Ответь мне, сволочь! – требует Игнат.
Игнат Воробьев хочет мести. Сил понять, зачем диггеры спускаются на глубину, у него нет и никогда не будет. Трусливый птенец. Он набрался храбрости, когда для него все уже кончено. Игнат кажется мне убогим, но с какой же силой сверлит его вопрос.
«Почему она не вернулась живой?» – лягаются мысли. И в сотый раз, рефлексируя, я поднимаю со дна памяти тот день. И в сотый раз пытаюсь понять, почему же Инна не вернулась живой!
клик-клац
Мы с Инной ушли вечером.
Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская». Станция – идеальна: пятьдесят три метра вниз, за стеной запасной командный пункт штаба дальней авиации – рассекреченный бункер-42, ставший теперь музеем. Многие олд-диггеры используют «Таганскую» как отправную точку в череду других туннелей, но мы с Инной первыми решили проверить свежую инфу. Какой же был восторг, когда за обрушенной кирпичной кладкой оказался проём! А за ним вертикальный колодец, который жадно проглотил фосфорную палку без единого звука. Черную пропасть сопровождала лестница.
И мы, конечно, спустились.
Внизу нас встретил витиеватый лабиринт. Чтобы не заблудиться, составили бумажную карту: нарисовали повороты и указали все расстояния от исходной точки. Плюс оставили маячки, разложив их вдоль левой стены – строго через каждые двадцать пять метров. Наконец я обнаружил комнату с двумя дверьми: через одну мы вошли, вторая оказалась заперта. А еще в центре этой комнаты кто-то нарисовал огромную пентаграмму.
Мы с Инной пробужденные, маг-граждане с потенциалом. Как и половина Москвы. Однако глупость – это не про нас. Мы не стали проводить эксперименты с магией.
Вот только кто знал, что на пентаграмму можно воздействовать косвенно?
Нет, это не глупость – просто нелепость жизни.
клик-клац
– Молчишь, падаль? – слова Игната выдергивают меня из воспоминаний.
Кладу зажигалку в карман, поднимаюсь с лавочки и смотрю в его крохотные глазки. Он гораздо ниже ростом, но сейчас у Воробья храбрости больше, чем когда-либо.
– Инна не вернулась живой, потому что мы занялись любовью на пентаграмме. Наш секс, не знаю как, активировал ее. Затем щелкнул засов и открылась дверь, а когда мы переступили порог, то оказались в Медном городе. Он вовсе не так прост, как рассказывал на лекциях Литвиненко. Город что-то забрал у Инны… что-то такое, без чего ее тело не может существовать.
– Издеваешься, гадёныш детдомовский! – рычит Игнат.
– Хочешь ударить, Воробей?
Он хочет и бьет.
Боль отрезвляет, уносит навязчивые мысли вдаль.
Я бью в ответ, и Воробей заваливается на бок.
Прочь. Надо уйти отсюда. В гробу – не Инна. Инна – там, на глубине. И мне надо за ней вернуться, найти способ отнять у города то, что он забрал. А ты, Игнат Воробьев, и остальные, кто сейчас с презрением жжет мне спину, – идите в задницу.
Но сначала полиция.
Встречи с ними надо избежать. Стервятники с самого утра поджидают у ворот кладбища, оцепили выход, словно там смердит, а им по зову сердца требуется понюхать.
Ничего.
Заборы у кладбища невысокие, перемахну на южной стороне – и сразу к Литвиненко. Разговор с профессором сейчас важнее, чем очередной допрос у следователя.
***
Подземкой пользоваться не хочу и краешком ума понимаю почему – нужно экономить силы, готовиться к спуску и не показываться под землей раньше положенного. Хороший диггер знает, как важна подготовка и сбор информации.
Автобус везет меня к метро «Академическая». За прохладным окном, образуя мой мир, мелькают люди – обычные и бездомные, шныряют собаки – на поводке и свободные, стоят дома – в черных проводах и металлических ЛЭПах, тянутся дороги – вонючие и съеденные реагентами, над этим всем замерло небо – свинцовое от печали. Там, за окном, у меня огромные проблемы.
«Ты мне нужен, дядя Гриша. Как тогда…»
…Тогда, давным-давно, Григорий приходил ко мне в детский дом, чтобы рассказать очередную безумную историю. Он говорил о катакомбах Санкт-Петербурга, раскопках в Богом забытых местах, о бесконечных мытарствах в поисках новых открытий. Тогда-то, не сосчитать уже сколько лет назад, я как завороженный грезил о жизни исследователя.
Хорошо, что у моих родителей, пока они еще не умерли, был такой друг детства – Григорий Литвиненко. Хорошо, что после похорон мамы и папы профессор по какой-то неведомой причине оказался рядом, чтобы поддержать меня.
Это ли не настоящая удача?
Думаю, так и есть.
Сегодня дядя Гриша преподает историю в институте археологии, а я посещаю его занятия уже три года. Литвиненко любит диггеров, и, пускай это раньше называлось иначе, он сам – диггер.
Важно другое. Впервые о Медном городе мне рассказал именно дядя Гриша. А значит, проводить сбор инфы нужно у него.
Охранник на входе глядит косо и лениво. Я не обращаю внимания и двигаюсь дальше: пусть принимает за студента, у которого просто-напросто не сработал вовремя будильник. Если не суетиться – подозрений не возникнет.
Меня интересует расписание занятий. За стеклом, на огромном бумажном полотне, нахожу фамилию профессора и номер аудитории. Повезло, он близко.
Бегу к нему.
Профессор уважает студентов и требует такого же отношения. А потому запирает аудиторию каждый раз, когда ведет лекцию. На ней нет места опоздавшим.
Стоя подле аудитории, я узнаю его голос. И не церемонюсь. Мне некогда. Просто бью ногой в дверное полотно и слышу, как сыплется штукатурка за откосами. Голос внутри смолкает. Бью еще раз.
Щелкает замок, открывается дверь. На пороге недовольный Литвиненко, он смотрит прямиком мне в душу. «Ну, ты уж прости. Мне и правда надо с тобой сейчас поговорить», – приходит виноватая мысль.
– Привет, Миша, – произносит он.
– Привет, профессор, – отвечаю я.
А в глазах стоят слезы.
– Инна? – спрашивает Григорий.
– Да. Там, внизу.
И мы оба молчим. Пока я не нахожу в себе силы начать первым.
– Мы нашли Медный город, профессор.
– Врешь, Миша. Знаешь, почему тебя ищет полиция? – тихо спрашивает он.
Мне же плевать на полицию, я хочу сейчас поговорить о другом:
– Я вернусь туда. Кажется… нет, уверен, что знаю, как спасти Инну! Мне просто необходимо немного информации о Медном городе, необходимо подготовиться. Тогда я непременно ее спасу.
Григорий прикусывает губу. Потом оглядывается на аудиторию. Неужели он размышляет, а видит ли хоть кто-нибудь из студентов, с кем он сейчас беседует. Я читаю в его глазах страх и сомнение. А секундой позже читаю все-таки любовь.
– Сочувствую тебе, Миш, – наконец-то выдавливает профессор и отстраняет меня рукой. Он выходит из аудитории и закрывает за собой дверь. – Пошли на кафедру, там никого. У меня ключи, запремся и поговорим.
Идем быстро.
Литвиненко торопится, подгоняет. Наверное, опасается, чтобы нас… нет, меня, не заметили в коридорах университета.
Кафедра пуста. Профессор бесцеремонно впихивает меня внутрь и тут же запирает дверь. Ключ двигает ригели до тех пор, пока позволяет устройство дряхлого замка.
Дядя Гриша явно взволнован:
– Тебя ищет магическая полиция. Да и простая полиция тоже. Мне сожрали все уши за последний день, а ты взял и просто явился сюда. Знаешь, какую статью тебе вменяют?
«Нет, не с того начинается наш разговор.
Статью… Откуда мне это знать?!»
Меня выжимают собственные мысли, они требуют вернуться назад – в Медный город. А что происходит здесь, на поверхности, не важно.
– Я все исправлю, профессор.
– Что ты исправишь?! – Литвиненко бьет кулаком по столу. В нем растет злоба сродни той, которую вызывает студент, не способный освоить элементарный материал. Тихая злоба, знакомая каждому, кто хоть раз, хоть где-нибудь учился. – Ты исправишь смерть Инны? Ты исправишь ее изнасилование? Или ты можешь исправить незаконные эксперименты с магией?
– Что ты несешь?! – одурело спрашиваю я. – Какое еще изнасилование?
В моем мозгу складывается одно с другим, а внизу живота нарастает спазм – и начинает крутить, крутить, крутить… ледяной дугой страха.
«Изнасилование? Нет, такого не может быть!»
Литвиненко сглатывает слюну и с сожалением смотрит на своего нерадивого студента. То есть на меня.
Быть может, профессор понимает, что мне просто не повезло?
Да, он понимает. Его тон смягчается:
– Как только родители Инны получили результаты экспертизы, они спустили на тебя всех собак. После похорон тебя хотели арестовать. Как ты вообще ушел с кладбища? – Профессор подходит к окну и, разглядывая что-то или кого-то за стеклом, начинает трепать свою бороду. Шумно вздохнув, он наконец добавляет: – Бог с ней с Таганской. Подумаешь, спрыгнули на пути, полезли туда, куда не стоило. Но тебя обвинили в таком…
– Я для них сатанист какой-то! Из меня сделали дьяволопоклонника, долбаного психа. Охренеть! Охренеть…
– Поверь, для родителей Инны ты – хуже.
– Что делать, дядя Гриша?
– Рассказывай. Всё. Чем смогу – помогу, Миша.
Снова и снова, и снова меня просят вспомнить. Вот бы разодрать себе лоб и дотянуться пальцами до нейронных связей, а потом ногтями выскоблить эти события.
– …Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская», – начинаю я. И вновь мне приходится вызвать в памяти все-все-все, до мельчайших подробностей, балансируя между адекватностью и безумием, в которое меня неумолимо тянет эта история. – Там, на глубине, мы с Инной занялись любовью, и это активировало пентаграмму. Потом открылась дверь, которая вела в Медный город. Конечно, мы пошли. А кто бы не искусился? Мы не далеко забрались, на одной из улиц Инна нашла безделушку, плюшевого медведя. Нашла, да так и не смогла выпустить из рук. Она смотрела на него не в силах оторваться, ничего не слышала и никак не реагировала. Мне показалось, эта игрушка вытягивает из нее какую-то жизненную силу. А через пять минут Инна упала без сознания.
– Медный город – сказка, миф, – тихо возразил профессор. – В это сложно поверить, Миша. Но пусть так. Что было дальше?
– Я привязал Инну веревкой к своей спине и «помчался» что было сил на поверхность. Прошла вечность, прежде чем мы оказались на платформе. Прибыла охрана метрополитена. Они вызвали полицию и скорую. Инну забрали в больницу, а меня держали за решеткой, пока не явился следователь.
– Что ты рассказал следователю?
– Ничего. Для полиции мы – диггеры, которые исследовали новый лаз. Я не упоминал город и пентаграмму.
– А потом тебе сообщили, что Инна мертва. И отпустили, чтобы ты мог попрощаться с ней на кладбище. Так?
– Да.
– Глупо, Миша! И ты знаешь почему.
Я задумался.
…Полиция проверила лаз. А потом Инна… экспертиза показала, что был половой контакт. Не занятие любовью, а именно так, сухо и официозно: половой контакт. Они сложили два плюс два и получили пробужденного маг-гражданина, который занимался сексом с умершей девчонкой там, куда привели маячки, то есть на пентаграмме.
Глупо, да. Знаю!
Но что, скажите мне хоть кто-нибудь, я мог поделать?!
Ничего.
…Если кто-то умер и в этом замешана магия – дело передают в инженерно-магическую полицию. Эти ребята не знают шуток. В ИМП работают боевые маги, которые разорвут голыми руками металлическое полотно, если того потребует ситуация.
– Мне надо вернуться.
– Зачем? – вопрос профессора звучит резко. – Из твоего же рассказа несложно определить, чем все закончится.
– Я найду того плюшевого медведя и...
– Невозможно, Миш! – нетерпеливо перебивает он. – В Медном городе, о котором ты упорно талдычишь, не было плюшевых медведей. Совсем. Царь Соломон, владелец города, извини, но не страдал сентиментальностью, чтобы такое там могло появиться.
– Как же пентаграмма? Мы ее активировали, она открыла дверь. Мне не привиделось, профессор!
– Нарисуй.
Литвиненко достает листок бумаги и шариковую ручку из верхнего ящика письменного стола.
Пентаграмма занозой сидит в памяти, поэтому я быстро усаживаюсь за стол. На бумаге появляется большой двойной круг, а внутри него пятиконечная звезда двумя лучами вверх. Пространство между кругами заполняет латынь, а со всех сторон пятиконечной звезды – слева и справа от каждого луча – находятся мистические знаки.
– И все-таки это пентаграмма Соломона, – задумчиво произносит профессор. – Судя по формуле рисунка и латыни, означает… хм-м… «для достижения задуманного». Да, такой перевод будет точен. Но пентаграммы Соломона – это просто рисунки! Они не работают, понимаешь? То была сказка для дурачков, которые плодили слухи. Никто не хотел воевать с царем, все боялись его джинов, магии и прочей «паранормальщины».
– Что именно делает формула?
– Эта формула меняет траекторию жизни, – как ни в чем не бывало отвечает профессор. – Такое невозможно, антинаучно и вообще настоящее мракобесие. Сам подумай, Михаил, все пентаграммы выполняют какую-то полезную работу: вскипятить воду, усилить мышцы, поднять предмет в воздух и так далее. Иных не существует. С тем же успехом можно воспользоваться услугами цыган на Савеловском рынке – погадают, авось угадают, и жизнь твоя заиграет новыми красками.
– Если пентаграмма – пустышка, я все равно пойду назад и найду того плюшевого медведя. Могу поклясться, что он – какая-то ловушка, которая забрала у Инны…
– Что, к примеру? – раздраженно спрашивает Литвиненко.
– Да не знаю! Что угодно: ее суть, душу, магическую силу.
– Твою мать, Миша! И дальше? Будь это правдой, что ты делать-то станешь? Ну, допустим, нашел ты медведя этого, а в нем – ее душа. Что потом? Вернешься и раскопаешь могилу? Каким-то чудом возвратишь душу на положенное ей место, и Инна откроет глаза?
Молчу. Сказать нечего.
Григорий отводит глаза в сторону.
– Прости, я не хотел так, – говорит он.
– Я не в обиде. Ты почти отец мне.
Профессор и сам на взводе, с утра сдерживает эмоции. А я-то дурак и не понял.
– Спасибо, Миша. И ты мне больше, чем просто студент. Хочешь правду? – Его голос звучит совсем тихо. – Ты не успокоишься, пока не спустишься туда снова. Но дело не в колдовстве, из-за которого погибла Инна. Тебе просто необходимо убедиться, что это всего лишь игрушка, которая попала… нет, не в Медный город, а волею нелепого случая в обычную канализацию. Она не похищала душу Инны. Но ты этого не поймешь, пока не потрогаешь ту вещь. Возможно, даже пока не разорвешь ее на части. У тебя очень мощный незакрытый гештальт, Михаил. Ступай и найди. Убедись, что эта вещь безвредна, а потом непременно изорви в клочья. Без этого ты смерть Инны принять не сможешь.
– Вот, значит, как оно…
– Да, Миш, – вздыхает Литвиненко.
И тут же в дверь кафедры кто-то очень настойчиво забарабанил. У преподавателей есть ключ. Студенты делают это более уважительно. Стучавший явно требует немедленного подчинения, то есть открыть.
Я подхожу к окну. За березовыми ветками у входа на территорию университета стоит машина. Из приоткрытой двери выглядывает рука с сигаретой.
Там нельзя парковаться.
Все это знают.
Какова вероятность, что оперативник инженерно-магической полиции находится сейчас за дверью?
Проверять не хочу.
Стук смолкает. Теперь этот некто тянет ручку на себя, и дверь начинает потрескивать.
– Беги, – шепчет Григорий.
Я повинуюсь и ныряю в окно.
Не скажу, что земля встречает мягко, все-таки второй этаж. Но, по крайней мере, сейчас никто не нацепит мне наручники на запястья.
Какая-никакая, а удача!
Превозмогая хромоту, бегу прочь от университета. А впереди… впереди меня ждет станция метро «Таганская».
***
За спиной – женский крик. Кричит пассажирка московского метрополитена, а может, и сотрудница охраны – это не так важно. Погоню не объявят сию секунду. Вначале новость о диггере придет на центральный пост, где обученные люди, прежде чем вызвать наряд, проверят камеры. А вот дороги назад, увы, уже не будет. Только в лапы к ИМП.
В запасе сорок секунд.
Не успею – встречу удивленное лицо машиниста.
А что? Профессор ведь намекнул, что мне нездоровится. Психи творят всякое и не оглядываются на последствия. Никогда. И я не стану.
Впереди маячит свет, он становится все сильнее. Пострадавшая от вывиха лодыжка замедляет меня.
Ну, где этот чертов лаз?
Вот… Вот он! Только какой-то негодяй огородил его черно-желтой лентой. Ничего. Для меня это не предупреждение, напротив – цель. Шаг, шаг, шаг, и я рву эту полоску своим телом, а за спиной с оглушительным ревом проносится поезд.
Бездонная пропасть колодца встречает меня. Пятьдесят метров тьмы вниз, тридцать метров мрака в диаметре. О, Инна, этот колодец по-прежнему прекрасен, как и в первый наш с тобой раз.
Я зажимаю зубами телефон и направляю встроенный фонарик вниз, на ноги. Металл лестницы холодит пальцы, а гул от соприкосновения ботинок с перекладиной разлетается эхом по бетонным стенам колодца.
Пятьдесят метров – это больше десятиэтажного дома. Столько я преодолел с Инной на спине. Сам не знаю, как смог.
Нога на перекладину, потом на следующую, на следующую… В темноте спускаться несложно, потому что высоты толком не ощущаешь. Тело двигается рефлекторно, порождая ритм, который длится до тех пор, пока фонарь наконец-то не освещает дно колодца.
Вот и все, спуск окончен.
Телефон сдыхает у подножия лестницы. Я даю глазам привыкнуть к темноте, понимая, что это даже не полумера – совершенно бесполезная трата времени.
Нет света – нет зрения.
Звуков, кстати, тоже нет.
Даже крысы не решаются спуститься сюда.
Стена шершавая. При движении на пальцах собирается кирпичная крошка. Обрывками, но я помню карту и медленно продвигаюсь к комнате. Уверенность в выбранном направлении становится стопроцентной, когда под левым ботинком хрустит один из брошенных нами в тот раз световых маячков. Кажется, мои глаза различают их зеленоватое свечение. Однако это просто фантазия, глюк изголодавшегося по свету мозга.
Как бы там ни было, я иду, пока не натыкаюсь на дверной проем. Затем опускаюсь на пол и, шаря руками перед собой, ползу вперед. Пол пыльный, но не грязный, и гладкий в том месте, где краской нарисована пентаграмма.
Все верно. Я точно там, где мы были с Инной.
Но где же тогда те самые потоки воздуха? Железная дверь впереди закрыта! Такого не может быть. Унося отсюда Инну, я бы и не вспомнил, чтобы прикрыть ее за собой.
Может, это ИМП? Может, они закрыли дверь, как только побывали в Медном городе?
Нет. Не так.
Как только пентаграмма перестала действовать, дверь закрылась сама.
Раньше мне не доводилось практиковать магию и никогда не было интересно, как именно необходимо вливать магическую силу в пентаграмму. Единственный и последний раз я это делал в паспортном столе, когда сдавал тест на маг-гражданина.
Тест показал положительный результат.
Надо пробовать.
– Черт меня дери! – от неожиданности слова вырываются сами собой.
Магия работает естественно и непринужденно. Невероятно, но я касаюсь пентаграммы и чувствую, как из меня течет сила, которая запускает невидимые процессы и активирует магическую формулу. Если бы я не знал, что сейчас делаю, то и не заметил бы происходящих с собственным телом изменений. Вот оно как… Оказывается, магия всегда была со мной… с нами со всеми. Мы просто ее не замечали.
Внезапно раздается череда громких щелчков, чем жутко меня пугает.
«Нет, там точно есть город, профессор!»
Я не сошел с ума. На такой глубине столь сильный воздушный поток может говорить только об одном – неподалеку открытое пространство, где гуляет ветер.
Подползаю к двери. Ощупываю массивные клепки, личину замка и наконец кнобу с поворотно-возвратным механизмом. Дергаю круглую ручку на себя, дверь поддается… и вот он – Медный город царя Соломона. Я его вижу собственными глазами!
– С моей головой все в порядке, профессор. Он существует… – говорю я в пустоту. Слова, прежде чем раствориться на незнакомых улицах, отзываются затухающим эхом.
Нужно быстрее отыскать того злосчастного плюшевого медведя. Если покажу его в ИМП, они проведут экспертизу и найдут что-нибудь магическое, то, что способно убить. А с меня снимут обвинения.
Но Инна – она мертва.
Принятие приходит с опозданием. Инна действительно мертва. Ее не вернуть. Она уже лежит в земле, и ничего я не сделаю, чтобы исправить ситуацию. Ничего! Похороны прошли, ее закопали по-настоящему. Профессор прав: мне было нужно спуститься сюда и найти эту игрушку, но не для того, чтобы спасти душу Инны…
…чтобы принять простые факты: мы не встретим вместе утро на теплых простынях, она не заварит мне кофе, я не уберу прядь волос с ее лица. Мы с ней никогда больше не увидимся.
Я утираю мокрые щеки, встаю и делаю шаг за порог. И в эту же секунду затылок отзывается резкой болью – тонкая струя крови бежит от уха к подбородку.
Оборачиваюсь.
Позади меня во тьме стоит человек. Кажется, у него в руке обрезок трубы, ну или что-то очень на это похожее.
– Ты молодец, Миша, – миролюбиво говорит он и тут же наотмашь бьет в челюсть.
***
На крыше холодно.
И… красиво!
Я сижу на стуле из лакированного дерева и тонкого слоя поролона внутри бордовой обивки. Суровая мебель из суровых советских времен.
Упаковочная клейкая лента, или, если говорить человеческим языком, скотч – великолепный инструмент, когда тебе необходимо кого-то обездвижить. Мои ноги надежно примотаны к деревянным ножкам, руки заведены за спину и связаны в запястьях, торс намертво прижат к спинке стула.
Не пошевелиться.
Меня бережно усадили у самого края, так что носки ботинок сейчас созерцают пропасть.
Должно быть смешно, но думаю я о… рубероиде. О том самом рубероиде, которым укрыта половина российских многоэтажек. Его не должно быть во владениях царя Соломона – джинам и злым духам, строившим город, была неведома подобная технология защиты от воды. Да и страшны ли протечки волшебному городу?!
На коленках лежит маленький плюшевый медведь. Коричневый, потрепанный, с пуговицей вместо глаза – вторая оторвалась, и сейчас на ее месте торчит пара черных ниток.
Шея затекла. Я поворачиваю голову и вижу, как в нескольких метрах от меня на краю крыши сидит дядя Гриша. Он свесил ноги вниз и с каким-то восторгом болтает ими туда-сюда. Словно ребенок в предвкушении чего-то волнительного.
– Очнулся… – как ни в чем не бывало произносит он.
Между нами проносится поток ветра, взъерошивает волосы и, как в кино, быстро стихает, давая возможность поговорить.
– Это ты меня приложил?
– Угу. Ждешь объяснений?
– Мое тело еще не лежит разбитым в лепешку возле фасада здания… Так что да, было бы неплохо объясниться, – отвечаю я, наблюдая кое-что интересное. – Честно говоря, в этой ситуации немало символизма. Стул, по всей видимости, призыв к разговору. А вот медведь на моих коленях, тот самый, что убил Инну, – это обещанная смерть. Так?
Профессор усмехается.
– Умно, Миша. Проницательно.
– Прочитайте лекцию, – предлагаю я.
Мы оба смотрим вперед. Там, в бирюзовом рассвете, высятся бесконечные ряды всевозможных сооружений, среди них египетские пирамиды, забытые Богом мечети, разрушенные когда-то давно башни-близнецы и еще много… много всего.
– Обязательно, – соглашается профессор. – Нет, ну ты посмотри на эту красоту! Знаешь, на крыше какого здания мы с тобой сейчас находимся? Гостиница «Интурист»: двадцать два этажа бетона и стекла в стиле модерн. Ты знал, что тут КГБ вербовали граждан для шпионажа за иностранными политиками? В фойе слонялись ночные бабочки. Шкерились, выискивая иностранцев, фарцовщики-менялы и валютчики. Они покупали за водку и икру дефицитный товар и сбывали гражданам Советского Союза.
– Познавательно, но не относится к сложившейся ситуации.
– О, Михаил, не расстраивай старого профессора. Еще как относится! Вспомни, когда гостиница «Интурист» прекратила свое существование?
– В две тысячи втором…
– Верно, Миша. А теперь второй вопрос: почему она целехонькая и невредимая находится здесь, словно бы Лужков никогда не называл ее «гнилым зубом», от которого необходимо избавиться?
Литвиненко не соврал, он действительно хочет прочитать лекцию. И делает это в привычной манере: задает вопрос, а затем принимается рассуждать. Отдам должное – ни единого скучного занятия за ним не числится.
– Я расскажу тебе, Миша. Это нечто потрясающее! «Интурист» – нежданец. А нежданцем называют то, что было уничтожено в нашем мире, но по чьей-то прихоти возродилось в этом городе.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
– Знаю, потому как был тут… Правда, один-единственный раз. И с тех пор не могу забыть. К сожалению, некоторые двери открываются лишь однажды.
– Выходит, это все-таки не владения царя Соломона. – Я пытаюсь пошевелить затекшими конечностями. Получается очень сомнительно.
– Так и есть, это город Путник. Знал бы ты, сколько пришлось перелопатить информации, надавать взяток и совершить незаконных магических ритуалов, чтобы просто узнать название этого места. К слову, он даже не на нашей планете находится.
– Под московским метро есть проход на другую планету… Ну да. А не вы ли недавно намекали, что я псих?
– Я лишь провоцировал, Миша. Психология – штука полезная. Видишь ли, данным-давно я здесь уже бывал. И тогда этот город захватил мой разум. Я стал им одержим. Собирал информацию по крупицам, сопоставлял, проводил анализ, делал научные выкладки. Хочешь знать, почему я так уверен, что он на другой планете? Анализ грунта, который прилип к моим ботинкам, показал, что на Земле нет таких минералов. А название города, если верить поставщику информации, утекло из ИМП. Инженерно-магическая полиция – загадочные ребята. Они хранят множество тайн. Но если полицейские знали, что подобное место существует, и не рассказали… я сам расскажу.
Несмотря на сложившуюся ситуацию, если это все правда, то событие действительно выходит поразительное. Однако меня совершенно справедливо волнует вопрос собственного пленения.
Григорий Литвиненко… мой дядя Гриша, никуда не торопясь, продолжает:
– Допустим, некто, какой-то могущественный архитектор или сами законы природы не дают сгинуть во тьме времен памятникам культуры. Все прежде уничтоженное возрождается в этом месте. Не сказка ли археолога? Открытие, которого прежде никто не совершал. Сколько тайн, сколько предстоит изучить! Уму невообразимо!
Из моей груди вырывается хриплый смех, а профессор иронично покачивает головой. Ради этого все… ради открытия, которого никто прежде не совершал.
– Уже вижу ваше имя в заголовках газет, – шучу я. Хотя почему шучу? Совершенно ясно, что мне не сбежать из этой западни, а попытка вырваться лишь ускорит расправу. Но все-таки спрашиваю: – Ладно, профессор, символизм стула ясен – ваш студент высидел и выслушал, вы объяснили доходчиво, разговор состоялся. Теперь ясно, что это не царство царя Соломона, а город Путник на другой планете. Остается игрушка, медведь. Почему смерть все-таки должна со мной случиться?
Литвиненко встает и останавливается у меня за спиной. Слышится вздох, а за ним – слова:
– Я нашел ту пентаграмму на раскопках, которые проходили недалеко от Гибралтарского пролива. Наша группа копала между горой Драсса и горным хребтом Риф. Двадцать пять лет назад магия еще не появилась на нашей планете, но, когда она пришла, сделав население потенциальными магами, я вспомнил о пентаграмме. И, само собой, попробовал активировать. Спустя несколько сотен попыток стало ясно, что пентаграмму необходимо чертить на определенном расстоянии от уровня моря. Нарисовать ее глубоко под землей в одном из туннелей Москвы – отличная идея.
Да, помню. Хребет Риф, гора Драсса. Литвиненко рассказывал об этом, когда я жил в детском доме. Если верить легендам, Медный город где-то в том районе. Вот только…
– Пентаграмма принадлежит Соломону, но ведет вовсе не в тот город, в какой хотелось бы, – говорю я. – Хохма выходит, а, профессор?
– Это гораздо лучше, чем Медный город! – восклицает дядя Гриша. – Но ты не прав, мой дорогой студент. Пентаграмма вообще никуда не ведет, она лишь дает человеку то, чего он жаждет больше всего на свете.
– …чего жажду больше всего на свете… – повторяю я будто под гипнозом.
– Именно так, Михаил. Я не лгал, когда говорил о принципе ее действия. Ну, по крайней мере, был честен в большинстве важных деталей. Пентаграмма меняет жизнь того, кто ее активировал. Меняет так, что он непременно достигает желаемого! Вот только моя жажда конечна – совершить величайшее открытие и разделить его с людьми. А ты – диггер, желаешь исследовать и ведешь других за собой на глубину. Твоей жажде нет конца, потому тебе и открылся город, полный бесконечных загадок, и откроется вновь, даже если ты покинешь его. Ты, Миша, и Путник – сто́ите друг друга.
Мне вдруг сделалось так смешно, что я не могу сдержаться и начинаю хохотать.
– Ты был здесь, профессор! Но тебя больше не пускают, потому что твой удел – совершить одно-единственное открытие. – Смех обрывается страхом, ведь я вдруг понимаю причину своего заточения. – Чтобы дверь оставалась вечно открытой, мне суждено познать последнюю из тайн в своей жизни – смерть.
– Да, – подтверждает профессор. – Если ты уйдешь, двери Путника закроются, но если ты умрешь здесь, то сюда спустится уже кто угодно. Ты – гарант, ключ. А я – тот, кто этот ключ создал…
– Как ты сказал? Создал? – И до меня доходит. Доходит с такой силой, что я зверею: – Ты знал, профессор, что, меняя свою жизнь, пентаграмма меняет и жизнь окружающих в твою пользу!
Я выкручиваю шею – пытаюсь повернуться и заглянуть в его дьявольские глаза. Но Литвиненко продолжает стоять позади.
«Тр-р-рус-с… Какой же ты трус, дядя Гриша!»
– Честно, Миша, и подумать не мог, что так будет… Когда я активировал магию пентаграммы, начался процесс, в ходе которого формировалось твое призвание. Понимаешь? Твои родители должны были умереть, чтобы ты попал в детдом, а затем, слушая мои рассказы, обзавелся необходимой жаждой. Теперь у тебя есть то, чего нет у подавляющего большинства людей, – предназначение.
– Чушь!
– Не злись, Кротов. – Дядя Гриша повышает голос, хочет придать своей правоте уверенность. – Жить без смысла – все равно что уродиться тараканом. В этом нет никакой судьбы.
– Тварь, разве это стоит смерти моих родителей?! – ору уже я. Крик уносится вдаль, слышны повторяющиеся отголоски.
– Стоит! – вторит профессор. – Твой отец был скучным идиотом. А мать, тьфу, кухаркой… это нелепая жизнь.
– Не тебе решать, гад! Не тебе…
Мой гнев уступает место слезам. Они щедро орошают щеки и устремляются вниз к земле – мимо двадцати двух этажей, мимо стекол и железобетона. Я, рыдая, спрашиваю:
– Инна… ну она-то здесь при чем?!
– Вы же вместе активировали пентаграмму. Тебя она привела сюда. А чего Инна желала на самом деле, Кротов? Ты знаешь? – В его вопросе звучит какая-то невероятная обыденность, а после он также буднично добивает: – Кротов, ты знаешь, чего она желала.
– Да пошел ты, дядя Гриша… – говорю я и сплевываю кровавую слюну на рубероид.
– Ладно, Миша. Этот разговор был нужен для того, чтобы ты понял, ради чего умираешь. Все-таки я тебя воспитал как сына, которого у меня никогда не было. Мне тягостно прощаться с тобой.
– И поделом тебе, профессор.
Дядя Гриша кладет руки на мои плечи. Его ритуал – или назвать это похоронами? – подходит к концу. Напоследок он шепчет мне на ухо:
– Правда, жаль, Миш. Ты пойми, сынок, вот это все даже не я устроил. Это магия пентаграммы. Просто прими как данность и прости, если сможешь, если… успеешь.
***
Литвиненко толкает стул вперед, и пропасть открывается во всей красе. Я ныряю головой вниз, а через мгновение привязанное к стулу тело делает оборот, и в эту секунду я вижу глаза профессора.
Григорий плачет. Это столь же печально, сколь и нелепо.
Перед смертью мозг работает со скоростью света, нейроны бегают как угорелые, анализируют, что можно предпринять. Забавно, я сейчас рассчитываю время, за которое ускорюсь до девяти целых и восьми десятых метра в секунду, – ускорение свободного падения. Следом в памяти всплывает высота одного этажа гостиницы «Интурист» – умножаю ее на двадцать два.
Расчет утверждает, что падать мне около шести секунд. Если с учетом массы планеты Земля. Однако этот мир – неродной. И расчет приблизительный.
Перед смертью наступает адреналиновая агония, в которой мозг воспринимает мир очень остро. Например, звук выбитого стекла я слышу ровно через две секунды после начала падения. Вижу чью-то руку, которая хватает меня за предплечье и втаскивает внутрь одного из номеров гостиницы. Меня отшвыривает в стену, плечевой сустав вылетает с неописуемой болью, ломается ключица. Хвала небу, в конце концов я падаю на мягкую кровать.
– Прости, парнишка, иначе не мог, – смеется незнакомец.
У него дергается глаз и вибрирует на шее медный амулет. Зрачки такие широкие – нет в них дна. Мужчина приседает на корточки и обхватывает голову руками. А когда вновь поднимает взгляд, из его ноздрей так хлещет кровь, что заливает изношенный чуть ли не до дыр свитер.
– О-ох-х, – незнакомец стонет, но все равно поднимается. Взгляд мало-помалу твердеет. – Тяжеловато было тебя поймать, думал, не успею, да и силы истратил почти все. Проблемный ты тип, Михаил Кротов. Вот скажи, на кой леший ты с кладбища-то убежал? С тобой поговорить хотели, по-человечески не стали отвлекать… все-таки любимую хоронил. А ты, засранец, свалил! Мне тебя по всей Москве искать, а?
– Ты кто такой? – Мой собственный голос звучит неестественно, одуревши. Накрывает паника. Глаза бегают из стороны в сторону. Я судорожно осматриваю и пол, и потолок, и стены, и себя самого, и незнакомца.
– Леонид Городовой, ИМП, – представляется мой спаситель. – Приехал из культурной столицы помочь коллегам.
– Из С-ссанкт-Петер-ррбурга?
– Из него, родимого. Глубоко же у вас метро роют, Миш. Если б не твой одногруппник, то и не нашел бы тебя.
– Кто? – удивляюсь я.
Леонид смотрит на выход из номера, дверь открыта.
– Собака! Знал же, что он мутный какой-то. Хренов Игнат.
Леонид бросается ко мне, извлекает с поясного чехла нож и разрезает скотч, который сковывает ноги. Не церемонясь, переворачивает меня рожей в мягкий плед и освобождает руки.
– Ты имел в виду Воробьева Игната?
Кровоток возвращается, и онемевшие конечности, оживая, начинает покалывать.
– Да. Свалил, как только я отвлекся на тебя. Блин, второго не поймаю. Уж извини, но сил не хватит.
– Второго... ты это серьезно? – опять удивляюсь я.
Леонид почему-то думает, что Игнат опасен для Литвиненко.
– Мое дело простое – людей спасать. А суд не по моей части, Миш. Все, как только придешь в норму… – Леонид с сожалением глядит на неестественное положение ключицы возле моей шеи и цокает языком: – Либо тут сиди, либо догоняй. Главное, не вглядывайся в подозрительно знакомые предметы, которых тут быть не может. Не то – смерть. Понял?
– Понял, – киваю я и вспоминаю плюшевого медведя.
Городовой выбегает из номера с неестественной для человека прытью.
Сидеть на месте в мои планы не входит, нужно догнать его хотя бы на крыше. Мучительно медленно, но все-таки удается встать с кровати. Ключица отзывается болью: пульсации так противно и монотонно врезаются в рассудок, что становится тошно.
Опираясь рукой о стену, я иду к лестнице. Она совсем рядом от номера. И пока ноги тащат меня вверх по ступенькам, насчитываю три этажа. А вот если бы Леонид поймал меня на, скажем, десятом этаже, мне бы оторвало руку к едрёной матери? Наверняка.
На крыше стоят двое.
Еще один лежит ничком в темном пятне крови.
Мой одногруппник Игнат Воробьев пустым взглядом созерцает рубеж горизонта. Небо здесь отливает яркой бирюзой, а не привычной синевой, как у нас. Безумно красиво.
Я подхожу к Воробьеву:
– Это ты его, Игнат?
Воробей поворачивается. Наши взгляды пересекаются. Да, это точно он воткнул нож под ребро профессору.
– Выходит, ты все знаешь, – не спрашиваю, а констатирую я.
– Когда ты ушел с кладбища, меня вызвали в ИМП. Они сказали, что ты, Михаил, скорее всего, не виновен. Я не сразу в это поверил, но решил выяснить, кто именно слил инфу о новом лазе. Это был Литвиненко, он виноват в смерти Инны. А на тебя, Кротов, мне плевать.
Игнат отвечает спокойно, без злости или дрожи в голосе. Он, мне это ясно по интонации, совершенно не чувствует себя убийцей. Или не думает, что убить – это плохо. Этого Игната я не знаю.
– Так, молодые. А не пора ли нам свалить отсюда?! – Леонид хочет разрядить обстановку и сменить тему, чтобы не возникло новых конфликтов. Но, как по мне, между мной и Воробьем теперь точно ничего такого не произойдет. – Этот город, знаете ли, не любит гостей. Чем дольше мы здесь, тем больше вероятность угодить в капкан или еще в какую-нибудь дрянь. Ловушек тут пруд пруди.
Игнат кивает.
– Пошли, – соглашаюсь я.
***
Внизу, на улице, ни одной живой души. Только порывы ветра хлещут стены, распахивают форточки, остервенело треплют нам одежду.
«Почему мне здесь так спокойно?»
Плюшевый медведь лежит у входа в гостиницу. В отличие от меня, игрушку оперинженер не стал ловить.
– Можно? – спрашиваю я у Леонида.
– Валяй, парень. На тебя он не подействует, ловушки всегда индивидуальны.
– Так что это все-таки за место?
– А нужно ли тебе это знать, Михаил? Давай так: этот город очень далеко, он опасен. Тут и поставим точку.
– Путник – он правда на другой планете?
– И это утекло из ИМП… – разочаровался Леонид.
– Литвиненко бывал тут раньше, много лет назад. С тех пор наводил справки.
– Парень, не думай. Эти знания тяжелы, твои плечи не выдержат. Теперь все будет нормально, вернешься к прежней жизни. А Путник – забудь его. Как страшный сон. Здесь не просто опасно, тут смерть – явление привычное.
– И на Земле смерть случается.
– В сотни раз, Миша. В сотни раз привычнее, чем на Земле, – мрачнеет Леонид и заканчивает наш с ним разговор.
…Я захожу последним.
Пока еще в комнате с пентаграммой светло, бирюзовый рассвет проникает сквозь открытую дверь. А потом она начинает закрываться. Профессор правильно говорил: пока я там – проход открыт, стоит мне выйти – и никому сюда не попасть.
Наступает кромешная тьма.
Черт, ведь у меня все это время была с собой зажигалка. Я впотьмах тут шарился, а ведь мог упростить себе задачу. Дурак.
клик-клац
Теперь с мраком борется неуверенный в себе огонек.
Мы с Леонидом идем вперед. Игнат почему-то замер в центре пентаграммы Соломона. При таком освещении не разобрать, но его лицо, кажется, сделалось задумчивым.
– Игнат? – зову я его.
– Дорогу не помню, буду замыкать. Ведите, – мгновенно реагирует Воробей.
Я киваю одногруппнику, который еще утром был совершенно другим человеком, и мы отправляемся на поверхность.
***
Вечереет.
На улице холодный январь.
Я сижу на лавочке и… большим пальцем откидываю колпачок зажигалки вверх, проворачиваю кресало, высекая из кремня искру, даю фитилю заняться пламенем, а после – закрываю колпачок.
клик-клац
– Курить вредно, – назидательно сообщает Леонид, оперинженер магической полиции.
– Знаю. Это так, пока мы на кладбище…
Две недели назад я давал ему показания. Чистая формальность. Потом мы обменялись номерами телефонов и разошлись. Он пообещал позвонить, когда его командировка в Москве будет подходить к концу.
Так мы и встретились на Владыкинском, у могилы Инны.
– Чем закончилась история? – спрашиваю я.
– С Литвиненко-то? Ну, дело умоляли замять, чтобы не портить репутацию института. Обернули все так, что он погиб после того, как обнаружил тайный город, в который попал случайно с помощью магии. К сожалению, другим в него уже не войти, потому как подобное колдовство, особенно под Москвой, карается законом. Мы пустили слушок, что попытка проникновения в тот город грозит пятнадцатью годами строго режима в тюрьме для маг-населения. Вскоре слух станет новым законом.
– Козлы… не зря я ушел из института.
– Это политика, Миш, – пожимает плечами Леонид.
Политика, потеря репутации, утрата престижа институтом – пусть горят в пекле, мне наплевать. Зная правду, моя нога больше никогда не переступит порога этого заведения. Тщеславные уроды!
– Как думаешь, Игнат пользовался пентаграммой? – интересуюсь я.
– Думаю, да, – подтверждает Леонид. – Я нагнал его после туннеля, он стоял посередине той комнаты. Почему ты спрашиваешь?
– Странно все-таки работает формула Соломона. Вот из Литвиненко она сделала настоящее чудовище. Надеюсь, с Игнатом такого не случится. И со мной.
Выходит, Игнат уже никакой не Воробей. Нашел свое мужество, пускай для этого и пришлось убить профессора. Надо же… мать твою, не ожидал от него! Так вот чего ты жаждал больше всего на свете – перестать бояться.
– Кстати, ему не вменили уголовное, он по-прежнему ходит на лекции, – поделился Леонид.
– Политика?
– Угу. Между нами, Миша… но его действия расценили как самооборону. Естественно, не обошлось без последствий: Игнат Воробьев теперь навечно в списке «особо опасных маг-граждан» ИМП. И если он не поймет, какую поблажку ему дали, то сядет надолго. Но парень, кажется, все осознает лучше многих.
– Пентаграмма нас всех поменяла.
Леонид пожимает плечами:
– И да, и нет. Видишь ли, Миш, ее магия, она незрима и по большей части непредсказуема. А то, что не поддается контролю и статистике, лучше оставить в покое, особенно когда дело касается колдовства. Да, она подарила вам предназначение, к которому люди идут годами. Жажду, что в вас сидела, утолили магическим путем. Только в случае с Литвиненко это произошло посмертно. А знаешь почему? Я тебе скажу. В условиях формулы нет такого пункта: остаться живым.
«Посмертно» – слово зазвенело в голове. Вон там впереди, за синей оградкой, лежит Инна. Замерзшая точка во времени.
Нет, не так.
Она теперь и есть время.
– Миш, я вообще-то хотел с тобой поговорить на очень серьезную тему, – начал было Леонид…
Я не могу сдержаться, уголки рта сами ползут вверх, обнажая улыбку:
– Ты кое в чем ошибся.
– Да?! И в чем же? – тут же переспрашивает этот бравый оперинженер ИМП.
– Ты сказал, что мою жажду утолили магическим путем. И это точно не так! Литвиненко хотел совершить великое открытие, Игнат хотел перестать бояться. Я – не желаю прекращать исследовать. Понимаешь разницу?
Леонид крепко хмурится, морщит лоб.
– Ох, и проблемный же ты тип, – произносит наконец он. – Путник тебя убьет! Не пришло время людям узнать эту тайну. Мы оба понимаем, что пентаграмма, если ты ее вновь используешь, откроет тебе дверь и необязательно в московском метро.
– Сто пятьдесят метров над уровнем моря. Как только мы вернулись домой, я сразу же выяснил условия активации пентаграммы. Было несложно посчитать, на какой глубине располагается эта комната.
– Понятно, ты уже решил. И я знал, что мне тебя не отговорить.
– О чем речь тогда? – удивился я, полагая, что он хотел меня обезопасить.
– О ней, – Леонид кивает в сторону могилы. – В общем, ты должен кое-что знать. Ее мать приходила… видимо, не выдержала. Она сказала, что отчим, скорее всего, насиловал Инну, когда та еще была подростком. Мать не верила. И лишь со смертью дочери поняла: Инна не врала, когда обвиняла.
– Инна не говорила. Даже не намекала. Ни разу не пожаловалась. Я бы не подумал, что такое вообще могло с ней произойти. До недавней поры… потому что Литвиненко как раз намекал мне.
– Есть диагноз десятилетней давности. Что-то о психическом расстройстве, – продолжал Леонид. – Миш, она ходила с тобой потому, что…
– …искала смерти, – перебиваю я.
– Прости, Миш.
– Нет, брось. Ты правильно поступил, мне надо было знать. Оказывается, вы, ИМП, вовсе не приспешники сатаны, как говорят в народе. Вполне нормальные ребята.
– Ну, вот всегда так! Но и с этим приходится мириться. Что поделать… – улыбается Леонид.
– Что поделать, – соглашаюсь я.
клик-клац
Выкуренная сигарета, бычок, сверкая красным огоньком, летит в урну.
***
…Когда-то этот закольцованный туннель должен был стать адронным коллайдером. С развалом СССР правительство позабыло о нем, и ускоритель частиц превратился в охраняемый недострой.
Лазейка привела в «пультовую» – комнату, где должны были сидеть ученые и проводить свои эксперименты.
Удачное место.
Вливать тут магию в пентаграмму приятно.
Еще слаще на душе, когда щелкает засов и за порогом меня встречает свежий ветер другой планеты.
Я хорошо снаряжен.
Запас воды и тушенки на пару недель, сменное белье, обеззараживающие таблетки и много прочих вещей, столь необходимых в походе. На лямке рюкзака подвешен за петельку коричневый плюшевый медведь; теперь у него две пуговицы вместо глаз, а не одна.
Я шагаю навстречу городу.
Мы друг друга стоим: он настолько жадный коллекционер, насколько я – жадный исследователь.
Да, знаю наверняка…
Путник ждет своего диггера.
Автор: Алексей Кононов (Fatum)
Следующая публикация
Комментарии 1